|
Народное устно-поэтическое творчество Вологодского края: сказки, песни, частушки:
В 2-х т.
/ Сост. В. В. Гура. – Архангельск, 1965
<<<
| СОДЕРЖАНИЕ | >>>
БЫЛИНЫ
12. АЛЕША ПОПОВИЧ
Алеша Попович был слугой у какого-то богатыря – имя что-то мудреное. Встретили они идолище, который по пуду на раз ел. И пришли они к нему и поклонились. И говорит ему богатырь: «Это что стоит за обжорище, у нас была корова обжорища, по многу пила, да ела, а потом у ей брюхо лопнуло». А идолищу эти слова не понравились. Взял тот булатный нож и пустил в богатыря, и Алеша Попович на ту подхватил этот нож, на лету слуга подхватывал, у богатыря и спрашивал: «Что при себе держать али в него пущать?»
13. ДУНАЙ
Во славном во городе во Киеве,
У славного князя у Владимира–
Заводилось пированьице поместной пир
На все полёницы, богатыри,
На многие князья да и бояра,
На сильные, могучие богатыри,
Ходит он по светлой по светлице,
По высокой новой горнице,
Говорит он такие слова:
«Которая девица станом статна,
Станом статна и лицом бела,
У ней лицо побелее белого,
У ней походка как павинная,
Поговорочка лебединая,
У ней брови, как у соболя,
Да глаза, как у сокола,
Кто же выберет мне супротивника -
Найти невесту такую?» –
Убираются большей за среднего,
А средней за меньшего,
А от меньшего ответу нет.
Выходил тут Михалко Афанаскин сын:
«Не секи ты выше рук дерева».
Выходит Иванушко Повалин сын:
«И солнышко, Владимир князь молодой,
Может ли тебе Дунаюшко Повалин сын?
Он бывал за синим морем,
У грозного у короля у Ефаминьского,
У него есть две дочери:
Есть и Вася королевишна и Опрося королевишна».
Наливать чашу пива пьяного,
Другую зелена вина,
Третью меда сладкого,
Подносит Дунаюшку Повалину сыну.
Выпивает вина полпята ведра,
Выпивает на единой дух.
Спрашивает: «С кем же поедешь?» –
«Кто насказал с тем и поеду».
Наливает чашу пива пьяного,
Другую вина зеленого,
Третью меда сладкого,
Подносит Иванушку Повалину сыну.
Выпивает все на единый дух:
«Солнышко, Владимир князь,
Налей Дунаюшку еще вина».
Наливает чашу зелена вина,
Другую пива пьяного,
Третью меда сладкого,
Выпивает на единой дух,
Всего вина полпята ведра.
Пошли себе выбирать коней.
Не ради басы, а ради богатырской крепости,
Двенадцать подпруг под брюшину,
Тринадцатую вдоль по брюшине,
И сели добры молодцы покатилися.
Только видели, как садилися,
А не видели в кою сторону укатилися.
У них кони болота перескакивали,
И озера перелетывали.
Очутились они за синим морем,
У грозного короля у Ефаминьского,
Привязывали они коней
К столбу точеному, к кольцу золоченому,
Пошел он к королю к самому в комнату,
Приходил ему во горницу,
Кланяется на все четыре стороны
Королю в собину. И спрашивает:
«В кою сторону, птичка залетна, молодец заезжий?».
«Я от города Киева, от князя Владимира
Сватовщиком твоей дочери – Офросьи Королевишны»
Ему эти речи не полюбилися:
«Выскочите, двенадцать богатырей,
Возьмите его за рученьки,
Выведите на поле Куликово,
На плаху на липовую».
У него очи ясные помутилися,
Могучи плечи расходилися.
Правой рукой развел –
Шесть богатырей убил.
И левой рукой развел –
Шесть богатырей убил.
Не спрашивал у дверей притворников,
У ворот приворотников,
Прямо в келью, где она сидела,
Двери ломал, замки приломал,
Захватил её в одной тоненькой рубашке - без пояса.
В одних беленьких чулочках – без чёбота.
Охватил её под пазуху да и унес.
Сели на коней да и поехали.
Ехали дорогой, увидели –
Ископоть лежит по сенной копне.
