В.В. Верещагин // Зилоти В. В доме Третьякова. – М., 1998

Моя галерея портретов художников толмачевского периода была бы неполной, если бы я не рассказала моего впечатления от гениального явления в лице Василия Васильевича Верещагина, как впоследствии я говорила о близком человеке семьи Зилоти – Вере Федоровне Комиссаржевской. Она была как личность бесконечно талантливее своего всеми признанного таланта. Не умаляя, а возвышая ее способности до универсальности, также хочется сказать и о В.В. Верещагине, что он был как личность неизмеримо гениальнее своего всеми признанного гения.

Чтобы охарактеризовать Верещагина, сделаю отступление.

В мои зрелые годы кто-то просил меня сравнить и охарактеризовать два явления, два проявления гения: Листа и Рубинштейна. Не любя сравнивать вообще, я тогда постаралась выяснить себе, как всего короче, ярче и вернее можно обрисовать характер гения каждого из них: Рубинштейн был лев, царь; Лист был и лев на земле, и орел в небесах, и змий в преисподней и в вечности, как символ мудрости. Рубинштейн – одноликий; Лист – многоликий. В Рубинштейне жил Бог; в Листе – и Бог, и Мефистофель. В Листе был религиозный дуализм; в Шумане – ему самому осязаемый – дуализм романтический: в нем жили и Эвзебиус, и Флорентан. Всего ближе было бы сказать, что в Верещагине поразительно объединились орел и ягненок.

Появление Верещагина захватывало дух. Его орлиный взгляд неумолимо притягивает к себе. И поражало, что в то время, как его титанически мощная рука сжимала вашу детскую руку, слышалось его тихое, почти детски-ласковое: «Здравствуйте».

Громадного роста, красиво сложенный, с движениями пантеры, с небольшой головой, светлым лбом, проницательными глазами, орлиным носом, каштановыми волосами и удлиненной бородой – в большинстве случаев в спортивной тужурке, – появлялся он прямо из галереи, через смежную дверь – в нашу столовую; один, а как-то, помню, и со своей женой, маленькой, беленькой, некрасивой немкой с умными глазами. Когда Василий Васильевич знакомил ее с нами, детьми, он сказал: «Das ist meine kleine Frau» [Это моя маленькая жена (нем.), поднял ее на руки, пробежал вокруг стола и посадил ее на стул. По тому, как неудивленно смеялись наши родители на эту веселую шутку, ясно было, что они хорошо были знакомы с супругами Верещагиными.

Жили они в те времена в Мюнхене, где с ними и видались не раз проездом из Италии наши родители116. Приезжал Верещагин в Россию редко, по делам устройства своих выставок.

О судьбе его хивинской коллекции картин я уже рассказывала по поводу размолвки между нашим отцом и Дмитрием Петровичем Боткиным. Из-за судьбы этой коллекции, сначала подаренной отцом Обществу любителей художеств, председателем которого был Д.П. Боткин, затем, за ненахождением Обществом места для коллекции, повешенной в галерее нашего отца.

В те ранние годы мы, дети, Василия Васильевича еще не встречали.

Помню его позже, особенно во время выставки его коллекции Балканской войны с изображением императора Александра Второго, следящего за битвой с высокого холма, Скобелева – скачущего на своем белом коне перед нашими войсками, и всех ужасов, бесконечных, безграничных ужасов войны. На черном фоне, при электрическом освещении эти картины, живые как жизнь, поражали, трогали, ужасали, сражали; помню, как изуродованный часовой глядел на вас с немой мукой, а за картинами где-то неслись звуки фисгармонии, певучие, тихие, жалобные... Сейчас слышу, как раздирали душу звуки «Песни без слов» Мендельсона; не было почти никого из публики, кто бы не вытирал слез, а я рыдала, спрятавшись в темный угол комнаты. Верещагин любил музыку и знал ее силу; знал и силу благородной пропаганды, пропаганды гуманистических чувств. Помню, как-то наш отец сказал в дни этой выставки: «Верещагин – гениальный штукарь, но – и гениальный человек, переживший ужас человеческой бойни».

Почти весь Верещагин целиком висит в Третьяковской галерее. Сначала «Хивинская экспедиция», за ней все этюды Индии и последней – «Балканская война». Если первая интересует прежде всего своей архитектурностью, вторая прельщает красотой красок, словно камней самоцветных, третья подавляет тоской за все человеческие ужасы, но и возвышает своим героическим духом. Несмотря на всю чарующую прелесть его Erscheinung, его «явления», нельзя было ни минуты забывать геройского, трагического, уклона во всей его манере говорить и двигаться. Да и жизнь его завершилась среди трагедии «Петропавловска» вместе с адмиралом Макаровым, на Дальнем Востоке. Эта гибель, помню, потрясла всю Россию.

назад