Ветер пеплом взвихрил,
Кончилось вино...
Блок, Есенин стихли.
За полночь давно.
Но в седом тумане
Будто шелест крыл —
Игорь Северянин
Вдруг заговорил.
Не бывавший в драке
Голосом сухим:
«Ночь на бивуаке.
Ужин из ухи».
Не «поэзы», «грезы»
Слышались у скал:
Русские березы
Русская тоска.
Месяц в небе таял.
Близился рассвет ...
На горах Алтая
Вновь звучал поэт.
ВСЕВОЛОД АЗАРОВ
* * *
«Как хороши, как свежи будут розы ...»
Игорь Северянин
Звонарь раскачивает колокол,
И под вороний грай и гам
Листва, покинув ветви голые,
Беззвучно падает к ногам.
Как палым листьям, не подняться им.
Всем, кто лежит безмолвно тут, —
Забытой русской эмиграции
Последний вековой приют.
Под сиротливою иконкою,
Березкой белою храним, —
Оплывшей свечки пламя тонкое
Легко колеблется над ним.
По вдохновенью, по призванию
Проселков и полей пиит,
Он терпеливо ждет признания,
Что родиною не забыт.
Поэт столицы, сельской местности,
Концертных залов, скромных школ,
Что от неслыханной известности
До неизвестности дошел.
А те, кем эти долы проданы,
Жужжали, на поэта злы,
За то, что он не предал родины,
Что ей не посылал хулы.
«Слетать туда бы дикой уточкой,
На речки русские слетать ...»
Взамен он пробавлялся удочкой,
Чтоб нищенский улов собрать.
Он мятлевскими бредил розами,
Что будут, свежи, хороши,
Обронены в могилу грозами
За упокой его души.
И то, о чем мечтал, исполнилось:
К кресту под сенью облаков
Приносит таллинская школьница
Багрянец свежих лепестков!
ИРИНА БАРИНОВА
Читала мне бабушка...
«Она мне прислала письмо голубое...» —
Читала мне бабушка давней порою.
Читала, вздыхала, чуть-чуть забывала,
Ведь весен и зим пролетело немало
С тех пор, когда дедушка юной невесте
Читал эти строки. Ей был неизвестен
Поэт, написавший «Поэзу отказа»,
Но только стихи ей запомнились сразу
На всю ее долгую жизнь. И порою
Она декламирует: «Реют гобои ...»
И стало привычным ей чуждое слово,
В нем столько ушедшего и молодого.
... Почти тридцать лет уж, как деда не стало ...
... Я сыну сегодня стихи прочитала.
ТАТЬЯНА ЗРЯНИНА
* * *
Тихий час вечернего покоя,
на волне играют тень и свет.
Ласточка метнулась над водою,
по воде черкнув мгновенный след.
Полумесяц лодки повторила
впавшая в задумчивость река.
А на лодке — с удочкой застыла
темная фигура рыбака.
Ищет он в изменчивости зыбкой,
легкой, как дыханье облаков, —
не мелькнет ли золотая рыбка
строк, еще не найденных, и слов?!
Струи вод. Изменчивые тени,
наплывая, исчезают вмиг,
как неуловимые фосфены,
разом изменяющие стих.
Чтоб потом торжественно и дивно
зазвучала музыкой строка.
... Летний вечер. Лодка у залива.
Темная фигура рыбака.
МИХАИЛ ШАПОВАЛОВ
* * *
Как хорошо, что вспыхнут снова эти
Цветы в полях под небом голубым …
Игорь Северянин
Как хорошо, что радуга играет
И май в цветах вступает на порог,
Как хорошо, что родина внимает
Певцу Весны и радостных тревог!
Как хорошо, что и в бумажном буме
Мы отличаем чувство от клише, —
Что Северянин в черный год не умер
И жив в любой отзывчивой душе!
