Соболев Л.Н. Последний бой за Шипку : по поводу воспоминаний В.В. Верещагина : очерк ген.-майора Л.Н. Соболева // Русская старина. – 1889. – Т.62 (май)Наш гениальный художник, В.В. Верещагин, составляющей нашу народную гордость, желая поделиться с обществом теми впечатлениями, которые он испытал во время славной нашей войны с турками, написал воспоминания о набеге русских войск на Адрианополь, помещенный в «Русской Старине» (изд. 1888 г., том LX, ноябрь). В этих воспоминаниях он, между прочим, упомянул о тех обстоятельствах, которые сопровождали отправление меня из Казанлыка в Петербург для Всеподданнейшего доклада Государю Императору шипкинского дела. В великолепной кисти этого художника мы привыкли видеть великую правду, часто доходящую до суровой строгости. Начав читать заметки В.В. Верещагина, я думал, что они будут отличаться теми же достоинствами, как я произведения его кисти. Но вышло не так, и писатель в этом отношении не идет в сравнение с художником. Воображение его, как писателя, пошло гораздо далее того воображения, которое свойственно ему, как художнику. Он неверное принимает за верное, – так он говорит, что уверен, что я представил Государю Императору все дело «шиворот на выворот». Для того, чтобы подобная уверенность не была ошибочною, не достаточно еще обладать широким воображением, надо знать и человека, о котором решаешься говорить, и те обстоятельства, которые сопровождают известные его действия. Так как почти все, что пишет В. В. Верещагин обо мне в ноябрьской книге «Русской Старины» изд. 1888 г., не заключает в себе даже приблизительной правды, а на страницах такого уважаемого исторического издания, какова «Русская Старина», не может не господствовать одна только правда, то я счел необходимым восстановить истину, и представляю вслед за сим очерк тех событий, которых касаются воспоминания В. В. Верещагина. Очерк мой состоит из двух частей – в трех главах; в первой излагаются в общих чертах обстоятельства славной обороны Шапки, а во второй – мои возражения на замечания В. В. Верещагина. Первая часть (глава I) составлена мною для лучшего уяснения личных моих возражений. Ко второй части (главы II и III) приложена копия с моего рапорта, в котором описан путь моего следования от Тырнова в Казанлык в июле 1877 года. По этому самому пути чрез Балканы, в конце декабря того же года, прошла колонна князя Святополка-Мирского 2-го. Есть чудная русская пословица: «нет худа без добра». Воспоминания В.В. Верещагина имеют ту добрую сторону, что дают повод оттенить некоторые подробности событий 1877-1878 гг., как это сделал В. Панютин в своей заметке: «К воспоминаниям В.В. Верещагина», напечатанной в январской книге «Русской Старины», т. LXI, за нынешний год, и как делаю теперь я; с другой стороны, В.В. Верещагин своими очерками знакомит нас с новыми сторонами в своем характере и жизни, а знать что-либо новое о великом художнике и любопытно, и полезно. 28 февраля 1880 г. С.-Петербург Л.Н. Соболев.I.Одиннадцать слишком лет протекло со дня последнего боя за Шипку. Геройская беспримерная оборона этой балканской выси ждет своего историка, который расскажет нам об важном духе русского солдата, оборонявшего снежные горы от многочисленного и мужественного неприятеля, и поведает нам о том, что этот солдат перенес такие страдания, которые не может даже себе представить тот, кто не разделял с ним этих страданий. В ноябре 1877 года мы осаждали турок под Плевною, а турки осаждали, нас на Шипке. Рущукская армия прикрывала с востока все наши операции за Дунаем. Главнокомандующий турок, Сулейман-паша, решился одним ударом освободить Плевну от осады и заставить русских очистить шипкинские Балканы. 14 ноября он атаковал нас под Мечкой и Тростеником, намереваясь пробиться чрез наши линии, стать на сообщения нашей армии с Дунаем и заставить тем снять осаду Плевны и отступить от Шипки; но он был разбит 12 корпусом великого князя Владимира Александровича. Тогда Сулейман бросился под Елену, занял этот город, но дальнейший его успех был остановлен сосредоточением значительных русских сил к востоку от Тырнова. 28 ноября пала Плевна, и Осман-паша с его армиею были взяты в плен. 30 ноября армия Сулеймана-паши сделала третью отчаянную попытку прорваться чрез ряды рущукской армии, но была на голову разбита его императорским высочеством государем наследником цесаревичем, ныне благополучно царствующим Государем Императором. Эти победы оказали решающее влияние на ход войны. Вся северная Болгария от Дуная до Балкан переходила в нашу власть. Сознавая это, правительство султана предложило Сулейману-паше перевести его армию в Румелию поставить в главных крепостях северо-восточной Болгарии лишь необходимые для непосредственной их обороны гарнизоны. Армия эта, перейдя Балканы, должна была стать в резерве турецких корпусов, занимавших позиции у Араб-Конака и Шипки. Тотчас же после падения Плевны и побед на правом нашем фланге, его императорское высочество главнокомандующий действовавшею армиею принял самые деятельные меры к переходу армии чрез Балканский хребет и к внесению войны в Румелию. План его высочества, лично ему принадлежавший, заключался в движении чрез Балканы широким фронтом правым крылом вперед. Ранее всех должен был перейти сильный отряд генерала Гурко, за ним отряд генерал-майора Комаровского, дивизия генерала Карцева и, наконец, войска 8-го корпуса. Для облегчения выхода последних двух отрядов из гор, было предположено отделить за Балканами одну гвардейскую дивизию и направить ее долинами Гиопса и Тунджи. В виду же того, что против генерала Радецкого был расположен сильный турецкий корпус, его высочество повелел усилить 8-й корпус 3-ю стрелковою бригадою и 16-ю пехотною дивизиею. Таким образом у генерала Радецкого составлялся значительный корпус войск, силою в четыре пехотные дивизии, две стрелковые бригады и болгарское ополчение. Чтобы точнее уяснить последние события геройской обороны Шипки, кончившиеся решительным переходом в наступление и пленом турецкой армии, я приведу несколько телеграмм, относящихся до сего дела, которые не были еще преданы гласности. В телеграмме от 8 декабря, в которой начальник штаба армии сообщает генералу Радецкому о предположенном переходе генерала Гурко чрез Балканы и о движении одной дивизии в долины Гиопса и Тунджи, сказано: «Кроме того, на поддержку вам будут направлены 3-я стрелковая бригада и 16 пехотная дивизия от Плевны. Полагаете ли вы необходимым выждать прибытие этих последних частей, или найдете возможным начать операции для овладения Шипкою со своими силами. Прошу телеграфировать. 