Воспоминания великих князей о гибели Петропавловска: (Журнал «Армия и флот», №6, 1914 г.) //Исторический вестник. – 1914. – №6

В обслуживающем нашу военную среду прекрасно редактируемом, разнообразном и изящном журнале «Армия и Флот» недавно были помещены обратившие на себя всеобщее внимание, живо написанные и дышащие глубоким чувством воспоминания о страшном эпизоде русско-японской войны – гибели «Петропавловска». «Воспоминания» принадлежат перу великих князей Кирилла Владимировича и Бориса Владимировича.

Приводим полностью эти высокоинтересные статьи...

I.

Пасмурное утро 31 марта. Ночью погиб в неравной борьбе наш миноносец «Страшный». Эту печальную весть нам передал вернувшийся «Баян», которому под сильным огнем удалось спасти из команды «Страшного» всего только пятерых. Макаров не мог примириться с мыслью, что там, на месте гибели «Страшного», могло остаться еще нисколько человек из команды миноносца, беспомощно боровшихся со смертью. Он хотел лично убедиться, надеясь хоть с боем, но спасти своих ... и «Баяну» было приказано идти вперед, чтобы указать место гибели «Страшного». Наша эскадра стала выходить из гавани, и «Петропавловск», на который я перешел со штабом адмирала Макарова с «Дианы», уже около 7 час. утра вышел на внешний рейд; остальные броненосцы несколько задержались на внутреннем рейде.

«Баян» вышел вперед, а мы довольно большим ходом, узлов 14, шли за ним в кильватер.

Весь штаб адмирала находился на мостике.

Вскоре «Баян» сигнализировал, что заметил неприятеля, который, немного спустя, открыл огонь по «Баяну». Адмирал Макаров решил идти вперед, и наш отряд стал отвечать на огонь неприятеля. При нашем приближении японцы повернули и стали быстро удаляться. Немного спустя на горизонте показалась другая неприятельская эскадра. Увидя перед собою значительно превосходные силы противника, адмирал Макаров решил повернуть назад, чтобы быть ближе к береговым батареям. Мы повернули и пошли большим ходом к Артуру. Неприятель остановился в какой-то нерешительности. Находясь уже под защитой береговых батарей, «Петропавловск» уменьшил ход, и команда была отпущена обедать; офицеры стали понемногу расходиться. На мостике остались: адмирал Макаров, командир «Петропавловска» капитан 1 ранга Яковлев, контр-адмирал Моллас, лейтенант Вульф, художник Верещагин и я.

Я стоял с Верещагиным па правой стороне мостика. Верещагин делал наброски с японской эскадры и, рассказывая о своем участии во многих кампаниях, с большой уверенностью говорил, что глубоко убежден, что, где находится он, там ничего не может случиться.

Вдруг раздался неимоверный силы взрыв... Броненосец содрогнулся, и страшной силы струя горячего, удушливого газа обожгла мне лицо. Воздух наполнился тяжелым, едким запахом, как мне показалось – запахом нашего пороха. Увидя, что броненосец быстро кренится на правый борт, я мигом перебежал на левую сторону... По дороге мне пришлось перескочить через труп адмирала Молласа, который лежал с окровавленной головой рядом с трупами двух сигнальщиков. Перепрыгнув через поручни, я вскочил на носовую 12" башню. Я ясно видел и сознавал, что произошел взрыв наших погребов, что броненосец гибнет... Весь правый борт уже был в бурунах, вода огромной волной с шумом заливала броненосец... и «Петропавловск», с движением вперед, быстро погружался носом в морскую пучину.

В первый момент у меня было стремление спрыгнуть с башни на палубу, но, сознавая, что так могу сломать себе ноги, я быстро опустился на руках, держась за верхнюю кромку башни, и бросился в воду.

Сильным течением меня бросило и ударило о левую носовую 6" башню а затем подхватило волной и водоворотом и выбросило за борт. Здесь с какой-то бешеной силой и быстротой меня стало вертеть и увлекать вниз. Страшный шум воды, абсолютная тьма, при полном, однако, сознании. Я ясно сознавал неизбежность гибели. Помню, что успел перекреститься и начал молиться, вспомнив своих родных и близких. Казалось, что настает последняя минута, так как у меня уже не хватало дыхания, и я начал захлебываться. Инстинктивно я стал делать движение руками и ногами и, к моему удивлению, вскоре почувствовал, что снова поднимаюсь, так как становилось все светлее и светлее.

