И. Евдокимов. 
Куркино. – [Вологда, нач. 1920-х годов] 

// перепеч.: Лад. – 1994. – № 6, 7

Куркино [*] [В 25 верстах от г. Вологды на с/з Волог. уезда, Несвойской волости. Именуется также Спасское-Куркино. Двойное наименование, однако, позднейшего происхождения] — одна из наиболее примечательных художественно вологодских усадеб, она полна редкого очарования прошлого.
Революционные события последних лет порою нещадно коверкали и ломали вековой ансамбль ее убранства, но многое еще осталось целым и неподверженным. Во всяком случае, перед нами через столетнюю давность, через смены поколений владельцев — типичная помещичья обстановка, типичное архитектурное строительство усадебной России.
Беседки, павильоны, пруды, населённые разнообразными породами рыб, огромный господский дом в колоннаде, ворота с остатками лежащих на них львов, огромные службы, церковь, парковые перспективы, аллеи, кружала — вот современный облик Куркина.
Особенно важно отметить в этом облике, заслуживающем самого пристального внимания, удивительную для России сохранность и цельность первоначального устройства: протекшие десятилетия почти не наложили своего неизбежного отпечатка ни на постройки в сторону их архитектурного искажения, ни даже на топографию местности.
Всё так, как, видимо, было когда-то, только кое-что покривилось, перекрашено, да другие поколения идут и едут мимо прекрасных зданий, да другие люди живут в них.
Ценность Куркина, нам кажется, увеличивается ещё оттого, что перед глазами воочию встает мелкопоместная усадьба всех этих Лариных, Ленских, Онегиных, Петушковых, живая отдалённая Россия пушкинского времени. В её провинциальной скромности, в одностильности построек чувствуется как бы «массовый тип» старой русской усадьбы, старого усадебного уклада. Трудно вообразить более наглядный художественный материал для иллюстрации умершего навсегда быта. 

Бродя по Куркину, не можешь не вспоминать этих удивительных стихов, не можешь не проникаться их внутренней правдой, совершенно не замечая кое-каких недостающих подробностей вокруг: поэтическое видение преображает действительность.
Право же, знаменитая сцена объяснения Онегина с Татьяной происходила, должна была происходить в одной из таких аллей, сбегающих к прозрачной речке, текущей на границе Куркинского парка, с очень странным наименованием — Дери-нога; или мировое по скульптурной выразительности чувств письмо Татьяны писалось, наверное, в обстановке, близкой к обстановке Куркина.
Первым и, кажется, единственным строителем усадьбы был Федор Дмитриевич Резанов, родившийся 22 сентября 1768 года и умерший 8 марта 1838. Так гласит надпись надгробной плиты в Куркинской церкви.
Три года назад в парке, недалеко от современной оранжереи, где последним владельцем Куркина Н. Н. Андреевым разводились французские груши и персики, были развалины вместительного деревянного особняка о четырёх дорических колоннах по фасаду. Дом был интересен по формам: средняя главная часть его представляла совершенно законченное здание с фронтоном, по бокам к нему на одинаковой высоте примыкали два крыла с меньшими по размерам фронтонами, в тимпане которых были врезаны полукруглые слуховые окна с остатками решетчатообразных окончин, фронтоны крыльев поддерживались двумя парами дорических колонн.
Положительно изящный, стройный, какой-то изысканный в пропорциях, выступавший из зелени тремя своими фронтонами, силуэт которых ещё издали вырисовывался особенной тонкостью линий, стоявший без окон и дверей, особняк был разобран на дрова рабочими сельскохозяйственного Куркинского треста.
Давно уже, десятки лет он был нежилым, служа поэтичными развалинами былого, весь седой, но ещё крепкий, как бы литой и удивительно красивый. Чрезвычайно жаль, что современно он не был обмерен, не зарисован и не заснят.
Этот особнячок — завязь архитектурных форм Куркина. Дата его сооружения была неизвестна, но можно было безошибочно считать его самой старой постройкой усадьбы. Семейное предание так и считало, указывая на особняк как на первое усадебное жильё Федора Дмитриевича Резанова. Все следующие постройки были только комбинацией основных форм особняка, перенесением их на сооружения больших размеров, безотносительно к тому, воздвигались ли эти сооружения из дерева, как главный дом, или из камня, как церковь.
Дорический портик, нежные тонкие фронтоны, мягкие вырезы слуховых окон, какие-то ажурные по лёгкости постройки — таковы любимые в Куркине архитектурные формы.
Фёдор Дмитриевич Резанов, по-видимому, очень любил архитектуру, знал в ней толк, умел выбирать.
История постройки усадьбы представляется так: вслед за деревянным особнячком Ф. Д. Резанов возвёл одно за другим все здания Куркино. Тот общий архитектурный стиль, родственное происхождение хотя бы по силуэту всех зданий свидетельствуют о едином направляющем вкусе. Может быть, только въездные ворота с флагштоком, грубоватые по форме, выделяющиеся от других построек, выстроены позднее, в Николаевские времена, когда вкусы резко изменились, и Фёдор Дмитриевич им подчинился, или же ворота возведены его сыном Дмитрием Федоровичем (родился 30 октября 1815 г., умер 22 июня 1874 г.).
Во всяком случае, к 30-м годам XIX столетия усадьба имела вполне законченный вид. Точных дат мы не имеем, но их приблизительно можно установить. У Фёдора Дмитриевича в 1819 году родился сын Алексей, умерший в 1848 году (надпись на портрете). В семейном архиве села Никольского Межаковых — другой интереснейшей вологодской усадьбе, верстах в полутораста от Куркина, случайно сохранился дневник отроческих лет Алексея Резанова* [*Дневник носит название «Арабески моей жизни»]. В этом дневнике двенадцатилетний мальчик, живший в имении Резановых же Васильевское в Грязовецком уезде, записал в 1831 году, что все постройки в Куркине закончены, и Резановы перебираются на лето туда на жительство. Дата смерти Федора Дмитриевича Резанова 1838 года — определяет время сооружения церкви. Таким образом, две даты — дневника и надгробной плиты — более или менее указывают время создания усадьбы.
Потомкам строителя оставалось беречь постройки и пользоваться ими, что они выполняли на протяжении ста лет. До 70-х годов XIX в. Куркино принадлежало Резановым. Дочь Дмитрия Федоровича Резанова Анна Дмитриевна (родилась 28 июня 1844 г., умерла 7 июля 1880 г.) приняла в дом вологодского помещика Н. В. Андреева (родился 7 июля 1930 г., умер 21 июня 1904 г.) и усадьба из рода Резановых перешла к Андреевым. Последним до революции владельцем Куркина был правнук строителя Ник. Ник. Андреев.
Четыре поколения владельцев Куркина постоянно жили в усадьбе, делая нередкие наезды в город Вологду, где почти на самой окраине ещё при Фёдоре Дмитриевиче Резанове (или, скорее, при его сыне) был выстроен ряд жилых домов, слабых в архитектурном отношении, — за исключением занятной деревянной классической конюшни, сохранившейся до нашего времени.