3-я стрелковая бригада выступает из Плевны в Ловчу 9 декабря, а 16-я пехотная дивизия с 9-м казачьими полком 10 декабря. Последняя прибудет в Сельви 13 декабря». В тот же день генерал Радецкий ответил следующею телеграммою. «Движение одной дивизии по долине Тунджи я считаю крайне рискованным, ибо она может встретить всю балканскую армию, которая, как известно, занимает горы только передовыми частями. Поэтому не признаете ли ваше высокопр-во более полезным усилить 3-ю пех. дивизию 16-ю дивизию и 3-ю стрелковою бригадою, тем более, что Тетевенский, Троянский и Росалитский перевалы в наших руках и теперь было бы весьма удобно направить эти части из Ловчи прямо на соединение с генералом Карцевым. Движение же здесь, в обход шипкинской позиции, большими силами, которым негде развернуться вследствие снежных заносов, более чем в полторы сажени, в настоящее время, невозможно, а потому я предпочитаю в то время, как генерал Карцов займет окрестности Шипки, форсировать проход с фронта, для чего сил у меня будет достаточно». В тот же день была послана генералом Радецким другая следующая телеграмма: «Я предполагал овладеть деревнею Шипкою, обойдя с горной артиллерией турок с обоих флангов – Иметли и Сельцы. Занятием Шипки, откуда туркам подвозится ежедневно на позиции все продовольствие, неприятель должен немедленно сдаться или разбежаться. В настоящее время, имея в виду, что со стороны Араб-Конака будет направлена в долину Тунджи пахотная дивизия, я считаю движение моего отряда до появления ее в окрестностях Шипки преждевременным, почему прошу ваше высокопр-во не оставить меня уведомлением, когда можно рассчитывать на прибытие дивизии в окрестностях Шипки. Во всяком случае, я ничего не начну ранее прибытия 3-й стрелковой бригады и 16-й пех. дивизии». Из этой телеграммы видно, в чем собственно заключался план генерала Радецкого. Он состоял из движения чрез Балканы, в обход Шипки, двух колонн. Колонны эти, при благоприятных обстоятельствах, перевалив горы, могли соединиться и стать на сообщение турок. Дабы воспрепятствовать такому соединению, туркам пришлось бы принять бой за Балканами. В случае нашего успеха, они были бы поставлены в самое критическое положение; им бы предстояло два исхода: или пробиться, во что бы то ни стало, или положить оружие. В случае если бы турки не дали соединиться обходным колоннам, то все же положение их было бы крайне затруднительно, ибо их сообщения были бы непрестанно под ударами отрядов, которые расположились бы в выходах балканских проходов. Для достижения решительного успеха на Шипке необходимо было направить чрез горы обходные отряды такой силы, чтобы они могли хотя бы некоторое время действовать самостоятельно, так как в декабре месяце Балканы, вследствие господствующих снежных бурь, становятся почти непроходимыми. Необходимо знать, что происходило на Шипке в то время, когда происходил обмен телеграмм о переходе через ту часть хребта, которая была занята армиею Весселя-паши. Должно также знать, в каком положении в то время находился Шипкинский гарнизон. 5-го декабря 1877 г. на Шипке начались крепкие морозы и сильная метель. Метель, переходившая в бурю, продолжалась 5-го, 6, 7, 8, 9 и 10-го декабря; 11-го новая сильнейшая метель; 12-го сильный ветер и мороз; с 14-го на 15-е метель; в ночь с 16-го на 17-е начался снежный ураган. Войсковые части таяли. Полки обращались в баталионы, баталионы в роты. Горная батарея лишилась всей своей прислуги, до одного человека. К 13-му декабря, еще до урагана, в шести полках, занимавших Шипку, было больных 90 офицеров и 8,968 нижних чинов. В артиллерии, мужественно оборонявшей вверенные ей позиции, оставалось средним числом, по пяти нумеров на орудие. Тысячи рук и ног были отрезаны в Габрове, как негодные к употреблению. Положение людей на позиции, особенно на Николае, было более чем ужасное. Те, кто не видал этого положения, просто склонны не верить рассказам очевидцев. Вот что пишет комендант Николая, полковник Духонин, в своем донесении от 17-го декабря: «В ночь с 16-го на 17-е поднялась снежная буря, достигшая на верхних скалах горы св. Николая степени урагана. Баталионы 55-го и 56-го пехотных полков поднялись на гору с величайшими затруднениями гуськом; проводники едва могли отыскать среди снежной бури свои ложементы и довести роты. Всю ночь и до настоящего времени (10 час. дня) все люди в движении. Гг. офицеры не смыкали глаз, ободряя людей, и наблюдали лично, чтобы не было дремлющих; и только благодаря такому высокому и самоотверженному исполнению долга при 12° мороза на позиции и 20° на верхних скалах, охватывающих со всех сторон порывами ветра, удалось спасти людей от замерзания, хотя ознобившихся не мало, но все это легкие ознобы носа, щеки, ушей и пальцев, все эти люди отправлены немедленно с позиции в околоток. Счастливый исход сегодняшней ужасной бури, в отношении спасения людей, должен быть отнесен к бесконечному усердию офицеров, проявленному ими в эту трудную минуту – высокому сознанию своих обязанностей; о сем по долгу службы обязанным себя считаю засвидетельствовать перед в. п-м. В течение сегодняшней ужасной бури верхние и нижние передовые скалы занимала 1-я рота 55 пех. Подольского полка и на рассвете сменена ротою Брянского полка. Возвращаясь по смене, 1-я рота 55 полка в полном составе была свалена вихрем ветра и покатилась. Люди, кое-как удерживая друг друга, поднялись и дошли до своих теплых помещений в порядке и даже с неудавшеюся попыткою затянуть песню. Такому высоко-примерному духу и состоянию этой роты она обязана командиру роты, подпоручику Войницкому – рота его возвратилась со спасенными людьми и всего с двумя легко ознобленными. В настоящую минуту положение людей на верхних скалах выше описания, и потому после всего перенесенного 1-ю ротою 55 полка люди сняты с верхних скал и удерживаются в нижних ложементах передовых скал, верхние же будут занимать лишь по тревоге по всей позиции; ни в одной траншее огня развести нельзя; одежда всех, офицеров и солдат, изображает из себя сплошную ледяную кору (например, башлыков развязать нельзя; при попытке сделать это – куски его отваливаются); для отправления естественной ....... ружья покрыты сплошной ледяной корой и с чрезвычайным, усилием поддерживают в хорошо смазанных, маслом ружьях исправное действие затвора и выбрасывателя, постоянно приводя их в движение своими окоченелыми пальцами. При испытании стрельбы винтовки Крынка действуют исправно; Берданки, тщательно смазанные керосином, дают первые выстрелы осечки, а затем действуют исправно. От траншей к секретам выставлены люди, чтобы подать необходимую всякого рода помощь выдвинутым вперед постам. Перестрелка идет только ружейная против скал и желоба. Энергическая служба офицеров поддерживается неизменно; буря еще сильна и опасность еще не миновала». Все сказанное не есть преувеличение. Это голая самая верная картина той непрерывной драмы, которая происходила на Шипке. Это эпопея русского солдата. Разбирая Шипкинское сиденье, невольно приходят на память слова способного офицера генерального штаба германской армии, видевшего часть позиции: «на позиции этой трудно продержаться три дня». Если бы кто-либо из обучающихся в военной академии выбрал такую позицию при решении тактической задачи, его исключили бы из академии. Если бы нашелся такой профессор, который, приняв во внимание значение на войне нравственного элемента, стал бы утверждать, что такую позицию можно защищать при хороших войсках в течение четырех месяцев против превосходного числом и мужественного неприятеля, в холодную осень и крайне суровую зиму, его признали бы умалишенным. Шипкинская позиция походила на длинную, вытянутую в концах подкову, сплюснутую почти на половине своей длины. Как с востока, так и с запада позиция обстреливалась с командующих высот. Наивысшая точка позиции, гора св. Николая, была под перекрестным огнем неприятельских батарей, расположенных на командующих высотах. На позиции вообще не было точки, которая не обстреливалась бы с двух, а иногда и с трех сторон. Сообщение позиции с Габровым проходило по единственному узкому шоссе, которое на значительном протяжении пролегало под выстрелами неприятеля. Тут, то есть в тылу позиции, была знаменитая райская долина. «Войдешь, значит, в эту долину – тотчас попадешь в рай» – поговаривали солдаты. Днем было опасно ходить здесь. На пол-горе от позиции к Габрову была расположена не менее знаменитая «Шипкинская Италия». В этой Италии сравнительно было тепло: когда снежный ураган завывал на Николае и мороз достигал -20° Р., в ней была снежная метель с более слабыми порывами ветра и всего при 10° Р. Начавшаяся с 5-го декабря в Балканах метель совершенно ослабила и без того слабый состав 24-й пех. дивизии. 