И.Гура. К.Н.Батюшков 

 // В.Гура. Русские писатели в Вологодской области. – Вологда, 1951
  

К. Н. БАТЮШКОВ *
(1787-1855)

* Очерк написан И. В. Гура.

В ста верстах от Вологды, в одном из глухих углов Череповецкого уезда, в начале XIX века находилось сельцо Хантоново. Невдалеке от реки, в густой зелени, расположился господский дом с балконом, садом и беседкой. Село было небогатое. Барский дом - ветхий, готовый развалиться. Имение это принадлежало старинной вологодской дворянке Александре Григорьевне Батюшковой, урождённой Бердяевой. В этом домике своей матери провёл значительную часть сознательной творческой жизни видный русский поэт начала XIX века К. Н. Батюшков. Здесь он переживал минуты творческого подъёма, здесь работал над своими лучшими элегиями, сатирами, дружескими посланиями. Здесь вызревали его новые творческие планы. И не удивительно, что Хантоново с его безыскусственной сельской простотой Батюшков предпочитал родному городу Вологде. На протяжении всей своей жизни, поэт был, однако, связан с Вологдой, и в ней ему пришлось завершить свой жизненный путь.

Вологда конца XVIII – начала XIX вв. была губернским городом, захолустным и грязным. Экономика её поражала своей примитивностью. Так называемое «общество» состояло из небольшого круга дворян, чиновников, купцов и мещан. В Вологде почти не было учебных заведений; просвещение не пользовалось почётом, и людей образованных насчитывалось немного. Вологда и вся Вологодская губерния в XIX веке служили для царского правительства местом политической ссылки.

Батюшков родился в Вологде 18 (29) мая 1787 года. Он принадлежал к старинному дворянскому роду, издавна связанному с северными краями нашей родины и, в частности, с Вологодской губернией. Предки Батюшкова были людьми образованными, активно участвовали в общественной жизни своего края и всего государства. Один из них при Екатерине II подвергся опале, и это тяжело отразилось на судьбе Николая Львовича Батюшкова, отца поэта. Будучи 15-летним солдатом Измайловского полка, он привлекался к следствию по делу опального дяди, а потому позже не мог продвинуться по службе и постепенно превратился в провинциального «медведя» с крутым нравом, хотя был человеком довольно просвещённым. 

Большую часть своей жизни Николай Львович провёл в родовом поместье Даниловском. Редко показывался он в Вологде, и того реже в столице. Дети побаивались сурового и раздражительного отца.

Мать Константина Николаевича лишилась рассудка вскоре после рождения сына и в 1795 году умерла в Петербурге.

Раннее детство поэта прошло в селе Даниловском, Устюженского уезда, входившего тогда в Новгородскую губернию. Это было нерадостное детство. Мальчик больно переживал своё сиротство, что нашло отражение в любимой элегии Батюшкова «Умирающий Тасс»:

Надо думать, что мальчик не особенно огорчился, когда, в 1797 году, отец отвёз его в петербургский частный пансион. В Петербурге Батюшков получает образование не слишком обширное, но дополненное благодаря собственной жажде к знанию. Здесь формируются его литературные вкусы, он изучает творчество русских писателей, из которых особенно ценит Ломоносова, и делает первые шаги в поэзии при поощрении заботливого наставника и родственника М. Н. Муравьёва.

Новые впечатления и знакомства, участие в литературной борьбе того времени захватывают юношу.

В 1807 году Батюшков, вопреки воле отца, решил принять участие в военных действиях против Наполеона, записался в ополчение и вскоре был ранен. Он писал своему другу поэту Н. И. Гнедичу, что собирается вернуться в родные края, и звал его в «гостеприимную тень отеческого крова»: «Поедем ко мне в деревню и заживём там».

Но «отеческий кров» не дал Батюшкову желанного отдыха: в деревне его ожидали неприятности. Вторичный брак отца посеял рознь между отцом и дочерьми. Александра и Варвара решили поселиться в материнском имении Хантоново. Эти обстоятельства заставили Батюшкова уехать из дому раньше, чем он предполагал.

Долго Батюшков не возвращался в Даниловское. Перенеся тяжёлую болезнь, он вновь стал в боевой строй.

