Константин Коничев. Повесть о Верещагине. – Л., 1956.

назад содержаниевперед

Фонограф Эдисона

Верещагин избегал визитов и перестал ходить на банкеты, которые устраивались в честь его пребывания в Америке. Но побывать у знаменитого изобретателя Эдисона он не отказался и поехал к нему по первому приглашению. Томас Альва Эдисон жил и работал в то время неподалеку от Нью-Йорка, в штате Нью-Джерси. У него была собственная лаборатория и мастерские с тремя сотнями рабочих высокой технической квалификации. Рабочие жили в домиках при мастерских, так что жилые и производственные постройки представляли собою целый поселок со всеми бытовыми удобствами. У подъезда довольно скромной и уютной виллы весело и приветливо встретил русского художника сам Эдисон. Это был сорокалетний, среднего роста мужчина, глухой, почти постоянно улыбающийся, иногда слишком громко смеющийся над собственными шутками. Покуривая толстую сигару и оживленно разговаривая, он показал Верещагину свои владения, затем повел его по широкой лестнице в светлые залы богато и сложно оборудованной лаборатории. Он принялся показывать гостю свою лабораторию и некоторые изобретения, еще не вошедшие в моду и быт американцев. Попутно Эдисон коротко рассказывал о себе, о том, как из простого газетчика стал миллионером и на весь мир известным изобретателем в области электротехники, телеграфии и телефонирования на огромных расстояниях.

– Судите сами, мистер Верещагин, какие выгоды дает Америке один только мой способ электромагнитного выделения железа из руды! А железо, сталь, металл – в наш век это главное!.. Не так ли?

– Разумеется, мистер Эдисон, железо – вещь полезная, но в наш век и во вое другие века самое главное – люди, делающие всё то, чего им недостает, – сказал Верещагин.

– Ах, люди, рабочие руки! Да, да, человек – это главное, как говорят – царь природы, высшее создание!.. Я делаю вещи, которые заменяют человеческие руки. В соседней комнате покажу вам железного «человека», которого сотворил я по образу и подобию своему, – сказал Эдисон и, громко засмеявшись, взял гостя за руку и повел.

Они вошли в комнату, в которой вдоль стен на столах были расставлены первые опытные образцы фонографа – одного из самых сложных изобретений, а в углу, около вешалки, стояла раскрашенная фигура мужчины. Эдисон сел к столу и нажал кнопку. Манекен галантно поклонился, сделал приглашающий жест и отчетливо произнес: «Хау ду ю ду». Потом, после нажатия соответствующих кнопок, манекен еще выговорил: «Гуд бай» – и, сделав несколько скрипучих шагов по комнате, пятясь, прошел обратно и встал на свое место.

– Забавная вещичка! – восхитился Верещагин – Скажите, мистер Эдисон, вы – человек практического ума, с какой целью, если не для забавы, сделали эту куклу? И как вам не жалко было драгоценного времени на ее изобретение?..

– Проект куклы отнял у меня чрезвычайно мало времени, – ответил Эдисон. – Вы правы, это сделано для того, чтобы удивлять моих гостей. Нет смысла размножать подобных кукол, поскольку всевышний изобретатель догадался и научил нас производить человека не так быстро, но очень просто и дешево... – И опять Эдисон заразительно засмеялся. Затем он подвел Верещагина к одному из последних, наиболее усовершенствованных своих фонографов. Показывая это изобретение, он приспособил его для записи разговора с гостем. Между художником и Эдисоном завязалась продолжительная беседа. И вот что записала эта хитрая машина, обладавшая тончайшим слухом и добросовестной фиксацией звука.

Эдисон. Над фонографом, мистер Верещагин, я бьюсь десять лет. Он точно, бесперебойно записывает разговоры с любого голоса, даже сказанные шепотом слова. Со временем это изобретение будет массовым. Но я не пущу его в производство до тех пор, пока не сумею сделать фонограф наиболее простым и совершенным. Тогда я, как автор, получу за него два миллиона долларов.

Верещагин. Солидно!..

Эдисон. Мой аппарат будет записывать и воспроизводить музыку, песни, лекции – что угодно! И еще, говоря между нами, эта штука может пригодиться сыскным конторам. В частности, небезызвестная в Нью-Йорке фирма Нат Пинкертона давно интересуется и торопит меня с этим изобретением. Вы и не подозреваете, какое удобство сулит фонограф в этой области. Он может записывать всякие непозволительные разговоры с большого расстояния, скажем, в тайных организациях, в местах скопления забастовщиков, в кабинетах общественных деятелей, всюду, где только вездесущая сыскная фирма пожелает и найдет для себя выгодным использовать это изобретение.