Огромный главный дом и три других, меньших, были обставлены тогда же сверху до низу. Создана была по внутреннему устройству и меблировке иллюзия второго Куркина. Иногда в это городское Куркино на самое короткое время приезжали обитатели деревенского Куркина. Даже до самого последнего времени, когда наследники уже жили подолгу в городе, ничего не перевозилось из деревенской усадьбы: всё необходимое имелось на месте. В 1905 году огромный главный дом сгорел. В пожаре погибло множество фарфора и хрусталя. В 1914 году сгорел второй дом, меньший по размерам, со всем внутренним оборудованием. В наши дни это городское Куркино существует только лишь топографически. Деревенское Куркино, наоборот, на редкость уцелело.
Потомки так были внимательны к художественному вкусу строителя, что даже все вещи внутренней меблировки до нашей революции стояли на тех местах, где их поставил прадед.
Редкостный ансамбль, к сожалению, не зафиксированный своевременно хотя бы фотографически, безвозвратно погиб во время революции, и тем художественно-бытовая ценность усадьбы чрезвычайно понизилась, будучи до 1918 года совершенно исключительной.
После октябрьского переворота Куркино переходило из одного ведомства в другое, оставаясь на продолжительные сроки без всякой охраны. Естественно, что убережённые за сто лет сокровища понемногу растеклись по рукам, неизвестно, где теперь находятся и, наверное, никогда не найдутся. Только портреты, немного фарфора, библиотека, кое-какая мебель вывезены в Вологодский Музей старины и сохранены от расхищения. Часть мебели использована вологодским земельным отделом для своих учреждений.
В последние два года процесс разрушения остановился: Куркино перешло в трест, оставшиеся на месте вещи учтены, есть гарантия, что их сохранят, хотя, находясь в общем пользовании, они должны будут значительно износиться. Было бы странным и бесплодным делом негодовать на вандализмы — они общеизвестны в истории русского искусства, с 60-х годов XIX столетия стали «бытовым явлением», революция временно лишь проявила присущий ей темперамент.
Из огня революции Куркино вышло всё же архитектурно вполне благополучно. В этом наше утешение.
По тракту входите в длинную и широкую берёзовую аллею, напоминающую по форме букву «Г», направо через небольшое поле расположены усадебные постройки, плохо видимые в густых деревьях, сквозь лиственницы выглядывает кусок фронтона и верхние части трёх колонн портика, налево обширный купол церкви, шпиль... Берёзовая аллея подходит к каменным воротам с высоким флагштоком Николаевских времён. Ворота белые с красной крышей, солидные, крепкие, о трёх пролетах. Над средней аркой фронтон, украшенный по углам приятного рисунка двумя красными вазами. Когда-то было на воротах четыре вазы, но досужий прохожий удачным броском камня уничтожил красивую деталь ворот. От ваз остались одни железные стержни. За воротами широчайшая прямая дорога, обсаженная шпалерами акаций. Это место одно из самых красивых в усадьбе. Так хорошо смотреть издали от скотных дворов на ворота, прерывающие берёзовую и акацийную аллеи, так декоративно интересны ворота с воздухом и далями, как бы втекающими в пролёт средней арки.
Направо от ворот, рядом, со стороны берёзовой аллеи, небольшой деревянный особнячок, по прямой линии в ста саженях от него другой такой же особнячок, между ними остатки деревянного палисадника с белыми круглыми столбами, в середине расстояния между домами, отступая вглубь на несколько сажен, расположен главный дом.
Особнячки, ставшие от старости какими-то сизо-серыми, положительно интересны, изящны своими крошечными пропорциями.
Три окна по фасаду, фронтончик с полукруглым слуховым окном, две пары пилястр — скромная незатейливая архитектура, но особняки выполнены со вкусом, умело. Непереносимы только позднейшие пристройки крылец с боков, искажающие архитектурные формы. Выстроены особнячки, наверное, одновременно с главным домом, и назначение их было чисто декоративное, второстепенное, они дополняли ансамбль... Служебное их положение устанавливается по сохраняющемуся до сих пор наименованию второго особняка «музыкантским павильоном». В них, по-видимому, жили крепостные актёры, художники, музыканты, прикладных дел мастера и т. д. В Куркине были эти необходимые категории крепостных. Колоритную фигуру капельмейстера как раз описывает в «Арабесках моей жизни" Алексей Резанов. Капельмейстер, наверное, жил в музыкальном павильоне.
«Не могу без смеха воспоминать о нашем регенте-капельмейстере, — пишет автор, — который, завивши в кудряшки свой парик, вытащенный из пыли кладовой, в котором он лежал от самого нового года до (Пасхи), надевши фрак с посеребрёнными пуговицами, из-под которого на четверть высовывался гарусный жилет бланжевого цвета и медаль — цепочка с фунтовыми печатками, тянувшаяся из-под него почти до колена и болтавшаяся в разные стороны, звучала подобно бубенчикам на пасущихся в поле коровах, и резонировала с шумом выростковых сапогов», приходил в дом.
Капельмейстер был скопец. Автор вспоминает, как по этому случаю в Пасху все христосовавшиеся с ним давали ему вместо одного яйца по два.
«Музыкантский павильон» боковым фасадом выходит в парк. Архитектура и природа здесь соединились в очень красивом сочетании. От большого пруда ведёт к нему длинная узкая аллея из сиреней, замыкаемая полуротондой из колонн. Даже только на фоне молодых нежных листьев сирени полуигрушечный лук из колонн полуротонды производит удивительное впечатление, во время же цветения сирени тут очаровательно, нельзя наглядеться, нельзя уйти, не задерживаясь надолго.
По всей вероятности, полуротонда пристроена позднее, так как единственно этой деталью «музыкантский павильон» отличается от архитектуры домика у ворот. Раньше в парк выходили фальшивые чёрные окна. Старожилы помнят, однако, полуротонду существовавшей лет шестьдесят назад. Застеклил и прорубил фальшивые окна лет пятнадцать назад Н. Н. Андреев, приспособивший «музыкантский павильон» для своих зимних наездов в усадьбу, так как главный дом не отоплялся зимами. Этой переделкой, очень удачной, была усилена красота сиреневой аллеи с полуротондой, устранены чёрные пятна всегда безобразных фальшивых окон.
Главный 2-этажный дом усадьбы плохо виден: фасад его зарос гигантскими серебристыми тополями, группой лиственниц.
Как ни красиво сочетание нежных тёмно-зеленых шапок лиственниц со стальным отливом серебристых тополей, всё же очень досадно за скрываемый ими архитектурный облик дома.
Главный дом полукаменный. Все деревянные части сделаны из лиственницы. Конечно, только при даровом крепостном труде возможно была такая барская прихоть как постройка дома из лиственницы. Это дерево растёт в естественном состоянии далеко на Севере, а в Вологодском уезде встречается по барским усадьбам и то исключительно через насаждение.
Федор Дмитриевич Резанов, по-видимому, очень любил это дерево: в парке Куркина растёт довольно много лиственниц. Несомненно, для постройки дома лиственницу возили санным путем за сотни вёрст от Куркина. И действительно, создан дом исключительный по прочности: лиственницу не берёт ни топор, ни пила.
Центральная часть фасада — портик о шести деревянных колоннах дорического ордена, опирающихся на отступившую каменную террасу. Немного сплюснутый лёгкий фронтон лёг на колоннаду. В тимпане фронтона красиво вырезанное слуховое окно, с внутренней резной решёткой. Каменный низ рустирован. Каменная четырехугольная лестница ведёт с земли под колоннаду.