14-я пехотная дивизия тоже была в слабом состоянии; и 9-я пех. дивизия, входившая в состав 8-го корпуса, была слаба: Брянский полк этой дивизии стоял на Шипке и подвергался общей шипкинской участи; полки Орловский и Севский понесли 22-го ноября, в деле под Еленой, значительные потери и не были еще укомплектованы. Все это взятое вместе дает объяснение следующей телеграмме генерала Радецкого начальнику штаба армии: «движение на деревню Шипку прямо по дороге я считаю действием совершенно безрассудным, потому что спуск к Шипке укрепляется турками с начала августа, по сведениям, весьма хорошо, с перекрестной обороной во многих местах. Поэтому при настоящих непроходимых снегах возможно овладеть Шипкою и долиною Тунджи движением сильного отряда от Тетевена или Араб-Конака по Тундже. Тогда турки должны будут уйти отсюда без выстрела. Вследствие этого я буду дожидаться дальнейших распоряжений его высочества. Для получения приказаний я командирую в Богот начальника штаба генерала Дмитровского». В тот же день, 10-го декабря, его высочество главнокомандующий послал следующие две телеграммы генералу Радецкому. 1-я: «Сообщаю вам только что полученные сведения. Сулейман получил приказание двинуть свою армию в Румелию, оставив в крепостях лишь необходимые гарнизоны. Он прибыл в Константинополь, чтобы присутствовать на совете, разрабатывающем операционный план». 2-я телеграмма: «Из ....... получено сведение, что Мегмед-Али прибыл в Константинополь и объявил, что Турции остается одно – вступить в мирные переговоры непосредственно с Россией, ибо всякое вооруженное сопротивление делается невозможным. При таких обстоятельствах совершенно считаю необходимым ускорить наступление сколь возможно, дабы усилить давление на Турцию, не теряя времени». Из предыдущего было видно, что генерал Радецкий не имел достаточных сил для начатия решительного движения за Балканы. Хотя его корпус усиливали пехотною дивизиею и стрелкового бригадою, но усиление это было условное, так как 24 пехотная дивизия, пришедшая в крайне слабый состав, была снята с Шипки и расположена в резерве, на отдых в Сельви. Так что к 17 декабрю в составе 8-го корпуса в сущности было 3 пехотных дивизии, 2 стрелк. бригады, 2 казачьих полка и болгарское ополчение. И с этими силами приходилось защищать Шипку и произвести обходное движение за Балканы. Сил этих было недостаточно для решительного наступления против турецких войск, стоявших на Шипке и в ее окрестностях; но их хватало на производство демонстрации за Балканами и для угрожения коммуникационной линии турок, при условии, конечно, что неприятель не произведет за это время атаки нашей позиции. 17-го декабря, в ту самую ночь, когда страшный снежный ураган чуть было не погубил Шипкинский гарнизон, генерал Радецкий дает приказание генералу Скобелеву выступить немедленно из Сельви и расположиться близ Зеленаго дерева и Топлища, против Иметлийского перевала. Елецкий полк с горною батареею был вызван из Хаинкойского перевала и паправлеп в Трявно, где сосредоточивалась левая обходная колонна под начальством генерал-адъютанта князя Святополка-Мирского 2-го. Выступление этой колонны, а равно и правой, под начальством генерала Скобелева 2-го, первоначально было назначено на 20-е декабря, но засим отложено на 24-е число. 20-го декабря генерал Радецкий телеграфировал следующее его высочеству главнокомандующему: «Ранее 24-го числа, как я уже телеграфировал вашему высочеству, движение начать не могу, так как к этому только числу, по заявлению генерала Скобелева, будет готова его колонна. Эту колонну составят: 16-я пех. дивизия с 2 ротами сапер, 3-я стрелковая бригада, болгарское ополчение, 9-й казачий полк, уральская сотня и 2-я горная батарея. Со стороны Трявны, в колонну князя Мирского войдут 3 полка 9-й пехотной дивизии, 4-я стрелковая бригада, 23-й казачий полк, рота сапер и горная батарея. Колонну эту считаю слишком слабою, потому прошу прислать еще дивизии. Если удастся перевалить на ту сторону, то буду, ожидать появления генерала Гурко и ни в каком случае атаковать армии Сулеймана, если она спустится ранее прихода генерала Гурко, не буду. 14-я дивизия и Брянский полк (9-й дивизии) останутся для занятия шипкинской позиции. Прошу прислать также телеграфный парк в Дряново и устроить там станцию с тем, чтобы связаться линией с отрядом Мирского. За здешними ураганами будет весьма затруднительна доставка чрез горы продовольствия и снарядов. Делая движение чрез горы ранее прихода отряда генерала Гурко, исполняю приказание вашего императорского высочества, но по долгу совести доношу, что с своей стороны движение за горы ранее прибытия генерала Гурко считаю преждевременным и рискованным». 21-го декабря его высочество телеграфировал генералу Радецкому, что генерал Гурко не пойдет в долину Тунджи, а с главными силами направится по долине Марицы. К сему его высочество добавил: «Каждая минута нам дорога». Генералу Радецкому не было известно, куда направилась армия Сулеймана. Она могла выйти к Сливне и затем быстро появиться у Шипки. Тогда против 8-го корпуса могла образоваться армия в 120 таборов при 200 орудиях, против которой во всяком случае следовало действовать крайне осмотрительно. Сообразно этому даны инструкции генералам Скобелеву и Мирскому. Генералу Скобелеву было предписано перейти Балканы, занять Иметли, укрепиться и ждать приказаний. К стороне Лысой горы – выслать боковой авангард. Генералу князю Мирскому – наступать от Трявны до Янины; двигаться крайне осторожно в виду того, что Сулейман переходит Балканы. Причем, если в состав колонны не будет добавлена дивизия, ограничиться демонстрациею, дабы привлечь на себя Сулеймана и не допустить его до Шипки. Если же будут сведения, что из Сливны не идет неприятель, то занять Янину. Если будет дана дивизия, то все же двигаться осторожно, прикрывая себя сильным боковым отрядом со стороны Маглиша. Эти инструкции даны были начальникам колонн до 20-го декабря 1877 г. В ночь с 20-го на 21-е генерал Радецкий получил телеграмму от великого князя главнокомандующего о том, что генералу Делинсгаузену приказано отправить, 23-го декабря, в состав 8-го корпуса 30-ю пех. дивизию взамен 24-й, которая, как мы уже знаем , 17-го числа была спущена с Шипки и поставлена в Сельви. 30-я дивизия была направлена из Тырнова в Трявно и поступила в состав левой обходной колонны. 