Из опыта походов // Русская старина. – 1889. – т.64

За время Русско-турецкой войны много было замечено в военных порядках такого, что, по приговору сведущих людей, следовало исправить, переделать или вовсе пересоздать; а так как война, – хотя ее никто не желает – может быть не за горами, то всякий голос, возвышенный с целью обратить внимание на правильное разрешение вопросов организации военных сил, нелишний теперь. Не откликнутся, скажут, что все и без того в порядке, – пусть будет так... Не впервые слышать: «Вам-то какое дело? Вы что суетесь?»

Сделаю обзор различных родов оружия и начну с кавалерии.

Не будучи кавалеристом по профессии, я имел случай наблюдать деятельность конницы на разных окраинах России, и наблюдать преимущественно в военное время, когда достоинства и недостатки организации сказываются особенно рельефно, когда их трудно преувеличить или уменьшить.

Конечно, я не имею претензии учить специалистов дела, а желаю лишь обратить их внимание на кое-что, упускаемое ими из вида, притом проверке общественным мнением, по существу дела, недоступное. (Известно, что военные всех родов оружия очень не любят вмешательства «штатских»; а так как дисциплина обязывает военных «сора из избы не выносить», то выходит, что они и сами обо многом помалчивают, и другим мешают говорить.)

Я имел случай видеть нашу кавалерию кроме Европейской России еще на Кавказе, когда в западной части его замирало последнее эхо долгих, кровопролитных войн. Видел ее на Урале, в Сибири, на китайской границе и в Туркестане. Наконец, видел в минувшую турецкую войну в отрядах Гурко, Скобелева, и более всего под начальством генерала Струкова, в набеге на Адрианополь, набеге, признанном теперь и у нас, и многими авторитетами за границею, образцовым подвигом кавалерии.

Мне приходилось участвовать в действиях кавалерии почти во всех поименованных местах, и надобно сказать, что если и случалось бывать в набегах более дерзких и опасных, чем помянутый адрианопольский, то более правильного и разумно веденного, более обильного результатами – я не помню.

Перед тем как перейти к некоторым техническим вопросам организации кавалерии, я брошу общий взгляд на адрианопольский набег и отмечу некоторые характерные черты, обусловившие успех его.

Движение конницы к Константинополю решено было после шейновской победы. Спустясь с Балкан, великий князь главнокомандующий спросил генерала Радецкого: «Почему кавалерия еще не впереди?» Немедленно же был послан за Малые Балканы генерал Дохтуров, у которого Струков начальствовал передовою частью; с нею он и занял мост через Марицу, т.е. одержал первый важный успех. Драгуны потушили этот зажженный неприятелем мост и тем обеспечили для армии переправу через реку, по которой шел лед. Турецкий табор, охранявший переправу, заклепал орудия и убежал, не оказав серьезного сопротивления.

Назначенный вслед за тем командиром авангарда скобелевского отряда, Струков пошел на Адрианополь, занял его без боя и, конечно, занял бы Константинополь, если бы не было заключено перемирие, остановившее нас в Чаталдже.

Так как серьезное сопротивление турок было сломлено сначала генералом Гурко под Филиппополем, а потом Радецким, Скобелевым и Святополк-Мирским под Шейновом, то нет ничего невероятного в предположении, что наш отряд конницы из трех полков с конною батареей дошел бы благополучно до Босфора. Многие улыбнутся, если я признаюсь, что мы со Струковым были настолько уверены в этом, что уже составили план временной организации управления турецкой столицей, снабжения войск провиантом и фуражом, обезоружения жителей и т.п. (Правду сказать, переспектива обезоружения, лежавшая на моей обязанности, особенно улыбалась нам, так как я собирал коллекцию восточного оружия, да и Струков обещал некоторым петербургским друзьям по боевому сувениру... «Мечты, мечты, где ваша сладость?»)

Необходимые условия всякого набега – быстрота движения, умение поддержать дух солдат, сберечь лошадей и умение организовать продовольствие отряда без грабежа.

Задорной быстроты в нашем случае не было проявлено, так как очень налегать на отступавших турок не было расчета: как прижатый к стене заяц, они могли показать зубы и без нужды перепортить нам много народа, – под Чорлу отчасти так и случилось.

Мы делали средним числом от 35 до 45 верст в сутки, и Скобелев не требовал большей скорости, совершенно одобрил эту, – а он был порядочно нетерпелив и требователен относительно быстроты движения войск, особенно кавалерии.