БУЛАТ ОКУДЖАВА
Несколько слов об Игоре Северянине
Нынче мне очень близок и дорог Игорь Северянин. Сущность этого большого поэта, как всякого большого поэта, — в первооткрывательстве. Он рас сказал мне то, что ранее не было известно. Мой путь к нему был труден и тернист, ибо был засорен нашим общим невежеством, и я поминутно спотыкался о ярлыки, которыми поэт был в изобилии увешан. Над памятью его смеялись, его освистывали, называли пошлым и салонным, и все это оскорбительное месиво звучало еще при его жизни. К счастью, во мне все-таки нашлись силы, чтобы разобраться во всем этом. И я постепенно стал его приверженцем. И я увидел, что это поэт, безрасчетно преданный Евтерпе1[1 Евтерпа — в греческой мифологии одна из девяти муз, покровительница лирической поэзии и музыки] и не замаравший себя на протяжении всей жизни ни скоропреходящими политическими, ни какими-либо иными меркантильными пристрастиями; что пошлость, в которой его упрекали, есть не что иное, как стилистическое своеобразие и угол зрения, свойственные этому поэту; что слово «салонный» — пустой уничижительный ярлык, придуманный пролетарскими критиками, страдающими множеством специфических комплексов, придуманный ими в угоду кратковременному официальному духу. Наверное, действительно, с колокольни этих критиков творчество Игоря Северянина казалось искаженным. В иронии и самоиронии поэта мерещилась им враждебная сила, в отсутствии злобы и агрессивности — слабость, и многочисленные почитатели стихов поэта именовались ими обывательской толпой, которой, естественно, противопоставлялись мифические «народные массы».
... Помню, как вместе со всеми я тоже проповедовал достоинства Владимира Маяковского как укоризну Игорю Северянину, зная из хрестоматии несколько водевильных фактов, не имеющих ничего общего с литературой, не понимая, что поэтов нельзя противопоставлять одного другому — их можно сравнивать; нельзя утверждать одного, низвергая другого.
И вот, когда по воле различных обстоятельств, все это мне открылось, я понял, я почувствовал, что Игорь Северянин — мой поэт, поэт большой, яркий, обогативший нашу многострадальную поэзию, поэт, о котором еще предстоит говорить, и у которого есть чему учиться.
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
* * *
Когда идет поэтов собиранье,
Тех, кто забыт и кто полузабыт,
То забывать нельзя про Северянина
Про грустного Пьеро на поле битв.
ЮРИЙ ШУМАКОВ
«Эстония — страна моя вторая...»
Игорь Васильевич снова гостит в Тарту. Мой отец — автор известного в свое время романа «Фабрика аттестатов», пьесы «На аэроплане смекалки» был еще по Петербургу знаком с Игорем Северяниным. Приезжая в Тарту, где у него было много друзей и разного рода литературных дел, поэт нередко заглядывал к нам «на огонек», а то и останавливался у нас.
Как и всегда, возникала живая беседа, много говорили о современных поэтах. Мне, студенту Тартуского университета, писавшему стихи и переводившему эстонскую поэзию, было любопытно услышать о литературных замыслах Игоря Северянина, о его путешествиях по России и Западной Европе.
Во время беседы поэт нередко вдруг погружался в раздумье и устремлял взгляд в широкое окно на шей уютной столовой. О чем он думает? Может быть, Игорь Васильевич тоскует по оставленной в Тойла любимой жене? Я неплохо знаю стихотворения Игоря Северянина о Фелиссе Михайловне, и мне приходят на ум строки:
... Я грущу по лесному уюту,
Взятый городом в плен на два дня.
Что ты делаешь в эту минуту
Там, у моря теперь, без меня?
Пытаюсь отвлечь Игоря Северянина от дум и перевести разговор на другую тему. Задаю гостю вопрос, который давно меня интересует: как произошло, что Игорь Васильевич полюбил эстонскую землю?
— Разгадка очень проста, — говорит, оживившись, Северянин... — Ответ в моей поэме «Роса оранжевого часа». Она сплошь автобиографична.