23-го декабря начальник штаба армии телеграфировал генералу Радецкому о том, что начальнику 1-й кавалерийской дивизии приказано иметь три полка собранными в Сельви и ожидать приказаний от Радецкого куда, когда и сколько направить, и что гренадерский корпус 25-го направляется на Габрово в шесть переходов поэшелонно, в каждом эшелоне по бригаде. Распоряжения эти совершенно изменили положение дед в районе Шипки. В состав 8-го корпуса поступали две свежие дивизии, пехотная и кавалерийская. В его тылу, в резерве, становился гренадерский корпус. При таких обстоятельствах не было страшно и появление у Шипки всей армии Сулеймана. Генерал Радецкий быстро решается на самое смелое наступление, зная хорошо, что быстро и правильно направленный удар есть залог для успеха военного дела, заранее обдуманного со всех сторон. Того же 23-го числа он меняет инструкции, данные начальникам обходных колонн. Генералу Скобелеву он предписывает начать наступление вечером 24-го числа и двигаться на селение Шипку. По приходе в Иметли он должен был устроиться и при благоприятных обстоятельствах, не дожидая прихода генерала Карцова, атаковать Шипку одновременно с князем Мирским. При этом командир корпуса уведомлял его, что левая колонна начнет свою атаку не ранее 27-го декабря. Князю Мирскому того же 23-го числа послано новое, следующее приказание: 24-го, утром, выступить из Трявны. Первый переход сделать до Крестца. Далее двигаться через горы, энергично. Если, по прибытии в Гузово, уже перейдя Балканы, станет известно, что к Шипке идут турецкие подкрепления, то цель отряда – не допустить их соединиться с армиею Весселя-паши; если же со стороны Сливны не будет неприятеля, то в случае, если генерал Скобелев будет атакован турками в Иметли или сам атакует – атаковать правый фланг у турок. При этом генерал Мирский был поставлен в известность, что 24-го числа в Трявну, в состав его колонны, прибудет 30-я пехотная дивизия. В дополнительном приказании генерала Радецкого дано было знать князю Мирскому, что движение генерала Скобелева основано на расчете, что левая колонна 26-го подойдет к Гузову и 27-го будет в состоянии поддержать атаку правой колонны. Таким образом, турецкую армию предположено было атаковать с обоих флангов и тыла, причем инициатива предоставлена была генералу Скобелеву. Движение обходных колонн началось согласно данным командиром корпуса приказаниям. Обе колонны, при перевале через Балканы, испытали страшные затруднения, как от того, что им пришлось двигаться по горным тропинкам с необыкновенными крутизнами, так и потому, что метели, господствовавшие в Балканах, покрыли горы глубоким пластом снега. Но мужество русских войск было также велико, как велики были трудности. Войска, воодушевленные начальниками, боролись с суровою природою и победили ее. В левой колонне, в самых глубоких снежных заносах, в снегу были прорыты траншеи такой глубины, что местами не видать было пики казака, ехавшего по траншее. Придя к Крестцу, левая колонна, чтобы не задерживаться в движении, бросила свою полевую артиллерию, оставив лишь 7 горных орудий. Правая колонна хотела во что бы то ни стало перетащить на салазках легкую полевую батарею, для чего была употреблена пехота. Обстоятельство это задержало движение колонны генерала Скобелева, которая вышла за Балканы позже колонны генерала князя Мирского, хотя путь движения последней колонны был втрое длиннее. Оно изменило первоначальные предположения об атаке турок за Балканами и инициатива действий перешла из рук Скобелева в руки Мирского. Не имея достаточного материала для всесторонней и вполне точной оценки двухдневного боя за Балканами, за обладание Шипкой, мы пока воздержимся от этой оценки. Заметим, что положение генерала Радецкого, стоявшего с небольшими силами против фронта неприятеля, было самое тягостное. Приказание его высочества о проведении телеграфной проволоки в отряд князя Мирского не было исполнено, и колонна генерала Скобелева не была связана с Шипкою, а следовательно, не имела общения с колонною Мирского. Между тем, если бы телеграфное дело было поставлено надлежащим образом, то вся операция эта была бы исполнена так, как было предположено, и наша потеря за 27 и 28 декабря была бы не 5,000 человек, а, вероятно, не более половины. Неимение телеграфного сообщения с обходными колоннами отнимало у генерала Радецкого возможность судить вполне правильно о взаимном положении колонн. Командир корпуса крайне сожалел об этом и в телеграмме от 26-го декабря говорит, между прочим, следующее: «Не смотря на всю переписку, доношу вашему высочеству, что телеграфной линии не устроено от Дрянова к Тряве и далее за отрядом князя Мирского». Судя по донесениям, которые получал генерал Радецкий в первые три дня движения обходных колонн, он имел полное основание полагать, что все будет исполнено так, как было предположено. Колонна князя Мирского, оставив свою полевую артиллерию по северную сторону Балкан, и не взирая на встреченные страшные снежные заносы, шла как бы по маршруту, данному в мирное время. С этой стороны, по-видимому, не ожидалось никаких особых затруднений к перевалу чрез хребет, тем более, что выходы из ущелий были слабо заняты турками. 26-го декабря генерал Скобелев послал донесете генералу Радецкому, начинавшееся словами: «Сосредоточиваюсь для дебуширования с огромными трудностями», и кончавшееся: «Завтра (27-го), в полдень, атакую Шипку с теми силами, которые могу собрать. Если бы Мирский атаковал ранее, то во всяком случае поддержу его со всем , что будет под рукой». В ночь с 26-го на 27-е генерал Скобелев донес генералу Радецкому, что 2-я бригада 16 пех. дивизии спущена в долину, засим он говорит: «туда же направляю все прибывающие войска, при чем сделаю распоряжение об укреплении позиции впереди дебуше. Быть готовым к атаке и часов дня завтра (27-го) со всеми силами оказывается почти невозможным, так как, по страшной трудности дороги, главные силы до сих пор еще не спустились. Сделаю все, от меня зависящее, чтобы атаковать турок завтра (27-го) к вечеру, но во всяком случае и в котором часу, бы ни было, если увижу атаку левой колонны, поддержу ее какими бы силами я ни располагал. Считаю все-таки предпочтительнее атаковать позже и буду действовать в этом смысле, если обстоятельства не изменятся. Во всяком случае, предупреждаю ваше превос-во, что если придется атаковать, то буду это делать самым решительным образом, так как считаю отступление по той же дороге, по которой наступал, если не невозможным, то весьма и весьма затруднительным». Генерал Радецкий решился покончить с этим делом. Ровно в одиннадцать часов дня 27-го декабря к князю Мирскому, развернувшему свои войска в боевой порядок, прискакал казак и подал записку от корпусного командира. Генерал Радецкий приказывал князю Мирскому наступать решительно на Шипку, при чем уведомлял, что генерал Скобелев дебуширует успешно и поддержит атаку. Приказание это было исполнено в точности. Чрез несколько минут по получении записки в колонне князя Мирского все пришло в движение. Началось общее наступление войск колонны. Войскам, поставленным в первую линию, отдано было категорическое приказание идти вперед безостановочно, без выстрела и, сблизившись с противником, перейти в наступление в штыки и овладеть укреплениями, видневшимся по обеим сторонам шоссе. Все двинулись вперед. Горная батарея вскоре опередила вторую линию и выехала вперед, почти в цепь, в расстоянии 350 не более саженей от противника. Удачным залпом этой батареи на большом турецком передовом кургане, вооруженном артиллериею, был взорван зарядный ящик. Войска, осыпаемые градом пуль и артиллерийскими снарядами, двинулись на это и соседние укрепления, и к половине второго пополудни укрепления эти были взяты. Дрались в рукопашную и с крайним остервенением. Бросали ружья и хватались руками. У одного солдата были вырваны глаза. Мы понесли громадную потерю, в общем превосходившую 1,800 человек. Это была настоящая штыковая атака. Ровно чрез полчаса после этой атаки колонна генерала Скобелева сосредоточилась за Балканами. «Сегодня, доносит генерал Скобелев от 27 декабря, часа в два пополудни вверенный мне отряд дебушировал почти целиком. Не атаковал решительно турок только потому, что ждал появления в долине колонны князя Мирского». Генерал Скобелев не знал, конечно, что в эту минуту левая колонна, окончив свою атаку, занялась усиленно переноскою раненых, на вред атаки остававшихся, за неимением людей, без всякой помощи. Будь исполнено категорическое повеление его высочества главнокомандующего относительно телеграфа, этого бы, конечно, не случилось. Генерал Скобелев в своем рапорте от 3 января 1878 г. за № 11 следующим образом доносит генералу Радецкому о том, почему он не вступил в бой 27 числа: «Предпринять в этот же день (27) что-либо против Шейнова я считал невозможным, во 1-х, вследствие позднего времени дня, во 2-х в виду необходимости укрепиться на занятой позиции и, наконец, в 3-х, в виду необходимости сосредоточить мои силы, так как от вашего высокопр-ва получил лично приказание не начинать боя, не собрав весь отряд». 