Спокойная гладь стен, лишённая каких бы то ни было украшений, кроме миниатюрных фронтальных наличников над окнами второго этажа и каменных замков над окнами нижнего, прорезана двадцатью четырьмя окнами и двумя стеклянными дверями в середине верхней и нижней террасы. Окна с зелёными раздвижными ставнями. Деревянные части здания окрашены в тёплый желтоватый тон, каменные в лёгкий оранжевый. На верхней террасе между колоннами красивая чугунная зелёная решетка линейного и растительного орнамента.
Простота переднего фасада при великолепно найденных пропорциях создаёт самое выгодное впечатление о художнике-архитекторе, компоновавшем здание.
Фасад со стороны парка уже другой. Он полон какой-то ажурной нарядности. С боков его до высоты второго этажа встали по три дорических колонны, на которых лежат две большие терраски. Спуск с террас в парк выполнен весьма остроумно. Две деревянных лестницы сбегают вкось на маленькую площадку, с неё одна уже лестница ведёт на другую горизонтальную площадку, чтобы дальше до земли разбежаться направо и налево двумя лесенками.
Узорная, извилистая линия лестниц с белой балюстрадой положительно хороша. Не можешь не получить представление обо всём этом фасаде как о чём-то лёгком, воздушном, даже кружевном, а последняя площадка с двумя лесенками до земли невольно напоминает северные двухскатные крыльца у храмов и жилых домов в Сольвычегодском уезде или в Никольщине. Фронтальные наличники над выходными дверями террас, дорические каменные колонны указывают на одновременную с постройкой дома обработку фасада. Лестницы, безусловно, неоднократно в сто лет ремонтировались, но идея расположения их, наверное, возникла при первоначальном устройстве выхода в парк. Да и по существу такое устройство вызывалось само собой: терраски подняты на такую высоту, что устройство прямых лестниц было бы очень неудобно, они были бы круты и опасны при спускании, не говоря уж о том, что фасад лишён был бы его нынешней нарядности. Кроме того, устройство двух террас требовалось внутренним распределением жилых помещений: дом в середине по оси с севера на юг разделялся коридором на две половины. В передних комнатах жили старшие владельцы — для них одна терраса, в задних — дети, гувернёры — для них другая. Таким распределением достигалось большое удобство: детский шумный мир не мешал пожилым и отдыхавшим от жизни старшим и старикам, а последние не стесняли своим присутствием детвору, любящую «улочку», сад, парк, бесконечную беготню по дорожкам у прудов и в заветных уголках сада.
Несомненно правая терраска летами была чаще наполнена живыми существами, мчавшимися то и дело туда и обратно по удобным лестницам.
Противоположный фасад своеобразен и наиболее прост. От главных въездных ворот с флагштоком направо сразу будут каменные высокие рустованные ворота в форме двух пилонов с остатками на них львов, другие такие же ворота по прямой линии находятся в двадцати саженях. Лет 30-40 тому назад «львы на воротах» были целы – и тогда двойня гостеприимных ворот северного фасада делали эту часть дома очень интересной. От обоих ворот протянулись в полукруге акации, от первых ворот полукруг акаций ограничен деревянной змейкообразной решеткой, пространство от ворот до дома представляет летами зелёными и белый зимами открытый круглый двор. С этой стороны устроен парадный подъезд. На четырёх дорических попарно поставленных с боков колоннах небольшая терраска, которая как будто была устроена специально для выхода из верхних комнат хозяев, чтобы приветствовать подъезжающих.
На подъезде, впереди колонн, по обе стороны каменных ступеней, лежали два льва, которые лет двадцать тому назад совершенно разрушились от времени.
Наконец, задний фасад опять с оригинальной обработкой, быть может, как более эффектный, потому что его не заслоняют деревья, и он виден весь сверху донизу, издали и вблизи.
Фасад разбит на три этажа: третий, верхний этаж получился из чердачных помещений, в которых сделаны маленькие, низенькие комнаты, когда-то населённые дворовыми. Фасад выступает двумя пилонами, между которыми широкая с белой балюстрадой терраса на шести грубых ионических колоннах. Тридцать три окна заднего фасада придают ему какой-то весёлый, жизнерадостный вид, чувствуется за ними свет в комнатах, чувствуется простор, воздух, люди. Низ фасада рустован.
Весь дом кажется огромным, крепким, каким-то литым, простоявшим столетие без всяких изменений.
Внутреннее описание комнат можно сделать частично, так как за последние годы они изменились до неузнаваемости. Всего комнат в доме, не считая коридоров, передних, нежилых помещений — двадцать семь: внизу — семь, во втором этаже — четырнадцать, вверху — шесть.
До 1918 года всё это множество комнат было переполнено обстановкой александровского и екатерининского времени. Единственной внутренней отделкой за столетие была переклейка в трёх комнатах обоев, произведённая Н. Н. Андреевым.
В настоящее время весь дом очень загрязнён, кое-где в хаотическом беспорядке стоит мебель, кое-где не соответствует надписи углём и карандашом на стенах, всё сдвинуто, передвинуто, ансамбль погублен навсегда. Весь второй этаж заселён канцелярскими служащими треста. В закопчённом донельзя зале — примитивная сцена Куркинского театрального кружка, в гостиной — канцелярия. Пожалуй, наиболее уцелела гостиная с плафоном и росписью стен, сделанных при Ф. Д. Резанове в 30-х годах.
Нижняя часть стены лимонного тона с синими медальонами амуров на драконе и репьями в розетке. Над ними плат, по которому брошены живописные куски — труб, цитр, бубён, скрипок, мандолин, нот, лавровых венков, злаков, палитр, факелов, кузнечных инструментов, рыболовных принадлежностей, корзин с фруктами и цветов. Самый плафон — гирлянды цветов с плодами (сепия). Роспись прекрасной сохранности, сделана каким-то безымянным художником, обладавшим тонким декоративным чутьем.
В простенках огромные зеркала трюмо-жакоб. Тут же две тумбы, подставки красного дерева с бронзовыми энкалюрами, кресла, бюро, небольшая люстра, столы с бронзовой обработкой украшений. Все эти вещи первоклассной работы.
В угловой гостиной небольшой плафон недурной живописи. В соседней комнате чудные обои розами и огромный диван «самосон» красного дерева. В одной из комнат заднего фасада прельщает зеркало красного дерева с бронзой и с овальным синевато-голубым (фарфор) медальоном вверху. В бывшей столовой два зеркала с фамильными медальонами, подзеркальными полуциркальными комодиками превосходного тона красного дерева. Литографии, гравюры, портреты, когда-то украшавшие эти комнаты, перевезены в Вологодский музей старины.
Запущенный, разоренный дом вызывает грустное тяжёлое чувство.
С террасы заднего фасада открывается вид на внутренний двор, чрезвычайно интересный и оригинальный. В ста саженях от дома, через зелёный ровный луг протянулось длинное деревянное здание так называемого «государственного коннозаводства». Направо и налево от дома, в середине расстояния до «государственного коннозаводства», по бокам встали два больших дома одинаковой архитектуры, населённые рабочими треста и служащими коннозаводства. В пролёты между этими основными зданиями, ограничивающими внутренний двор, видны другие сооружения усадьбы — амбары, службы.