Книга эта с дружеской дарственной надписью автора — на моей заветной полке, рядом с другими памятными подарками поэта. Но разве мне нужно перелистывать этот томик, чтобы вспомнить строфу:
... Была не глупой Пелагея,
Поэта бабка по отцу:
На школу денег не жалея,
Велела дедушке-купцу
Везти детей в далекий Ревель
И поместить их в пансион ...
И далее:
Отец, сестра Елисавета
И брат, мой дядя Михаил,
Все трое испытали это ...
— Еще с детских лет я слышал из уст своего отца — Василия Петровича Лотарёва — рассказы о старинном эстонском городе, о живописном Екатеринентале, о приморских окрестностях Таллина, — продолжает поэт. — Кроме того, ребенком я жил с матерью на чудесном эстонском побережье... Вспоминается строка из северянинской «Росы»:
... Мы жили в Гунгербурге ...
Так окрестил приморский поселок Петр I. Высадившись здесь на берег в дни Северной войны, царь захотел есть... Но изнуренные длительной войной жители ничего не смогли предложить Петру, и он с досадой промолвил: «так это у вас Гунгер — бург» (голодный город). Сейчас это курортный поселок Нарва-Йыэсуу.
Разговор продолжается на шутливой волне, и я решаюсь спросить:
— Ну... а Тойла, как вы узнали об этом селении?
— Вы утверждаете, Юрий Дмитриевич, что основательно знаете мое творчество, как же это вы прошли мимо моего стиха «У Сологуба»?
Несмотря на разницу лет, Северянин называл меня по имени-отчеству и на вы. Я несколько смущен. Как же это я запамятовал?
Жил Сологуб на даче Мегар,
Любимый, старый Сологуб ...
Так в Тойла прожил он два лета
На крайней даче, у полей
И кладбища, и было это
Житье мне многого милей ...
И мысленно я увидел молодого поэта, спешащего на заре к своему мэтру ...
Северянин уточняет: Тойла открыт для русских литераторов не мной, а Федором Кузьмичом ...
Еще в молодые годы, в начале второго десятилетия нашего века, Игорь Северянин сроднился с приморским селеньем.
У поэта была добрая привычка указывать место, где им написано то или иное стихотворение ... Лучшую из своих последних книг «Классические розы» (1931) Северянин предваряет словами: «Эти стихи, за исключением особо отмеченных, написаны в Эстонии, в Тойла». Такие пометки носят также сборники «Вервэна», «Фея Eiole», «Колокола собора чувств» и многие другие книги. Но еще задолго до их выхода в свет Северянин проводил летние месяцы на эстонском побережье. Уже тогда в столичных журналах и газетах появляются стихотворения поэта с таким адресом: Эст-Тойла.
Мы говорим с Игорем Васильевичем о Тойле, о Нарва-Йыэсуу. Рассказываю Северянину о том, какое глубокое впечатление он произвел на меня при первой встрече на этом курорте.
Наша семья жила постоянно в Тарту, но в 20-х годах отец часто гастролировал в летние сезоны в Нарва-Йыэсуу. Как-то, гуляя с отцом у реки, там, где Россонь (полноводное колено Луги) впадает в своенравную Нарову, я увидел лодку, а в ней рыболова. Он, словно священнодействуя, весь отдался своему занятию. Внезапно человек в лодке резким движением, столь не гармонировавшим с видимым состоянием покоя, в которое он, казалось, был погружен, выхватил из кармана какую-то книжицу и принялся с лихорадочной поспешностью что-то записывать. Обратив внимание на то, как пристально я смотрю вдаль, на странного рыболова, отец сказал: «Это — поэт Игорь Северянин».
Через несколько дней после прогулки у реки, сижу на крыльце. Из переулка показался человек. Лицо его, изрезанное глубокими морщинами, чем-то напоминало облик индейского вождя ... Не хватало лишь пера в черных, как смоль, волосах ...
Когда Игорь Васильевич услышал мой рассказ, он звонко расхохотался:
— Да, изображали меня и команчем. Более того, известный карикатурист Дени нарисовал меня даже эстрадной певицей — «поэзоэтуаль».