Надобно сказать, что передовая дивизия была свежая, нетронутая, офицеры и солдаты неутомленные, лошади хорошие, – немало было малороссийских лошадей. Уход за лошадьми был внимательный, так что ряды сохранились до конца похода.

Ячменя и сена было достаточно, особенно первого, и все даром, так что весь поход был сделан на свой счет, т.е. ничего не стоил казне, – настоящий кавалерийский набег. Денег полковые командиры не только не получали своевременно, но вовсе не получили, так что жили остатками старого, пробавлялись как кому Бог на душу положил, пробавлялись недурно, благо не было возни с интендантскими чиновниками, всегда все обещающими и никогда ничего вовремя не заготовляющими. Я далек от того, чтобы возвести в идеал такое кормление на шаромыжку; напротив, иметь доверие к начальнику отряда, открыть ему кредит – мне кажется необходимо, особенно на Востоке, где, например, «бакшиши» играют большую роль.

Организация движения была донельзя проста: не было относительно нее никаких споров или препирательств.

Скобелев велел наступать – и мы наступали. Мы делали по два перехода в день, и каждый третий день был дневкароздых.

Отряд шел очень весело: по утрам обыкновенно играли вальсы, а в продолжение дня пелись песни, – разумеется, по погоде глядя, с большим или меньшим увлечением.

Начальника штаба авангарда, наступавшего к Константинополю, вовсе не было, и часть обязанностей по этой должности я взял на себя из дружбы к Струкову, ни днем ни ночью не знавшему отдыха; письменность вел драгунский офицер Востросаблин – и вел толково, исправно.

Добывание сведений от туземцев велось правильно и регулярно благодаря хорошему переводчику Христо, сообщавшему мне все слухи как о больших турецких силах, так и мелких шайках черкесов и башибузуков; сведения эти я передавал потом Струкову.

Хлеб был... хотя, пожалуй, этой статьи могло бы быть и больше; зато мяса имелось до отвала, так как турки, ограбив болгар волами и перевозочными средствами, побросали огромные стада баранов, оказавшихся совсем не неприятельскими на солдатских зубах.

Попадалось везде местное вино и ракия, т.е. водка, также табак. Не только кавалерия промышляла про себя, но даже заготовляла кое-что и для пехоты – Скобелев изъявил потом благодарность за это.

Конечно, телеграфное сообщение везде немедленно прерывалось, т.е. снимались замки; рубить же столбы или обрывать проволоки Струков строго запрещал, так что через два дня по приезде уполномоченных для мирных переговоров телеграфное сообщение могло быть восстановлено.

Железнодорожная линия была все время под строгим контролем, и, уж конечно, никто из турок или каких-либо подозрительных лиц не проскочил по ней.

Поползновения к грабежу со стороны солдат, а в особенности казаков, были, но они строго обрезались в самом начале; например, вторая столица Турции – богатый и многолюдный Адрианополь не потерпел за время нашего пребывания в нем ни в каком отношении, не было даже драк и ссор с жителями.

Попытка генерального консула одной из великих держав вмешаться в управление занятым нами городом и его застращивания восстанием не имели успеха, – помянутый чиновник, разодетый жар-птицею, потратил напрасно свое красноречие и ушел не солоно похлебавши.

Надобно заметить, что больных в походе у нас не было и что, несмотря на множество рыскавших по стране там и сям черкесов и башибузуков, только два пикета были вырезаны.

Конечно, и офицеры, и полковые командиры не дремали, но в особенности я дивился энергии тщедушного на вид Струкова, хорошо понимавшего громадную ответственность, на нем лежавшую, – ответственность начальника кавалерийского отряда, шедшего на сто верст впереди своей пехоты и положительно не знавшего покоя. (Когда я буквально сваливался с ног и, например, ночью, в день занятия Адрианополя, не будучи в состояние более двинуться, заснул как убитый, Струков отправился еще один удостовериться, все ли везде благополучно, накрыл каких-то тридцать орудий, приготовленных турками к отправке, осмотрел посты и т.д. Поверка постов, почти ежедневная, была в особенности тяжела.)

Словом, если Скобелев быстро и умно направлял движение кавалерии, то она толково и успешно исполняла его. Результат не заставил себя ждать.