Но мысли о сестрах, о их жизни в деревне не покидают его. 12 апреля 1809 года, из местечка Надендаль, он пишет в Хантоново: «Будучи за 2000 вёрст, я не могу давать советов, но если бы вы построили дом в Хантонове, это бы не помешало; стройте для себя, какой вы заблагорассудите... С каким удовольствием я бы возвратился под тень домашних богов!..».

Летом 1809 года, после прекращения военных действий, Батюшков, получив длительный отпуск, приезжает в Петербург. Отсюда он сообщает сестрам о своём намерении посетить их в Хантонове: «Друзья мои, ожидайте меня у волн Шексны».

Хантоново оказалось основательно запущенным. Дом, ветхий снаружи, и внутри не блистал удобствами. Поэтому Батюшков в письмах к сестрам постоянно напоминал о необходимости выстроить хотя бы новый флигель. Но денег не хватало, и желание Батюшкова сбылось только в 1816 году. Имение давало незначительный доход. Сам Батюшков не хотел слишком притеснять крестьян: «Я боюсь отяготить мужиков..., – писал он, – судьба подчинённых мне людей у меня на душе». Но в этой «гуманности» явственно обозначались границы дворянского либерализма: жалея крестьян, барин, тем не менее, исправно брал с них оброк. Однажды, находясь в крайне затруднительном положении, он даже просил сестру взять с крестьян деньги вперёд, извинившись перед ними. В мае 1812 года Батюшков велел собрать деньги за сентябрь: «Пришли их не замедля. Крайне сожалею, что мужиков должен я тревожить в такое трудное время: весной и в рекрутство! Напиши им приказ поласковее. А деньги адресуй мне...». В другом письме (1815 г.) он велел даже продать одного крепостного.

Хозяйство в Хантонове велось по старинке. Батюшков в дела не вникал. Этим пользовались плуты-приказчики, обманывавшие сестёр. Поэтому именье закладывалось и перезакладывалось, земля распродавалась по частям.

Единственным местом, интересовавшим Батюшкова в деревне, был сад: он с удовольствием ухаживал за цветами и часто вспоминал о них в письмах.

По соседству с Хантоновым жили типичные провинциальные помещики, вполне довольные своим обыденным застойным существованием. Батюшкову не с кем было поделиться литературными замыслами, некому прочитать написанные стихи. «К кому здесь прибегнуть Музе? – пишет он Гнедичу 1 ноября 1809 года. – Я с тех пор, как с тобою расстался, никому даже и полустишья, не только своего, но и чужого не прочитал. С какими людьми живу?!».

Иронизируя по поводу окружавшей его деревенской обстановки, Батюшков описывает её в образах древнегреческой мифологии (во вкусе Гнедича): «Я отворил окно и вижу: нимфа Ио ходит, голубушка, и мычит бог весть о чём; две Леды кричат немилосердно. Да посмотри... там, в тени... бараны, может быть, из стада царя Адмета...».

Особенно одиноко и тоскливо стало осенью. Сентябрь был дождливый и холодный. От осенних дождей завял в саду любимый китайский мак. В комнатах приходилось топить камин, «на дворе – стужа». Время превратилось в непомерную тяжесть «со свинцовыми крыльями». Всё это чрезвычайно портило настроение Батюшкова; он писал Гнедичу, что жить скучно, что зла и глупости больше, чем добра и ума. «В доме у меня так тихо: собака дремлет у ног моих, глядя на огонь в печке; сестра в других комнатах перечитывает, я думаю, старые письма... Я сто раз брал книгу, и книга падала из рук...». Батюшков чувствует «душевную пустоту» и боится сойти с ума от такой жизни. Правда, можно было бы выехать в Вологду, но что там делать? «Здесь я, по крайней мере, наедине с сестрой Александрой..., по крайней мере, с книгами, в тихой приятной горнице, и я иногда весел, весел, как царь. Недавно читал Державина «Описание Потемкинского праздника». Тишина, безмолвие ночи, сильное устремление мыслей, пораженное воображение, всё это произвело чудесное действие. Я вдруг увидел перед собою людей, толпу людей, свечки, апельсины, бриллианты, царицу, Потемкина, рыб, и бог знает чего не увидел: так был поражен мною прочитанным. Вне себя побежал к сестре... «Что с тобой?..». «Оно, они!..». «Перекрестись, голубчик!» Тут-то я насилу опомнился. Но это описание сильно врезалось в мою память. Какие стихи! Прочитай, прочитай, бога ради, со вниманием: ничем никогда я так поражен не был!..».