Такие ансамбли, как внутренний двор Куркина, конечно, создаются только подлинными художниками. Картина декоративной цельности, законченности архитектурного замысла, налицо. Впечатление торжественное, строгое, серьёзное, важное выносит всякий, видавший этот архитектурный пейзаж.
Широкие натуры, любящие размах, крупные массы, могучие отчетливые линии архитектуры, чувствуются в строителях Куркина. «Портрет вельможи», вывезенный из Куркина и по преданию изображающий Фёдора Дмитриевича Резанова, с энергичными тёмно-серыми глазами, в кирасе, показывает нам основателя Куркина.
Думается, что все постройки двора одновременны с постройкой главного дома, причём левый флигель-особняк дошёл до нашего времени без поновлений и переделок, а главный особняк и «государственное коннозаводство» неоднократно перестраивались и искажались. При беглом взгляде бросается «новизна» опушки его крыши, что может ввести в заблуждение о времени постройки. Но вглядевшись в него и, как бы вобрав в себя выисканные пропорции частей, гармоническое их соединение и распределение, залюбовавшись портиком на шести дорических колоннах, проездной аркой между ними и колоннадой в шестнадцать дорических колонн в крыльях, имеющих чисто декоративное значение, без конструктивной связи с телом постройки, нельзя не увидеть те же старые, излюбленные куркинские формы.
Здание воздвигнуто было, по-видимому, вслед за главным домом. Первоначальное его назначение было служить конюшней Резановых и затем Андреевых. Дед и отец последнего владельца Куркина увлекались лошадьми, имели конный завод. К началу XX века владельцам Куркина стало не по силам содержать огромную конюшню собственными средствами. Поэтому было образовано доходное племенное коннозаводство, обслуживавшее весь Вологодский уезд. Тогда же были произведены некоторые переделки, починки состарившегося здания, в результате которых и получился тот «налёт» новизны, который чувствуется сразу же, однако органически «живые» формы старины уцелели.
Сильнейшее впечатление производит левый каменный флигель-особняк, даже по окраске белое, (пилястры) с жёлтым (стены) Александровского времени. Большое, могучее и строгое по линиям здание стоит, сросшееся с землёй как бы корнями пилястров, не тронутое никакими реставрациями и переделками, отвратительные деревянные крыльца просто не замечаешь. Средник двухэтажный, обычный фронтон, опирающийся на восемь широких пилястров, четырнадцать окон между пилястрами, к среднему примыкают одноэтажные крылья с рустованными углами. Никаких украшений, никаких попыток декорации, малые средства, но большие результаты: здание так хорошо, красиво и внушительно. Точно такой же фасад выходит на дорогу, идущую от главных ворот с флагштоком. В старину дом населялся дворовыми Резановых-Андреевых.
В каменном дому напротив деревянное здание с точным повторением его архитектурных форм. Но как фальшив и неприятен этот дом, какие дряблые формы, какое несоответствие материала, как курьёзна кажется эта затея повторения.
По прекрасному замыслу замкнутого внутреннего двора тут, безусловно, в старину была постройка, может быть, другого архитектурного вида или такого же, но только не та, которая стоит теперь.
Кажется, материальные средства не позволили Резановым своевременно создать каменный этот дом, что так гармонировало бы с домом напротив, и был выстроен деревянный особняк, который в 1904 году при переделках под канцелярию коннозаводства получил неприятный привкус «курьёзной затеи». Закрывая глаза на эти досадные «пятна», нужно сказать, что общее зрительное впечатление, получаемое от внутреннего двора с его сплошь открытым пространством, не разбиваемым никакими насаждениями, замкнутом со всех сторон, положительно монументально и запоминается, кажется, навсегда.
Позади здания коннозаводства, параллельно ему, развернулось громадное деревянное здание скотного двора. Снова дорические портики, фронтоны, слуховые полукруглые окна, следы наличников, стройность отдельных частей и безукоризненные пропорции не вызывают сомнения в давности постройки. Искони эта постройка была скотным двором. Когда-то громадное стадо Резановых занимало её всю, но бедневшие из поколения в поколение потомки уменьшали стадо, использовали только некоторые здания, поддерживая их, неиспользованные оставались в небрежении, разрушались. Временами владельцы делали попытки развернуть скотоводческое хозяйство, кое-что чинили в этих частях — и таким образом скотный двор с множеством внешних переделок, починок дожил до нашего времени, вместив в себя стадо и конюшню треста. Центральная часть с фронтоном выдаётся за треть общей высоты здания, четыре колонны поддерживают фронтон, по обе стороны его по два маленьких фронтона, поддерживаемые парами колонн, в тимпанах полукруглые окна. В таком павильонном и тонком расчёте распределены друг от друга портики боковых частей, что, право же, не оторвешь глаз от этой громадной, практической хозяйственной постройки, общий силуэт которой изящен, красив и отчётлив смело и тонко проведёнными линиями.
Такого чувства меры, находчивости, смелости, такого всепроникающего требовательного чувства красоты живших прежде, мы уже не знаем. Жилой дом, конюшня, амбар, скотный двор, забор одинаково были ценны в смысле художественной обработки, в смысле приложения художественного умения для тогдашних мастеров и требовательных заказчиков, и с каким-то неуловимым чувством вкуса они умели совмещать практические задания в хозяйственных постройках с требованием красоты, умели подчеркнуть какой-нибудь одной деталью специальное назначение здания, выражал архитектурные идеи посредством одних и тех же общих форм в жилых и нежилых постройках. В конюшне и скотном дворе Куркина так ярко проявились указанные черты: классические постройки с явно узнаваемым назначением их. Пройдя несколько десятков саженей от скотного двора по направлению к церкви, на зелёной лужайке, встречаешь развалины деревянного особняка, весьма вместительного и оригинального. Лёгкий фронтон несут широко отставленные две дорические колонны, почти примыкающие к угловым пилястрам с неизменным слуховым окном с тимпаном, с боков отошли два крыла на три четверти высоты сохранившегося средняка.
Соединение колонн и пилястр, впервые встретившиеся в Куркине, дало новые прелюбопытные комбинации. Дом был выстроен первым владельцем Куркина для крепостных, или, может быть, в нём жил притч, так как Куркинская церковь была «на руге».
Богатая архитектурой гражданского типа усадьба обладает классической привлекательной церковью, не уступающей по формам главному дому и превосходящей его декоративной обработкой. Налево от главных ворот среди тополей начинается некрасивая современная церковная ограда, прерывающаяся прекрасными воротами в духе александровской эпохи. В них, так же, как и во въездных воротах, три пролёта: центральный большой и два меньших с боков. Средний пролет обрамлён четырьмя ионическими колоннами, поддерживающими обычные двухскатные фронтоны с глубоким тимпаном, арка покрыта большим куполом. В верхней части, почти в уровень с капителями, следы нескольких медальонов с лепными украшениями. По остаткам на одном медальоне следов синей краски можно судить о первоначальном их виде, они были синими по фону с белой лепкой. Этот мотив повторен в медальонах внутри церкви. В целости сохранился один медальон с задней стороны с лепкой в виде крестообразно развернутого листа аканфа. Ворота разрушаются, боковые части отваливаются кусками и отходят от центральной части. В проезде и проходах массивные решётки красивого рисунка.
