Д. Шеваров. Негасимая свеча Брянчаниновых

// Труд. – 2007. – 18.10

Представительница древнего русского рода по нескольку раз в год приезжает из Австралии в маленькое вологодское село, чтобы помогать в восстановлении усадьбы своих предков

Это маленькое село под Вологдой только появляется на паломнических и туристических картах, но несомненно, что вскоре сюда будут стремиться приехать люди со всего света (кстати, минувшим летом здесь уже во второй раз побывал Патриарх Алексий II).

Покровское – родина святителя Игнатия Брянчанинова, выдающегося духовного писателя, к голосу которого прислушивались Н.В. Гоголь и Ф.М. Достоевский. Его книги и сегодня увлекательнейшая, горячая, живая словесность. Став архимандритом в 27 лет, он возрождал монастыри и своим примером утверждал там подлинно монашескую жизнь. Умелый администратор и тонкий дипломат, он не случайно был назначен управлять огромной Кавказской епархией в условиях жестокой войны на Кавказе. В1988 году Русская Православная Церковь причислила святителя Игнатия клику святых. О том, что святитель Игнатий появился на свет именно в селе Покровском, известно было, конечно, и раньше. Но только недавно (к 200-летию со дня рождения выдающегося земляка, которое отмечается в этом году) вологжане по-настоящему вспомнили о Покровском: провели сюда дорогу, реставрировали усадьбу Брянчаниновых, восстановили усадебный храм, где когда-то будущего святого крестили с именем Димитрий.

«Сельпо» Татьяны Ватсон

Во всех трудах по возрождению Покровского так или иначе участвовала праправнучатая племянница святителя Татьяна Александровна Ватсон. Она роилась в довоенной Чехословакии, полвека живет в Австралии, но истинной своей родиной считает Покровское. По нескольку раз в год Татьяна Александровна приезжает сюда, и для всех она здесь свой, близкий человек. Мы беседовали, сидя на теплых ступеньках старого деревянного дома, стоящего у самой дороги и первым встречающего всякого путника. Дом из-за больших окон с широкими ставнями очень похож на сельпо. Я вслух заметил об этом, Татьяна Александровна улыбнулась: 

–...А многие до сих пор думают, что это магазин. До революции здесь жил священник, но в 30-х годах дом забрал колхоз, была почта, потом магазин, и стучатся до сих пор. На днях один человек пришел: «У вас есть водочка?» А я не поняла и подумала, что он водички просит. У нас тут колодец закрыт на ключ, и я говорю: «Идите вот в тот дом, женщина даст вам ключи, и напьетесь от души». Он тоже я не понял, пошел в тот дом и говорит там: «Мне какая-то бабка сказала, что вы можете дать водочку...» – «Какая бабка?» – «Да с акцентом...»

Вчера пью чай, влетает мужчина: «У вас тут сельпо?» Я говорю: «Это частный дом, вы посмотрите, я даже объявление повесила: «Это не магазин!» Но люблю мой «магазин»...

Правда, зимой здесь невозможно. Я, когда нынче зимой приезжала, вошла в избу, а тут все замерзло. Даже уксус в бутылке. Печка есть, но старенькая, плохонькая – ей, наверное, сто лет.

«Мы думали, что никогда не вернемся...»

– Всем, кто впервые узнает о судьбе святителя Игнатия, кажется загадкой, как и почему дворянин из состоятельной семьи, аристократ, приближенный к императору, блестящий молодой человек, необычайно одаренный в науках и литературе, вдруг уходит в монахи?..

– А его с детства тянуло к монашеству. Когда отец вез Дмитрия учиться в Петербург, то спросил сына: «Кем ты хочешь быть?» И пятнадцатилетний мальчик ответил: «Монахом». Я думаю, он учился в Военном инженерном училище лишь по послушанию родителям. Мыслями он и тогда был далек от светской карьеры. Когда окончил училище, то тут же захотел уйти в монастырь. Но начальство отказало ему в отставке, вмешался даже Николай I. Родители тоже были против. Отец его, Александр Семенович, отличался страшной строгостью. Но иначе, пожалуй, ему трудно было бы справиться с детьми (а их у Брянчаниновых родилось шестнадцать!). Дмитрий – первенец. Но благодаря суровости, аскетичности воспитания он смог потом вынести монашескую жизнь. А если бы его избаловали, то какой бы из него монах получился?