Немного позже Батюшков горько шутил, что ему уж не так плохо живётся: «Впрочем, у меня покои довольно теплы, для общества есть три собаки...». Но это его не удовлетворяет.

Батюшкова радуют письма друзей, сообщения о литературной жизни Петербурга, чтение и творчество. Он занимается переводами с итальянского, работает над оригинальными стихами. В одном, из писем Гнедичу он сообщил, что делает «исполинские» успехи. А стихи свои так переправил, «что самому любо». Но Батюшков не только «перемарывает старые грехи». В этот период в Хантонове была написана одна из лучших сатир Батюшкова – «Видение на берегах Леты». Сатира сделала имя Батюшкова известным и определила его отношение к современной литературной борьбе. Сторонник прогрессивных сил в литературе, Батюшков выступил против шишковистов, тянувших литературу и язык к архаическим формам. Поэт едко и остроумно высмеял литературных староверов, слепых подражателей иностранным образцам, уныло вздыхающих романтиков.

Эта сатира не была безделицей, как доказывают старые биографы Батюшкова: она явилась активной оценкой литературных течений. Посылая её Гнедичу, автор надеялся, что тот распространит стихотворение в петербургских литературных кругах. Тайные надежды Батюшкова оправдались. Сатира наделала много шуму и создала автору немало врагов.

Помимо «Видения», Батюшков работает и над другими стихами. Он пишет ряд эпиграмм на мистического стихотворца С. С. Боброва («Как трудно Бибрису со славою ужиться»), на поэтессу из лагеря шишковистов А. П. Бунину («Мадригал новой Сафе»), на издателя А. В. Лукницкого («Не годен ни к чему Глупницкого журнал»), на поэта А. Ф. Мерзлякова, который своим переводом «задушил Аполлона». К эпиграммам примыкает и басня «Крот и мышь»; в ней автор осуждает журналистов, превративших литературную критику в средство добывания денег.

Вспоминая в деревне о посещении столичных театров, Батюшков посвящает восторженное стихотворение драматической актрисе Е. С. Семёновой, с успехом выступавшей в трагедиях Озерова.

Пережитыми впечатлениями навеяны и «Воспоминания 1807 года». В этом стихотворении автор вспоминает дни боевых походов, когда он, на чужбине, «в думу погружен, о родине мечтал».

В «Ответе Н. И. Гнедичу» Батюшков заявляет, что он «безвестностью доволен в сабинском домике своем». «Ответ» был откликом на послание Гнедича «К. Батюшкову» («Когда придешь в мою ты хату...»). В нём мы находим намёк на приезд Гнедича в Хантоново, куда Батюшков приглашал друга ещё в августе 1809 года:

«Приезжай лучше сюда; решись – и дело в шляпе!». В письмо он включает стихи:

А если не будешь, то всё переменит вид, всё заплачет, зарыдает:

В деревне Батюшков занимается и прозой: он дорабатывает «Отрывок из писем русского офицера о Финляндии». Видимо, эту статью он имел в виду, когда сообщал Гнедичу, что «написал целые груды» в прозе.

Отсутствие службы, нехватка средств для жизни не переставали беспокоить Батюшкова. Он писал Гнедичу, что его здесь считают лентяем. Поэт с горькой иронией замечает, что если бы он «строил мельницы, пивоварни, продавал, обманывал и исповедывал, то верно б прослыл честным и притом деятельным человеком». Но никто не знает, что он «целые ночи просиживает за книгами, пишет, читает или рассуждает». К сожалению, эта работа почти не оплачивается, и Батюшков просит Гнедича посодействовать ему в поисках службы.

В январе 1810 года он попадает в Москву, хочет поступить на дипломатическую службу, считая, что при своём знании языков сможет быть полезен.

В Москву Батюшков приезжает в самый разгар борьбы между шишковистами и карамзинистами. У него устанавливаются дружеские отношения с В. Л. Пушкиным, В. А. Жуковским, П. А. Вяземским – последователями Н. М. Карамзина, вошедшими потом в «Арзамас». Он знакомится и с самим Карамзиным.