27 числа генерал Радецкий в сопровождении генерала Петрушевского, командовавшего войсками шипкинской позиции, отправился на гору св. Николая, откуда в ясную погоду отлично была видна долина Казанлыка. К счастию, в этот день погода была ясная. Часов в 10 утра генерал Радецкий слышал выстрелы, доносившиеся из обеих обходных колонн 1) [Часть колонны Мирского в это время занимала с боем селение Янину]. Засим с Николая было ясно видно движение войск левой колонны. «В 12 часов, говорит генерал Радецкий в своем донесении его высочеству главнокомандующему от 5 января 1878 г. за № 25, колонна эта развернулась для атаки и стала упорным боем наступать на неприятельские укрепления. Со стороны колонны генерал-лейтенанта Скобелева хотя и слышны были выстрелы, но приближения войск этой колонны к стороне Шипки не замечалось». Получив донесение от генерала Скобелева, что 27-го последний не может атаковать, генерал Радецкий послал ему приказание атаковать неприятеля 28-го утром. «Я надеялся, пишет он в том же рапорте, что эта колонна (князя Мирского), удачно атаковавшая неприятеля 27-го, в состоянии будет удержаться 27-го и ночь на 28-го до прихода колонны ген. Скобелева». Между тем генерал Радецкий получил от генерала князя Мирского крайне тревожное донесение. Донося, что колонна его дралась целый день, никем не поддержанная, что потери большие, что в войсках недостаток в патронах и продовольствии, и что он решился ночевать перед турецкими траншеями в нескольких стах шагах, он просил выручить его из его такого крайнего положения. «О генерале Скобелеве ничего не знаем», говорит он в этом донесении. В донесении, посланном к корпусному командиру в 3 часа мин. утра 28-го, он говорит, что патронов хватит всего один день и добавляет: «а все телеграф». Да, именно телеграф был причиною тому, что нельзя было ни донести, ни приказать своевременно. Даже за отсутствием телеграфа, 27-го числа, в виду ясной солнечной погоды, колонны могли бы переговорить между собою и с генералом Радецким, если бы в войсках имелся гелиограф. К сожалению, телеграфы лежали где-то в складах на берегу Дуная. Генерал Радецкий рассчитывал, как это он доносит в своем рапорте № 25, что генерал Скобелев начнет атаку Шейнова в 8 часов утра и к 12 успеет дойти до селения Шипки. Для поддержания этой атаки и удержания турок в горах, он решился, в 12 час. дня 28-го числа, атаковать с фронта неприятеля. В 5 часов утра 28-го передовые части колонны генерала Мирского были атакованы турками. Перестрелка была слышна на Николае. Генерал Радецкий ждал атаки Скобелева. Наступило 12 часов, и он перешел в наступление, направив с Николая вниз бригаду пехоты 14 дивизии. Атака была стремительная и кровавая. Началась атака; была мертвая тишина, продолжавшаяся четверть часа. Засим послышалось громкое ура! – это подольцы овладели первою траншеею. Но вот открылся жестокий огонь со стороны турок. Наши им отвечали тем же. Чрез 5 минут загремела страшная артиллерийская канонада с обеих сторон. Турецкие гранаты и бомбы с мортирных батарей, стрелявших залпами, ложились на Николай и вдоль узкого (всего 7 шагов) шоссе, по которому двигалась наша бригада в атаку. После первой траншеи взята была вторая, но уже с громадными потерями, а в третьей траншее очутились одни тела. «Много пало храбрых, говорит в своем рапорте генерал Радецкий, бригада потеряла 1,700 человек и половину офицеров, но великую пользу принесла она делу, удержав против себя 22 табора, всю артиллерию и поставив турок в безвыходное положение, окончившееся безусловным их пленением». Войска генерала князя Мирского, не взирая на потери, понесенные 27-го, 28-го утром, частями перешли в наступление. Вскоре штурмом было занято селение Шипка и шоссе, идущее от Казанлыка в Габрово. Таким образом, та часть турецкой армии, которая стояла в долине, была разобщена с 22 таборами, расположенными в горах. Телеграфная проволока турок была порвана. В 11 часов дня отряд князя Мирского услышал громкое ура! со стороны Иметли, послышались звуки русской музыки; ружейная и артиллерийская перестрелка усилилась. То была атака колонны генерала Скобелева. Началась атака шейновского лагеря со стороны обеих обходных колонн. На Николае было спокойно. Сражавшиеся внизу по временам поглядывали на вершины Балкана. Но туман, сгустившийся с утра, мешал наблюдению. В начале первого часа, когда внизу кипел страшный бой, на перевале послышались частые ружейные залпы, а засим открыт был огонь из 200 орудий. Это была такая минута, которую трудно описать. Никто, ни один человек, участвовавшей в обходных колоннах, не знал, что генерал Радецкий решится атаковать турок в лоб. Атака эта считалась просто немыслимою. Глядя на балканские выси, покрытые густым туманом, в нашем воображении рисовались самые страшные сверхъестественные картины. «Что это там?» «Господи!» «Взгляните!» «Это ад, настоящий ад!», «Это Радецкий атакует!» «Ну резня!» – такие восклицания слышались со всех сторон. Многие крестились. Возбуждение было всеобщее. «Что-то там, на Николае» – думалось, а самим было дело по горло. Идя в атаку, мы то и дело что взглядывали наверх. Очевидно было, что там настоящий ад кипит. И у нас был ад, но там, там неизвестность, там глубокая тайна, которую мы не в силах были разгадать. Залпы десятков тысяч ружей, издававшие какой-то отрывистый звук, сухой звук, и гул сотен орудий – все это сливалось во что-то страшное, загадочное; временами нам слышен был в горах чрезвычайный шум, точно буря там гудела, а среди бури раздавались точно крики людей и бряцанье их орудия. Решительная атака генерала Скобелева, поддержанная такою же атакою генерала Мирского, увенчалась блистательным успехом. К двум часам пополудни турки были сбиты с позиций и значительная часть их, несколько тысяч, сосредоточилась на большом кургане, расположенном в центре всей позиции. На кургане был выкинут белый флаг и турецкий главнокомандующий, Вессель-паша, сдался и послал приказание таборам, расположенным в горах, положить оружие перед победителями. Генерал Скобелев, которому передал Вессель-паша свою шашку, послал на Николай генерала Столетова в сопровождении турецких штаб-офицеров. На Николае не знали судьбы дела обходных колонн; там, как генерал Радецкий, так и все офицеры и солдаты, спокойно выжидали донесений. На Шипке всегда было спокойно, и ее защитники всегда были уверены, что не сдадут ее иначе, как положив за нее свои головы. Какова же была их радость, когда среди них появился генерал Столетов и заявил, что турецкая армия сдается и кладет перед ними оружие. В Балканах Шипки и его окрестностях наступила мертвая тишина и люди, привыкшие