«На-ко, Ванюшка, отвези царю честно Офросинью –
А я поеду узнаю, какой богатырь уехал».
Выехал на долину –
Стоит шатер белополотенный,
Стоит конь да пшену зоблет.
Он слез с коня и говорит:
«Как мой конь отобьет,
Так и я богатыря убью».
Зашел в шатер и повалился спать.
А тот пораньше разбудился.
Вышел, а чужой конь пшену зоблет.
А он и говорит: «Какой невежа
Чужим добром кормит коня?»
Взял, пришел и начал будить:
«Ставай невежа! Не пора спать,
Пора бой чинить!»
Сели на коней и разъехались.
Съехались копьями ударили,
Копья прибили, сами себя не вредили.
Мечами ударились,
Мечи прибили, а сами себя не вредили.
Пошли на рукопашный бой.
Дунаюшко и сшиб с себя богатыря
И спрашивает его:
«Скажи, скажи, добрый молодец,
Какой земли, какой орды,
Какого отца, матери?»
«Был бы я у тебя на белых грудях,
Распорол бы я белы груди».
А тот опять: «Какой земли, какой орды,
Какого отца, матери?»
«Помнишь ли, Дунай,
Памятуешь ли, Дунай?
Когда ты был жеребчик,
А я была кобылочка,
Жеребчик на кобылочку поскакивал?»
Взял он её за белы руки,
Поцеловал во уста во сахарные,
Сели на коней да и поехали.
.Приезжают они во Киев град,
А те сидят за столом, да выпивают,
Снаряжаются к венцу да злаченому.
Он и говорит:
«Солнышко, Владимир князь,
Я тебя поздравляю на меньшой сестре,
Ты меня поздравляй на большой сестре».
Они пили тут, пировали,
Напивалися больно пьяны
И хвастали кто золотой казной,
А кто молодой женой.
А Дунаюшко сидит – головушку повесил.
«Что же ты, Дунаюшко,
Не хвастаешь ничем?»
– «А я, говорит, ничего не знаю.
Знаю – стрелил бы я две стрелки,
Никоторая ни более, ни менее».
А жена и говорит:
«Ах, чем ты похвастал!
Это и я могу сделать».
У него очи ясные помутилися,
Ретиво сердце возмутилося,
Сел на коня и поехал во чисто поле,
Свое сердечко сократити.
А жена сидела и говорит:
-«Куды иголка, туды и ниточка»,
И за ним поехала.
У него тошнее сердце разгорелося
И могучи плечи расходилися,
Приехал к ней и рассек буйную голову.
И распорол белую грудь.
Досмотрел ретиво сердце –
У ней во утробушке два младенца.
И от того тошнее сердцу разгорелося.
Ездил, ездил не мог свое сердцо сократить.
Поставил саблю тупым концом в землю,
А сам на острый пал.
И говорит: «Где Васина кровь протекла –
Будь крутые берега;
Где Дунаева кровь протекла –
Там будь Дунай река».
14. МИХАЙЛО ДАНИЛОВИЧ
Во славном было во городе во Киеве,
У славна у князя у Владимира
Заводился у него да почестей пир.
Пир идет невесело,
А день к вечеру.
'Никто в пиру не хвастает.
Немножко поры времечко миновалось,
Небольшой часок приисходучи,
Все в пиру порасхвастались;
Кто хвастнет золотой казной,
'Иной силой богатырскою,
Иной молодой женой.
Немножко поры времечко миновалось,
Небольшой часок наисходучи,
Отворялись двери те вольяжные
Идет младой русской богатырь,
Илья Муромец, сын Иванович,
Несет он на могучих плечах оружье.
Кладет оружье на дубовый стол –
Дубова доска раскололася.
Все вольяжное гвоздье приломалося.
Речи говорит по-ученому:
Поклон кладет по-писаному.
На все четыре стороны поклоняется,
А Владимиру .князю еще в особину.
«Уж ты, гой еси, Владимир князь, великий,
Пьешь еси спотешаешься
Не знаешь на над с собой невзгодушки
На те ли на поля на Куликовы,
На те ли на горы на Балкановы,
Наезжала рать, сила великая.
Приехал князь Бахмет и сын Тавлет,
У них силы по сороку тысячи,
Приехал княжище Старурище,
У его ли силы сорок тысячей,
И у сына у его силы сорок тысячей.
