Выдающиеся люди Вологодского края

Веселова Н. Секрет несчастья : очерк // Красный Север. - 1998. - 3 декабря

Нина Веселова

Секрет несчастья

Очерк

Я вспоминаю теперь тот день с неловкостью: это надо ж мне было умудриться так не вовремя! Назавтра они возвращались из деревни в Вологду, а потому складывали вещи, суетились, нервничали, только журналистов им и не хватало!

Муж Джанны, Николай Владимирович Баскаков, тоже художник, прямо так и обронил: приезжают, мол, некоторые без приглашения, а потом печатают в газетах не пойми что. Не обо мне, правда...

А угадать художника, между прочим, трудное дело, - сказал он многозначительно. И далее без комментариев гремел чем-то в мастерской и прихожей, давая мне понять, как я некстати.

Я не обижалась, я очень понимала и его, и Джанну. Незваные гости в далекой деревне особенно досадны: их ведь не выставишь за дверь, как можно в городе, приходится изображать на лице радость и давать приют. Но на сей раз я ночевать и не намеревалась, о чем сразу уведомила.

- Ладно, - смилостивилась хозяйка, - все равно у меня сейчас суп варится. А собраться успеем... На Колю внимания не обращай, это он для виду ворчит!

Я и не обращала, будучи под защитой Джанниного крыла. Я очень хорошо помнила, как гостила в Сергиевской впервые, пятнадцать назад, как Николай Владимирович вызвался сводить меня на бор за белыми грибами, и как мы втроем самозабвенно кланялись потом белесому мху, выискивая в нем бордово-коричневые шляпки. Эти грибы были потом заботливо высушены им в бане, нанизаны на нити и вручены мне в подарок перед обратной дорогой. Супруги о многом вспоминали в тот год, и особенно ярко о том, как выбрали себе для летнего жительства живописный угор напротив пристани Брусенец на реке Сухоне, как полюбили эти места, как сроднились с местными жителями. Теперь уже более тридцати лет прожито с ними бок о бок, в работах Джанны Тутунджан - история целой деревни, не только облик, но и мысли тех, кто населял когда-то удивительный край. Я не знаю, есть ли еще в России художник, столь верный одной теме и одному месту. И столь не любящий внимания к себе! Оттого я и чувствовала себя конфузливо, пока булькал на плитке суп, а Джанна по зову мужа и дело выходила из горницы, чтобы помочь ему что-то отыскать или увязать.

- Между прочим, ко мне девчонки должны скоро прийти интересные! - открыла мне неожиданную перспективу Джанна. - им буду свои работы показывать, пока не упаковала. И ты посмотришь. Мир сразу обрел иные, радужные краски. И вспомнилось из наших прежних разговоров все самое важное для меня, сохраненное блокнотами.

- Ну, что? - подначивала меня Джанна в тот приезд. - Думаешь, я тебе гидом буду? Иди сама б деревню со своим фотоаппаратом, смотри, слушай людей. И я пошла по Сергиевской, узнавая дома с ее картин, припоминая незнакомые лица, слыша знакомые речи.

- У нас тут любота!

- Вот только попадка к нам плохая...

- К нам цаевницать милости просим!

- Была, была у меня собачка... Ушла со мной на пески да и потерялась. До чего жалко ее - дак хлеба ись не хочу, вот до того жалко. Я нали ревлю об ей!

- Я вот в городе гостил... Дак еле дождался выехать оттуда!

- У нас-от Мурик - и то любит, как сидим компаньей! А как я одна - уберется на печь, и нет ево!

- Душа душе рада...