За стройными стильными воротами в десяти саженях массы церкви с колокольней. 
В глубине зелёной дороги, идущей от ворот, обставленной деревьями, сразу замечаешь портик церкви и чувство красоты поддерживается вслед за зрительным впечатлением.
Восемь ступеней от серого дикого камня ведут к весёлому простому порталу о четырёх ионических колоннах, несущих фронтон. На основной рустованный четырехгранник положен меньший четырехгранник, затем через небольшие ступенчатые переходы с дорическими колоннами с колоколами, видимые в небольшие аркообразные пролёты. Верхняя часть звона заканчивается как бы «повалом» древнерусского деревянного храма, служащим основанием для подкупольной круглой части с полукруглыми слуховыми окнами. Венчает колокольню небольшой купол, напоминающий опрокинутую водосвятную чашу или купель, из подставки которых вырастает острый шпиль с крестом, очень распространённый на севере, встречающийся на постройках в стиле барокко, классики и даже модерна. Эта деталь колокольни - своеобразный шпиль указывает на чисто местное происхождение постройки, даже неприятная свинцовая окраска налицо. Боковые фасады колокольни (север, юг) - повторение переднего портика, лишь отсутствуют порталы. Силуэт колокольни был бы очень недурён, ежели бы некоторая приплюснутость, некоторая не гармоничность отдельных частей не бросались в глаза, колокольня опредёленно мала в сравнении с остальными массами церкви, но в частностях (деталях) сделана она рукой нежной и тонкой. В связи с колокольней находится одноэтажная зимняя (тёплая) церковь. Северная и южная стороны этого четырёхгранника обработаны лёгкими фронтонами на четырёх ионических колоннах, приподнявшихся на невысоком цоколе. По всему фасаду пять окон, три между колоннами, два по обе стороны от колонн. Над боковыми окнами во впадинах стрельчатой формы скромная лепка, почти геометрические листы аканфа, вырастающие из сухих по формам горшков, почти такой же сплошной лепной пояс над окнами, боковые части четырёхгранника в русте. К этой части примыкает огромная круглая ротонда летнего храма, поднимающаяся на высоту трёх этажей, увенчанная громадным куполом, на котором барабан с фальшивыми окнами, переходящий в небольшую зелёную главу. С северной и южной сторон встали двенадцать тонких ионических колонн, опершихся на круглую в пять ступеней каменную лестницу, абаки колонн несут гладкий архитрав, над которыми два кружала (карниза), над кружалами в полукруглых впадинах разорванный пояс украшений - лепные листья аканфа в середине, обрамлённые полосками выступов, напоминающих перепонки крыльев. На высоте ротонды врезаны шестнадцать квадратных окон, льющих обильный свет во внутреннее помещение. Дальше новое кружало - ребристый переход к куполу. В нижней части ротонды с севера и юга между колоннами входы в церковь. Чуть выше входов и ниже капителей лёгкая лепка схематического рисунка листьев. К ротонде на высоте тёплой церкви присоединяется четырёхгранная абсида, имеющая с восточной стороны точно такую же обработку четырьмя ионическими колоннами, как западный портал. По всему цоколю церкви расположены узкие четырёхотвесные отдушины, напоминающие как бы его дыхательные органы. Церковь хорошей сохранности, но кое-где отваливающаяся штукатурка с колонн, стен, узоров, красный кирпич на белом фоне выступающий как кровь, значительно нарушают красивое зрелище. По изобразительности форм, по их своеобразию, по интересному замыслу соединения частей, по скромным орнаментальным пятнам, раскиданным с мудрой расчетливостью и скупостью, не пестрящим стен, по тонкой проработке колон, кружал, карнизов, фронтонов, певучих круглых линии ротонды - куркинская церковь создана одарённым художником. И то общее, что чувствуется во всех куркинских сооружениях, индивидуальное, отпечаток личности, как будто указывает на одного художника-строителя. Что-то лирически нежное, скромное, застенчивое, стыдливое душевно-аристократическое видится в архитектурных формах куркинских построек, характеризует безымянного мастера, всего вероятнее, одного из тех «собственных» крепостных-зодчих, какими богата помещичья Россия, скупо отдававшая для свободного творчества несколько имен, ставших украшением художественной культуры страны. Видимо, богато одарённая от природы художественная натура, крепостной художник-самоучка с упоением творил в Куркине, осуществлял свои творческие замыслы, обнаруживал превосходную фантазию, гибкость воображения, но нет-нет, да и появлялась доморощенность», «недоделанность» таланта.
Куркинская церковь могла быть идеальной в руках художника-зодчего, но в руках самоучки блестящее и вдохновенное должны были перемежаться с посредственным и ограниченным, что мы и видим в силуэтно невыдержанной колокольне, фальшивых окнах барабана, в грубых «ноздрях» цоколя, в скучном схематизме лепки.
Внутренность церкви ещё больше свидетельствует о «самодельщине», ещё ярче обнаруживается пёстрая смесь провинциализма и артистизма, где рядом уживаются шедевры обработки с более чем скромными деталями. В тёплой церкви почти не на чём остановиться, за исключением трёх старых хрустальных люстр XVIII столетия, кое-что из старой утвари соседствует с новейшими фабричными поделками. Потолки покрыты аляповатой живописью лет 25 назад, вместо прежней живописи, начавшей осыпаться.
В холодной ротондообразной церкви зритель должен пережить минуты редкого наслаждения, вызываемого художественным её убранством. Над головою на значительной высоте купол, расписанный репьями в шашках (сепия). Внутренние стены выступами, связанными своими основаниями, напоминающими внутренние колонны, поддерживающие купол. Эта необычная форма стен очень нарядна и оригинальна: стены как бы удлиняются, линии их мягки и неопределённы. На высоте двух сажен от полу идёт пояс из синих медальонов разных геометрических форм, украшенных гирляндами цветов, листьев, бусинок, лилий с цветами и плодами. Над западным входом (из тёплой церкви) дивные полукруглые хоры, - их поддерживает четыре мощные валюты с громадными гирьками (каплями) на концах. Хоры убраны лепкой - жгут из цветов. Окраска фона внутри светло-сиреневая. В окнах прелестные старые копьеобразные решетки. Любопытная подробность: в окнах подъёмные рамы, применявшиеся в старину. Иконостас небольшой вроде невысокой преграды в древнерусском храме, весь залитый золотом, о четырёх тонких коринфских колоннах.
Много солнечного света льется из 16 верхних окон, свет мягко ложится на матовое золочение иконостаса, на лепку чудесных хоров, на расписной купол, на медальоны, создавая иллюзию лепных украшений, на колючие копья решёток в окнах, на светло-сиреневый фон зубчатых стен, углубляя их, как бы входя в них. Так, скромными и незатейливыми средствами, подлинный мастер-художник достигает удивительных результатов. В церкви дивный резонанс. В знойный июньский день я подошёл к окну с улицы, поднял раму и заслушался ... В пустой церкви где-то пела пчела. Как будто отдалённые волны органа, стройного хора из множества голосов доносились до меня, то приближались, то удалялись — в зависимости oт полёта пчелы. С хоров сказанное слово звучало чистым мелодичным звуком.