Вот в немногих словах, как наша конница в минувшую войну прошла от Казанлыка почти до ворот Константинополя, гоня арьергард турецких войск. Теперь я перейду к некоторым техническим сторонам, в которых кое-что кажется мне непрактичным, требующим пересмотра.

Кавалерия при императоре Николае I была образцовая, идеальная – с казовой, парадной стороны: старые служаки говорят, что «нынче только во сне можно видеть такую».

Бесспорно, и офицеры и солдаты были тогда менее развиты, но выучка, муштровка была очень строга, а лошади были хороши – высокого роста, сильные, что при большом весе всадника и вооружении много значит.

Однако кавалерия была хороша, как сказано, лишь на парадах, лагерных переходах и маневрах – в кампании же оказывалась несостоятельною: боевые потери конями были обыкновенно невелики, а солдаты возвращались с похода с седлами за плечами! Солдаты хорошо ездили манежною старонемецкою системой, а на первых же тяжелых переходах сдирали спины лошадям.

Кто не знает, что в забалканском походе Дибича кавалерия «легла костьми» не против внешнего неприятеля – турок, а против внутреннего – веса всадника со снаряжением, порчи и ломки спин, дурной ковки и, главное, казнокрадства, воровства повсеместного, колоссального! Известно, что в те времена сплошь и рядом полки давались для поправления состояний, а когда же было и поправлять состояния, как не во время войны, – ну, и поправляли, к выгоде неприятеля и к нашему сраму.

В последнем турецком походе также не было больших боевых потерь лошадьми, но уже при проходе Румыниею выбыло множество лошадей, а в конце похода лейб-гусары, например, вступили в Адрианополь в числе 60 коней в эскадроне. Конечно, это некоторый успех против 1829 года, но все-таки досадно, что такая часть войска, как гвардейская кавалерия, содержание которой обходится ужасно дорого, так печально оканчивает походы.

Конечно, нельзя ставить казаков в пример регулярной кавалерии, но нельзя не задаться вопросом: почему у казаков потери лошадьми менее?

Никто не скажет, что лошади у казаков лучше, – скорее наоборот.

Никто не скажет, что казаки несут меньшую службу, – скорее наоборот.

Может быть, подумают, что «что твое – мое, а что мое – не твое» практикуется у казаков в меньшей степени, – ничуть, скорее наоборот!

Надобно сказать, что в общих чертах казак более конник на русский лад, а кавалерийский солдат – на иностранный лад. У казака и сам он и лошадь больше приспособлены к существенным условиям службы, к климату, почве, пище. У кавалериста-солдата все налажено в подражание иностранцам и их климату, к показу на учении, к параду.

В нашу суровую зиму, например, и сам кавалерист, и его лошадь совершенно не закрыты от холода и вьюги, и солдату не полагается ни полушубка, ни рукавиц! Не принят во внимание факт, что мы по преимуществу воины холодного климата, в Италию ходить воевать больше не будем и все серьезные кампании оканчивали и будем оканчивать зимою.

Каково солдату в 30-градусный мороз без полушубка и теплых рукавиц, которые он может надевать лишь нарушая дисциплину? Каково лошади, имеющей лишь небольшую попону?

Казак вообще меньше замуштрован и относительно одежды меньше стеснен, чем солдат; он ловчее, хитрее, находчивее в походе – в этом нет сомненья; он больше любит лошадь, как за собственностью больше за нею ухаживает, старательнее добывает пищу, лучше пригоняет седло – словом, больше любит и бережет свою лошадь. (Кавказские казаки у нас, бесспорно, лучшие конники покамест; зато же кроме свежих еще традиций между людьми и лошади у них очень хороши – одни кабардинские скакуны чего стоят. Но все-таки, как ни хороши кавказские казаки, они горцы, их прототипы – черкесы, и они не могут служить образцами для регулярной конницы, действующей преимущественно на равнинах.)

Солдатам часто меняют лошадей для уравнения, для подбора по эскадронам, что следовало бы делать лишь в самых необходимых случаях. Рассылается кавалерист с конвертами и разными поручениями обыкновенно пешком, а лошадь в это время стоит на конюшне; когда эти посылки дальни и утомительны, они озлобляют солдата на лошадь: ходи, дескать, за нею как за барыней и любуйся на нее, – только от нее и пользы!

В кавалерии некоторых государств лошадь не только носит своего всадника всюду, при разноске приказаний и исполнении поручений, но и дается унтер-офицерам для прогулок, что весьма разумно ввиду цели сближения конника с его конем.