Близость с ними, людьми состоятельными, богатая обстановка подмосковного имения князя Вяземского дают Батюшкову ещё сильнее почувствовать непрочность своего материального положения. Дела призывают его в скромный хантоновский домик. Боясь, чтобы новые друзья не стали его удерживать и не поколебали его решимости уехать, Батюшков исчезает из Остафьева внезапно и уже из деревни пишет объяснительное письмо Жуковскому.

В Хантоново поэт приехал летом и провёл там всю вторую половину 1810 года. Снова для больного Батюшкова потянулись однообразные деревенские дни, наполненные размышлениями и работой над стихами. Переписка давала мало радостных минут: московские друзья писали редко, а Гнедич несколько охладел к другу после его сближения с москвичами. Тем не менее, Батюшков продолжает делиться с ним своими литературными успехами и планами, пишет дружеские письма, шутливо излагает свой распорядок дня в деревне.

В письме к Жуковскому от 26 июля 1810 года он сообщал: «Музы, музочки не отстают и от больного. Посылаю тебе опыт в прозе, который, если хочешь, напечатай... Посылаю «Мечту» для Собрания. Да еще... подражание...». Речь идёт о стихотворении «Источник», помещённом Жуковским в части V «Собрания русских стихотворений». К этому же времени относятся и переводы сонетов Петрарки «На смерть Лауры», «Вечер». С увлечением Батюшков работает над переделкой любимой юношеской элегии «Мечта», которую вскоре отсылает Гнедичу, и над «старинной повестью» «Предслава и Добрыня».

Впервые повесть была напечатана в 1832 году в «Северных цветах» и снабжена примечанием, которое приписывали одно время А. С. Пушкину: «Повесть сия сочинена Батюшковым в деревне (1810 года) и подарена одному любителю словесности, которому свидетельствуем искреннюю благодарность за доставление сей рукописи и за позволение напечатать оную.. Может быть, найдут в этой повести недостаток создания и народности, может быть, скажут, что в ней не видно древней Руси и двора Владимирова; как бы то ни было, но поэтическая душа Батюшкова отсвечивается в ней, как и в других его произведениях, и нежные, благородные чувствования выражены прекрасным гармоническим слогом».

История, русская старина в этой повести являются условной рамкой, а основное внимание автора сосредоточено на любовной трагедии, описанной не без сентиментальности. Именно эта слащавость и отсутствие подлинного историзма дали право Белинскому назвать «Предславу и Добрыню» «пренелепой вещью».

Гнедич зовёт Батюшкова в Петербург, но его больше тянет в Москву, к новым друзьям. По дороге в Москву он задерживается в Вологде из-за серьёзной болезни. В декабре 1810 года из Вологды Батюшков пишет Гнедичу: «Я насилу пишу тебе: лихорадка меня замучила. Кстати, я советовался здесь с искусным лекарем... Он пощупал пульс, расспросил о болезни и посмотрел мне в глаза: «Вы, конечно, огорчаетесь много; я вам советую жить весело: это лучшее лекарство». Я ему засмеялся в глаза. Это лекарство, конечно, не выписывается из аптеки, а если оное есть в Петербурге, то пришли мне его на рубль».

Только в письме от 26 января Батюшков сообщает своему другу, что начинает выздоравливать. А пока он, в Вологде, «с пустой головою и почти с пустым карманом», умирает от скуки.

В Вологде Батюшков не находит никакой умственной жизни, здесь, по его словам, «нет людей», с которыми он мог бы поделиться своими мыслями, поговорить о своих поэтических делах. Единственная новость, которой занят весь губернский город: «Межаков женится на племяннице Брянчанинова!».

В Вологде поэт томится ещё больше, чем в Хантонове и, едва окрепнув, уезжает в Москву.

Тоска, неудовлетворённость жизнью, сознание своего бездействия гонят Батюшкова из деревни в столицу, из столицы – в губернский город Вологду. Везде его преследует скука. Хочется «быть полезным обществу, себе, друзьям», – писал Батюшков. Но служба с её бюрократическим казённым духом отталкивала поэта.