Сознание, что я поднимаюсь, снова вернуло мне надежду и придало энергии и силы. Еще момент безумной борьбы, и я был на поверхности уже довольно спокойного моря.

Схватившись за какой-то обломок и оглядевшись, я увидел, что нахожусь в значительном расстоянии от несчастного «Петропавловска», который продолжал быстро погружаться, причем кормовая часть стояла почти вертикально, и винты продолжали вращаться. Этот момент особенно врезался в память…

Заметив, что мимо меня плывет крыша рубки парового катера, я бросил свой обломок и схватился за поручни этой крыши. В это время я увидел и узнал плывшего мимо меня мичмана Шлиппе. Я окликнул его, но он мне ничего не ответил, – у него, как потом оказалось, были перебиты обе барабанные перепонки. Кругом никого, кроме мичмана Шлиппе, не было. Наконец, вдали показались шлюпки, я стал кричать, но меня никто не слышал. Несмотря на свое беспомощное состояние, я все еще не терял надежды на спасение, и силы, как мне казалось, еще меня не оставляли. Вскоре меня заметили, и я увидел быстро приближавшуюся шлюпку с «Гайдамака». Громко и спокойно на шлюпке распоряжался мичман Яковлев. С большим трудом два матроса подняли меня в сильно намокшем ватном пальто на шлюпку. С этой шлюпки меня пересадили на шестерку с миноносца «Бесшумный», на который и доставили. Здесь, в каюте командира, меня растерли водкой, переодели, дали коньяку. Сейчас же сообщили на берег моему брату Борису, который с Золотой горы видел всю катастрофу. Вскоре брат приехал и перевез меня с миноносца к себе в поезд.

Весть о гибели адмирала Макарова, сознание, что для флота и России – это незаменимая потеря, гибель многих товарищей, смерть моего лучшего друга, лейтенанта фон Кубе: все это было таким ударом, следы которого вряд ли когда-нибудь могли бы изгладиться из памяти.

Великий Князь Кирилл Владимирович.

II.

С братом Кириллом я расстался 30-го вечером после обеда в морском собрании, откуда разошлись мы довольно рано, ввиду возможности японской атаки. Брат поехал ночевать на «Диану», а я со своими ординарцами: П.А. Демидовым, А.Н. Львовым и секретарем И.А. Шек направились в мой поезд. Собираясь ложиться спать, я приказал стрелку-часовому, чтобы, в случае тревоги, обязательно разбудил меня. Заснул я скоро и крепко...

Пробуждение мое было несколько необычно.

Передо мной стоял стрелок в огромной папахе с винтовкой, и долго, со сна, я не мог понять, откуда взялся этот человек с винтовкой. Оказалось, что часовой в точности исполнил мое приказание, и сам лично меня разбудил, как только услышал стрельбу.

Я быстро оделся и вместе со своими ординарцами пешком пошел в порт, где еще у стенки на швартовах стоял «Петропавловск».

Адмирал Макаров стоял на баке и здоровался с командой проходившего «Новика». Поговоривши некоторое время со стоявшим на борту броненосца лейтенантом ф. Кубэ, мы сели на лошадей, присланных нам генералом Стесселем, и поехали па Золотую гору к мортирной батарее.

Здесь я долго любовался красавцем «Баяном», который, смело несся вперед, залпами стреляя по японцам. Казалось, что вот-вот он врежется в неприятеля. Особенно было эффектно, когда, поворачиваясь бортом, он стрелял из всех орудий и градом снарядов осыпал японцев.

Вскоре стала выходить эскадра. Наблюдая с горы за маневрированием японцев, мы страшно волновались, что Макаров увлечется преследованием, и что японской второй эскадре удастся выполнить свой план – отрезать Макарова от Артура.

Волноваться, впрочем, пришлось недолго. Наша эскадра стала поворачивать и потянулась под защиту береговых батарей. Я спустился на площадку к сигнальной мачте, откуда было легче разбираться в сигналах, которые подавались эскадре.

