Столичные телекритики называют его «блистательным пофигистом» и «главным денди российского телевидения». Его программы закупают крупнейшие телеканалы других стран.

Леонид Парфенов родился и вырос в Череповце. Поступил на факультет журналистики Ленинградского госуниверситета. Работал в областной молодежной газете «Вологодский комсомолец» и на областном телевидении. 13 лет назад уехал в Москву. Начал с сотрудничества с Эдуардом Сагалаевым в передаче «Мир и молодежь». В начале 90-х создал свою программу «Намедни», благодаря которой и стал известен. Работая генеральным продюсером НТВ, запустил скандальный проект – эротическое ток-шоу «Про это». К 200-летию А.С. Пушкина снял документальный сериал «Живой Пушкин». Сейчас Леонид Парфенов - автор и ведущий еженедельной информационной программы «Намедни» на НТВ, продолжает снимать фильмы из цикла «Российская империя». Женат, имеет сына и дочь. Не водит машину, не пользуется компьютером, не носит очки, хотя близорук. К спиртному равнодушен, любит фрукты и рыбу. Всегда очень занят.

– Леонид Геннадьевич, судя по вашей карьере, вы осознанно выбрали профессию. О чем писал юный корреспондент Леня Парфенов?

– Всегда писал о проблемах. Никогда про макулатуру и сбор металлолома. Главное для меня было доказать, что в таком юном возрасте есть о чем сказать и доказать, что ты чем-то жутко отличаешься от других. Первая моя большая и серьезная публикация была уже в Питере. Рецензия на фильм Сергея Соловьева «100 дней после детства» под рубрикой «На соискание Государственной премии СССР». Редактором газеты, кстати, был Геннадий Селезнев (ныне председатель Государственной Думы), а куратором Валентина Матвиенко (ныне вице-премьер Правительства России).

– После окончания университета вам, наверное, не хотелось ехать на работу в провинцию?

– Нет, почему же. Меня распределили в газету «Сельская новь» (прим. автора – это газета Череповецкого района). Надо было ехать. Но газета меня принять отказалась. Вид мой был таков, что главный редактор сказал: «Ой, такого кадра нам не надо. Я сейчас и в обком позвоню». «Не надо» относилось исключительно к моему внешнему виду, длине волос, к рубахе поверх джинсов, к самим джинсам. В общем, устроился я в молодежную газету «Вологодский комсомолец» на полставки. Потом работал на областном телевидении.

– И все время хотели уехать в столицу?

– Да нет. Просто так сложились обстоятельства. А вообще телевидение в том виде, в котором оно подразумевается, – столичное дело. И делать настоящее телевидение позволяет только столица. В регионах телевидение совсем другое, с другими задачами и возможностями. В США все точно так же. Я был там на маленьких местных студиях. В любой стране провинциальное телевидение отличается от общенационального и сравнивать их нельзя. Я думаю, если бы я остался в Череповце, я бы, наверное, в бизнес ушел со временем. Что же касается желания жить именно в Москве, то его у меня никогда не было. Я и сейчас живу не в Москве. У меня дом за городом, к северу по Ярославскому шоссе. А то, что говорят, вот я сделал карьеру в Москве, так карьеры нет никакой – я не руководитель канала, я не ставлю задачи. Я журналист, как водил перышком по бумаге, так и вожу.

– Но вы делаете свои авторские программы.

– Да, раньше у меня была маленькая съемочная группа, теперь большая. Она работает на меня, но я даже не руководитель этой группы, у нее есть директор. А я в лучшем случае худрук.

– А по какому принципу вы, отбираете людей в эту группу, многие из ваших сотрудников работали и с Олегом Добродеевым, и с Евгением Киселевым?

– Очень трудно ответить на этот вопрос. Я не знаю, чем я руководствуюсь при отборе. Это касается и людей, и тем для программы. Все чисто интуитивно. Жизнь сама определяет какие-то повороты, соображения, как это может быть и что с этим делать. Это моя профессия – выбирать и полагать, что нужно сейчас, а что нет. Например, те же «Старые песни о главном» (Леонид Парфенов один из авторов этого проекта). Когда мы их задумали, огромное количество людей говорило: «Да вы что, с ума сошли, кому сейчас нужны какие-то советские песни!» А стоило все это очень дорого – 800 фунтов стерлингов один съемочный день. Ответом на все возражения было только одно: «Я чувствую, что это пойдет, что зрителям понравится». Или это будут смотреть, или я не знаю аудиторию, не понимаю Россию, не понимаю законы жанра, не понимаю, что сегодня модно, в лучшем смысле этого слова. И если не понимаю, – то надо уходить.

– Вы допускаете, что вы когда-то уйдете?

– Конечно.

– Смените профессию?