Всё это угнетало Батюшкова, тяжело сказывалось на его здоровье и отражалось на творчестве, из которого постепенно исчезали жизнерадостные и вольнолюбивые мотивы, характерные для периода пребывания его в «Вольном обществе любителей словесности, наук и художеств».

Снова попав в круговорот столичной жизни, Батюшков не успел оглянуться, как все его скромные средства пришли к концу, и он оказался не в состоянии выполнить просьбу Гнедича – приехать в Петербург. Обеспокоенный этим, Батюшков поспешил в деревню и в письмах оправдывался перед другом, который, обидевшись, два месяца не писал ему.

Ворчливость Гнедича, однако, не могла испортить хорошего настроения Батюшкова, связанного с московскими впечатлениями. Под влиянием московских друзей он веселее смотрит на жизнь, верит в свои силы. Правда, в первые дни деревенского одиночества Батюшкова угнетает мысль, что он должен всю зиму просидеть в деревне, пока не соберёт необходимой суммы денег. Он даже бросает писать, ищет забвения в чтении, изучает философию, бранит французского реакционного романтика Шатобриана за мистику, поповщину, ипохондрию и просит прислать Крылова.

Вскоре Батюшков принимается за работу. Вторая половина 1811 года, проведённая в деревне, была плодотворной для поэта. Он читает, пишет, следит за литературными новинками, задумывает новые произведения, посылает весёлые письма П. А. Вяземскому, а Гнедичу – шутливые стихи и переводы, сообщая о себе, что он «завален книгами и снегом», что пишет прекрасные стихи.

В этот период деревенской жизни Батюшков работает над одной из интереснейших своих статей – «Прогулка по Москве». Ещё в начале 1810 года он сообщил Гнедичу, что пришлёт ему длинное описание Москвы и её жителей. Прямых указаний на время создания статьи мы не имеем, но, судя по фактам, работа над нею была прекращена в конце 1811–начале 1812 годов. Статья появилась только в 1869 году в «Русском архиве», как «вновь найденное сочинение Батюшкова». При жизни автора она не была напечатана. Это объясняется тем, что Батюшков её не закончил, а ещё больше тем, что она была сатирической и высмеивала нравы и характеры «забавных москвичей».

Батюшков говорит, что Москва – крупнейшая в мире столица, что это «исключительный город, построенный великанами», город, полный величественных зданий, особенно прекрасных в Кремле.

Но в Москве причудливо сочетаются древние русские обычаи с европейскими уродливыми модами. Батюшков высмеивает московских франтов–дворян, которые «все хотят прослыть иностранцами, картавят и кривляются». Он обращает внимание читателя на пожилого человека, который «ездил нарочно в Лондон, чтобы посоветоваться с известным коновалом о болезни своей английской кобылы». Батюшкову больно видеть, что московские книжные лавки торгуют иностранной макулатурой – «достойным чтением невежества, бессмыслия и разврата».

Москва представляла собою разительные контрасты между богатством и нищетой: «Возле огромных чертогов вот хижина, жалкая обитель нищеты и болезней. Здесь целое семейство, изнурённое нуждами, голодом и стужей: дети полунагие, мать за пряслицей, отец, старый заслуженный офицер, в изорванном майорском камзоле, починивает старые башмаки и ветхий плащ, затем, чтоб по утру можно было выйти на улицу просить у прохожих кусок хлеба, а оттуда пробраться к человеколюбивому лекарю, который посещает его больную дочь». А рядом – огромные палаты, излишество, изобилие, и хозяин, целыми днями зевающий у камина, потерявший ум и сердце. «Вот Москва, большой город, жилище роскоши и нищеты!».

Батюшков даёт замечательно живые портреты московских бар, признанных красавиц, кумушек и сплетниц, блестящих гусар, холостяков, присяжных болтунов, щеголей и щеголих. Читая эту статью, мы попадаем в то самое общество, которое высмеяно Грибоедовым в «Горе от ума», – в фамусовское дворянское общество Москвы.