И приехали четыре братцы Збродовичи,
У их ли силы по сороку тысячей.
Оне ходят по чисту полю хапужется.
Оне сырое дубье ли коренья рвут,
Они высоко мечут по поднебесью,
Говорят да таково слово:
«Уж мы Киев-град за щитом возьмем,
А Владимира князя во полон возьмем».
Владимир князь испугался,
Во своей палатке похоживал:
«Уж вы, гой еси, все князья и бояра,
Уж вы все могучи богатыри.
Уж кто бы ехал
На те ли поля на Куликовы,
На те ли на горы на Балкановы?»
Большой-от хоронится за среднего,
А средний за меньшего.
А меньший не умеет и ответу дать.
Из тоей из скамейки из стекольчатой,
Ставал ли молодой Михайлушко Данилович:
«Уж ты гой еси, Владимир князь,
Я поеду на те ли поля на Куликовы,
На те ли на горы на Балкановы,
Пересметить рать, силу великую
И привезти человека из подзнаменья,»
Владимиру князю слово прилюбилося.
«Уж ты, гой еси, добрый молодец,
Не кому тебе еще на коне сидеть,
Не кому тебе и оружьем владеть,
От роду тебе еще двенадцать лет!
Поди выбирай себе на конюшне коня младого,
А другого коня старого.
Опусти коней на Дунай реку,
Как младый-от конь наперед плывет,
А старой-от конь позади плывет.
Так-то, мое дитятко,
Так-то, мое милое,
Уж молод ли он на коне сидит,
Уж молод ли он оружьем владеть»
Выбирал он себе добра коня,
Он седлал седло неседлано,
Уздал узду неуздану
О двенадцать подпруг,
Тринадцату промеж ноги,
Не ради басы, а ради крепости богатырские.
Видели, что садился,
А не видели, куда поехал.
Доезжал он до келейки,
Привязал он коня ко столбу точеному,
Ко кольцу золоченому.
У келейки он помолитвовал.
А во келейке «аминь» отдавал.
Потом сидит старой старичок,
Данило Игнатьевич, его родимой батюшко:
«Благословишь, батюшко, поеду,
И не благословишь – поеду
На те ли поля Куликовы,
На те ли горы на Балкановы».
Сказал он: «Бог тебя, дитя, благословит».
Выходили они из келейки.
Конь копытом бьет о ласец камень,
Разлетелся на все ли на части на мелкие,
Из ноздрей у его искры сыпятся,
А из ушей чад столбом идет.
Прослышал он про ту ли,
Про дальнюю дороженьку,
Про ту ли про службу государеву.
Распрощался с родным батюшкой
И поехал. Доезжал ли он
На те ли поля на Куликовы,
На те ли горы Балкановы.
Бился, дрался трои суточки,
Не пиваючи, и не едаючи.
Злым татарам возмолился:
«Дайте мне небольшой часок здохнуть».
Спал он три дня и три ночи.
Злые татары догадалися,
Копали оне подкопы глубокие,
Ставили оне сабли вострые,
Застилали оне сукнами черными.
Ставал доброй молодец,
И говорила ему прислуга:
«Злые-то татары догадалися,
Копали оне подкопы глубокие,
Застилали сукнами черными.
Эти первые подкопы доедеши,
Бей своего коня не жалеючи.
По крутым ребрам не жалеючи,
Тут тебя господь пронесет.
До другие подкопы доедеши,
Бей своего коня не жалеючи,
Господь тебя и пронесет.
До третье подкопы доедеши,
Не бей своего коня –
Господь пронесет.
До первой подкопи доехал,
Бил своего коня не жалеючи,
По крутым ребрам.
Тут его господь пронес.
До другие подкопи доехал,
Бил своего коня, не жалеючи,
Тут господь пронес.
До третьи он подкопи доехал,
Богатырские ручки расходилися,
И богатырское сердце взъярилося.
Тут у его конь и скололся.
И пошел доброй молодец пешеходом,
Куды махнет – улочка,
Куды перемахнет – с переулками.
У княжища, у Старурища
Ноги обломал.
Поймал князя Бахмета
У того глаза выкопал.