Можно сказать, что необходимо у нас больше привязать солдата к лошади.

Прежде было много малороссийских лошадей в кавалерии; многие помещики имели такие большие табуны, что с одного завода поступали в ремонт от 50 до 80 меринов, – а теперь у помещиков собирают по одной-две лошади от владельца. Это сильные, рослые лошади, гораздо больше способные к манежной выучке, чем донские. Лошади задонских степей недурны. Зимовниковы владельцы производят хороших лошадей; у них жеребцы – английские, арабские и государственного коннозаводства, хотя надобно сказать, что, к сожалению, лучшие лошади не попадают к нам, а идут в Австрию, Румынию, Турцию.

В станичных табунах лошади слабые, не соответствующие весу всадника со снаряжением. Лошадь в нашей кавалерии должна нести от 7,5 до 8,5 пуда, т.е. почти то же, что и в царствование Николая I, когда одни кирасиры разве были тяжелее; но теперь прибавилась винтовка с патронами, пулями и седельный вьюк – а лошадь-то много слабее прежней.

Впрочем, так как теперь все вещи снаряжения изготовляются легче, то в конце концов ружье не много увеличивает против прежнего общий вес.

Вообще, строевая лошадь требует сбора, а донская, при ее достоинствах, не может собраться, у нее оленья шея, она задирает голову, и задирает с упрямством, ее характеризующим.

Удивительно, что темперамент лошади до сих пор не принимается во внимание: степная свободная лошадь, более других злопамятная, настойчивая, капризная, муштруется точно так же, как меланхолический конь, взросший в конюшне. Донская лошадь очень свободолюбива, чего не хотят знать; до чего она свободолюбива, видно из того, что были случаи, когда кони, срывавшиеся из частей, стоявших на расстоянии около ста верст от их прежних пастбищ, возвращались к себе в зимовники, в табуны, – можно ли не обращать внимания на такие факты и мучить такую лошадь мундштуком и шпорами, т.е. совершенно портить ее характер?

Прежде, при Николае I, полки ремонтировались по мастям; потом, при Александре II, группировались по мастям только эскадроны. Теперь нашли возможным снова подбирать одномастные полки. Мне кажется, что подбор под один тип лошадей из степи, из конюшни и из-под упряжи нецелесообразен, и выгоды такого подбора не выкупают невыгод.

Одно, что необходимо по части подбора мастей, – это помещение в хвостах эскадронов белых коней на случай темных ночей. Я живо помню отчаяние генерала Т., получившего от Скобелева приказание «выступить следом за кавалерией» и, за темнотою ночи, потерявшего эту кавалерию, имевшую в арьергарде гнедых коней. Недалеко ходить и за другим примером: ночью при выступлении из Адрианополя, когда зги не видно было, мы тоже потеряли арьергард, шедший перед нами всего в нескольких шагах, и нашли его только наутро, – хорошо, что не наскочили на крупную партию черкесов, рыскавших по окрестностям!

Если бы лошадей, пригодных к мундштуку, отдавать в одну часть, а непокорнейших из степняков – в другую, где не было бы мундштука, то дело выучки лошадей много бы выиграло. Тогда и вопрос о годности и непригодности мундштука для нашей кавалерии мог бы быть решен на «да» или на «нет», теперь же он так и остается вопросом.

В высших сферах управления кавалерией не допускается и сомнения относительно мундштука, и только некоторые отдельные начальники, люди инициативы, пробовали обходиться без них.

Генерал Струков, один из лучших и наиболее компетентных кавалерийских генералов, делал на свой страх опыты с лошадьми, носившими в строю на мундштуке, – он снимал с них мундштук и надевал уздечку – результат выходил поразительный: большая часть лошадей успокаивалась, делалась послушнее, характер их улучшался.

Струков делал пробу водить весь эскадрон на уздечке – тянут, лежат на руке, но, коли навык есть, слушаются, равняются, и есть полное основание надеяться, что если работать в этом направлении правильно, настойчиво, каждый день, то носить не будут.

Можно, значит, еще сказать, что желательно, чтобы лошади подбирались не столько по мастям, сколько по темпераментам.

