Религия

Митрополит Корнилий (Вячеслав Якобс). Арест пропагандиста // Белые ночи. – 2007. – №7-8.

Арест пропагандиста

Полвека назад в Вологде был осужден священник Вячеслав Якобс, будущий митрополит Таллинский и всея Эстонии Корнилий.
Митрополит Таллинский и всея Эстонии Корнилий (в миру Якобс Вячеслав Васильевич) родился 19 июня 1924 года в Таллине в семье полковника царской армии. В 1943 году окончил гимназию и служил псаломщиком в церкви Рождества Богородицы в Таллине. В 1948 году назначен настоятелем храма Марии Магдалины в Хаапсалу. В 1951 году заочно закончил Ленинградскую духовную семинарию.
В 1951-1957 г.г. состоял в клире Вологодской епархии. 27 февраля 1957 года УКГБ Вологодской области был арестован, а 16 мая того же года Вологодским областным судом осужден по статье 58. О ч. I УК РСФСР «Антисоветская агитация и пропаганда» на 10 лет. Заключение отбывал в лагерях в Мордовии (Дубравлаг). В 1960 году освобожден условно-досрочно. Вернулся в Эстонию, где был назначен настоятелем таллинского храма Иоанна Предтечи. Принял монашеский постриг под именем Корнилий. В 1990 году стал Предстоятелем Эстонской Православной Церкви с титулом епископ Таллинский и всея Эстонии. 6 ноября 2000 года возведен в сан митрополита Таллинского и всея Эстонии.

