Письмо В.В.Стасову от 11/23.02.1875 //Верещагин В. Избранные письма. – М., 1981

№9. В.В. Стасову

[Сикким]. 11/23 февраля [1875]1.

Не сердитесь, Владимир Васильевич, и не пишите сердито, ведь я один-одинешенек и письма людей хороших пережевываю по нескольку раз, так что всякая малая горечь в них кажется мне большою. Что Вы за меня поратовали2 – спасибо Вам. Не понимаю только, зачем, говоря об общественном мнении вообще и московском в особенности, Вы ставите восклицательный знак. По-моему, достаточно обыкновенной кавычки или иного более скромного знака.

Я в самой середке Гималайев, в малом королевстве Сикким; в резиденцию великого монарха этой страны я теперь направляюсь и уже обменялся с ним несколькими витиеватыми письмами и более скромными подарками. Это время занимался в буддистских монастырях, а допрежь того на высоте 15 000 фут[ов] чуть не замерз со своею супружницею: снег, которым нам пришлось идти последний день подъема на гору Канчинга (28 000 ф[утов]), испугал моих спутников, и они за нами не изволили последовать. Между тем пошел снег, которым пришлось и питаться за неимением другой пищи, потушил наш огонь, и, кабы не мой охотник, который был с нами и отыскал и уговорил одного из людей внести на гору ящик с едою и несколько необходимых вещей, пришлось бы плохо. Замечательно, что я выбился из сил и положительно заявил

об этом прежде, чем моя дорогая спутница, моя маленькая ясена3, слабая и мизерная (Вы ее видели в библиотеке). Зато после, когда первое изнурение прошло, она, не говоря худого слова, грохнулась. Лицо мое за несколько дней пребывания на этой высоте непомерно опухло, и какое-то страшное давление на темя, от которого я непременно умер бы через пару промедленных дней, заставило спуститься прежде, чем все этюды, которые я намеревался сделать, были готовы. Сделаю еще попытку в другое время года и в другом месте – уж очень хороши эти горные шири и выси, покрытые льдом и снегом. Когда спущусь с гор, приеду в Агру, пошлю Вам оттуда с полсотни, а может, и более этюдов; многие из них – лишь наброски, но многие хорошо кончены, и из таковых каждый, надеюсь, стоит петербургского профессора (а все-таки профессором не хочу быть и не буду). То, что с помощью этих этюдов я надеюсь сделать, будет, как я думаю, иметь не англо-индийское только, а всемирное значение4 и не формою только. Впрочем, не хвались, едучи на рать, а хвались, едучи с рати…

Ваше письмо о буре, на меня обрушившейся, получил я – где бы Вы думали? На минеральных водах... Да, на минеральных водах, очень мало известных, которых температуру, кажется, никто не измерял. Есть источники в 48–50°R. Я только что воротился с охоты на обезьян, охоты неудачной, но небезынтересной: представьте себе, самцы (огромные!) так озлились, что с ревом поскакали на меня, и я счел за лучшее ретироваться домой, где и ожидало меня Ваше письмо, живо прогнавшее мою досаду не только на обезьян, но даже и на туземцев, рыболовов, перегородивших реку и заперевших рыбу выше того, где после многого труда я установил вершу.

Что Вам сказать на обвинение меня в эксплуатировании чужого труда и искусства? Я не только дотрагиваться до моих работ, даже смотреть на них никого не пускал, так после этого судите, как это обвинение смешно и глупо. Если это тот Тютрюмов, который имеет фабрику сукон, бобров и офицерских вещей5, то Вам легко наказать его – похвалите его работу, он поймет иронию. Ну их всех к черту! Я буду всегда делать то и только то, что сам нахожу хорошим, и так, как сам нахожу это нужным. Значит, сей муж или сии мужи не первые и не последние, пока живут, будут злиться, ругаться и всячески чернить – наплевать.