Посадил храмого-то, на слепого;
Слепой везет, а хромой дорогу указывает
Ко Владимиру князю во Киев град.
А сам приехал ко князю Владимиру.
Владимир князь ему не поверил,
Что не привез человека из-под знаменья,
Посадили его во темницу.
А эти через трои сутки приехали.
Он его выпустил и заговорил:
«Хоть полцарства бери,
А по смерти и все царство».
Сказал добрый молодец:
«На приезде гостя не употчивал,
А на поезде не употчивать».
15. О ТЮХМЕНЕ АДЕХМЕНТЬЕВИЧЕ И О ДАНИЛЕ ДЕНИСОВИЧЕ
«Когда Киевским княжеством владел князь Владимир, он заводил пиры веселы частенько и бражки пьяные. Когда в именинный день звал князь Владимир веселый пир, созвал он на веселый пир, на именинный день князей, бояр и высших генералов. Там были попы да патриярхи. На его веселом пиру гости любящие кто чем, кто чем, кто похвастает золотой казной, кто похвастает молодой женой, кто там похвастает доспехами богатырскими, кто там похвастает платьем цветным своим; тогда Владимир князь обвел глазами по всему пиру веселому и увидел он позади стола дубового, ества сахарные и вина заморского, сидит храбрый рыцарь Тюхмень Адехментьевич, позади стола дубового, повесил голову ниже могучих плеч. Подошел к нему князь Владимир и говорит ему таковы слова:
– А что же ты, – говорит, – Тюхмень Адехментьевич сидишь ты позади стола дубового, повесил буйную голову, на нашем веселом пиру все хвастают, а ты ничем не хвастаешь?
Отвечает Тюхмень Адехментьевич:
– Ваше, – говорит, – императорское величество, а чем же мне, – говорит, – похвас-тати, когда есть у меня золота казна и платье цветное, есть у меня и доспехи богатырские? Этим не могу я похвастаться. А дал бы ты мне свободы на суточки съездить к синему морю на тихие заводи, привезу я тебе на ужин лебедь белую, шестопёрую, не убитую, не кровавую, не подстреленную.
Говорит ему Владимир князь:
– Едь, едь, – говорит, – Тюхменюшко, я дам тебе свободушки хоть на трои суточки.
Утром рано встает Тюхмень Адехментьевич, берет он уздечку тесменную, повода того шелка шемахинского и берет он седельце кабардинское, приходит он на конюшню, накладывает на коня уздечку тесменную, накидывает повода шелку шемахинского, наложил седло кабардинское, а около коня застегнул двенадцать подпруг, не для ради басы, а ради богатырской крепости. Скочил на коня, поехал к морю, на тихие заводи. Приезжает к первой морской тихой заводи, осмотрел он глазами богатырскими по всей заводи, не усмотрел он никого, ни гусей, ни лебедей, ни меленьких уточек, удивился сам себе.
– .Ах, – говорит, – здесь нет никого, не усмотрел я никого, ни гусей, ни лебедей, ни меленьких уточек.
Поехал Тюхмень Адехментьевич ко второй морской тихой заводи. Не усмотрел никого, ни гусей, ни лебедей, ни меленьких уточек.
– Вот так-так! – говорит сам себе, – на второй нет никого. Поеду-ко я, говорит, к третьей морской тихой заводи.
И там не усмотрел Тюхмень Адехментьевич ни гусей, ни лебедей, ни меленьких уточек. Тут он запечалился.
– Ах, как так! – говорит сам себе.– С чем я съеду к князю Владимиру? Сказнит он мне, – говорит, – голову. Это не похвальба видно моя молодецкая.
И поехал Тюхмець Адехментьевич, запечалился, повесил свою буйную голову ниже могучих плеч. Подъезжает Тюхмень Адехментьевич к Днепре-реке. Увидел Тюхмень Адехментьевич Днепру-реку. Она смутилася, с песком смешалася. Тогда спросил Тюхмень Адехментьевич у Днепры-реки:
– А что ты, – говорит, – матушка наша, Днепра-река, почему же ты смутилася, зачем же ты с песком смешалася?