Только радостное, веселое, «светское» настроение может возникать в такой уютной сельской церкви, похожей больше на масонскую ложу, в этой почти домашней, молельне помещиков Куркина.
Покидая зелёную полянку с церковью хочется ещё и ещё раз оглянуться на неё, вобрать в себя изысканно певучий силуэт, запомнить навсегда образ прошлого искусства, и чары красоты, кажется, владеют, как именно, в глуши, вдали от городов, от шума и плеска людских волн. Куркинский обширный парк полон самых неожиданно красивых уголков. Особенно прекрасное место у прудов: высокая насыпанная площадка, по сторонам которой растут две грандиозные липы, внизу - ясный большой пруд, еще ниже за ним другой, березовые аллеи спускаются с площадки до ручья Дери-нога, через ручей перекинут деревянный мостик (бывшая плотина), за ручьём поднимаются пики сосен и стена елей.
Когда-то Резановы-Андреевы весной посредством плотины поднимали воду в ручье на несколько сажен, наполняли пруды и заливали всю нижнюю часть парка, становившуюся прелестной по живописности. В прудах водилось много рыбы, привозимой в живорубных бочках из Кубенского озера за двадцать-тридцать верст.
Парк год от году запускается, зарастают аллеи, рушатся в ветреные дни и ночи осени огромные деревья, скрипят надломленные ветки, повсюду тление, мусор... На северной окраине парка у примитивной оранжереи маленький плодовый сад — яблони, кусты ягод, грядки клубники и земляники... Невольно вспоминаешь, что когда-то тут вот в такой же знойный день, может быть,

Образы прошлого и настоящего перемежаются: безвозвратно сгинуло тягчайшее рабовладение, но не должно уйти искусство старого быта, оно должно быть сохранено для будущих, надо думать, культурных счастливых поколений. 

* * * 

В Куркине сейчас тишина, почти не видно и не слышно жизни внешней, показной... Трудовой народ треста живёт за парком, в разнообразных службах, флигелях, наслоившихся у старого скотного двора. Полевая работа так трудна, так изматывает человека, что у него нет ни времени, ни желания отходить от своего утлого обиталища. Парк всегда почти безлюден, пуст. Когда-то он был свидетелем другой жизни: народных гуляний, шумных и колоритных своими подробностями, веселых прогулок наезжавших в Куркино гостей, родственников, молодёжи...
В случайно найденном на улице г. Вологды обрывке старой рукописи описывается один из таких праздников, устраивавшихся ежегодно в Троицын день. Куркино преображалось до неузнаваемости — из замкнутой барской вотчины, мимо которой, косясь, ходили крепостные в обычное время, оно становилось открытым, доступным всем. Открывались ворота усадьбы, садовые калитки — народ входил толпами и, веселясь сам, потешал владельцев. «Мальчишки толпами валят в заповедное место — пишет неизвестный автор — не страшась уже розги садовника, выгоняющей во всякое другое время. Сторожа стоят у каждой клумбы, у каждого цветника и громким голосом объявляют господское приказание не рвать цветов, не топтать бордюров, по траве не ходить и т.д. Целые семьи поселян от деда до внука располагаются в рощах и едят принесённую с собой пищу... Женщины, подкрепивши свои силы, затягивают самым варварским дискантом преглупые песни и... вереницей тянутся по дорожкам английского сада. На китайской беседке раздаётся гром оркестра, и толпа валит слушать неслыханные звуки. Беседка трещит под бременем служащих и, наконец, ступеньки проваливаются, увлекая за собой мужчин и женщин».
Автор, видимо, был близок к роду Резановых и происходил из «благородного сословия», описывал несколько шаржируя своих «пейзан», открывая у них непременно «преглупые песни», «варварские дисканты» и в то же время утверждая естественное, само собой понятное употребление садовниками розг для крестьянских детей «во всякое другое время», но всё же из его описания, довоображая, видишь оживленный нарядный куркинский парк. Упоминающийся прежде Алексей Резанов составил более подробное описание того праздника «с законными» барскими причудами над крепостными и нарочитым «юмористическим» изображением «народного праздника»: «С самого утра из всех окрестностей села кругом верст на 20-ть сходились поселяне и поселянки, разряженые, что называется в пух, — пишет Резанов, — мы всегда любовались с китайской беседки нашего сада на пестреющие с разных сторон группы крестьян с их семействами. Все тропинки полей кипели народом, стекающимся со всех сторон, и походили на ленты всевозможных цветов, колебаемые ветерком, а солнце озаряло их, отражало в них свои лучи как в радуге. Подобно ручейкам со снеговых гор от весеннего солнца толпа народа с шумом валила в наш двор из всех его ворот, и он захлебывался разноцветными волнами гуляющих. Посреди этой толпы несколько человек гигантского роста в самых странных костюмах, возвышаясь среди этого людского моря, расхаживали с палицами Голиафа и пугали мальчишек, бегая за ними и сдергивая с них огромными шестами шапки, оставляя по следам своим писк и визг поселянок, которые опрометью бежали от них, подымая подол своего шёлкового платья, совмещающего в своем колорите все цвета на свете. Качели со скрипом поднимали людей и резкая песнь, вторя свисту и скрипу качелей, раздавалась в воздухе, сопровождаемая игрой на кларнете и хлопками... Мужички, подгулявшие в меру, в синем кафтане, в красной рубахе, с пуховой шляпой набекрень, ходя под качелями, щелкали орехи, вытаскивая их из своих полосатых штанов, и махали белыми платками, приплясывая под лад песенников и музыкантов. Там, подобно змее, тянется длинный ряд сельских красавиц, нарумяненных и набелённых подобно деревянным куклам, то, свертываясь в кольцо, останавливается и посреди него является какой-нибудь молодец с заткнутыми за пояс полами своего кафтана и, ударяя по своей трёхструнной балалайке, пускается вприсядку, размахивая шляпой, вздрагивая и ломаясь подобно гальванической лягушке, то, — разрываясь на части, образовывал несколько кругов и среди них начинается пляска... Даже сам владыка дерзал иногда пуститься в камаринскую, потряхивая своей сединой и запутываясь в подряснике, косил траву своей седой бородой. Вершины палаток белели подобно стаду лебедей на озере, и кипящий самовар со сбитнем пускал клубы пара, приманивая к себе промочить горлышко, на одной из них подобно шару на палатке главнокомандующего в военном лагере возвышалась зелёная ёлочка, сзывая удальцов подкрепить свои силы животворной влагой пенного вина и рябиновой настойки, или травником. В другой стороне, рассыпаясь, бегали в горелки. Но вот толпа мальчишек кидается к балкону дома, на котором появились корзины с пряниками, они толпятся, снявши шапки и разинув рты, дожидаются, когда хозяева дома и их гости начнут бросать вниз угощение и ведут драку из-за пряников до тех пор, пока ушат воды, вылитый с балкона, не заставляет всех расступиться с криком, плачем и хохотом. Такая забава повторяется не один раз, и мальчишки расходятся с подбитыми глазами, растерявши свои шапки, а то, порядочно изорвавши платье, но очень довольные несколькими пряниками, которые им удалось поймать на мокром песке или в траве... Но вот запад вспыхивает пурпуром заката, волны народа рассыпаются радужными снопами в разные стороны, и звуки песен исчезают в отдалении, вторя песне рожка, сзывающего стадо с пастбища на покой.»