Мне сдается также, что несправедливо поощрять развитие коневодства только на юге. На конных ярмарках севера, например в Вологодской губернии, можно приобретать крепких, красивых и рослых лошадей по недорогой цене – от 80 до 150 рублей. У нас совершенно несправедливо распространено мнение, что лошади севера все малорослы, приземисты – очевидно, смешивают тут чисто вятскую породу с общею северною.

Другое горе строевых лошадей – подкова: она весит более фунта, т.е. свыше четырех фунтов на четыре ноги. В обыкновенное время куют только на перед и лишь в походе – на все четыре ноги, в зимнее время даже на винты. Но тут-то и беда: винты эти совсем особенные, солдат должен возить их с собою, и винтов этих не напастись, потому что иногда они держатся не более нескольких часов.

Очевидно, это должно быть упрощено: винты должны быть проще, чтобы их можно было чаще менять и солдат был бы в состоянии перековать свою лошадь в каждой встречной деревенской кузнице.

(Как трудно отрешиться от замысловатого и непрактичного, видно из того, что до сих пор полковые повозки не только грузны и неуклюжи, но и до того хитро устроены, что, раз она сломается, немыслимо ее починить в обыкновенной кузнице – в одном колесе чуть не десяток разных винтов, которые тоже все надобно возить с собою в огромном запасе.)

Генерал Струков делал опыт, ввиду особенного свойства копыта донской лошади, вовсе не ковать – результат опыта тот, что добрая часть лошадей может оставаться некованою. Разумеется, желательно, чтобы такого рода опыты были расширены и чтобы они делались не тайком, на свой страх, а по официальному дозволению и приказанию.

Надобно заметить, что еще затрудняют движение лошади сумы, до некоторой степени и передние, но в особенности задние, бьющие по брюху и по ногам животного.

Несколько слов о вооружении.

Обращение большей части кавалерийских полков в драгунские можно признать мерою разумною, хотя немало традиций лихой легкой кавалерии уничтожено этою переменой.

Ружье сильно стесняет кавалериста во всех движениях, и особенно при атаке, но, правда, с другой стороны, оно дает ему уверенность, а с тем вместе и силу, так что, в кое-каких мелочах лучше пригнанное и приноровленное, оно, в конце концов, будет надежным помощником кавалеристу.

Уменьшить вес ружья, однако, положительно необходимо: оно весит теперь до 20 фунтов, да шашка 12 фунтов, да патроны около 10 – не перечесть всех фунтов, которые приходится носить сравнительно слабой донской лошади, несравненно менее нагруженной под казаком.

Кстати здесь заметить, что пробовать достоинство ружья нужно не единично, а целыми эскадронами и даже полками – только полк, прошедши все маневры с новым ружьем, в состоянии сказать, хорошо оно или нет.

На пику казак жалуется: она легко ломается и из-за раза, что он пойдет с нею в атаку, доставляет слишком много возни с нею. С другой стороны, если немцы вооружат своих гусар и улан пиками, то, без сомнения, нашим драгунам атаковать их кавалерию будет трудно.

По моему личному опыту в делах со среднеазиатцами казак наш, какой бы он ни был, уралец, оренбуржец или сибиряк, не боящийся шашки туземцев, крепко остерегается пики их: «Шашкой от пики где же оборониться?» – говорит он.

По крайнему нашему разумению, уничтожить пику, как об этом говорилось, рискованно; лучше, напротив, попробовать вооружить оставшихся гусар и улан или несколько других полков легкими железными пиками, вроде тех, что приняты индийскою конницею, – я вывез из Индии несколько таких пик, они, с одной стороны, несравненно менее тяжелы и громоздки, чем наши деревянные, а с другой – менее ломки.

Взглянем на одежду драгун.

Шапка – только до мобилизации; в походе носят фуражку, которая при морозах, на дожде и солнце ссыхается. При быстрых аллюрах она легко слетает с головы, и множество фуражек теряется.

Натурально, что с таким головным покровом при атаке приходится защищать голову естественным движением руки, – вот уже первое неудобство.

Так как каски тяжелы, жестки, винтами режут головы, а при нашем климате и холодны, то необходимо озаботиться, чтобы головной убор был мягкий, стеганый, хоть мерлушечий, вроде малороссийской шапки. Говорю это по убеждению, потому что до сих пор помню удар пикою по голове, полученный в схватке на китайской границе, – удар, который, без сомнения, оглушил бы и сшиб меня с седла, если бы не защитила мою голову мягкая меховая шапочка, заставившая пику соскользнуть.