Верещагин. Это страшно интересно. Полезную и вместе с тем опасную вещь вы придумали, мистер Эдисон. И это – в Новом Свете, где статуя Свободы с факелом символизирует вольное развитие и прогресс общества?..

Эдисон. Пригодится и в Старом Свете. Политический сыск существует наряду с уголовным всюду. О мистер Верещагин, вы, я вижу, недооцениваете это мое изобретение? Верещагин. Странно и непонятно! До поездки в Америку я читал кое-что о Пинкертоне и полагал, что этот действительно ловкий сыщик-одиночка имеет еще бойкого помощника, какого-то Боб-Роланда, и только. Оказывается, тут нечто другое?

Эдисон. Я не могу сказать о количестве опытных и неопытных сыщиков, находящихся на службе у этого агентства. Однако знаю: триста машинисток, работая по десять часов в сутки, не успевают на пишущих машинках переписывать информацию, непрерывно поступающую о настроениях рабочих и о разных происшествиях. Уверен, что у вас в России достаточно писарей-переписчиков, но трех сотен пишущих машинок у вас пока еще не наберется!.. Агентство Пинкертона существует около пятидесяти лет. Ежегодная прибыль – миллион долларов, это официально. А что не официально, то не поддается учету. Для всякого ясно: политический сыск поддерживается правительством, и – наоборот.

Верещагин. Если не секрет, мистер Эдисон, скажите, какими методами действует против рабочих федераций это пинкертоновское, с позволения сказать, учреждение? Если не ошибаюсь, у вас в Америке существуют профессиональные и национальные союзы, едва ли желательные владельцам предприятий?

Эдисон (приближаясь к аппарату и как бы начиная диктовать). Да, мистер Верещагин, два года тому назад возникла Американская федерация труда. Нынче в ней насчитывается свыше полумиллиона членов. К ней же примкнула другая, Соединенная ассоциация сталеваров и прочих металлургов. Это большая, организованная сила на случай забастовок и требований к владельцам предприятий. Требования сводятся к сокращению рабочего дня до восьми часов. Но пока это движение успеха не имеет. Я не политик, но думаю, что федерация труда и входящие в нее союзы не будут иметь успеха и впредь, так как национальное агентство сыщиков Пинкертона действует против них решительно, не пренебрегая никакими средствами. Цель – спасти от потрясений коммерческие предприятия – оправдывает любые средства, так считает агентство политического сыска. Между нами говоря, мистер Верещагин, – впрочем, раз это не секрет для массы пролетариев, то почему может быть для нас с вами секретом? – излюбленные методы работы агентства очень обширны и разнообразны. Сюда входит шпионаж с провокацией и даже убийством неугодных людей, распространяющих опасные политические идеи на предприятиях; кроме того, создаются судебные процессы в интересах компрометации рабочего движения и отвлечения пролетариев от политических действий. Всё это очень тонкая и хитрая политика...

Верещагин. Но в мешке не спрячешь шила. Рабочие понимают эту механику?

Эдисон. О, разумеется! За последние годы Пинкертон со своими молодчиками участвовал в подавлении семидесяти рабочих стачек! Охранял во время стачек предприятия от разгромов: ставил на место стачечников штрейкбрехеров. Рабочие быстро узнают в своих рядах завербованных агентством людей и нередко убивают их. Но это не обескураживает Пинкертона, он снова и снова увеличивает штат сыщиков.

Верещагин. Благодарю вас, мистер Эдисон, за ваш доверительный разговор. Скажите – какова сфера, широк ли масштаб деятельности этого агентства?

Эдисон. Все Штаты! И главным образом промышленные районы. Фермерство не опасно. Но и там есть сыскные разветвления... А моя откровенность с вами вполне объяснима: во-первых, я не сомневаюсь в вашей честности, во-вторых, я сообщаю вам сведения общеизвестные. При случае это может подтвердить мой фонограф, с легким шипением записывающий наш разговор.

Верещагин. Простите, но я на вашем месте ни за что бы не стал совершенствовать эту машину для сыска.

Эдисон. Не сделаю я – сделает другой. А два миллиона за патент – это деньги!

Верещагин. У нас, у русских, есть поговорка: «Без денег везде худенек». В Америке золотые кружочки, кажется, пользуются успехом у всех и каждого.

Эдисон. Денег много и денег нет!.. Тот, кто имеет миллион, тот желает приобрести и другой. И приобретает... любыми способами. Многие хозяева в Америке рассчитывают своих рабочих чеками. Чеки имеют «денежное» хождение только в магазинах хозяев, рассчитывающих рабочих этими чеками. Двойная нажива: от эксплуатации и от переплаты за товары – провизию и одежду.