Вспоминаю, когда между моим отцом и Северяниным завязался разговор, я не мог оторвать взгляд от лица Игоря Васильевича, следя, словно глухонемой за его губами. Лишь когда поэт стал читать только что написанное им стихотворение, оно пробудило мой слух. Звучание строк взволновало, точно немолчный рокот нарвского водопада, к которому я любил в те дни прислушиваться.
Однажды у нас в Тарту мы допоздна засиделись с Игорем Васильевичем, и он, как мне казалось, не без удовольствия слушал мой рассказ о далеких годах, когда я присутствовал на его венчании. В январе 1921 года Северянин навестил нас. Он пришел пригласить моих родителей на свое венчание. Увидев меня, Игорь Васильевич воскликнул: «А он будет мальчиком с иконой». Вспомнился один из уцелевших в моей памяти эпизодов этого далекого, но яркого события в Успенском соборе в Тарту. Шафером невесты был эстонский поэт-сатирик Аугуст Алле1 [1 Алле Аугуст (1890—1952) — эстонский поэт и публицист]. Человек среднего роста, он видимо утомился держать венец над Фелиссой Михайловной. Ростом она была под стать высокому Северянину. Недолго думая, шафер надел венец на голову невесты, «короновав» ее.
Многое связано в моей жизни с Игорем Северяниным. Ведь он часто приезжал в наш университетский город. Когда поэт гостил у Правдина — лектора Тартуского университета — Борис Васильевич неизменно приглашал меня к себе, на Яковлевскую горку. Дом, где жил Правдин, некогда принадлежал университету. Здесь, по преданию, останавливался Василий Андреевич Жуковский. Дом окружали высокие деревья, которые помнили знамени того поэта-романтика. По вечерам к Правдину приходили в гости литераторы. Часто играли в буриме. Поражала та легкость, с которой Игорь Северянин нанизывал рифму на рифму, сочетая причудливые строки в остроумные стихотворения.
С годами я все более увлекался поэзией, меня все глубже интересовала литература Ирана. Это дало повод Игорю Северянину посвятить мне такое стихотворение:
Жрец любимый Аполлона,
Маг с возвышенным челом,
Здесь слагал во время оно
Элегический псалом.
Это, конечно, намек на Жуковского.
Но прошла пора Светланы,
Кринолинов и плащей,
Поразвеялись туманы
Оссиановых ночей.
И теперь пиита юный,
Приоткрыв все тот же кран,
Цедит густо, многоструйно
Стих веселый про Иран!
Летом я иногда гостил у Северянина.
В Тойле у меня была возможность видеть повседневную жизнь поэта. Он вставал неизменно на рассвете и отправлялся на Пюхайыги или на какое-либо из окрестных озер.
Возвращаясь, Игорь Васильевич с истинно русским радушием потчевал своим уловом гостей. Глухое в зимние месяцы селенье Тойла превращалось летом чуть ли ни в столицу эстонских писателей. Здесь в конце двадцатых — начале тридцатых годов проводил лето известный эстонский писатель Фридеберт Туглас. Вместе со своей женой Эло он навещал скромный домик Северянина. Бывали у Северянина его приятели поэт Аугуст Алле и Вальмар Адаме. Приезжал Иоханнес Семпер1 [1 Семпер Иоханнес (1892—1970) — эстонский писатель].
В живописном парке Ору, где река Пюхайыги впадает в синеющий залив, Игорь Васильевич встречался с известной эстонской поэтессой очаровательной и веселой Марие Ундер, стихи которой он переводил.
Гостил в Тойле и поэт Хенрик Виснапуу, закадычный друг Игоря Васильевича. С женой Виснапуу — Инг — была близка Фелисса Михайловна, которая и сама писала стихи по-эстонски и по-русски. Многие из них были весьма своеобразны, напоминая японские танка. Северянин посвятил Фелиссе сборник своих стихотворений «Менестрель», «Фею Eiole» и множество лирических стихотворений. В течение долгих лет поэт воспевал Фелиссу в чудесных стихах. Эта женщина своеобразной красоты, высокая, с лебединой шеей, сыграла огромную роль в жизни поэта, в его творчестве. По подстрочникам жены Игорь Северянин переводил стихи эстонских лириков. В 1929 году в Тарту вышла антология «Поэты Эстонии» в переводе Игоря Северянина.
