Письмо В.В. Стасову от 15/27.07.1877 //Верещагин В. Избранные письма. – М., 1981.

№26. В.В. Стасову

[Бухарест. 15/27 июля 1877]1

Не упрекайте, пожалуйста, тем, что приходится лежать теперь, когда нужно было бы ездить и смотреть.

Вы понимаете, что попрек этот очень тяжел мне. Вам бы, однако, не следовало так легко относиться к моей татарской2 торопливости (как Вы уверяете).

Слушайте: я оставил Париж и работы мои не для того только, чтобы высмотреть и воспроизвести тот или другой эпизод войны, а для того, чтобы быть ближе к дикому и безобразному делу избиения; не для того, чтобы рисовать, а для того, чтобы смотреть, чувствовать, изучать людей. Я совершенно приготовился к смерти (еще в Париже), потому что решил, выезжая в армию, все прочувствовать, сам с пехотою пойти в штыки, с казаками в атаку, с моряками на взрыв монитора и т.д. Неужели Вы из числа тех, которые скажут, что Скрыдлов шел для дела, а я – от безделья? Собака, дескать, бесится с жиру. Если бы не пробили мне бедро на «Шутке», то я пошел бы непременно с первым понтоном на тот берег и, вероятно, был бы заколот или полез бы на батарею и т.д.

Если Вы спросите меня, почему бы не воздержаться и от того, и от другого, и от третьего,– так я с Вами больше и объясняться не хочу, да и не могу, потому что еще слаб.

Отец мой еще крепче попрекает меня, но он последовательнее Вас, потому что прямо говорит: «Зачем испытывать провидение божие...», и ответ мой ему зато короток: «Вспомните, мол, что всегда поступал так, как хотел и как находил лучшим3, так же распорядился и теперь – вот и все».

Пожалуйста, не подымайте такой бури4 из-за третьяковских картин – не стоит, да и стыдно много шуметь. Выйдет похоже на французскую рекламу. Брат5 мой и мне ничего не пишет. Поднимусь я не раньше 2–3 недель, и, если до тех пор война не кончится, я наверстаю все потерянное, да еще останется прибавкою все перечувствованное при расставании с жизнью в госпитале. Ведь неофициально-то мне было совсем плохо, не надеялись, что я поднимусь. [...]

Я донельзя обрадовался, когда прочитал в Вашем письме, чтобы я о деньгах не заботился. Гора свалилась с плеч, значит, я буду в состоянии приняться за мои большие индийские работы, не пуская в продажу моих бедных этюдов,– так? Значит, буду в состоянии не торопясь, под шумок этих работ, переживать то, что видел и слышал здесь, на Дунае, не прибегая к ублаготворению разных особ картиночками,– так? Claretie6 (французский писатель, большой мой приятель, с которым я Вас непременно познакомлю) уверял меня, что этюды мои пойдут в Париже в ценах Мейссонье7 и др[угих] знаменитостей. Хотя тут, думается, есть набавка из любезности, но все-таки Вы можете видеть, что я Вас или брата Вашего с принятыми за меня денежными обязательствами в яму не посажу.

Спасибо Репину8 за лестный отзыв, всякого ему успеха и поменьше детей (между нами).

Примечания

1 На автографе пометка Стасова: «Июль [18]77. На конверте его же рукой – надпись: «Цель поездки на войну. Картина. Репин».

2 Прабабушка Верещагина по матери была татаркой.

3 Верещагин был очень независимым в своих решениях. Например, художником он стал вопреки воле родителей.

4 Верещагин предостерегает Стасова от публикации статей с обличением московских художественных обществ, отказавшихся принять дар Третьякова (туркестанскую серию).

5 А.В. Верещагин.

6 Кларети (Клареси) Жюль (псевдоним Арсена Арно, 1840–1913) – французский художественный критик, писатель, журналист, театральный деятель, академик. Друг Верещагина, много о нем писавший.

7 Мейссонье (Месонье) Эрнест (1815–1891) – известный французский живописец-баталист и исторический живописец. Его картины – документально точны, виртуозно написаны, но лишены передового идейного содержания. Отдал дань возвеличению Наполеона I.

8 Стасов писал Верещагину (11/23 июня 1877), что Репин в «великом» восхищении от его туркестанских картин.

назад