к боевым тревогам, не слыша выстрелов и не зная, куда приклонить голову, чтобы отдохнуть, почувствовали какую-то непонятную, неопределенную тоску. Точно кончилось веселье, и наступила скука. Но это чувство было вскоре заглушено заботами о дальнейшем наступлении в долину Тунджи и далее к Адрианополю. Сдавшаяся турецкая армия состояла из 41 табора. Взято 93 орудия и 6 знамен. Наши потери простирались до 5,302 убитыми и ранеными, И в том числе 136 офицеров. На долю колонны князя Мирского пришлось: 70 офицеров и 2,030 нижних чинов; в колонне генерала Скобелева – 44 офицера и 1,430 нижних чинов; в войсках, спустившихся с Николая – 22 офицера и 1,706 нижних чинов. Воспоминания об этом славном двухдневном бое под Шипкою, имевшем самое решительное влияние на исход кампании 1877-1878 гг., навсегда останутся славными страницами военной истории нашей доблестной армии. Оборона же Шипки – это эпопея русского офицера и солдата. С такими офицерами и солдатами полководец может на все решиться. Необыкновенные их мужество и выносливость, особенно в трудные минуты, тянутся непрерывною чертою чрез ряд многочисленных войн, к которым призвана была Россия, начиная с Великого Петра, и которые возвеличили и укрепили русский народ и прославили его державных вождей. II.В.В. Верещагин говорит, что я исказил, ввиду якобы моего недоброжелательства к покойному генералу М. Д. Скобелеву, истину последнего шипкинского боя. В.В. Верещагин выражает уверенность, что при личном моем докладе об этом деле в Бозе почивающему государю императору, я представил его величеству все дело «шиворот навыворот». Эту свою уверенность он доказывает тем, что М.Д. Скобелев получил за эту блистательную битву маловажную награду. О действиях генерала Скобелева за время войны 1877-1878 гг. у меня составилось определенное мнение, как полагаю у большинства лиц, близко знакомых с событиями прошлой войны. Мнения этого я не имел случая высказать г. Верещагину. Впрочем, если бы я его высказал, то ничего бы нового, кроме некоторых подробностей, он бы от меня не узнал. Скобелева ценила вся Россия; покойный же Государь император наградил его за его службу щедрою рукою и настолько знал его выдающаяся способности, что доверил ему ведение трудной и крайне щекотливой в политическом отношении туркменской экспедиции. Не в этом, однако, дело, а дело в том, что все, что говорит г. Верещагин по поводу посылки меня его высочеством главнокомандующим в Петербург – есть плод его воображения. Генерал Скобелев, по словам Верещагина, предлагал послать к государю своего начальника штаба, полковника графа Келлера, «но, говорит г. Верещагин, так как боялись, что этот офицер всю честь дела припишет Скобелеву, чего именно не хотели, то выбрали, напротив, С. (Соболева), офицера генеральная штаба при отряде Мирского и более других восстававшего против Скобелева». Кто это боялся? Кто это не хотел? Чтобы разъяснить это обстоятельство, а также и то, почему именно меня послал в Петербург главнокомандующий действующей армии, а не кого другого, считаю необходимым рассказать несколько подробностей но этому вопросу. В половине июля 1877 г. я был послан, по повелению главнокомандующего, переданным мне князем Черкасским, с тремя офицерами и тремя казаками, вслед за отрядом генер.-лейт. Гурко. Дабы пройти Балканы новым путем, неизвестным войскам, я решился на свою ответственность проследовать проходом, ведущим из Трявны на Сельцы и Гузово. Попытка оказалась удачною и вскоре мы достигли гор. Казанлыка. Обратно перешли горы, следуя чрез шипкинский перевал. Вскоре последовали грозные атаки Сулеймана-паши на балканскую нашу позицию. В это время я был в Тырнове. Генерал-лейтенант Радецкий пригласил меня следовать вместе с ним на Шипку, и я имел честь состоять в его свите в ту знаменательную минуту, 11-го августа 1877 г., когда появлением передовых частей 8-го арм. корпуса спасена была Шипка и наша кампания. 15-го августа я был в главной квартире, в Горном Студене, и часть дороги от Тырново сопутствовал тяжелораненому на Шипке ген.-лейт. Драгомирову. Тотчас по приезде имел честь доложить его высочеству главнокомандующему о шипкинских боях. Из-за Шипки остановлены были операции в Ловче и Плевне. К Габрову были стянуты сильные резервы. Его высочество повелел мне высказать мое мнение по шипкинскому делу, и я решился заметить, что, по моему мнению, Сулейман– паша, расстроенный своими атаками, попался в ловушку, ибо если двинуть дивизию пехоты чрез Трявну и Сельцы к Казанлыку, то легко напасть на тыл Сулеймана и заставить его отступить. В тот же день я обедал у великого князя. За обедом его высочество сказал начальнику штаба армии, генерал-адъютанту Непокойчицкому, что он, по высочайшему повелению, должен ехать тотчас же после обеда на Шипку. «С вами отправится; полковник Соболев», добавил великий князь, обращаясь ко мне. Чрез час после обеда начальник штаба армии с своим сыном выехал в экипаже в Габрово (более 100 верст). Я поехал за ним верхом, о дву-конь. На следующий день 16-го утром в Габрове на военном совете был рассмотрен вопрос о движении дивизии за Балканы чрез Сельцы. Решено было не переходить в наступление до разрешения вопроса о Плевне. Началось шипкинское сидение, продолжительность которого зависела от исхода атаки, а за сим – обложения Плевны. Плевна пала 28-го ноября. Его высочество главнокомандующий немедленно повелел привести в исполнение свой план похода армии чрез Балканы, в то время покрытые глубокими снегом. 11-го декабря с Шипки, в главную квартиру, в Богот, послана была телеграмма генералом Радецким, в которой он просит о моем приезде на Шипку. 14-го числа великий князь главнокомандующий, призвав меня к себе и повелев мне ехать немедленно к генералу Радецкому, объяснил мне во всех подробностях свой план перехода чрез Балканы и дальнейшего движения по Румелии к Филиппополю и Адрианополю. В юрте его высочества в это время находились генералы: Непокойчицкий и Левицкий. Его высочество приступил к обсуждению вопроса о том, каким порядком можно атаковать шипкинские позиции турок. Спрошенный, я доложил почти то же, что докладывал в Горном Студене 15-го августа. Великий князь главнокомандующий знал, что одна из колонн генерала Радецкого, именно левая, будет направлена по тому пути, который был мною обследован еще в июле месяце 1) [В приложении помещается мой рапорт от 28-го июля 1877 г за №4, в коем описан этот путь. Л.С.] и план которого мною был представлен главнокомандующему и генералу Радецкому. Пожелав счастливого успеха и приказав передать командиру 8-го корпуса все, о чем была речь, великий князь отпустил меня. На следующий день я выехал верхом из-под Плевны и 16-го прибыл в Габрово. Дорогою была страшная гололедица. 17-го я представился генералу Радецкому в его домике, в Шипкинской Италии. 24-го декабря 1877 г. левая колонна, под начальством князя Святополка-Мирского 2-го, выступила из Трявны. Преодолев страшные затруднения, пройдя два огромные перевала и утопая в глубоком снегу, на протяжении 60 почти верст, колонна эта 27-го, в полдень, атаковала с тыла турок и после короткого, но упорного боя овладела передовою укрепленною позициею. Я находился все время при этой колонне. 