А Джаннина душа не вынесла: как это я ее героев без нее отыщу? Застала она меня магазине, и весь обратный путь потом кивала да поясняла:

- У забора там видела - женщина стояла? Это мой "Конюх". А "Ожидание" помнишь? Вот эта девчушечка была тогда в животике у своей мамы - а теперь бегает уже, куклу мы ей привезли. Бабка у них - это невестка "Последнего осетровлянина". Она ним и ходила до конца... А вон бабушка с девушкой - как колос и зернышко из колоса! То давнишний председатель колхоза и нынешняя учительница... А одну семью рисовала тут - дети, ну что боровички! Сами на себя любовались. Но обычно я работы стараюсь не показывать. Пожилые любят, чтобы они помоложе были покрасивее, а я так не умею, у меня своя задача... А "День Победы" помнишь тоже? Старуха сидит, кулаком подперлась? Долго она мне не давалась. Договоримся о времени, я приду - а она дом запрет и сама черным ходом уйдет! Всяко приходилось пути искать...

Мы тогда с Джанной, помню, пили вечером чай со смородиновым вареньем. "Свое!" - похвасталась она. И вдруг во время рассказа о какой-то из женщин, ойкнула и подвинула банку ко мне поближе.

- Я как Анюта! Привыкла, говорит, в большой семье обедать, а одна осталась, все блюдо-то далеко поставлю и вот тянусь! Я, говорит, не люблю под рыло-то!

Мы посмеялись.

- Я вчера вечером соседскую Таню встретила. Спешит, раскраснелась вся, а сама - в зеленом платке - ну прямо как роза в листьях!.. Но я поняла недавно, что больше все-таки люблю рисовать старых людей. У молодых я любуюсь их красотой, плотью, зато у старых - духом. Уж настолько они сильны и непоколебимы! А уж если скажут что, так скажут!

Я уловила, что именно так и родилась любимая моя у Джанны серия графических листов "Диалоги. По правде, по совести". Она поясняла в каталоге их явление на свет:

"Рисуя людей в далеких деревнях, я буквально страдала от того, что, кроме меня, никто не слышит, как они говорят!

Потом я стала писать рядом с рисунком то, что слышала от них. Мне могут возразить: мол, это имеет отношение к другому жанру... Но древним изографам тоже мало было показывать одни лики снятых, они исписывали целые столбцы, желая, чтобы люди услышали и их речи. Вот и я хочу, чтобы зритель, верующий в человека, глядя на людей, которые, по моим понятиям, представляют собой основу народного духа, слышал бы еще и то, что эти люди думают о нашей жизни".

- То солнце - то дождь... Что бы, как все-ти страны да жили бы в одно сердце... Чтобы войны-то этой проклятой не видеть боле.

Никогда!

- Не космос погодой правит. Народ поохладел к земле... А к ей бы надо-то со всем нашим теплом.

- Совесть? Ее в карман не спрячешь. Ее так видно. Сразу.

- Как жить - дак так и слыть! А толькё кажный свою чашу выпьет...

О чаше - о судьбе то бишь - разговор у нас тогда, давно, зашел особый.

- Я, - говорила Джанна, - не знаю, почему, но всегда хотела уехать из большого города... Вот оно так и сложилось.

А на полке у нее лежала самая первая книжечка Василия Шукшина - "Сельские жители". Я взяла ее было вспомнить-полистать, оттого и разговор завязался.

- Я его заметила, когда еще никто и не говорил о нем. И он меня сроим взглядом не удивил вовсе, не открыл ничего нового. Я сама уже давно жила среди подобных людей - как его герои - и все понимала. Просто он лишний раз подтвердил для меня ценность обыкновенной человеческой жизни... Ну, а когда уже, после других книг, вышли еще на экраны "Печки-лавочки", я себе сказала: так держать, Джанна! Ты не одна!.. У него ведь там такая человеческая целина была взята!

Я не стала ей тогда льстить и говорить о моем ощущении, что целина эта вспахана и ею, и глубоко, так, как доступно лишь тем, кто бывает на земле не наездами, кто верит в ее неиссякаемую плодовитость и не торопится снять скорый урожай...