Пряный, грубый быт, в котором для потехи выливали с господского балкона на головы детишек ушат холодной воды, пили замертво, седовласый архиерей публично отплясывал трепака, дымился сбитень и бегали в толпе с шестами нелепые «дядюшки», отображается в описании Алексея Резанова как только что отпечатанная, ещё пахнущая краской, лубочная картина. Этот «бытовой лубок», совмещающий в своём колорите «все цвета на свете» иллюстрирует с наглядной убедительностью умершую навсегда эпоху и обстановку праздничной народной усадьбы, в которой среди прекрасных классических декораций — архитектуры Куркина — свободно уживались и невероятная дичь и темнота.
Нужно сказать, что такой архитектурно импозантный, великолепно задуманный и осуществлённый двор, залитый разноцветной, пёстрой толпой, должен был производить неизгладимое впечатление по краскам. Да и всё это «народное гуляние», конечно, полно своеобразной прелести живописности и редкого своеобразия.
Классическая внешность, видимость вполне уживалась в наших бытовых условиях с восточными азиатскими контрастами, вполне ими определялись. Не меньшими контрастами была богата ежедневная внутренняя, комнатная жизнь усадебного Куркина. В художественно обработанных покоях с плафонами, с штофными обоями, с хрустальными люстрами, с мраморными статуэтками, с зеркальными горками с фарфором русских заводов — Гарднера, Миклашевского, Посконина, Софронова, Попова, иностранных — Мейсона, Сакса (парадный столовый сервиз с розами) и даже Севра, с гравюрами, картинами, чудесной мебелью красного дерева и карельской березы, гнездились непреодолимая дикость бытового уклада. Холерный 1831 год Резановы жили безвыездно в Куркине в ужасе и страхе за свою жизнь. Вот как рассказывает Алексей Резанов об этом знаменательном годе, вспоминая своё детство.
«Все углы в комнатах нашего дома заставлены были плошками с дегтем и напрысканы были чесноковской настойкой. Руки наши беспрерывно купались в уксусе... Смрад был ужасный... В сенях поставлены были жаровни, на которых днем и ночью трещал можжевельник в предостережение того, чтобы люди, приходящие со двора, не принесли в своих карманах холеры в дом. Детям убавили число классных часов из опасения, чтобы умственные занятия не ослабили душевных сил и не ввергли бы их в пучину заразы».
Праздная жизнь, обеспеченная настолько всем необходимым при даровом крестьянском труде, что за сто лет до самой революции дед, отец и даже последний владелец усадьбы не имели надобности покупать постельное и столовое белье, пользуясь домотканым тонким полотном, заготовленным в первой трети XIX столетия, вызывала жанровые сцены внутреннего распорядка в доме.
«В кабинете при свете двух сальных свечей раздавался треск косточек на счётах или совершались дела по хозяйственному департаменту, — вспоминает Алексей Резанов. — Мы, маленькие дети, разгуливая по девичьим и лакейским от скуки поджигали на прялках дворовых женщин и девок лён или насаживали гусаров в нос спящих лакеев и слушали разные нравственно-сатирические рассказы и любовались их игрой в три листика с подходом. Что же было другого делать? После ужина водилось обыкновение сидеть несколько времени за столом молча в присутствии не одного десятка лакеев, которые с заспанными лицами выползали из разных мест: один, чтоб взять со стола вино, другой чтоб прибрать остаток пива, третий — взять сахарницу, четвертый — погасить лампу на стене, пятый — собрать со стола приборы, шестой, седьмой, пятнадцатый для того, чтоб отодвинуть от стола стулья, шестнадцатый стоял со щёткой, чтоб подмести пол, семнадцатый — чтоб покурить порошками, и если прибавить человека, ожидающего со свечёй, чтоб проводить нас, и повара с поварёнкой, выглядывающих в щелку двери, сердит ли барин или нет, а из других дверей хлебодарку, ожидающую каравай хлеба ситнего и белого, лежащих для запаса на столе, и несколько передневалых пирогов, то, наверное, можно было насчитать человек двадцать пять мужского и женского пола, толпящихся вокруг трёх или четырёх господ, сидящих за столом. Все эти люди при скрипе стула бросались к столу и производили неимоверный шум».
В рабской обстановке помещичьего быта куркинские обитатели чувствовали себя с детских лет, сживаясь с ней, считали вполне «разумной действительностью» окружающее холопство, проникающие во все поры тогдашней жизни.
Если помещик Куркина в своей домашней повседневной жизни на каждом шагу пользовался услугами многочисленной дворни, стремившейся по движению глаз угадать желание барина, привык к этому до пресыщения, то с тем большим «новым» чувством он принимал пресмыкательство со стороны случайных персонажей, изредка появлявшихся в его доме по праздникам, забавлялся им, извлекая из него удовольствие для себя, сознавая свою силу и могущество над услужающим общественным укладом. Особенно сочный лубок составил Алексей Резанов в описании пасхальных приёмов в Куркине.
«На другой или на третий день праздника все соседние попы со всем причтом и с женами их являлись к нам славить и христосоваться. Не говоря уже о попах с дьяконами, которые наполовину были пьяные, особенного внимания заслуживают семинаристы, которые являлись с поздравительными речами и, вставши перед образом, в своих до невозможности длинных сюртюках, с величайшими чубами, намазанными салом на голове, в валяных сапогах, декламировали самым уродливым образом свои речи. Начало одной из них я запомнил. Она начиналась обращением к моему батюшке следующими словами: « О, великая персона, воссияло солнце!» — больше не помню. Часто случалось, что некоторые из них, декламируя на память, вдруг останавливались и, вытаскивая из кармана засаленные тетради, рылись в них несколько времени, чтобы припомнить забытое место, которое они с великим трудом отыскивали. После всей этой процессии, которая обыкновенно продолжалась не менее часа, мы давали денег и кормили их за большим столом в лакейской или на кухне».
Из тех же воспоминаний возникают типичные образы гувернёров, учителей, дядек, капельмейстеров, один другого колоритнее и красочнее. «Вот француз-учитель с огромным красным носом, с чёрными барашками на голове... приманивал нас к себе сначала бисквитами, а потом действовал арестом, ставкой на колени или в угол... Не прошло трёх месяцев, как мы уже таскали его за нос... Шалостям нашим не было границ, притащивши в комнаты вожжи, мы опутывали ими стул и возили на стуле поочередно, то мы его, то он нас... Родители наши были вполне уверены, что учитель-француз не может быть дурак».
Невольно вспоминается первая глава пушкинской «Капитанской дочки», — где говорится, что для молодого Гринёва нанят был француз мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Француз из Куркина был нанят при таких обстоятельствах: жених сестры Алексея Резанова отправился в Москву закупать наряды и подарки невесте, «по пути» ему заказали вместе с галантереей приобрести и француза учителя.
Когда, наконец, француза прогнали, появился некий А.А. Сироватко — «пузатое существо, с отекшим от пьянства лицом и руками». Этот пьяница-учитель стоил мосье. Прогнали и его. Он отбыл из дому «положенный замертво на извозчичьи дроги».