28-го числа после лихой атаки правой колонны генерала Скобелева и отчаянной атаки в лоб генерала Радецкого, турецкая армия сдалась целиком на капитуляцию. Чрез два или три дня, точно не помню, я поехал на шипкинский перевал, сопровождая пленного турецкого главнокомандующего Вессель-пашу. Мы ехали навстречу великому князю. Когда его высочество, спустившись с Балкан в долину роз, вступил на то место, где происходил бой 27-го и 28-го, он приказал мне рассказать о ходе движения левой колонны и, как теперь, помню, дивился и посмеялся тому, что наши траншеи, вырытые 27-го вечером, состояли почти целиком из снега. Тут же его высочество мне сказал, что посылает меня к государю императору в Петербург для доклада его величеству всего хода шипкинской операции и представления трофей. Вот как произошла моя посылка курьером в Петербург. В.В. Верещагину, описывающему впечатления войны лишь на память, и не знавшему того, что знали лица, непосредственно у дела стоявшие, конечно, не могли быть известны те побудительные причины, которыми руководился главнокомандующий, посылая меня, а не кого-либо другого к государю императору. Если бы вопрос шел лишь о том, чтобы послать наиболее отличившегося офицера, наиболее достойного награды, ибо посылка курьером к государю сама по себе считается высокою наградою, то, конечно, предпочтение было бы отдано многим другим, а в том числе и полковнику графу Келлеру, но посылая меня, его высочество имел особые цели, о коих будет упомянуто вслед за сим. Когда узнали в Казанлыке о моей командировке, начались происки. Кто их начал, в чем именно они заключались – я этого не знал. Но я услышал, что генерал Скобелев просил о посылке, взамен меня, своего храброго начальника штаба, полковника графа Келлера. Я не предпринял решительно ничего, дабы отклонить эти происки, хотя мне страстно хотелось побывать дома, где моя жена, похоронив нашу единственную дочь, умершую во время войны, ждала меня с нетерпением. Я прошу меня извинить за эту подробность, ничего общего не имеющую с великими событиями войны 1877-1878, но что же делать: все мы люди, и всякий из нас желает себе лучшего. Я желал ехать в Россию, и был опечален, узнав, что начались против этой поездки происки. Генералу Скобелеву ставили в упрек то, что он не поддержал, 27-го декабря, атаку князя Святополка-Мирского 2-го теми силами, которые у него были под рукой. Упрек этот, по моему крайнему разумению, вполне основателен, и я имел случай как в Казанлыке, так и после войны несколько раз высказываться в этом смысле пред покойным генералом Скобелевым. Кто не делает ошибок и особенно на войне? Да и что такое война? Не есть ли это ряд ошибок и не остается ли в выигрыше тот, кто сделал ошибкою меньше? Его высочество главнокомандующий не изменил своего решения и, позвав меня к себе, сказал, чтобы я немедленно ехал, не останавливаясь, в Петербург. При этом он мне сказал следующее: – «Посылаю тебя к государю еще потому, что ты можешь представить его величеству всю картину шипкинской обороны и особенно дел 27 и 28-го, а также можешь доложить дальнейший план кампании, тебе известный. Писать мне некогда, тороплюсь к Адрианополю. Да вот что, непременно сделай это, ступай к Скобелеву и выслушай подробно его рассказ о том, что он делал до соединения с князем Мирским, и доложи государю так, как он тебе расскажет». В тот же вечер я был у Скобелева и имел с ним длинный разговор. Я выразил ему волю главнокомандующего и он, с свойственною ему логикою, рассказал мне все, что он сделал с 24 по 29-е декабря 1877 г. Я просил его начертить план его движения. Он тотчас же это сделал. Я просил его написать на полях плана те главные мысли, на которых он настаивает. Он это сделал также охотно. Я ему сказал, что доложу Государю императору все так, как он мне рассказывал, и представлю его величеству его план. Скобелев был в возбужденном состоянии. Да и кто из нас в то время не был в возбужденном состоянии? У всех нервы были крайне напряжены. Скобелев говорил без умолку, красноречиво, убедительно, умно. Он так умел доказывать, что с ним нельзя было не согласиться. И с ним соглашались. Это был бесспорно выдающейся человек, обладавший многими талантами, человек усидчивого труда, увлекавшийся и увлекавший других. В разговоре со мною он увлекся и сказал мне следующее: – «Наконец, я желаю, чтобы ты констатировал перед государем императором, что я, понимаешь, я, взял в штаб армии Весселя-паши!» Сознаюсь откровенно, что я не утерпел и ответил ему следующее: «никогда я этого не скажу, так как это неправда». Он мне ничего на это не ответил, а я ему начал горячо доказывать, что не он взял в плен турецкую армию, а войска 8-го корпуса, которые караулили ее всю осень и зиму, а летом отразили все ее атаки, что, следовательно, все войска, окружившие турецкие позиции, заслужили славу, но что если уж приписывать одному лицу славу всего этого шипкинского дела, то этот человек есть генерал Радецкий. Когда я окончил, Скобелев мне сказал: «ты совершенно прав, и я вполне с тобой согласен». В.В. Верещагин, принимавший, как можно думать из его воспоминаний, самое деятельное участие в крупных делах войны 1877-1878 гг., к удивлению, вмешался в такое в сущности мелкое дело, как посылка того или другого лица с донесением в Петербург. Он говорит следующее: «я указал Скалону на то, что доклад Государю выйдет слишком пристрастен, и тот, хотя и сам недолюбливал Скобелева, сказал, однако, С. (Соболеву): «смотрите, батюшка, помните, что каждое слово вашего доклада будет известно великому князю, и что за вами поедет другой курьер, который может сказать противоположное вашему, если вы увлечетесь». Не знаю наверное, говорил ли В.В. Верещагин Д.А. Скалону о том, что мой доклад государю выйдет слишком пристрастен, но положительно заявляю, что я не получал от Д.А. Скалона того именно напутствия, которое г. Верещагин вложил в его уста. А.Д. Скалон говорил со мною, при моем отправлении из Казанлыка, и, сколько могу припомнить, лишь по поводу надписей, которые были сделаны на отбитых у турок знаменах. В.В. Верещагин, как уже упомянуто выше, выражать свою уверенность, что я представил государю императору все шипкинское дело «шиворот навыворот». Я удивляюсь его смелости утверждать то, о чем он совершенно не мог знать. Чтобы объяснить эту неуместную уверенность автора «Набега на Адрианополь», я расскажу в кратких словах мой доклад государю императору о шипкинских боях. Расскажу это не на память, а на основании обстоятельно и своевременно составленной записки. III.3-го января 1878 года вечером, забрав с собою отбитые турок знамена, я выехал верхом из Казанлыка. 4-го перевалил Балканы. 5-го-выехал из Габрово. 