- У нас тут соседка жила, - кстати вспомнила Тутунджан. - У нее сын, как в "Калине красной", семнадцать лет дома не был! Потом, правда, вернулся, увез мать... А каково ей жилось без него? Пенсия - сначала восемь, потом - двенадцать рублей. Вот и ходила она в лес, чтобы подработать как-то, собирала шишечки мха-плывуна. Помнишь, я тебе по дороге на бор показывала его? Вот она и сдавала его пыльцу. По четыре рубля сначала давали за килограмм, потом стали по двенадцать. Это сколько ж надо было пыльцы собрать, чтобы килограмм получился?! То-то и помню ее только с котомкой - либо в лес идет, либо из леса...

- И сколько их, таких тружениц, уже там, за той чертой...

- И сколько еще будет безвременно! Ведь жизнь-то легче не становится, не станет. Или ты веришь во всякие государственные обещания и перемены? А? Мне дак кажется, что народ наш давно уже ни во что не верит. Он если и в Бога верит, то все равно надеется только на самого себя!

- Собирайся-ка, - сказала мне тогда Джанна неожиданно, - я свожу тебя в одно место, пока настроение есть.

И она привела меня... на сельское кладбище. Мы медленно пошли извилистыми тропками между оградок.

- Видишь, какое разное у народа представление о красоте? Где-то - аляповатые пестрые решетки, тяжелые железные раковины. А рядом - вот такой деревянный замшелый заборчик, а у креста из земли торчит живой куст смородины. И тепло сразу становится над таким бугорком... Вот, смотри, Анна Ивановна... Это она нам сказала тогда про избушку: "Глянется? А ты купи!" А вот Елизавета Дмитриевна. Она мне наказывала: "Ты приходи ко мне обязательно, я ведь почую, когда ты придешь..." Вот я и пришла опять, тетя Лиза, здравствуй!

- А вот это вы помните?

И я - как молитву - прочитала наизусть большой кусок:

"...стою над могилой, думаю. И дума моя о нем - простая: вечный был труженик, добрый, честный человек. Как, впрочем, все тут, как дед мой, бабка. Простая дума. Только додумать я ее не умею, со всеми своими институтами и книжками. Например: что, был в этом, в их жизни, какой-то большой смысл? В том именно, как они ее прожили. Или - не было никакого смысла, а была одна работа, работа... Работали да детей рожали. Видел же я потом других людей... Вовсе не лодырей, нет, но... свою жизнь они понимают иначе. Да сам я ее понимаю иначе! Но только когда смотрю на их холмики, я не знаю: кто из нас прав, кто умнее?"

- Шукшин?

- Да. "Дядя Ермолай"... Он мне душу в молодости перевернул этим абзацем! И вообще, я заметила, что у него очень много рассказов, в которых герои размышляют о смерти. Но я-то понимаю, что за ними он со своей душой прячется.

- Художник всегда в своих героях...

- Но тогда значит, что искусство - субъективно насквозь и совсем не отражает сути мира, его истинности?

- А разве истина, одна, большая, не составляется из многих - маленьких? Из его вот, Василия Макаровича, из тети Лизиной, из твоей, из моей?.. Мне вот тоже, между прочим, очень хочется на кладбище порисовать... Да-да! Пусть скажут, будто совсем Тутунджан из ума выжила, но у меня просто руки горят нарисовать все вот эти карточки-портреты на крестах - чтобы эти люди смотрели с них прямо к нам в душу и спрашивали бы...

Я переждала неожиданные спазмы в горле и спросила с надеждой:

- О чем?! "Кто из нас прав, кто умнее?" Как правильно жить? Чем на этом свете заниматься? Ведь им, этим, у кого "была одна работа, работа", - ведь им же совсем не надо то, что мы с вами делаем! Ведь они же не видят, не нуждаются в том, что мы пишем, рисуем, снимаем... Ради чего же тогда все?!

- Это нужно тем, кто уехал отсюда, - твердо ответила Джанна.

- Но ведь их не вернешь! Как и нас, впрочем... Или память о корнях и впрямь не даст погибнуть на новом, неизведанном пути?