Отвечает Днепра-река человеческим голосом:
– Ах, – говорит, – потому я смутилась, с песком смешалась, под Киев-град подступила злая сила великая, татарская, злые татарове хочут Киев-град побить-попленить, головней его покатить, князя Владимира с собой увезти. Днем они мостят мосты калиновы, переправиться через Днепру-реку, а ночью-то я их и повыдергаю. Ну, так я, – говорит, – Тюхмень Адехментьевич, стала из сил выбиваться.
Говорит Тюхмень Адехментьевич:
– Матушка Днепра-река, пропусти меня на ту сторону, увидать злых татаровей.
Говорила Днепра-река:
– Пропущу, – говорит, – со всем удовольствием.
Тюхмень Адехментьевич подшпорил добро, го коня, перепрыгнул за Днепру-реку, посмотрел на силу татарскую – и сметы нет.
– Ах, – говорит, – что я теперь стану делать се злыми татарами, когда я не взял с собой доспехи богатырские!
Потом скочил Тюхмень Адехментьевич с доброго коня, вырвал дуб со кореньицем, захватил его за вершиночку, потекла водица по кореньице, сразился со злыми татарами. Зачал помахивать: где махнет – улица, где перемахнет – переулочек, а если вперед ткнет, тут широка улица. Побил, попленил всю силу татарскую. Потом Тюхмень Адехментьевич поворотил доброго коня, поехал на Киев-град. И за тем спрятались три злые татарины за ракитов куст и пустили в него три стрелы каленые; поворотил Тюхмень Адехментьевич доброго коня и тех убил злых татаринов.
Приезжает Тюхмень Адехментьевич в Киев-град к князю Владимиру на широкий двор, идет к князю Владимиру в терема златоверхие, является на ту половину, где находился Владимир князь. Владимир ходит по комнате, желтым кудрям потряхивает, у Тюхменя Адех-ментьевича спрашивает:
– Что ты, – говорит,– Тюхменюшка, привез ли мне на ужин лебедь белую, шестоперую?
Сказал Тюхмень Адехментьевич:
– Мне было не до этого, когда подступила под наш Киев-град злая сила татарская, потому как хотела наш Киев-град побить, попленить, а тебя, князь Владимир, с собой взять, в полон увезти, а я, говорит, побил, попленил всю силу татарскую.
Говорит храбрый рыцарь Мишутушка:
– Вот, вот, – говорит, – привез тебе Тюхмень Адехментьевич на ужин лебедь белую, а не привез тебе ни серенькой уточки.
Но это князь Владимир разгневался, приказал заключить в погреба глубокие, затворить двери тяжелые, заключить замками железными, засыпать желтым песком. Говорит ему храбрый рыцарь Добрынюшка:
– Ах, – говорит, – Владимир князь, не доверяешь ты слову нашему, нам вольным казакам.
Вот посылает Добрынюшку Владимир князь на побоище татарское. Оседлал доброго коня Добрынюшка и поехал», к Днепру-реке. Подъезжает добрый рыцарь Добрынюшка к Днепре-реке и просил Днепру-реку:
– Верно ли там есть татарское побоище? Отвечала Днепра-река:
– Едь, едь, Добрынюшка, узнай там татарское побоище, побиты там все злые татарины.
Перепрыгнул Добрынюшка за Днепру-реку, увидел: все побиты злы татарове, ни одно» го жива нет. Усмотрел Добрынюшка ту лазеечку, которой побивал Тюхмень Адехментьевич силу татарскую. Поизбилась дубиночка ла лозиночки и взял Добрынюшка дубинушку с собой, привез князю Владимиру на широкий двор. Заходит Добрынюшка к князю Владимиру в терема златоверхия. Спрашивает князь Владимир:
– Правда ли, Добрынюшка, побита сила татарская?
– Правда, правда, Владимир князь, все побиты злые татарины.
Посылает Владимир князь посланников:
– Идите, идите посланники, разрывайте желтые пески, ломайте железные замки. Отворяйте двери тяжелые, выпускайте Тюхменя Адехментьевича, буду я его дарить городами е пригородками, селами с приселками!
Вот посланники не замедлили, в тот же час пошли к погребу глубокому, разрывали желтые пески, сломали железные замки, говорили: – Поскорее иди, Тюхмень Адехментьевич, хочет тебя Владимир князь дарить городами с пригородками, селами с приселками.
В тот же час вышел Тюхмень Адехментьевич, говорил посланникам:
– Скажите князю Владимиру, что не видать в глаза меня.