Затем, к шапке необходима цепочка, которая и удерживала бы шапку на голове, и отводила бы при случае сабельный удар, – мало ли было примеров того, что какой-нибудь образок или крестик отводили удары и спасали от смерти. Наконец, пусть только подведут счет шапкам, растерянным в походе, тогда увидят, что дать мягкий, крепко сидящий и придерживаемый цепочкой головной убор – необходимо.

Сапоги должны быть не очень высокие, до колен, и по возможности, без складок, т.е. без искусственных, так как в них набивается всегда масса грязи.

Шпоры, одно из наказаний не только для лошадей, но и для людей, в походе обыкновенно снимаются – конечно, о них не горюют: хлыст или нагайка совершенно достаточны. Если уж вообще быть шпорам, то, конечно, на ремнях, а не на винтах, что теперь, впрочем, и введено.

Больше же всего я настаиваю на том, чтобы солдаты имели на зиму полушубки и теплые рукавицы, имели не контрабанд но, как теперь, а официально – полушубок должен быть формою наших солдат от ноября до марта.

Еще пехотинец скорее может обойтись без него, потому что он ходит, греется, тогда как кавалерист не может двинуться и в походе при 30 градусов мороза мерзнет в шинелишке, буквально подбитой ветром.

И теперь хорошие начальники, жалея людей, заводят полушубки на экономические суммы, если таковые есть, – но все это делается негласно, как я сказал, контрабандою от начальства, которое пришло бы в ужас, если бы полк был выведен зимою на смотр в полушубках даже под шинелями. Можно только представить себе, что было бы, если бы нашелся такой дерзкий полковой командир, – как он скандализировал бы начальство: «Почему люди так толсты, неуклюжи? Шинели долой! О ужас!»

Шинели, конечно, должны остаться на остальное время, но зимою пусть будет форменный полушубок, длинный, до колен, как обыкновенный русский, или короткий, закрывающий лишь живот, как у румын.

Крестьянин наш почти целый год носит полушубок, он снимает его только на три летних месяца, а солдат – тот же крестьянин – никогда его не носит; невольно спрашивается: почему?

Под шинелью полушубок действительно был бы неуклюж, но вместо сюртука, перетянутый, он может быть очень представителен; и говорить нечего, что это была бы чисто русская форма, не «европейская».

Достаточно видеть какой-нибудь смотр зимою, чтобы заметить, с каким состраданием относится народ к шинелишкам солдат. Три или пять тысяч солдат стоят во фронте, хоть при 10 градусов мороза, в шинелях, т.е. в легкой суконной одежде; толпа, тоже в несколько тысяч, смотрит на них, вся одетая в мех. Если эти последние так одеты из боязни простуды, то почему же простуда не страшна для первых? Не надобно забывать, что солдатам сплошь и рядом приходится в походе проводить ночи на морозе, – тут уж полушубок и теплые рукавицы положительно необходимы, потому что отдыхать на снегу, часто при ветре, снежном вихре, в шинели – чистое мученье.

Помню, что при переходе через Балканы я пробовал ночью забываться сном около костра, в полушубке, под буркою и одеялом – не тут-то было; почувствовавши, что начинаю просто-напросто коченеть, я встал, присел к огню и, закурив сигару, дожидался часа выступления. Каково было в эту ночь солдатам в легких шинелях и что было бы с отрядом, если бы случился вихрь или если бы вообще Скобелев и Куропаткин были менее заботливы, не запасли бы набрюшников, просаленных портянок и т.п.?

Кто не знает, не слышал о шипкинском сидении – что было бы там с солдатами без полушубков, не признаваемых начальством, но по его же просьбе доставленных туда сердобольными людьми со всей России?

Пока полушубок не получит права гражданства в наших войсках, будет какою-то непризнанною, побочною частью туалета, он всегда в случае надобности не будет поспевать вовремя, будет доставляться в апреле вместо октября, как то было с войсками, переходившими Балканы по пояс в снегу, при морозах и вихрях в холодных шинелях... «Свежо предание, а верится с трудом!»

Офицеры, конечно, тоже не отказались бы от полушубка, который, грея более, не был бы тяжелее: офицерское теплое пальто из штиглицкого драпа весит ведь от 25 до 30 фунтов – тяжеленько в нем действовать!

Солдатское сукно плохое, на дожде намокает, от ветра не защищает – он пронизывает его; на морозе оно никуда не годится!