Она не ответила. А ближе к дому присела вдруг на обочине и провела рукою по разнотравью.

- Смотри - давно ли вот тут все было красно от земляники? А теперь - и кустиков не видать, все уже другое, яркое, незнакомое. А потом и это отойдет, увянет... Такая вот наша жизнь...

Такая вот... И как мы в ней, в сегодняшней, не бережем друг друга, как не ценим, не слышим Творца!.. Да что об этом!

То исчезая, то появляясь у кастрюли, Джанна между тем продолжала неуловимый диалог.

- Наша Вересовка, край наш совсем уж доживает. Было, когда ты тогда приезжала, тринадцать домов, а теперь всего четыре осталось, да и то в трех - старухи. Но и три пацана вот подрастают рядышком, Ежовы-Ежики, надежда наша! - Она что-то покрошила, поразмешивала в кастрюле. - А ведь все равно держится русский народ, как ни сживают его со свету! Я и сама удивляюсь - пекарни своей в деревне нет, а возить хлеб стало невыгодно, вот и пекут опять женщины хлеб сами, как в давние времена. Да и сама я которое лето пеку, попробуешь за обедом!

Хлеб оказался отменным.

А затем и девчата подоспели. Старшая из них готовилась поступать в какое-то художественное училище и проходила у городских художников своеобразную практику.

- Ты, Ира, учись разбираться в жизни, что твое, а что - нет. И главное, не бойся мечтать, ставь планку повыше, все равно ведь результат будет меньше. Зато чего-то и добьешься, - по-родственному поучала Джанна и спохватилась. - Только Николаю Владимировичу не сознавайся, что я тебя так настраивала, а то мне влетит!.. Ну, а теперь, - она откинула занавеску и стала подбирать работы, - зажмурьте глаза и не открывайте, пока я все не расставлю и не разрешу...

В трепетной тишине я слышала дыхание девочек, сидевших на лоскутном одеяле в мастерской, и думала, что у них, несмотря на все немыслимые тяготы нашей жизни, все еще только начинается, и им верится в бесконечность времени и сил. Как и нам с Джанной когда-то...

Но вот и мне уже почти пятьдесят - а давно ли я пытала здесь же пятидесятилетнюю тогда Джанну, как и ради чего стоит жить и творить?! Чего я добивалась? Какую тайну - для других и для себя - хотела открыть? Зачем? Ведь все в мире давным-давно открыто! И много умных книжек повествуют об этом.

Но ни одна мудрость не станет тебе посохом в пути, пока ты сам ее не выстрадаешь, пока не встанешь на собственные ноги. И тогда уже никто не нужен тебе будет для споров и размышлений, ибо истина - одна на всех, просто люди называют ее разными именами.

- А теперь можно открыть глаза! - сказала Джанна.

А затем я пошла на автобус - даже раньше, чем можно бы. Я шла и ругала себя. Ну зачем я рвалась в заповедную Сергиевскую вновь? Разве мало мне было прежде даровано судьбой? Разве не довелось мне ощутить такое родство, при котором просто молча посидеть рядом - счастье? Чего же еще? Не ездят же в гости в скиты! Но разве уединение художника - не то же самое и не столь же взывает к неприкосновенности?

Я вспомнила вдруг, как тогда, пятнадцать лет назад, я поднялась на автобус по будильнику и Джанна встала тоже. С улыбкой, какой я не видела на ее лице за два полных дня, она произнесла:

- Мне тоже, между прочим, сегодня рано надо... На свидание! - и она подмигнула, намекая, как я мешала ей запереться в мастерской. - Я ведь, когда мы одни, даже ем кое-как, лишь бы не отрываться от работы. И потому, если кто-то приезжает, я становлюсь как потерянная. И очень несчастливая!..

Я невыразимо хотела хочу ей счастья и потому той осенью уходила из Сергиевской с твердым намерением не приезжать туда более никогда.