Кабинет поэта в Тойле был очень мал и уютен. За этим письменным столом Северяниным создано множество стихотворений, поэм, литературных эссе. В домике Игоря Васильевича не было электричества. Поэт любил керосиновую лампу, изливающую мягкий приветливый свет. На стене кабинета портрет Федора Сологуба. Слева от окна — фотография известной актрисы Ольги Гзовской с автографом. Справа — также с дарственной надписью — фотография знаменитой певицы Лидии Липковской, которая не раз принимала участие в вечерах Северянина во многих городах Европы.
В шкафу, за стеклом репродукции портретов Пушкина, Тютчева, Блока, Анны Ахматовой. На полке, что ниже, — фотографии тех, с кем Игорь Северянин дружил в Эстонии. Здесь же рубашка, в которой крестили поэта, теперь ей сто лет.
В первой комнате домика Северянина — картины, подаренные поэту художниками Агатой Вебер, Андреем Егоровым, Анатолием Кайгородовым ... Кабинет Игоря Васильевича и по сей день сохранен в том же виде, что и при его жизни, свояченицей поэта Линдой Михайловной Круут, а его рукописи переданы Литературному музею им. Ф. Крейцвальда.
Конечно, немало мест в Эстонии воспето Северяниным, но самым близким для поэта было Тойла. Вначале это селение казалось ему «оазисом в житейской тщете», и он идеализировал край, где провел столько плодотворных лет, но постепенно Игорь Васильевич стал понимать, что заблуждался. И в его поэзии все чаще звучали трагические нотки:
...Десять лет! — тяжких лет! —
обескрыливающих лишений,
Унижений, щемящей и мозг шеломящей
нужды.
Десять лет — грозных лет! — сатирических
строф по мишени,
Человеческой — бесчеловечной и вечной
вражды.
………………………………………………..
Но зато столько ж лет, лет невинных, как
яблоней белых,
Неземные цветы, вырастающие на земле,
И стихов из души, как природа, свободных
и смелых,
И прощенья в глазах, что в слезах, и —
любви на челе!
Игорь Васильевич был не только превосходным чтецом, но и великолепным рассказчиком. Я любил слушать его воспоминания о многочисленных встречах с деятелями культуры. Хотя не всегда он был склонен говорить о былом. Когда поэт воодушевлялся, перед слушателями возникали лица тех, кого любил Северянин. Внимая рассказам Игоря Васильевича, я, как на экране, видел прекрасные черты Александра Блока ... слышал, как Вячеслав Иванов читает свой «венок сонетов», как «шаманит» Константин Бальмонт, раздается рык Владимира Маяковского, звучит напевный голос Сергея Есенина.
В мировоззрении поэта к середине тридцатых годов наметился перелом. Как-то Игорь Васильевич читал мне знаменательные в этом отношении строчки, которые, к сожалению, не включены в сборник стихотворений поэта, вышедший в 1975 году в Ленинграде:
От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас,
Россия построена заново
Другими, не нами, без нас.
Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж:
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь.
И вот мы остались без родины.
И вид наш и жалок и пуст,
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст.
Осенью 1939 года, по приглашению ВОКСа1 [1 ВОКС — Всесоюзное общество культурной связи с заграницей]. я побывал в Ленинграде и Москве. Помню, с каким интересом слушал Игорь Васильевич мой рассказ об этом путешествии. Во время разговора я сказал: «Было бы неплохо, если б вы, Игорь Васильевич, написали воспоминания о Владимире Маяковском». Он выполнил мою просьбу, и сейчас рукопись хранится в музее Маяковского в Москве.