В одном из самых интересных стихотворений, написанных в этот период деревенской жизни,– в послании к Жуковскому и Вяземскому «Мои пенаты», Батюшков раскрывает тему роскоши в противопоставлении бедности. Ещё в октябре 1811 года, в письме к Гнедичу, он приводит четыре строки из этого стихотворения, а в конце ноября посылает его черновой набросок Вяземскому: «... Я и сам написал кое-что, что прошу прочитать и сказать ваше суждение без всякого пристрастия. Это конец послания к Пенатам. Поэт, то есть я, адресуется к Вяземскому и Жуковскому; но этого не показывай никому, потому что ещё не переправлено; переписать всё лень и лень необоримая. Конец живее начала. А?». Батюшков был очень обрадован, узнав, что послание понравилось Вяземскому.

Поэт воспевает скромный хантоновский. домик, «отеческие пенаты», которые «златом не богаты» и не гнушаются скромной обители:

К этой убогой хижине не найдут дороги богатство, разврат, продажность и гордость. Но калека и слепой, седой старик и бывший воин могут смело постучаться в двери и найти приют у жаркого огня. А какие радости ждут поэта, когда воображаемая Лилета тайком вечерами пробирается в его скромное жилище... Здесь и поэтическое вдохновение охотнее посещает поэта «без злата и честей», «и часто в мирной сени» беседует с ним. Здесь познаются и лучшие творения Ломоносова, Державина, Карамзина. В своей «смиренной хате» Батюшков находит счастье, которое он хочет скрыть «от зависти людской» и призывает только Вяземского и Жуковского посетить его в деревенском уединении.

Белинский, почти целиком процитировавший это «прелестное послание», высоко оценил его не только за поэтическое обаяние и мастерство, а главным образом за определённость, органическую жизненность. Подчёркнутая великим критиком реалистичность послания и многих других стихотворений Батюшкова и определила самостоятельное место поэта в литературе допушкинского периода.

Пушкин отметил, что стихотворение «Мои пенаты» «дышит каким-то упоением роскоши, юности и наслаждения», и под живым впечатлением от него написал свое произведение «Городок».

Напряжённая работа Батюшкова продолжалась до января 1812 года, когда он покинул деревню и отправился в Петербург с намерением серьёзно заняться вопросами службы.

Старания Батюшкова на сей раз были небезрезультатными: он становится работником публичной библиотеки, сослуживцем Крылова и Гнедича. Он находит удовлетворение в работе, но его тревожат письма из деревни, где по-прежнему дела идут плохо. Он и сочувствует сестрам, и страшится, что они могут отвлечь его от петербургских занятий.

В письме к Александре Николаевне от 1 мая 1812 года из Петербурга есть следующие строки: «Как бы то ни было, мой милый друг, весною легче жить в деревне. Пригласи сестёр. Что они делают в болоте? Занимайся садом и своими курицами. Я право иногда вам завидую и желаю быть хоть на день в деревне... Бога ради, не отвлекайте меня из Петербурга: это может быть вредно моим предприятиям касательно службы и кармана»...

Батюшков мечтает хотя бы год пожить на одном месте, но события Отечественной войны надолго отрывают его от друзей, сестёр, от родных мест. Продвижение Наполеона в глубь России заставляет поэта тревожиться об участи сестёр. Он советует им переехать в Вологду, и сам приезжает туда, следуя приглашению II. А. Вяземского.

В конце 1812 года Батюшков дважды побывал в Вологде, с чувством боли проезжал через разорённую и обгоревшую Москву. Любовь к родине и тревога за неё призывают поэта на военную службу. Вместе с русской армией Батюшков проделал победоносный путь до Парижа, побывал в Германии, Англии, Швеции, везде с любовью и гордостью вспоминая родную Россию.

Вернувшись в Петербург, он был охвачен прежними тревогами. Сестры из Хантонова не сообщали ничего утешительного, надо было ехать к ним. Он просит сестру Александру убрать для него баню и обить её обоями: «Если бог меня принесёт к вам, то я не захочу беспокоить тебя, а в бане, кажется, и мне хорошо будет».

Огорчённый личными неудачами, Батюшков отправляется в деревню. Он заезжает в Даниловское к отцу, но встреча с отцом не радует поэта: «Я был у батюшки,– писал он Е. Ф. Муравьёвой, – и нашёл его в горестном положении: дела его расстроены, но поправить можно ему самому. Шесть дней, которые провёл у него, измучили меня».