Пошел Тюхмень Адехментьевич в чистое поле далекошенько, стал растыкать раны глубокие, начал вынимать лавровые листьице и сказал посланникам:
– Протечет из меня Тюхман-река, кровавая, горе-горькое, смешается кровь со слезами горячими.
Приходят посланники к князю Владимиру, говорят:
– Не видать тебе Тюхменя Адехментьевича в глаза его.
Зароптали на князя Владимира все храбрые рыцари и вольные казаки:
– Разъедемся мы все по своим местам, не будем служить тебе.
Владимир князь одумался, стал просить храбрых рыцарей и вольных казаков:
– Вот что, – говорит, – господа, храбрые рыцари и вольные казаки, у меня вы все переженены, а только я один холостой хожу. Ну, так вот что вы, выбирайте же-тко вы мне невесту такую же, как и я, умом и разумом, чтобы знала она скорописчату грамоту и могла служить, знать обедню Воскресенскую и могла бы она на веселом пиру с вами, храбрые рыцари и вольные казаки, могла бы она с вами слово молвити, на веселом пиру вам поклониться, было вам кого назвать матушкой и взвеличать государыней. "'Говорит храбрый рыцарь Мишутушка:
– Что я, – говорит, – объехал по святой Руси, объехал свету белого, много я видел дочерей, только не мог выбрать по твоему разуму: которые хороши, так умом не хороши, худо оне знают грамоту скорописчату, не знают оне и обедню Воскресенскую, которая есть, знают грамоту скорописчату, обедню воскресенскую, так сами собой не хороши.
Храбрый рыцарь Мишутушка говорит князю Владимиру:
– Не нашел я лучше фрелины Василисы Никуличны: она знает грамоту скорописчату, обедню Воскресенскую, разумеет она на веселом пиру гостям поклониться, с гостями слово молвити и гостям можно ее назвать государыней.
Потом Владимир князь поглядел на храброго рыцаря Мишутушку, говорил ему:
– Ах, ты, – говорит, – сучий „сын, разве возможно отбить от мужа хозяюшку, закону нет.
Мишутушка отошел на другую сторону, говорит князю Владимиру:
– Ваше императорское величество, Владимир князь! Вы не позвольте мне голову казнить, позвольте слово молвити. Пускай-ко Василисы законный муж Данило Денисович, пускай-ко он выйдет на луга Леонитовы, пускай-ко он побьет гусей, лебедей и меленьких уточек, да пускай-ко он является к колодчику студёному, пускай он побьет зверя лютого со щетинами. Не убить ему зверя лютого со щетинами.
Это слово князю полюбилося. Приказал Владимир князь писать скорые записи. Посылает князь в Чернигов-град, к Данилу Денисовичу. Посланники не замедлили, в тот же час поехали в Чернигов-град. Приезжают в Чернигов-град, заезжают без вопросу на широкий двор, идут без докладу в терема златоверхие. Увидала посланников Василиса Никулична, говорила она посланникам:
– Как ты смел, – говорит, – без вопросу становиться на широкий двор, ах, ты, сучий сын, без докладу идешь в терема златоверхие.
Отвечал ей посланничек:
– Я приехал не гость к тебе.
Вынимает посланничек скорописчаты записи, бросает посланничек записи на дубовый стол, на скатертку браную.
Села Василиса Никулична за дубовый стол, стала она разбирать скорыя записи, их читала, слёзно плакала. Говорила она таковы «лова:
– Видно мы князю не надобны.
Надела Василиса Никулична платье черное, села она на доброго коня и поехала в зе-лёные сады, где гуляет супруг ее Данило Денисович. Говорила она любезному своему Данилу Денисовичу:
– Едь-ко, едь, – говорит, – домой в терема златоверхие. Видишь ты на мне одежду черную, печальную?
Говорила она Данило Денисовичу таковы слова:
– Видно, мы князю Владимиру, так сказать, что не надобны. Говорил ей любезный муж Данило Денисович:
– Прелюбезнейшая моя государыня, Василиса Никулична, что ты домой торопишься, при последнем-то времени погуляем мы в зеленом саду и побьем мы на ужин маленьких уточек.
