ИРИНА СИРОТИНСКАЯ
( г. Москва)
Я познакомилась с Варламом Тихоновичем в 1966 году, когда его отношения с А. И. Солженицыным еще не прервались. Еще какие-то надежды Шаламов возлагал на "ледокол" - повесть "Один день Ивана Денисовича", который проложит путь лагерной прозе, правде-истине и правде-справедливости. Еще стремился обсудить с А. И. Солженицыным серьезные вопросы... Но трещина в отношениях уже наметилась и росла неудержимо. Не приносили удовлетворения беседы - они просто не понимали друг друга. Солженицын был далек от чисто профессиональных писательских проблем: "Он даже не понимает, о чем я говорю." Да и мировоззренческие, нравственные проблемы обсудить не было возможности.
А. И. был занят тактическими вопросами, "облегчал" и "пробивал" свои рассказы, драмы, романы. В. Т. обитал на ином уровне.
Один - поэт, философ, и другой - публицист, общественный деятель, они не могли найти общего языка.
У В. Т. оставалось чувство тягостного разочарования от этих бесед: "Это делец. Мне он советует - без религии на Западе не пойдет..."
Эта эксплуатация священного учения отталкивала В. Т. Он, не раз афишировавший свою нерелигиозность, был оскорблен именно за религию, к которой относился с огромным уважением. Использовать ее для достижения личных практических целей считал недопустимым. "Я не религиозен. Не дано. Это как музыкальный слух - либо есть, либо нет."
По свойствам своей личности В. Т. просто не мог думать и чувствовать в этом направлении - как ему надо написать, чтобы иметь успех, чтобы напечататься в Москве или Париже. Возможно ли вообразить, что он переделывает "Колымские рассказы" в угоду "верховному мужику"? Или поучает страну, ученого и мужика, как ему жить по правде.
Теперь многие благородно "прощают" Варламу Тихоновичу "грех" письма в 1972 г. в "Литературную газету" с гневными отречениями от зарубежных публикаций и чтений по "голосам" его рассказов.
Гнев В. Т. вполне объясним - его без зазрения совести и без авторского согласия использовали в "холодной войне", "маленькими кусочками", разрушая ткань произведения, а книгу не издавали (она впервые вышла в Лондоне в 1978 г.). Что бы сказал Александр Исаевич, если бы его "Раковый корпус" публиковали по отрывку в месяц в течение десяти лет? "Колымские рассказы" публиковал в Нью-Йорке "Новый журнал" Р. Гуля, храня свою монополию на тексты В. Т. Так и "Войну и мир" можно погубить. Именно так и воспринимал Шаламов эти разрушительные, губительные для его прозы публикации. Да к тому же они перекрывали и тоненький ручеек его стихотворных публикаций в России. А стихи для В. Т. были единственной отдушиной, жизнью и смыслом той жизни. Вопль удушаемого - вот что такое его письмо в "Литературку".
А вся эта "сволочь", по выражению В. Т., "спекулирующая на чужой крови" (к тому же удачно сочетающая приятное с полезным -правозащитную деятельность с присвоением чужих авторских гонораров) еще отпускает Шаламову его грехи!
Но ведь ни одной строки в своих работах он не поправил в угоду "верховным мужикам".
Была мандельштамовская "Ода", был пастернаковский "Художник". Но у Шаламова не было таких строк.
И это главное. Прям он был, негибок, и об имидже даже думать не умел, "хитрожопости", столь необходимой и полезной для практической стратегии и тактики, не имел ни грамма.
И тогда, в 60-е годы, растущее отчуждение от "дельца", как он называл А. И., уже ясно чувствовалось. Он рассказывал мне о неудавшихся беседах в Солотче осенью 1963 г. - куда он ездил в гости к А. И. Выявилась какая-то биологическая, психологическая несовместимость бывших друзей при таком длительном контакте. Вместо ожидаемых В. Т. бесед о "самом главном" - какие-то мелкие разговоры. Может быть, А. И. просто не был так расточителен в беседах и переписке, как В. Т., берег, копил все впрок, в свои рукописи, а В. Т. был щедр и прямодушен в общении, ощущая неистощимость своих духовных и интеллектуальных сил.
По поручению В. Т. я ходила к родственникам А. И. в Чапаевский переулок - я жила рядом, на Новопесчаной - за рукописью романа "В круге первом". В. Т., как я помню, одобрил роман: "Это разрез общества по вертикали, от Сталина до дворника."
Но была какая-то обязательность в этой положительной оценке. Словно В. Т. считал нравственным долгом поддержать каждое гневное слово против сталинизма.
Я помню его слова, сказанные с какой-то интонацией усталости, как будто еще раз повторенные: "Форма романа архаична, а рассуждения персонажей не новы." Этот философский ликбез, настойчиво внедряемый в ткань художественного произведения, и огорчал, и раздражал В. Т., как и вся "пророческая деятельность" (так он называл) Солженицына, претензионная, нравственно неприемлемая для писателя, по мнению В.Т.
Не сбылись надежды и на дружескую помощь А. И.: Солженицын не показал рассказов Шаламова Твардовскому. Может быть, это был естественный для стратега и тактика ход: уж очень тяжкий груз надо было подымать - "Колымские рассказы". "Боливару не снести двоих!" Да и много бледнеет "Иван Денисович" рядом с "Колымскими рассказами".
А. И. оттягивал знакомство В. Т. с Л. Копелевым. Ему самому Копелев помог найти пути в "Новый мир", в конечном счете - на Запад. И делиться удачей вряд ли хотелось. На Западе важно было оказаться первым и как бы единственным. И А. И. всячески уговаривает В. Т. не посылать на Запад свои рассказы.
В 70-х годах Шаламов редко и раздраженно говорил о Солженицыне, тем более, что до него дошли осуждающие слова бывшего, дpyгa, "брата" (как говорил Солженицын), с такой легкостью и жестокостью оброненные из благополучного Вермонта ("Варлам Шаламов умер") о нем, еще живом, бесправном, но недобитом калеке.
Сейчас распускаются слухи, что Солженицын помогал Шаламову. Нет, никогда, нигде и ничем не помог А. И. Шаламову, да и Шаламов не принял бы такой помощи.
Пусть Бог простит Александра Исаевича!