Только зимой 1815 года Батюшков встречается в Хантонове с сестрами. На него сваливаются новые хлопоты и новые огорчения. Весь отпуск пришлось провести в хозяйственных делах, в заботах о том, чтобы заложить имение в опекунский совет.

Весной 1815 года Батюшков пишет послание к И. М. Муравьёву-Апостолу. Это стихотворение находится в прямой связи со статьёй Батюшкова «О поэте и поэзии». И там и здесь утверждается мысль о том, что впечатления ранней юности имеют большое значение для формирования поэта. Батюшков описывает родную для него северную природу, которая была колыбелью русского гения – Ломоносова:

В другом стихотворении, «Странствователь и домосед», написанном здесь же, поэт прославляет северную петровскую столицу, выражает свою любовь к ней:

Однако этот период пребывания в деревне мало обогатил поэтическое наследство Батюшкова. Отпуск его кончался, увольнения из армии он не получил и вынужден был ехать к месту службы в Каменец-Подольск. Это было в июле 1815 года. Батюшков имел некоторую надежду, что будет переведён в гвардию. Но эта надежда не оправдалась, а жизнь в провинциальном мещанском городке становилась невыносимой. Батюшков решил распроститься с армией – подал в отставку и выехал в Москву.

19 апреля 1816 года он писал сестре: «Здоровье моё очень плохо... когда кончится этот дом? Когда заживём вместе? Нельзя ли к зиме совершенно достроить и зиму провести в Хантонове во спасение души, тела и кармана? Книги, бога ради, книги мои все собери из Вологды, до последней книжонки...».

Желание Батюшкова было выполнено, и в самом конце 1816 года по зимнему пути он отправился в деревню. Уже в начале января следующего года он писал Вяземскому, что недавно прибыл в родные края, разъезжает по всему имению, а теперь раскладывает свои книги и хочет заняться делом; если здоровье позволит, то примется за стихи. А здоровье было далеко не блестящим, беспокоила раненая нога. Но Батюшков бодрился, ездил даже верхом и старался вести правильный, размеренный образ жизни.

Спасение от деревенской скуки, от недомоганий поэт находит в работе. Он готовит к печати собрание своих произведений – «Опыты в стихах и прозе». Всеми издательскими делами занимался старый друг Батюшкова – Гнедич. Письма Батюшкова к нему были полны различных указаний, советов и вопросов по поводу издания книги. Батюшков просит не помещать его портрета, не делать особого шума вокруг книги, обещает прислать новые элегии – «Умирающего Тасса», «Омира и Гезиода» и другие.

Это были годы наивысшей творческой зрелости Батюшкова. Он чувствует себя гораздо самостоятельнее, заявляет о том, что ни перед кем не склоняется, идёт своим путём. У него складывается определённое мнение о литературном движении в России, о своих современниках, которым он даёт острые и меткие характеристики.

Забравшись в деревенскую глушь, Батюшков старается философски не замечать окружающей его неприглядной обстановки. В письмах к друзьям он шутливо замечает, что живёт «среди медведей, но духом посреди избранных». Он работает, несмотря на плохое здоровье: «Я в снегах; около меня снег и лёд. Здоровье плохо, очень плохо, но я тружусь...».

Нужда, постоянно угнетавшая Батюшкова, терзает его и в деревне. «Чахотка в кармане. В виду – ни гроша почти на весь год», – пишет он. И всё же в деревенской тиши Батюшков много работает, творчество даёт ему удовлетворение и радость. Он разрабатывает планы новых произведений, пишет здесь свою знаменитую элегию «Умирающий Тасс», заканчивает элегию «Гезиод и Омир – соперники», пересматривает и исправляет написанное.

Элегию «Умирающий Тасс» Батюшков считал лучшим своим стихотворением. Мысли об элегии занимают поэта, и он постоянно упоминает о ней в своих письмах. 27 февраля 1817 года Батюшков сообщает Гнедичу, что начал новую элегию – «Смерть Тасса». Было написано более 150 стихов, но новые приступы болезни замедлили работу над элегией. 4 марта Батюшков жалуется Вяземскому, что перо выпало из рук, и он не может продолжать начатого. «Боль в груди отрывает меня от письменного стола, и это пишу стоя. Как и стоя писать?.. Нога болит. Лёжа не могу, а писать хочется. Изобретите новый способ, вы, люди умные». 