И поехали оне из зелёного сада в терема златоверхие. Сажался Данило Денисович за дубовый стол, говорил он Василисе Никуличне:
– Поди-ка ты, положи в колчан девяносто стрел.
В тот же час пошла Василиса Никулична, положила в колчан полтораста стрел. Приносит колчан Василиса Никулична, подает колчан мужу своему.
Посмотрел в колчан Данило Денисович, сосчитал стрелы и говорит жене Василисе Никуличне:
– Ах, ты, – говорит, – баба, баба маловерная! Я тебе приказал положить девяносто стрел, ну, а ты зачем положила полтораста стрел?
Говорила жена ему:
– Ах ты, ах ты, любезной мой Данило Денисович! Ведь запасливый бывает лучше богатого: ежели не хватит у вас на побоище, тогда где возьмешь ты их?
Говорил Данило Денисович:
– Ладно, ладно, любезная, не мешает мне. Утром рано Данило Денисович едет он на побоище, на те луга Леонитовы. Потом сразился Данило Денисович с силой великой. Побил, попленил всю силу великую, повалил по всем лугам Леонитовым. Потом Данило Денисович навел на глаза подзорную трубочку, навел на Киев-град, усмотрел Данило Денисович от Киева-града, не два ли дуба шатаются, не два ли слона слоняются от града Киева. Потом слёзно заплакал, поворотил долгомерное копье тупым концом в землю, на вострый конец напал своей грудью белою, распорол он свою грудь белую, зажмурил очи ясные, по« бледнело его тело белое.
Пришли к нему из града Киева два храбрых рыцаря, могучие богатыри. Пришли к Данилу Денисовичу, посмотрели на его, что его жива нет. посмотрели, поплакали, выпускали из очей слезы горячие, поплакали и домой пошли к князю Владимиру. Говорили они князю Владимиру таковы слова:
– Вот, вот, Владимир князь, оставил Вам Данило Денисович долгой век.
Потом Владимир князь стал сряжаться на брачную в Чернигов-град к Василисе Никуличне. Приезжает в Чернигов-град Владимир князь, заходит он в терема златоверхие, уви-дает он Василису Никуличну, берет ее за руки белые, целует ее в уста сахарные. Говорила ему Василиса Никулична:
– На что ты что князь делаешь, целуешь меня бедную в уста во кровавые?
Говорил Владимир князь:
– Ну-ко, ну, – говорит, – оболокай платье цветное, сряжайся на брачную.
Стала Василиса Никулична оболокать платье цветное; оболокла она платье цветное, взяла с собой булатный нож, схоронила она булатный нож в платье цветное, села в карету с князем Владимиром и поехала к граду Киеву и потом, как она сравнялася с Данилом Денисовичем, где Данило Денисович успокоился и говорила она князю Владимиру таковы слова:
– Отпусти меня, – говорит, – Владимир князь, проститься с милым дружком, с Данилом Денисовичем.
И сказал ей Владимир князь:
– Иди, иди, – говорит, – простись, – говорит.
И посылал с ней двух храбрых рыцарей, могучих богатырей. Когда она пришла к мужу своему, к Данилу Денисовичу, поклонилася, слезно заплакала, отклонилася и говорила она храбрым рыцарям, могучим богатырям:
– Вот что вы, – говорит, – други мои, когда вы сойдите к князю Владимиру, скажите вы то ему, чтобы он не дал нам валяться по чистому полю.
Вынимает Василиса Никулична булатный нож, с великого горя, не с терпенья своего сердца, распорола она свою грудь белую булатным ножом, зажмурила она глаза ясные, побледнело у нее тело белое. Храбрые рыцари слезно заплакали, поплакали и пошли с вестью к князю Владимиру. Говорили ему таковы слова:
– Великий Владимир князь, оставила тебе Василиса Никулична долгой век.
Тут Владимир князь прослезился слезами горячими:
– Ладно, ладно мне говорил старый казак Илья Муромец: истребишь ты ясна сокола, не поймать лебедь белую.
Приезжает Владимир князь в Киев-град, приказал он на лицо к себе Мишутушку, который его смутил, также старого казака Илью Муромца, подарил ему шубу соболиную, а Ми шутушку во смолы котел.
<<<
| СОДЕРЖАНИЕ | >>>
|