Вскоре с «Петропавловска» был подан сигнал: «разрядить орудия, командам дать обед».

Вдруг сигнальщик закричал: «Петропавловск» взорвался!..» Повернувшись к морю, я с леденящим ужасом увидел картину гибели броненосца... Не было сомнения, что брат Кирилл, конечно, погиб...

Мы бросились вскачь с горы по каменистой дороге. Я хотел сейчас же сесть на миноносец, чтобы возможно скорее добраться до места катастрофы, но все миноносцы ушли, и, убитый отчаянием, я вернулся на свой поезд. Вскоре туда приехал лейтенант Стааль и передал, что носится, почти якобы достоверный, слух, что адмирал Макаров незадолго до катастрофы перешел со всем штабом на какое-то другое судно. Я, конечно, этому не поверил и понимал, что это говорилось только для утешения. Мне хотелось быть в полном одиночестве, и, забравшись в свое купе, я стал думать, как мне предупредить родителей о гибели брата.

Мой взгляд упал на висевший в углу образок, которым меня благословил перед отъездом в действующую армию брат Андрей, и я стал искренно, горячо молиться: «Боже, Боже, – твердил я, – сотвори чудо и спаси брата!..» В молитве я чувствовал облегчение, и во мне как будто стал зарождаться какой-то слабый, во все-таки светлый луч надежды...

В окно я увидел, что какой-то мичман вскачь несется на извозчике вдоль полотна железной дороги. Соскочив с извозчика, он напрямик, через лужи, бросился бежать к поезду... И мне почувствовалось, что он несет для меня какую-то хорошую весть. Я слышал, как он волновался и спрашивал: «Где здесь великий князь?» Увидев меня, он еще издали закричал, что брат спасен и просить скорее приехать на миноносец.

Мне не хотелось верить... Я заставил его дать слово офицера, что это правда... И он дал это слово, добавив грустную весть о гибели Макарова со всем штабом. Я сейчас же приказал, чтобы поезд двигался к станции. С последней на первом попавшемся извозчике я понесся в порт, где на миноносце «Бесшумный» меня встретил мичман Яковлев, который один из первых был спасен при взрыве «Петропавловска».

«Все, слава Богу, благополучно с его высочеством», – приветствовал он меня. Обняв и расцеловав его, я бросился в каюту командира миноносца, где застал брата сидящим за столом. Он был в сильном нервном возбуждении, и, когда я его обнял и начал целовать, он все твердил: «Мой бедный Кубэ, бедный Кубэ!..».

Успокоив брата, я пошел в кают-компанию, где увидел весьма тяжелую картину: на столе лежал уже совершенно мертвый лейтенант Бурачек. Всюду лежали раненые и мертвые, а в другой каюте никак но могли привести в чувство командира «Петропавловска» капитана 1-го ранга Яковлева, который долго находился без сознания.

На катере я привез брата на главную пристань, где нас встретил адмирал Григорович со всеми офицерами. Брат обратился к встречавшим:

– Вот, господа, вы наверно не думали меня больше увидеть!..

В экипаже я отвез брата на поезд, где мы уложили его в постель, а доктор, дав потогонное лекарство, закутал его всевозможными меховыми покрывалами.

Почти вслед за нами пешком подошли к поезду также спасенные с «Петропавловска» мичман Шлиппе, Яковлев и матрос-сигнальщик, которые пришли справиться о здоровье брата. Тут же вскоре собралось много офицеров, которых брат, несмотря на только что пережитое, с большим удовольствием всех принимал...

Составив совместно с братом телеграмму отцу, я заставил его лечь спать, а сам пошел позавтракать, пригласив мичманов Шлиппе и Яковлева. Последние, к моему удивлению, ели с огромным аппетитом, тогда как я, не евши с четырех часов утра ничего, кроме нескольких черносливин, которыми меня угостили утром на Золотой горе, ел весьма неохотно.

Тут вскоре приехал молодой врач, командированный к брату, и наш поезд тронулся к Ляояну. На полпути ми встретили адмирала Алексеева, ехавшего в Артур. В Ляояне мы пробыли два дня, а затем, проводив брата до Харбина, я вернулся в действующую армию.

Великий князь Борис Владимирович

назад