В мае «Умирающий Тасс» был окончен и послан Гнедичу, который включил элегию во второй том «Опытов». В элегии Батюшков воспел последние минуты жизни Торквато Тассо, итальянского поэта эпохи Возрождения, автора «Освобождённого Иерусалима».

Батюшков работает и над элегией «Гезиод и Омир – соперники», подготовляя её к печати. В ней разрабатывается легендарный сюжет о поэтическом состязании Гомера и Гезиода.

Национальная специфика творчества Батюшкова особенно сильно обнаруживается в его стихах, к которым относится законченная в Хантонове в 1817 году элегия «Переход через Рейн». В ней говорится о переходе русских войск через Рейн 2 января 1814 года. Стихотворение проникнуто духом патриотизма, восхищением мощью русского оружия:

В начале июля 1817 года Батюшков отправляет Гнедичу для «Опытов» только что написанное им «Послание к Никите Муравьёву», в котором вспоминает о своих боевых походах.

Заканчивая работу над стихами, предназначенными для «Опытов», Батюшков написал посвящение «К друзьям». Оно было помещено в начале сборника как предисловие.

Одновременно поэт не оставляет и своей переводческой деятельности. Среди других отрывков, он переводит известную новеллу Боккаччо «Гризельда», отрывок из второй песни «Освобождённого Иерусалима» Т. Тассо, «Исступление Орланда» (из Ариосто), «Письма Бернарда Тасса к Порции о воспитании детей». Переводы Батюшкова были оригинальными, талантливыми произведениями, в которых поэт «оставался самим собою», по словам В. Г. Белинского, высоко ценившего «совершенно самобытный характер» поэзии Батюшкова.

Занятия, интересы Батюшкова, его мысли и переживания в период деревенского «заточения» получили своё отражение в записной книжке, названной «Чужое – моё сокровище». На ней стояла надпись: «Деревня – летом 1817 г.». В эту записную книжку Батюшков заносил особенно понравившиеся ему отрывки из произведений русских и иностранных поэтов и писателей. Здесь же мы находим мысли Батюшкова, возникавшие при чтении книг, воспоминания, замечания и т. д. Книжка свидетельствует о разнообразных интересах Батюшкова, о тонком чувстве поэзии. Среди заметок попадаются и дневниковые записи чисто бытового характера. На одной из страниц мы встречаем вычисление расходов на петербургскую жизнь и выражение надежды на то, что дела устроятся благополучно, и он обретёт «милую независимость».

3 мая 1817 года поэт пишет: «Болезнь моя не миновала, а немного затихла. Кругом мрачное молчание, дом пуст, дождик накрапывает, в саду слякоть. Что делать? Всё прочитал, что было, даже «Вестник Европы». Давай вспоминать старину». Но у поэта нет определённого плана воспоминаний, кроме того, он, шутя, заявляет, что не умеет рассуждать, так как мал ростом, не дороден, не чиновен, не знатен, не богат, не женат и т. п. Батюшков обращается к боевым воспоминаниям.

Между прочим, Батюшкова занимает мысль о книге по истории русской литературы и русского языка. Он даже составляет подробный план. Но замысел остался неосуществлённым. Поэт читает Хераскова, Сумарокова, пишет небольшую статью о Ломоносове, но приняться за книгу не может. «В деревне, – писал он Вяземскому, – не могу приняться за этот труд, требующий книг, советов и здоровья, и одобрительной улыбки дружества».

Не осуществилось и намерение написать поэму «Русалка», хотя сюжет её был разработан и разбит по песням.

С наступлением весны деревенская обстановка становится милее. Правда, весна была поздняя, но в конце мая 1817 года Батюшков пишет Гнедичу, что впервые и жизни убрал беседку по своему вкусу, и это его так веселит, что он не отходит от письменного столика и no-целым часам просиживает в беседке, работая и размышляя. Этим обстоятельством навеяно стихотворение «Беседка муз».

Жуковскому он сообщает, что у жителей городов есть все основания завидовать ему, Батюшкову, что у него «беседка в саду, четыре опрятные, весёлые комнаты..., с балкона вид прелестный: река, лес, одним словом: прелесть... А у вас и пыль, и слякоть, и стук карет...».