«Антисоветчину» молодому батюшке пришили запросто. Жил на оккупированной территории – в Эстонии, отец – царский офицер, в Вологде собрал вокруг себя кружок «духовных сыновей и дочерей». Нагрянувшие с обыском в дом священника на Ворошилова, (ныне Галкинская), чекисты изъяли ворох «диссидентской» литературы. Прихожане Богородской церкви остались без своего пастыря... Предлагаем вашему вниманию отрывки из воспоминаний владыки об этом трагическом периоде в его жизни.
«В Вологде я развил довольно большую активность, стал ездить по деревням. Там было 800 приходов в свое время, а тогда из них только 18 действовало. Деревни были целые, где от 18 лет все были некрещеные. Запомнился такой случай. Как-то я в такой деревне всех покрестил, а потом смотрю, запыхавшийся паренек бежит: «Батюшка, я был в соседней деревне, а здесь всех окрестили, у меня 5 рублей есть, за пять рублей окрести!» Не взял я его 5 рублей и окрестил, конечно.
У нас в вологодском Богородском соборе была одна старушка, Аннушка-алтарница. Она меня предостерегала: «Батюшка, смотрите! У нас один батюшка ходил по деревням, а потом его арестовали». Вокруг меня организовывалась молодежь, они бывали и у нас в доме. Моя покойная супруга была глубоко верующим и интересным человеком, до замужества принимала деятельное участие в молодежном студенческом движении, писала иконы, была тонким музыкантом: играла на пианино, пела в церковном хоре. Все это привлекало в нашу семью разных верующих людей. Приходили врачи, медсестры, студентки музыкального училища, подолгу засиживались у нас. Были интересные разговоры и беседы на духовные темы, много пели и музицировали, где-то фотографировались. Потом эти фотографии попали в ЧК. Следователь мне показывал: «Ишь, в какой малинник забрался!» Оказывается, велась за нами постоянная слежка. Как-то пришел «мастер» под предлогом, что надо переключать радиоточку (тогда радиоприемники считались почти роскошью), а на следствии выяснилось, что тогда было установлено подслушивающее устройство! Незадолго до ареста все какие-то типы ходили около нашего дома.
Вот так пять с половиной лет прослужил я в Вологде. Меня должны были наградить к Пасхе наперсным крестом по представлению владыки Гавриила, но 27 февраля 1957 года меня арестовали...
У меня много книг было, надо было своевременно все перебрать и ликвидировать те, которые могли показаться подозрительными. А я по наивности все сохранил. Когда пришли с обыском, для них это было настоящее открытие. Каждую строчку старались определить как антисоветскую. Были вырезки из газет с иллюстрациями, со статьями духовного содержания, я их хранил, давал читать, если меня просили, а на обратной стороне могла быть какая-нибудь антисоветская статья без начала и конца. Ведь ничего существенного. Но все это мне приписали. Из книг в основном в моем деле фигурировали Бердяев, потом «Былина о Микуле Буяновиче» и еще пара книг. Изъяли гораздо больше, но ничего потом не вернули. Должен сказать, что у меня каких-то обид ни на кого не было – ведь, давая читать что-то людям, я считал, что приношу духовную пользу, и меньше всего предполагал, что можно мои действия истолковать как антисоветские!
Начались допросы. Все это время я в одиночной камере сидел, но не голодал, питание было. Передачи передавали. Меня очень интересовало, как отнеслись к моему аресту прихожане. Осуждают или сочувствуют? По передачам, по тому, что передавали, я догадался, что посылают не только из дома, а и из других мест. Переписка с женой разрешалась. Когда ей разрешили свидание, я узнал, что по городу распространяются слухи о том, что «попа посадили, который в Причастие рак клал», она как-то слышала сама, когда в магазине в очереди стояла.
Был собран материал. Следователь как-то целый конверт вынул, в котором была масса семейных фотографий. Откуда он их взял? Например, я мальчиком с отцом сфотографирован. Отец мой был офицером царской армии, после революции попал в Эстонию, а в 1942 году его расстреляли. Но я только недавно об этом узнал, так как после его ареста не мог добиться о нем никаких сведений.
Следователь спрашивал: «А это кто? А кто это?» Значит, все эти годы материал тщательно собирался, только ждали момента, когда можно будет сфабриковать «дело». И, конечно, такой момент настал в хрущевское гонение. Надо было в разных местах захватить деятельное духовенство и припугнуть.
Потом вдруг как-то ко мне приходят в камеру и говорят: «Вот тут сосед в камере больной, у него сердце больное, надо, чтобы он был с кем-то вместе». Он оказался священником, который отсидел уже срок. И опять-таки я проявил наивность, надо было молчать. А наши разговоры то ли подслушивались, то ли передавались, и после этого изменился стиль допросов.
Без конца вызывали разных свидетелей. Таскали на допросы всех близких к нам, всех, кто часто бывал у нас дома. «Малинник этот» – девушек верующих. У нас была одна на инвалидной коляске с парализованными ногами, даже и ее привозили для допросов. А иногда устраивали и очную ставку. Некоторые глупые показания давали. Я не могу обвинять, что они хотели меня засадить или что-либо сделать. Но кто-то был напуган, а кто-то, наоборот, держался смело и независимо, и ничего с ними поделать не могли. Задавали провокационные вопросы. Была одна медсестра, я говорил ей: «Вы и за братом больным должны ухаживать, и на работу ходить, да еще и общественной работой занимаетесь! Выберите что-нибудь одно!» А она сказала, что я отговаривал ее от общественной деятельности! Мне устроили с нею и еще с одной девушкой очную ставку. Следователь старался всячески запугать их, так поставить вопрос, чтобы показания обернулись против меня. Говорят мне: «У вас есть вопросы к свидетелю?» И я спросил: «Разве я вас антисоветски настраивал?» Она так горячо ответила: «Да что вы, нет, конечно, никогда!» Следователь и прокурор, которые тоже там был, головы опустили, замолчали: «Ну что ж, придется и это записать».
Предъявлялись мне главным образом два обвинения: то, что не был в немецкой армии, а раз не был, значит, специально вел какую-то работу. Это было основное. Все и вертелось вокруг этого. Книги я действительно давал читать. Бердяева дал одному священнику, который учился в Ленинградской семинарии заочно. Он показал книгу профессору, который был известен как стукач – оттуда это и пошло. А второе – разрешение на поездку в Псков покупать лошадь для Печерского монастыря, которое им попалось. «Вы не за лошадью ехали, а со специальным заданием!» Крутили с этой бумажкой, наверно, почти недели три. Не вызывали на допросы, следователь ездил в Псков и в Ригу. А когда суд был, то обвинял меня прокурор области, и он кричал: «Надо ему 25 лет дать, у него руки в крови, но нам не удалось доказать этого и всего прочего». Ничего такого, конечно, и нельзя было доказать, чтобы приписать измену родине. Обвинение было предъявлено по статье 58.10: «Хранение и распространение антисоветской литературы и клевета на советскую действительность», причем по второй части. Во второй части 25 лет можно было дать... Суд рассмотрел дело, а в нем было нарушено два пункта, некоторые вопросы адвокат вообще не затронула, так как считала, что достаточно моих показаний, чтобы их не включили в дело, а их все-таки включили. Но то, что она опровергла, уже не смогли включить в обвинение. В общем, суд переквалифицировал обвинение со второй части на первую, и дали мне десять лет лишения свободы. Возили на суд в «воронке» в отдельном бункере, где можно было только сидеть, а если охрана прислонялась к стенке, то дышать становилось трудно. После объявления приговора на меня надели наручники, хотя и не положено было – я же не уголовник какой-то опасный! Адвокат предположила, что для того, чтобы не смог людей благословлять! Народа на суд пришло много, но в зал пускали только свидетелей. Следствие шло почти четыре месяца: в феврале меня арестовали, а в мае осудили».