Дядька Кузьма «иногда в лакейской дерзал рассуждать о политике, основывая богатство государства на числе его жителей» Очень часто Кузьма, усевшись на домовой галерее перед садом, положив под себя чулок и спицы, положивши нога на ногу и надевши на нос медные очки, читал какую-нибудь книгу, и за такого рода занятия слыл мудрецом».
Тоже в некотором роде воспитатель детей — дядька Кузьма знал названия государств и столиц их из географии, из истории читал о подвигах Ромула и Нумы Помпилия, в русском языке умел отличать глагол от наречия. С каким запасом знаний вступали в жизнь будущие «знатные господа» и как были воспитаны наглядно можно судить по мосье Бодену и Кузьме.
Помещики Куркина, по всей вероятности, в конце концов мало отличались от своих дворовых: невежественная обстановка скрашивалась лишь модным убранством дома, с которым внутренне помещики Куркина были связаны самым отдалённым образом. По крайне мере Алексей Резанов приводит комические факты суеверной косности, владевшей его родственниками, уже во второй половине XIX столетия. Помещики Куркина верили, что нельзя три дня вколачивать гвозди в новом доме, громко стучать, огонь для освещения нового дома надо было добывать непременно «деревянный» (посредством трения дерева о дерево), хлеб, сено, квашня и петух должны предшествовать вступающим в дом, боялись перебегающего дорогу зайца, встретившегося попа и т.д.
Праздная жизнь, сосредоточенная почти исключительно на чревоугодии, убивала всякую энергию, способствовала развитию лени, неподвижности, самодурства «от нечего делать».
Что стоит описание у Алексея Резанова зимней переездки помещиков Куркина из усадьбы в г. Вологду на расстоянии 25 вёрст. За много недель до назначенного срока обсуждались все малейшие подробности путешествия, всё взвешивалось и обдумывалось, назначались повозки лошади, производилось укладывание необходимых вещей — вырабатывался точнейший регламент — и всё это с самым серьёзным, озабоченным видом. «Наконец наступает давно ожидаемый день. Отправляется вперёд взвод дворовых людей с лопатами разгребать снег в отводах и отгонять как можно дальше от дороги зайцев, чтобы какой-нибудь косой, перебежавший дорогу, не накликал грехом несчастья. Штаны на штаны, фуфайки на фуфайки, шерстяные колпаки на голову, потом шапка с повязанными наушниками. Ещё чем свет весь двор покрывается подводами с сундуками, ящиками, перинами, и пр. пр. народ спешит укладывать свое имущество, не желая ничего оставить, как будто перед наступлением французов.
Барские возки подтаскиваются к крыльцу, нагреваются сейчас только вынутыми из печки горячими хлебами, или наполняются, подобно бочкам с селёдками, вонючими мужиками, которые своим двухконечным дыханием нагревают и заражают воздух. Дворецкий то едет вперёд и кричит во всех деревнях, чтоб отворяли отводы, то объезжает все экипажи до последнего фургона с девками, собачонками и кошками и осматривает, не случилось ли какое несчастье. Всего смешнее было смотреть на рыдван капельмейстера, запряжённый самыми скверными клячами, на козлах которого должность кучера исправлял какой-нибудь псарь или сапожник. Это был настоящий Ноев ковчег. Начиная с самого капельмейстера, весьма похожего на медведя, укутанного поперек и крестообразно несколькими пуховыми платками и его дражайшей половины, окруженной несколькими собачонками, зашитыми в войлок, и кошкой, которая, будучи запихана в мешок, высовывала свою усатую морду и мяукала самым несносным образом, до передовой пегой лошади, которая всё ворочалась назад»...
Приехав из деревенского в городское Куркино, все поздравляли друг друга с благополучным путешествием, сделанным «как будто вокруг света» — заключает Алексей Резанов в своей семейной хронике.
Патриархальный крепостной уклад в мелкопоместной куркинской усадьбе восстаёт перед нами со многими его уродливостями и комическими сторонами. Только подумать, что из классического, ясного по архитектурным формам, великолепно убранного внутри всеми современными, высоко художественными предметами обстановки, украшенного английским парком с гротами, с искусственными плотинами, газонами, китайскими беседками, двигался такой варварски снаряжённый обоз с помещиками и дворовыми, тревожно наблюдавшими из кибиток, как бы не перебежал дорогу заяц, невольно ощущаешь дряную струю быта, невообразимую смесь культуры с вековыми предрассудками, сплав Востока и Запада, выраженный в самых неожиданных формах. Эти черты типичны для всей помещичьей средней и мелкопоместной усадьбы, типичны они и для всех вологодских усадеб — Никольского, Покровского, Погорелова, Осанова, Остахова и др.
Род Резановых—Андреевых за полуторастолетнюю давность ничем не выдавался из общего уровня, представители его тихо и скромно сменяли один другого, ни одной яркой личности за исключением, по-видимому, строителя усадьбы прадеда Федора Дмитриевича Резанова. В этом немалая типичность: такова судьба большинства дворянских родов, только в своей массе создавших особый пласт культуры.
В меру сил помещикам Куркина свойственны были и духовные запросы, которые можно проследить по составу куркинской библиотеки, вывезенной из усадьбы в 1918 году.
Библиотека небольшая — в 3000 томов. Начальное ядро библиотеки —XVIII столетие. Довольно ярко представлены литературные течения, восходящие к концу XVIII века — мистицизм (Юнг, Штиллинг) и сентиментализм. Но главное ядро библиотеки — литература XIX века. Пушкинский период, пушкинская плеяда представлены первыми изданиями, почти с исчерпывающей полнотой, читаны, носят на своих страницах отметки «ногтей», «записей», дум.
В 50-70 годах библиотека пополняется специальной сельскохозяйственной литературой — по земледелию, скотоводству, пчеловодству, винокурению. Это время хозяйственного развития Куркина при Дмитрии Федоровиче Резанове. Одновременно в библиотеку поступают заграничные издания Герцена «Колокол» (1857, 1858, 1860 гг.), «Голоса России» (1858-1859 гг.) «Полярная звезда» за 1856, 1858, 1859, 1861 гг., сочинения Огарева, Некрасова, собрание стихотворений декабристов (Лейпциг 1862 г.) и т.д. Кроме названных книг куркинская библиотека содержит множество путеводителей по Западной Европе, карт, планов европейских столиц, каталогов музеев, ценных художественных альбомов и т.д.
Преобладание в библиотеке книг по художественной литературе свидетельствуют об определенной склонности Резановых — Андреевых к искусству, к красоте. Это они унаследовали от прадеда.
Из поколения в поколение передавалась привязанность к искусству, которая особенно ярко сказалась в факте сохранения внутреннего и внешнего ансамбля усадьбы до конца пребывания в ней потомственных владельцев. Они неспособны были создать ничего нового и прекрасного, прадед как бы исчерпал возможности всего рода, но они поняли свои охранительные задачи и выполнили их.
Старый быт навсегда пережит. В наше время Куркино потеряло прежний его замкнутый характер, в нем теплится другая жизнь, и пусть, — но памятники архитектуры должны остаться неприкосновенными, ибо они представляют самовладеющую художественную ценность, единственным владельцем их является русское искусство!