М.Муравьев. Обитель предместия и Эмилиевы письма

. – СПб., 1815

№ 5
Пятница, сентября, 27, 1790 года

Приняв участие в общей радости о заключении мира, я предался другому чувствованию особенному, которое меня только касалося. Я вспомнил Васиньку. Мне известно было из писем, в которой день его ожидают. Никольское далеко отсюда; но удовольствие видеть любимых людей в счастии уничтожило в воображении моем расстояние, которое разделяет предместие мое с Никольским. Я простился с добродетельным Священником и бросился в кибитку. Каждое вращение колеса удовлетворяло моей нетерпеливости. Биения сердца моего угадывали приближение Никольского. С каким восхищением въехал я в сию темную аллею, которая ведет к воротам Никольского! Хотя осенний ветер поблекшие листы ея; но сладостное мгновение, в которое Граф Благотворов, все особы, составляющие семейство его, удостаивали меня своих объятий, превышает описание. Его любящее сердце возвышалося еще радостию родителя, которую вкушал он при возвращении сына своего из опасностей и еще достойнейшего нежности его, нежели прежде. «Посмотри, говорил он, Васинька с нами! Обойми его!» Слезы не позволяли говорить боле. Он стыдился их и наслаждался ими.

Добросердечие господина пришло, кажется, во всех его домашних. В самом деле он не имеет слуг, ежели сим именем означаются нещастные и равные нам люди, которые принуждаются бедностью состояния своего исполнять без награждения все наши своенравия. Он, кажется, окружен толпою внимательных приятелей, которых покровительствует. Не помнят в доме, чтоб он огорчил кого грубым словом, не для того, чтоб не случилось никогда оплошности: это невозможно; но он почитает должностию своею исправить преступившего с тихостию, и думает, что обесчестить самого себя, ежели в домашнем своем унизить ругательством достоинство человека. Часто отлагает и самые кроткие увещания свои, за тем что видит в стыде преступника величайшее наказание. Тот, который был удостоен его выговора, не променял бы ни за что утешения быть им наставлену. Столько тихость господина делает сердца служителей кроткими и чувствительными!

Все его домашние наполнены истинной учтивости и доброжелательства. Никакой бедный человек не был ими отвержен с презрением. Видя их поступки, иной бы принял их за благородных: от того что Граф признает одно благородство сердечное.

Говоря с слугами своими, он никогда не забывает, что говорит с людьми. Все его приказания умягчены какою нибудь ласкою: потрудись, друг мой; не тяжело ли тебе будет? Или что-нибудь подобное. При исполнении какого-нибудь поручения, никогда не применет хвалить за скорость и исправность.

Они люди и несчастны (вот слова его): следственно имеют право на сожаление наше. Но они еще нм служат: следственно мы обязаны им благодарностью. Так как они, я мог бы родиться слугою, и нечувствительный господин изнурял бы меня трудом и уничтожал презрением. Я очень счастлив, что могу облегчать судьбу мне подобных!

В самом деле лучше никто не разумеет лучше его искусства делать людей счастливыми. Все, что его окружает, испытывает влияние добродушия его и приветливости, и заимствует его навык приятности и снисхождения: жена, дети, родственники, друзья, знакомые, подчиненные, самые служители, которых он называет своими нещастными друзьями. По одному разговору узнаешь, что они пользовалися обхождением Графа Благотворова...

В его доме нет ни злословия, ни переговоров, ни подлых происков. Каким бы образом злобный наушник осмелился приближиться к Графу? Он ненавидит одни пороки, и любит исправлять порочных терпением и благоразумием. Его камердинер самый щастливейший человек в свете. Он видит каждой день добродетельнейшего человека, и каждый день становится добрее и просвященнее. Он читает в библиотеке Графской, и я знаю, что он употребляет половину жалованья своего на бедных.

Последний день, что я был в Никольском, прогуливались мы с Графом в поле. Было поздно. Вдруг видим, что хижина, отдаленная от жилья, загорелась. Поспешим, любезный друг, на помочь; может быть, человек в опасности. Мы первые прибежали на пожар. Крестьяне, сбежавшиеся из села, видели с восхищением помещика своего презирающего собственную опасность, спасающего дряхлую и больную женщину. Напрасно уговаривали они его. Друзья мои! Я человек, и мне приятно служить человечеству.