Верещагин (с возмущением). И как же тут рабочему не бастовать?!

Эдисон. И бастуют. В Чикаго бастовали рабочие-железнодорожники на тринадцати линиях. Беспорядки были настолько сильны, что президент был вынужден послать федеральные войска...

Верещагин. Были среди забастовщиков жертвы?.. Эдисон. Впрочем, довольно этих разговоров. Вот мы сейчас с вами приставим к машине трубочку, заведем снова пружину, но уже не в качестве приемника, а в качестве передатчика, и послушаем – о чем мы с вами беседовали... Впрочем, мистер Верещагин, мы с вами ничего лишнего не сказали. А вот часто бывает у меня мой друг Марк Твен, тот иногда такие мысли высказывает, что потом, когда я демонстрирую его разговор представительницам прекрасного пола, их отбрасывает от аппарата на Пять метров!

Эдисон остановил действие фонографа, приладил к нему металлическую трубу. Снова закрутился цилиндр, покрытый тонкой, слегка поцарапанной восковой оболочкой, и через несколько секунд стали слышны знакомые слова двух собеседников. Верещагин отлично узнал голос Эдисона, а свой голос показался ему почему-то незнакомым. После демонстрации записи фонографа Эдисон стал показывать Верещагину электрические приборы, обещающие переворот в различных областях промышленности. И тогда, просматривая образцы приборов и электрических ламп накаливания, Верещагин не совсем дипломатично спросил:

– Скажите, мистер Эдисон, а сколько с вас взял господин Хотинский за образцы лодыгинских ламп?

Эдисон на минуту смутился, вспыхнул и ворчливо заговорил:

– Гм... Мистер Хотинский – да, он человек с головой, то, что не ценит Россия, приобретает Америка. Важно знать принцип всякого устройства. Усовершенствование этих ламп зависело от меня, от многих моих заключений, опытов и технических подробностей, о которых излишне распространяться. Факт налицо: лампочка накаливания стала принадлежать всему человечеству!..

– Да, это так, – произнес Верещагин. – У вас такие огромные материальные и технические возможности для усовершенствования изобретений, что наши русские Яблочков и Лодыгин, конечно, не в состоянии с вами конкурировать в темпах продвижения своих изобретений. Возможно, это и заставило Хотинского спекулировать образцами лампочек Лодыгина?..

– Возможно... Деньги, большие деньги, делают большие дела! – Чтобы изменить тему, Эдисон заговорил об искусстве. И как бы между прочим сказал: – Мне нравятся ваши крупные картины. Мы, американцы, любим всё грандиозное!.. Мелких вещей я не смотрел. Не было времени рассматривать их. Но вот ваши три казни я хорошо запомнил. Распятие, повешение, взрывание из пушек... Грубый, устаревший способ! Вам недостает еще изобразить казнь на электрическом стуле.

Верещагин ничего ему на это не ответил, но с горечью подумал о том, что даже творческая мысль таких гениальных изобретателей, каким является простодушный и гостеприимный буржуа Эдисон, послушна доллару... После обхода лабораторий хозяин и гость вернулись в рабочий кабинет знаменитого изобретателя. Эдисон продолжал что-то рассказывать, но Верещагин уже не вникал в его слова, сопровождаемые смехом. В сознании художника никак не укладывалось такое отношение известного изобретателя к своему творчеству. С одной стороны – он строит чудеса, создает для удобства жизни полезные вещи; с другой – он совершенствует фонограф как приспособление для удобств политического сыска. А электрический стул – эта гнусная новинка американского «правосудия» – так и представился Верещагину в виде кресла, одиноко стоящего посреди камеры смертников.

Верещагин задумался. Эдисон заметил в нем перемену настроения и попытался отвлечь от удручающих размышлений. Снова с видом знатока заговорив об искусстве, он вдруг начал хвалить французскую живопись и назвал при этом имя одного посредственного живописца, некоего Бугро:

– Вот это мне нравится. Бугро во много раз выше Рафаэля! Как вы находите, мистер Верещагин?..

Василий Васильевич, сдерживая саркастическую усмешку, припал перед знаменитым изобретателем на одно колено и, как ни был он удручен, ответил ему язвительной шуткой:

– Мистер Эдисон, как видите, преклоняюсь перед суждением, подобного которому я никогда не слышал и, вероятно, не услышу более...

Эдисон понял и обиделся...

назад содержаниевперед