Последнее десятилетие жизни Северянина было омрачено безденежьем и недугами. Доходило до того, что поэт расспрашивал швейцаров респектабельных отелей: нет ли каких-либо заезжих знаменитостей. Таким образом, Игорь Васильевич «нанес визит» и артисту Михаилу Чехову, племяннику великого писателя. Навестивший моего отца, с которым был в добрых отношениях, этот знаменитый актер и театральный деятель рассказывал: «В номер, где я остановился, постучал незнакомец и предложил купить сборник стихов Игоря Северянина с автографом. В посетителе я с трудом узнал поэта, в свое время гремевшего на всю Россию. Неужели это автор «Громокипящего кубка»? — подумал я».
Весной 1940 года в Таллине в уютном зале Дома Черноголовых мы отмечали 35-летие литературной деятельности Игоря Северянина. В концерте участвовали всемирно известная эстонская киноактриса Милица Корыос, Роман Матсов1 [1 Скрипач, впоследствии известный эстонский дирижер, народный артист ЭССР (род. 1917)], Сергей Прохоров2 [2 Пианист, впоследствии заслуженный артист ЭССР (1909— 1986)], Юри Когер3 [3 Драматический актер, впоследствии заслуженный артист ЭССР (1910—1959)] и многие другие. Здесь же находились сотрудники советского полпредства. Поэт вдохновенно исполнял свои стихотворения. Зал был полон. В антракте Игорь Васильевич подошел ко мне и прошептал: «Все хорошо! Встретить бы этот день в великом городе на Неве!»
Вскоре после восстановления советской власти в Прибалтике популярный в то время московский журнал «Красная новь» опубликовал стихотворения Игоря Северянина. «Стихи о реках» отражали многолетние раздумья автора о новой России:
... Бывало, еду и аукаю
В запроволочные края.
Бывало, подъезжаю к проволоке,
Нас разделявшей в годы те,
Угадывая в блеклом облике
Страну, подобную Мечте ...
Игорь Васильевич, навещая нашу семью, показывал множество писем, которые он стал получать со всех концов Советского Союза. Своими переживаниями Северянин делился с давним другом профессором Г. А. Шенгели. Приведу отрывок из письма поэта в Москву, которое хранится в моем архиве: «... я очень рад, что мы с Вами теперь граждане одной страны. Я знал давно, что так будет, верил в это твердо.
И я рад, что это произошло при моей жизни: я мог не дождаться ... Капиталистический строй чуть совсем не убил во мне поэта: последние годы я почти ничего не писал, ибо стихов никто не читает. На поэтов здесь (и вообще в Европе) смотрят как на шутов и бездельников, обрекая на унижение и голод. Давным-давно надо было вернуться домой».
Северянину, правда, была по сердцу природа Эстонии. В общей сложности он провел на эстонской земле почти половину своей недолгой жизни. Любовно говорит поэт в «Секстине VI»: «Эстония — страна моя вторая ...» Но он страстно тосковал по России.
Здоровье Игоря Васильевича ухудшалось. Было больно смотреть на этого некогда несокрушимого здоровяка.
Началась Великая Отечественная война. Из-за своего тяжелого недуга Игорь Васильевич не смог эвакуироваться вглубь страны. Игорь Северянин скончался в Таллине 20 декабря 1941 года.
Многие старожилы Таллина и приезжие навещают старинное Александро-Невское кладбище, на его центральной аллее похоронен Игорь Васильевич Лотарёв, литературное имя которого — Игорь Северянин — дорого всем ценителям русской лирики.
Сорок шесть лет прошло со дня смерти поэта, но образ его живет в сердцах тех, кто встречался с Игорем Васильевичем. На могиле поэта я не раз вспоминал о тех далеких временах, когда гостил в Тойле. Так родились строки стихотворения «Игорь Северянин в Эстонии»:
Прихожу сюда белою ночью.
Над могилой укромной твоей
В светлых сумерках звонко рокочет,
Воспевая любовь, соловей.
Столько лет ты в Эстонии прожил.
Среди рек и пустынных озер.
Стал талант твой и глубже и строже,
Проницательней — скорбный твой взор.
Мы с тобою бродили у моря:
За утесом вздымался утес.