Вспомнить, например, кампанию 1812 года: сколько приходилось солдатам ночевать в лесах, в снегах – мыслимо ли это без полушубков?

Теперь, с обращением большей части регулярных кавалерийских полков в драгунские, надобно помнить, что назначение драгуна не то, что казака или гусара – где-нибудь ударить во фланг; ему нужно пробраться незаметно между городом и крепостью, крепостью и фортами, ночуя в случае нужды в лесу, в степи без огней, – мыслимо ли все это зимою без форменных полушубков?

С другой стороны, в провинции лошади стоят в небольших конюшнях по две-три лошади в каждой, так что примерно на каждые три конюшни нужен конюх, который не может быть так одет, как в казарме. Вообще, люди там целый день на дворе или в сквозном сарае – возможно ли им быть в холодных шинелях?

А необходимость работать зимою без теплых рукавиц? Хоть теплые варежки должны быть при форме. Взглянуть на чухонца или на нашего крестьянина – почему он не боится мороза? Потому что он хорошо защищен от мороза, и мороз ему нипочем.

Лошадей следует также лучше покрыть, хоть попону сделать больше. В последний турецкий поход лошади сильно простуживались, потому что вовсе не имели закрытия, – люди снимали попоны и клали себе на ноги, чтобы хоть сколько-нибудь согреться. Словом, еще раз: необходимо ввести в войсках зимнее платье, т.е. полушубки: в кавалерии нужда в этом еще настоятельнее, чем в пехоте.

Вопрос о казармах и бивуаках очень важен. Огромные казармы, на которые теперь мода, вряд ли так необходимы, как то думают.

Во-первых, они страшно дорого стоят: каменная казарма на полк не может обойтись менее полумиллиона, и между ними и грошовыми деревенскими хатами и сараями можно взять среднее – выстроить небольшие эскадронные казармы, более удобные не только в строевом, но и в гигиеническом отношении.

В образцовой 4-й кавалерийской дивизии Струкова были сделаны опыты постройки таких казарм хозяйственным способом, в помещичьем имении: они деревянные, бревенчатые и обходятся каждая в 8000 с небольшим; значит, постройка таких казарм на целый полк будет стоить 50-60 тысяч рублей – сумма, далекая от полумиллиона! Больших каменных казарм и молодые солдаты недолюбливают после деревни; небольшая постройка, конечно, менее тосклива, менее отделяет людей от существенных элементов деревенской и боевой жизни – воздуха, степи, леса.

Не только люди, но и лошади, привыкшие к жизни большой казармы, мало способны к бивуачной жизни зимою, а непривычка к зимнему бивуаку вредно отзывается на всей кампании: люди не умеют ни постели себе приспособить в снегу, ни вбить коновязи, не умеют ни лошадь от мороза укрыть, ни сами оборониться, – поморозятся, полезут отогреваться к огню – и пропали.

Маневры необходимо производить более серьезно, не по заученной программе, а на страх и риск начальников; не летом только, а непременно также зимою.

Все понятия и знания не только солдат, но и начальства переворачиваются, когда приходится зимою применять опыт, добытый летом; сказать прямо – и солдаты и офицеры часто теряют голову в этих случаях.

Сделать переход по глубокому снегу, заночевать на морозе, в лесу, в дебрях, не поморозив ни людей, ни лошадей, кажется в мирное время для маневрирующих полков какою-то далекою и необыкновенною случайностью, тогда как это обыденно и неизбежно в военное время.

Необходимы частые поездки на возможно большие дистанции – поездки хоть и не всегда тактические, но толковые и практичные. Не следует брезгать переправою через ручьи и речки, что обыкновенно не нравится ни офицерам, ни солдатам.

Беседовать офицерам с людьми, развивать их; необходимо как можно чаще в положенные часы читать избранные сочинения; надобно поощрять наградами тех офицеров, которые охотно и старательно исполняют это.

В конце концов, можно сказать: необходимо, чтобы солдат наш, с одной стороны, возможно развился нравственно и физически, с другой – сбросил бы с себя иностранную форму, которую он еще имеет, и, одетый в полушубок с теплыми рукавицами и носками, наловчился бы во всех маневрах, изворотах и движениях зимою: зимою ему придется сводить окончательные счеты с неприятелями России; зима его не раз уже выручала, пусть не стыдятся того, что зима у нас длиннее лета – она и впредь не даст нас в обиду.

назад