– При каких обстоятельствах Брянчаниновы покинули Россию?

– Когда беженцы из России только прибыли в Чехию и организовались русские гимназии, преподаватели попросили детей написать о своих злоключениях, о том, как они бежали, что пережили. И мама моя тоже написала такое сочинение. В1925 году профессор Зеньковский и князь Долгоруков издали даже книжку с этими сочинениями (в 2001 году книга «Дети эмиграции» была переиздана в России. – Д.Ш.).

Так вот, мама рассказывала, что в 1917 году вся семья осталась в Покровском на зиму, поскольку никто не знал толком, что происходит в Петрограде. Потом моя бабушка с детьми отправилась в Москву, а дедушка один здесь остался. Однажды к нему пришли крестьяне с большим чемоданом и сказали: «Владимир Николаевич! Завтра придут большевики, мы вас защищать не можем. Вот вам еда, мы вас посадим на поезд, поезжайте в Москву...» Дедушку посадили в Вологде на московский поезд, и он успел уехать. Так крестьяне его спасли...

– Как все это не похоже на то, что происходило тогда в других поместьях. Ведь даже блоковское Шахматово разгромили и сожгли...

– Знаете, в Покровском отношения были совсем другие! Крестьяне очень любили дедушку и дом не трогали, что и позволило потом устроить здесь санаторий. Дедушка с благодарностью – и по именам! – вспоминал крестьян. Увы, я не запомнила подробностей его рассказов, ведь когда я жила у дедушки с бабушкой, мне было двенадцать-тринадцать лет, а в таком возрасте мы еще не понимаем ценности воспоминаний.

Мы думали, что никогда не вернемся. Россия была той частью жизни, вернуть которую было нельзя. Из-за этого я даже не спросила деда и бабушку, а что было в этой комнате или в этой, и план усадьбы не попросила нарисовать. К счастью, фотографий много сохранилось.

«Докажите, что ваш дедушка русский...»

– Чем для вас было Покровское до 1994 года, когда вы впервые приехали в Россию?

– У меня всегда была любовь к этому месту. Я хотя и не надеялась увидеть Покровское, но хорошо его представляла по рассказам взрослых. Я только и слышала с детства: «Покровское, Покровское...» И когда я сюда приехала, то сердце сжалось... Я вспомнила, с какой нежностью рассказывали о Покровском дедушка и бабушка. После войны, с 1945-го по 1949-й, я жила у них в Праге. Старики много занимались со мной. Бабушка – русской литературой, а дедушка – больше моим духовным воспитанием. У нас это было гораздо легче, религию не запрещали, так что дедушка читал мне жития святых и рассказывал о мучениях верующих в России.

– А в Праге и после войны были открыты храмы?

– То, что уцелело, было открыто. Во время войны больше всего пострадала Чешская Православная Церковь. В1942 году священников Пражского кафедрального собора немцы обвинили в том, что они укрывали чешских парашютистов, заброшенных из Англии и убивших гитлеровского наместника эсэсовского генерала Рейнгарда Гейдриха. Двадцать два дня они скрывались в катакомбах, а потом их кто-то выдал гестапо. И катакомбы стали заливать водой, все там погибли. А епископа и священников расстреляли. Все храмы Чешской Православной Церкви были закрыты.

У русских же оставался храм Успения на Ольшанском кладбище. Службы были и в профессорском доме, где в одной большой комнате сделали домовую церковь. В конце 1920-х годов для русских профессоров и преподавателей в пражском районе Дейвице было построено несколько жилых домов. А в центре Праги оставался открытым Свято-Николаевский храм – там папа с мамой венчались. Кстати, это тот самый храм, где когда-то впервые прозвучала Божественная литургия Петра Ильича Чайковского.