Тойла нежил нам сердце простором,
Восторгало нас Ору до слез.
Бороздя европейскую карту,
Ты изведал превратности вкус.
Навещал ты и Нарву, и Тарту —
Древний город науки и муз.
Соловьи не смолкают ночные,
И встают предо мною в ночи
Неоглядные дали России,
Незакатного солнца лучи.
КОРОТКО ОБ АВТОРАХ
АДАМС Вальмар Теодорович (1899) — поэт, прозаик, литературовед, член ССП, живет в Тарту.
АЗАРОВ Всеволод Борисович (1913) — поэт, прозаик, драматург, член ССП, живет в Ленинграде.
БАРИНОВА Ирина Евгеньевна — поэт, член ССП, живет в Ярославле.
БОТВИННИК Семен Вульфович (1922) — поэт, переводчик, член ССП, живет в Ленинграде.
БРЮСОВ Валерий Яковлевич (1873—1929) —русский советский поэт, основоположник русского символизма.
ВИМБЕРГ Юрий Павлович (1946) — поэт, живет в Кохтла-Ярве.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ Андрей Андреевич (1933) — поэт, прозаик, член ССП, живет в Москве.
ВАНШЕНКИН Константин Яковлевич (1925) — поэт, прозаик, член ССП, живет в Москве.
ВЫШЕСЛАВСКИЙ Леонид Николаевич (1914) — поэт, переводчик, прозаик, член ССП, живет в Киеве.
ГОРБОВСКИИ Глеб Яковлевич (1931) — поэт, прозаик, член ССП, живет в Ленинграде.
ГРИГОРЬЕВ Игорь Николаевич (1925) — поэт, член ССП, живет в Пскове.
ЕВТУШЕНКО Евгений Александрович (1933) — поэт, прозаик, член ССП, живет в Москве.
ЗРЯНИНА Татьяна Сергеевна — поэтесса, член ССП, живет в Нарве.
ИВАНОВ Александр Александрович (1936) —поэт-пародист, член ССП, живет в Москве.
КОЛЛОНТАЙ Александра Михайловна (1872— 1952) — советский государственный и партийный деятель.
КРАСНОВ Анатолий Михайлович (1932) — поэт, член ССП, живет в Ленинграде.
КУЗНЕЦОВ Вячеслав Николаевич (1932) — поэт, член ССП, живет в Ленинграде.
КУНЯЕВ Борис Ильич (1922) — поэт, член ССП, живет в Риге.
ЛЕВИН Александр Борисович (1936) — поэт, переводчик, живет в Таллине.
ЛОКШИНА Нина Григорьевна — поэтесса, переводчик, живет в Москве.
ОЗЕРОВ Лев Адольфович (1914) — поэт, переводчик, член ССП, живет в Москве.
ОКУДЖАВА Булат Шалвович (1924) — поэт, прозаик, член ССП, живет в Москве.
ПАУСТОВСКИЙ Константин Георгиевич (1892—1968) — советский писатель.
ПРАВДИН Борис Васильевич (1889—1960) — поэт, друг И. Северянина, заведовал кафедрой русского языка и литературы Тартуского университета.
САМОЙЛОВ Давид Самойлович (1920) — поэт, переводчик, член ССП, живет в Пярну.
ФОФАНОВ Константин Михайлович (1862— 1911) — русский поэт.
ЦВЕТАЕВА Марина Ивановна (1892—1941) — русская поэтесса.
ШАПОВАЛОВ Михаил Анатольевич (1942) — поэт, переводчик, член ССП, живет в Подольске Московской области.
ШЕНГЕЛИ Георгий Аркадьевич (1884—1956) — поэт, переводчик.
ШЕФНЕР Вадим Сергеевич (1915) — поэт, прозаик, член ССП, живет в Ленинграде.
ШИРОКОВ Виктор Александрович (1945) —поэт, переводчик, член ССП, живет в Москве.
ШУМАКОВ Юрий Дмитриевич (1914) — литератор, живет в Таллине.