Леонид Парфенов – о таланте перевоплощения, феномене Пушкинского музея и силе буржуазного «формалистического» искусства

31 мая, в день столетия Музея изобразительных искусств имени Пушкина, на «Первом» покажут двухсерийный фильм ЛЕОНИДА ПАРФЕНОВА «Глаз Божий», посвященный истории знаменитого детища Ивана Цветаева. О том, как не только увлекательно рассказывать исторические сюжеты, но и актуализировать их доступными современному телевидении средствами, Парфенов рассказал корреспонденту «Известий» Анастасии Ниточкиной.

– Сегодня любой телевизионный продукт называется модным словом «проект». В каком жанре ваш проект?

– «Глаз Божий» – это докудрама, документальное кино, в котором ключевые точки сюжета проживаются в игровых реконструкциях, будто бы в режиме реального времени. Например, Анри Матисс первый раз привозит Сергея Ивановича Щукина к Пабло Пикассо и русский купец впервые видит кубическое искусство. Долго мучимый впечатлениями Щукин решает, что все-таки будет это покупать – с тех пор у нас самая большая в мире коллекция этого периода. Или выставка произведений того же Пикассо, которую в 1956 году пробил Илья Эренбург. Собралась огромная толпа, открытие задерживалось, люди напирали. Эренбург обратился к толпе: «Мы ждали этой выставки 25 лет, подождем еще 25 минут». Все облегченно рассмеялись, скандала не случилось.

– То есть это кино в первую очередь про людей, а не про музей?

– Любая история – это люди. Возникновение Пушкинского музея – это история поповского сына Ивана Цветаева из Владимирской губернии. Он говорил: «Несчастная мы страна! У нас своей античности нет». И чтобы следующие поколения Иванов из деревень знали, что мы тоже европейцы, собрал уникальную коллекцию слепков от Древних Афин до флорентийского Возрождения. А купеческие сыновья Иван Морозов и Сергей Щукин оказались первыми ценителями авангарда – от них у нас роскошные собрания Гогена, Матисса, Сезанна, Пикассо. В Париже, например, много чугунных темно-зеленых фонтанчиков. В 1870-х их расставил по всему городу английский баронет Ричард Уоллес. И один такой стоит перед бараком, где жил Пикассо. Вот ведь образец действительно купеческого вкуса – солидный материал, цвет, приятный глазу, красивые женские фигуры. Вполне функциональная вещь: подошел, попил, полюбовался, дальше пошел. А какое искусство творил Пикассо? Знал ведь прекрасно Сергей Щукин, что никуда ему эти картины не пристроить, но такой занозой они запали ему в душу, что сначала одну купил – «Даму с веером», а потом еще 50.

– Вы предприняли попытку взглянуть на картины глазами Щукина – он ведь по сути первооткрыватель нового искусства.

– Это взгляд прежде всего режиссеров фильма Сергея Нурмамеда и Ивана Скворцова. Докудрама – жанр, в котором у «автора и ведущего» и вообще у журналистов-редакторов – роль поменьше обычного. Телевидение – это образы, а не говорящие головы.

– У вас снялись выдающиеся актеры. Олег Табаков сыграл Ивана Цветаева, Игорь Кваша – Илью Эренбурга, Евгений Миронов – Николая II. Трудно было их уговорить?

– Для больших артистов участвовать в реконструируемых сценах документального кино – работа не главная. Но все откликнулись с удовольствием, понимая, что тема благая.

– Есть и несколько совершенно неожиданных актерских назначений. Молодого Пикассо играет Петр Налич, а Пикассо в 1940 – 1960-е годы – Владимир Познер. Как его-то вы «купили»?

– Существует огромный фото- и видеоархив послевоенного Пикассо – такой крепкий старикан с бритой головой и в шортах вдохновенно малюет «Голубку мира», благодаря которой, кстати, и удалось реанимировать это «буржуазное антинародное, чуждое формалистическое искусство». Несколько лет назад я увидел Владимира Владимировича на пляже в Арабских Эмиратах – оказывается, его можно снимать в кадре с голым торсом. А что вы смеетесь? Это большая редкость для российских телеведущих. И когда возникла идея этого фильма, я представил, каким Пикассо может быть Познер в шортах. К тому же французский у него – первый родной язык.

– Ваши слова: «Феномен – это то, что сначала прошло как текущее событие, а затем стало частью общего сознания и опыта». С этой точки зрения какие феномены в истории музея вам кажутся наиболее значимыми?

– Их множество. То, как Иваном Цветаевым была собрана коллекция. Как, например, был спроектирован Итальянский дворик – со времен Цветаева ничего тут не менялось. Все залы – по своим странам и эпохам, а тут эдакая сборная всех времен и народов. Коллаж возник, потому что Цветаев считал, что «надо воздействовать предметами крупными и цельными». Такое один раз увидишь, ни с чем не спутаешь. А как Морозов купил за 16 тыс. франков «Девочку на шаре» – он вообще в день мог купить картин на большую сумму, чем Русский музей покупал новой живописи за год. А выставка подарков Сталину в Пушкинском музее? Казалось, так будет всегда. А «визит «Джоконды»? Смотреть ее люди шли, как в мавзолей. За пуленепробиваемым стеклом – она одна, и бесконечная двигающаяся толпа. Очереди в Пушкинский музей – единственные советские очереди, которые снимала наша кинохроника. Музей же важен не сам по себе. А тем, как он вошел в жизнь людей и поменял ее.