Будьте так любезны из-под руки и никак не от моего имени узнайте, где находится медаль6, которую я получил на Венской выставке. Много благодарен буду Вам, коли устроите так, чтобы ее через Вас или иначе как-нибудь переслали мне (повторяю, я тут должен быть в стороне). Я пришлю тогда Вам мою благодарность за эту награду – для напечатания. Надеюсь, Владимир Васильевич, Вы, как и я, смотрите на это серьезно, ведь за нами следят много молодых глаз и голов не в одной Академии художеств. Не взыщите за несколько изысканную речь – я сегодня не в своей тарелке; не спал две ночи от москитов; ранки ног, еще разъеденные серною горячею водою, просто взбесили меня, и я, бросивши начатые этюды, с раннего утра сегодня отправился далее. Теперь сижу в веранде монастыря, до которого поднялся, пишу Вам, думаю как бы уговорить посидеть немного странствующего буддистского монаха, который, бормоча молитвы, обходит чуть не двадцатый раз мой монастырь, и еще чешу руки, искусанные москитами.

Этюды, которые Вам пошлю, попрошу Вас никому не показывать. Я бы держал их и здесь, но они покрываются плесенью за время дождей и в жару коробятся, доски же трескаются (на несчастье, несколько этюдов я написал на досках. Пошлите мне русскую газету, которую считаете лучшею, «Петербургские] Ведом[ости]» или «Голос». Думаю – первую. Об этом просит особенно меня барыня.

Помните, что за все сложные рисунки Templier7 должен платить 300 фр[анков]; не забудьте, что он (хоть и приятель мой) кулак.

Примечания

1 Стасов сделал надписи: на письме – «1875. Получено 20 марта», на конверте: «11 февр[аля] 1875; охота на обезьян; путешествие; Тютрюмов».

2 После отказа Верещагина от звания профессора, воспринятого правящими реакционными кругами как открытый бунт, в печати развернулась вокруг имени художника ожесточенная полемика. С одной стороны – Верещагина нещадно ругали, обвиняли в самых низких делах и намерениях, а с другой – решительно защищали и превозносили, видели в нем выдающегося прогрессивного и исключительно талантливого художника.

Выражая настроения академических кругов, малодаровитый художник Тютрюмов Никанор Леонтьевич (1821–1877) опубликовал получившую скандальную известность, откровенно клеветническую статью против Верещагина – «Несколько слов касательно отречения г. Верещагина от звания профессора живописи» («Русский мир», 1874, 27 сентября, № 265). В статье Верещагин обвинялся в том, что якобы присвоил себе картины туркестанской серии, авторами которых являлись другие художники, в корысти и делячестве, в профессиональной безграмотности. Клевета Тютрюмова была подхвачена и развита некоторыми газетами. Достойный отпор Тютрюмову и публичное разоблачение его клеветнических утверждений сделал Стасов, вступивший в длительную и острую полемику с врагами Верещагина. По просьбе Стасова, группа крупнейших русских художников в печати осудила поступок Тютрюмова, а художники Мюнхена, где писались туркестанские картины, единодушно подтвердили бесспорное авторство Верещагина. Серия статей Стасова по этому вопросу, в частности письмо в газету «С.-Петербургские ведомости» (1874, 30 сентября, № 264), а также выступления художников в конце концов вынудили Тютрюмова признать полную беспочвенность его клеветы.

3 Первая жена Верещагина, немка по национальности. Елизавета Кондратьевна (Елизабет Мария) Фишер (1856–1941). Написала книгу, переведенную с немецкого языка на русский Верещагиным, «Очерки путешествия в Гималайи г-на и г-жи Верещагиных» (СПб., 1883). На немецком языке издана в Лейпциге в 1882 г.

4 Верещагин намеревался создать произведения, отражающие жизнь, природу Индии, а также историю жестокого порабощения ее англичанами. Картины предполагалось писать в условиях освещения, максимально приближающегося к натуре, и на основе строго исторических фактов.

5 Верещагин намекает на натуралистическое копирование Тютрюмовым обстановки и костюма портретируемых.

6 Верещагину в 1873 г. на Венской всемирной выставке была присуждена бронзовая медаль «За искусство».

Интерес Верещагина к этой медали говорит о том, что он не всегда был противником наград и отличий в искусстве. А отказывался он от профессорства и царских орденов лишь потому, что боялся потерять независимость от самодержавия и его учреждений. Исключение составляет Георгиевский крест, который художник всегда демонстративно носил. Но он был дан не на «художественном» поприще, к тому же не по «милости» начальства, а по решению Георгиевской думы.

7 Templier (Тамплие) – владелец книгоиздательской фирмы «Ашетт» в Париже, предполагавший издание альбома произведений Верещагина.

назад