6-го и 7-го сидел в Систове: по Дунаю шел лед. 8-го числа, два часа спустя по остановке ледохода, я перешел по льду. Впереди шли люди, пробуя прочность льда древками знамен. Дунай миновали благополучно. Медленно двигаясь по железным дорогам Румынии и засим двигаясь по русским дорогам, я прибыл в Петербург в 10 часов утра 15 января 1878 г. В половине одиннадцатого я подъехал к Салтыковскому подъезду Зимнего дворца; распаковав знамена, поднялся наверх, в приемную залу и заявил о себе дежурному флигель-адъютанту. – «Вас ждет государь, сказал он, сейчас доложу». Спустя минут пять, меня позвали к Государю. Его величество встретил меня, подал руку, которую я поцеловал, и сказал: «ты прислан с личным докладом?» – «Так точно, ваше императорское величество. Великий князь главнокомандующий повелел мне всеподданнейше доложить шипкинскую операцию и особенно последние бои, а также план дальнейшей кампании в Румелии» – ответил я. Выслушав меня, государь император подошел к письменному столу, взял с него красную коробку и, вынимая из нее Георгий 4-го класса, сказал: «благодарю тебя за хорошую службу». Я принял Георгиевский крест из рук государя. – «Садись и расскажи о вашем славном деле на Шипке!» сказал государь, садясь. Я сел против его величества и начал доклад по отчетной карте, составленной мною еще в Казанлыке. Очертив весьма кратко общую операцию на Шипке и сосредоточение обходных колонн, я приступил к рассказу о движении чрез Балканы левой колонны князя Святополка-Мирского 2-го и боя 27 декабря 1877 г. Засим, вынув чертеж, составленный генералом Скобелевым, я доложил государю императору все то, что мне говорил генерал в Казанлыке. Смею уверить В. В. Верещагина, что я был правдив: между прочим, сказал государю императору, что генерал Скобелев, о чем он особенно поручил мне доложить, не начинал атаки, до сосредоточения всей своей колонны, ввиду того, что полагал иметь дело со всею армиею Сулеймана-паши, которая, как он думал, могла к тому времени подойти на выручку Весселя-паши. Доложив о Скобелеве лишь то, о чем он просил меня доложить, и кратко рассказав его атаку 28-го декабря и о пленении турецкой армии, я представил его величеству доклад об атаке генерала Радецкого в лоб турецкой укрепленной позиции. Его величество слушал с напряженным вниманием и несколько раз прерывал меня восклицаниями: «славно! экие молодцы»! Особенно понравилось государю атака князя Мирского передовых турецких позиций, веденная без выстрела, в штыки; атака Скобелева всеми силами и геройская решимость генерала Радецкого атаковать турок с фронта. – Я думаю, ваше величество, сказал я, быстрота этого дела и конечный результат были неожиданны. – «Да... все это вышло блистательно... и какие результаты! – воскликнул государь и затем прибавил: Какой большой процент убыли офицеров! Хорошие офицеры!» Взглянув пристально на меня, государь сказал: «а у тебя готово на груди место для Георгия»? Дело в том, что я забыл повесить на мундир Владимир 4-й степени, и начал было привешивать на его место Георгий, но это выходило неловко. Государь быстро подошел ко мне. Я уже стоял. Взяв крест из моих рук, его величество сказал: «дай, я на тебя его надену»! Руки у государя дрожали. Надев на меня крест, государь обнял меня; я поцеловал его руку. – А ты знал, что представлен к Георгию? – Не знал, Ваше Величество, ответил я. По окончании доклада я представил Государю чертежи мои и Скобелева. Его Величество, взяв их, сказал: – «Эти планы я оставлю у себя; когда получатся подробные донесения, они мне пригодятся». Я сказал Государю, что не докладываю Его Величеству плана главнокомандующего Забалканского похода, ибо все то, его высочество предполагал исполнить, уже исполнено и войска ушли далее, чем предполагалось. Дорогою в Петербург я был в крайне возбужденном состоянии. Мне все казалось, что я не буду в силах предоставить доклад Государю Императору в настоящем виде. Знамена, которые я вез, и унтер-офицер, состоявший при них, доставили мне много самых неприятных хлопот. В Румынии не хотели их принимать в вагон; требовали, чтобы я их сорвал с древок и чтобы последние бросил. На наших железных дорогах, благодаря комендантам, дело обошлось благополучно, но в тех вагонах, где были положены знамена, путешественники были крайне стеснены. Из Казанлыка я ехал в Петербург 12 дней. Спал я очень плохо и мало. При всяком непривычном стуке я просыпался в тревоге; мне все казалось, что где-то вдали стреляют из орудий, а иногда я слышал отчетливо ружейные залпы. Перед Москвой, где я полагал встретить семью, я не мог сомкнуть глаз в течение суток. Как теперь помню, когда я взошел к Государю Императору в кабинет, я весь дрожал. Мне казалось, что у меня дрожит всякий мускул моего тела, всякая жилка. Но странное дело: после первых слов Государя во мне все разом успокоилось. Точно будто что-то мне подсказало, что я должен во что бы то ни стало овладеть всеми моими чувствами. Ведь я стоял пред всемогущим монархом, власть коего простирается от Белого до Черного моря и от Балтийского моря до Тихого океана. Я сделал доклад Государю Императору отчетливо, оттеняя каждую крупную черту последних боев на Шипке. Особенно точно я выражался, когда очерчивал действия М.Д. Скобелева. И это сделал я в виду категорического повеления главнокомандующего. Нервы мои были страшно возбуждены. Когда я кончил, я почувствовал крайнюю усталость. – «Пойдем, я представлю тебя Государыне», сказал Государь. Дверь отворилась, и послышался голос: «Ее Величество изволила выйти». Государь взял меня за руку и повел в соседнюю комнату. Императрица стояла близ двери. За нею стояли великие князья: Сергей Александрович, Павел Александрович и Константин Константинович. – «Полковник Соболев, сказал Государь, приехал с Шипки». Ее Величество дала мне поцеловать руку и что-то сказала; я ответил, но что мне было сказано, и что я ответил – решительно не мог вспомнить. Второй вопрос я вспомнил вечером и записал. Государыня спросила: «Трудно вам было на Шипке?» Я ответил: «Да, Ваше Величество, но благодаря милостям вашим и вниманию почти всей России шипкинские войска во всем были облегчены 1) [Я разумел здесь помощь, оказанную защитникам Шипки Красный Крестом. Л. С.]. Затем Государыня мне что-то еще сказала, я ответил, но не помню, что. Она вновь подала мне руку поцеловать. – «Подожди здесь, сказал мне Государь, после обедни тебя опять позову». В приемной зале к 12 часам собралось до 30 генералов и такое же почти число штаб-офицеров. Тут же были расставлены привезенные мною знамена. Я стал на левом фланге. В зале были великий князь Константин Николаевич и военный министр, генерал-адъютант Д.А. Милютин. Государь Император вошел к нам тотчас же по окончании обедни. Начался прием. – «Новый георгиевский кавалер», сказал Государь, указывая на меня. Окончив прием, Его Величество сказал мне: «пойдем ко мне». В кабинет вошли великий князь Константин Николаевич и военный министр. Государь предложил сесть. Взяв мой чертеж, Его Величество приказал мне рассказать дело. Я начал, но Государь тотчас же перебил меня, и начал рассказывать великому князю и военному министру все то, что я докладывал до обедни. Великий князь задал мне несколько вопросов, относящихся до подробностей. – «Так значит, Мирской целые сутки дрался с турками до появления Скобелева?» – спросил, между прочим, меня великий князь. – Целый день 27-го, ночь и утро 28-го, ответил за меня государь. Мы оставались в кабинете целый час. Наконец, доложили о прибытии государственного канцлера. Отпуская меня, Государь сказал: «ну, отдыхай себе». Смею еще раз уверить В.В. Верещагина, что напрасно он полагал, что я представил Государю Императору все дело шиворот навыворот». Шипкинские бои 27 и 28 декабря 1877 г. настолько ясны, что правду нельзя было представить неправдой. Участие колонн в этих боях можно сосчитать по часам. Самое тяжелое дело выпало на непосредственных защитников Шипки, во главе которых стоял генерал Радецкий – это, конечно, не подлежит никакому сомнению. Колонна князя Мирского, пройдя путь втрое длиннейший пути, по которому шла колонна генерала Скобелева, вступила в бой с турецкою армиею в полдень 27 декабря. Это тоже не подлежит сомнению. Генерал Скобелев вступил в бой около полудни 28 числа. Его атака, горячо поддержанная генералом Радецким и Мирским, продолжалась не более двух часов; потери его были меньше потерь каждой из колонн. Это точно так же не подлежит сомнению. В чем же дело? И каким образом можно было представить эти вполне ясные и точные события «шиворот навыворот»? Л.Н. СоболевПриложенияI.
|