Но вскоре в Чехию пришел коммунизм, и из-за этого нам опять пришлось бежать. В1949 году бабушка и дедушка уехали во Францию, а мы в Австралию.

Дедушка умер в Монморенси в 1963 году. В прошлом году я перевезла его сюда. Было так трудно, что я думала: ничего не выйдет. Но молилась каждый вечер: «Господи, помоги мне его привезти на родину!» И святому Игнатию, конечно, молилась. То, что дедушка теперь покоится здесь, на родовом кладбище, я думаю, что это чудо. Ведь столько было трудностей! Когда все уже было подготовлено, российское посольство вдруг запросило документы: докажите, что ваш дедушка русский!.. А у нас в семье никаких документов не сохранилось. Потом мы были обязаны доказать, что в России есть место, где его похоронить. Выручила Вологда: мне тут выдали чудесную бумажку, где было написано, что мой дедушка, Владимир Николаевич Брянчанинов, – внучатый племянник святителя Игнатия и последний владелец усадьбы Покровское.

«Говорю с внучкой по-русски...»

– Как вам сейчас видится будущее Покровского?

– Я думаю, сюда паломники будут приезжать. Надеюсь, и село оживет. Вот сегодня четырнадцать человек в нашем восстановленном храме крестились! Все они выросли в этих местах, и им захотелось именно здесь креститься.

– Оглядываясь на традиции своей семьи, что вам кажется главным в воспитании детей?

– Сейчас родители слишком балуют своих детей и позволяют им все, дают слишком много денег. Они думают: «Вот дам ему побольше денег, пусть он будет доволен...» При этом никакого внимания душе ребенка, никто не хочет тратить на это время. Это и здесь, и в Австралии, и во всем свете. А главное-то – научить детей молиться и верить в Бога.

– Молитва – самый большой труд на Земле...

– Я не нахожу, что это труд. Я думаю, что это помощь в жизни. Я всегда молилась. Я бы и уснуть не смогла, не помолившись.

Вера мне очень помогла в жизни: и когда я была беженкой, и когда страдания, испытания... Среди эмигрантов после революции почти все были верующие, и это им очень помогло. Многие были из очень обеспеченных семей и лишились всего, абсолютно всего! Они привыкли к прислуге, к комфорту – и вдруг очутились нищими... Но они сказали: «Боже, на все воля Твоя! Значит, нам надо это перенести...» Поэтому среди наших беженцев было очень мало самоубийств. Было, но немного. И вот теперь, куда бы вы на свете ни приехали, везде будет там православный храм. Вот и у нас в Западной Австралии, в городе Перт на берегу океана есть храм.

– Ваши дети и внуки связывают свою жизнь с Россией?

– Внуки маленькие, младшему и вовсе четыре месяца. Те, что постарше и в школе учатся, тоже еще в России не были. У нас каникулы около Рождества; когда у вас зима, очень холодно, а когда здесь лето, они учатся. Все носят русские имена, только одного назвали Ли, но мы решили, что это Леонид. А дети здесь были, но они вросли в ту жизнь, в Австралии, и не могут уже ее оставить. Вот мечтаю научиться на компьютере, чтобы перевести для них документы из семейного архива. Они ведь и русского языка, к сожалению, не знают.

– О чем вы еще мечтаете?

– Мечтаю, чтобы внуки знали русский. Вот учу Соню, мою маленькую двухлетнюю внучку, как когда-то меня бабушка учила – она просто говорила со мной только по-русски. Но бедная Сонечка, наверное, думает: «Какая бабушка странная – со всеми говорит так, а со мной по-другому...»

* * *

Несколько слабых огней появятся на взгорке и погаснут – так Покровское простится с тобой в вечерний час, когда оглянешься на село уже из машины. Какое-то сиротство охватит тебя на темной безлюдной дороге! Но тут же вспомнится, как ровным и тихим светом теплится тоненькая свечка в храме Покрова...