– Сменить вряд ли получится, но можно уйти от крупных проектов типа еженедельной программы «Намедни» и делать что-нибудь более камерное.

– Когда работаете над очередным проектом, к чьему мнению прислушиваетесь, или вам важен только собственный взгляд?

– Каждый проект обсуждается с руководством канала. Но все равно окончательное решение принимаю я, учитывать или не учитывать замечания – мне и отвечать за все тоже мне.

– Недавно в «Известиях» Ольга Кабанова написала про «Намедни», что ваша беспафосность сыграла против вас во время терактов в Америке. Этим объясняется то, что сейчас рейтинг «Намедни» ниже, чем у программы «Времена», ниже, чем у программы «Вести недели с Евгением Ревенко».

– Да, мой рейтинг ниже, чем у Познера, и ниже, чем у Ревенко. Но я ничего не могу поделать с тем, что публике очень хочется все время ожидать конца света. И ей нужна государственная позиция. А Женя Ревенко работает на государственном канале и озвучивает государственную позицию. Я знаю, что люди ждали – пойдут русские в Афганистан или нет. Их интересовала государственная позиция, а меня, например, нет.

– Говорят, что у вас поразительная память, что вы можете обходиться без суфлера...

– Все, что говорю, я сам пишу. И «Намедни», и «Империю», и «Пушкина». Сейчас «Намедни» веду с суфлером, потому что прямой эфир – иначе нельзя. А все остальное без. Я не вижу в этом ничего сверхъестественного. Да и как установить суфлера на натурных съемках посреди, например, Бородинского поля. Я вообще против, когда в разговорах о журналистике появляется тема способностей. Журналистика – это очень технологичное дело с большой долей ремесла.

Это дело живет только многократной повторяемостью передач, интенсивностью. Люди оценивают телепрограмму и телеперсону по совокупности эфиров.

– А что для вас Череповец – город, где живут родители, куда ездят отдыхать дети?

– Родители сейчас живут в деревне Улома, под Череповцом. А Череповец и Вологодская область для меня – это представление о России, потому что Россия – это не Москва и не Петербург. В провинциальных городах свой стиль жизни, и он не меняется в зависимости от города, от того, например, что Череповец молодой, а Вологда – древняя. Я люблю Север, и очень не люблю юг России, Харьков там или Одессу, этот их темперамент, навязчивость, этот их акцент. Для меня Михаил Сергеевич Горбачев больше иностранец, чем нынешний владелец НТВ Борис Йордан. Горбачев все время меня называет «Парфеноу», у него южнорусский акцент сильнее, чем американский у Йордана.

– В широко распространенном понимании у вас все есть: хорошая работа, семья, деньги. Что вам еще нужно «для счастья»?

– Да вроде бы нет никаких особых мечтаний. Другое дело, что я совершенно не в той мере принадлежу себе, в какой хотелось бы. Есть масса вещей, которые я обещаю сделать, и не получается. Вот, например, случай, конечно, выпендрежный, и тем не менее. Несколько лет назад на Венецианском карнавале мы познакомились с Мишей, владельцем «Боско ди Чильеджи», и с того случая каждый год давали себе слово поехать туда снова. Может быть, от того, что есть деньги поехать хоть каждый год, но нет свободной минуты, чувствуешь себя еще более ущербным. В 2001 году, с мая по октябрь, у меня вообще не было выходных. Никогда не было настоящего отпуска. Максимум две недели и все. Вот мы с детьми поставили домашний спектакль «Воробьишка» год назад. Хочется следующий поставить, а некогда.

– Вы трудоголик?

– Нет, просто в Москве так живут все успешно существующие люди. У нынешнего поколения все впервые, потому оно и пытается ездить по миру за пять предыдущих невыездных поколений, и дома построить, и дать престижное образование детям, и так далее, и так далее. Это же все по первому разу, а потому – двойной и тройной ценой, большой кровью, неумеренно, без баланса соотношения карьеры и частной жизни. Вот мы снимали фильм к 200-летию Пушкина, а французы подобный фильм снимали к дню рождения Бальзака. Мы свой фильм уже закончили, сняли несколько серий «Российской империи», а они до сих пор про Бальзака снимают. Ритм жизни разный.

– У вас есть любимые места в Москве?

– Возле моей квартиры есть несколько хороших ресторанов, в которых можно вкусно поесть. Кинотеатр «Ролан» клубного показа близко к дому. А вообще, я не люблю Москву, потому что это город не для жизни, а для карьеры. Жить лучше где-нибудь на берегу реки Вологды, напротив Софийского собора. Но тогда должна быть лабораторная работа: что-нибудь писать, что можно посылать в столицу по электронной почте. Кстати, во Франции и Англии многие так и живут. Какая-нибудь контора в Лондоне, а ее сотрудник живет в деревне и время от времени бросает в центр некий интеллектуальный продукт. Потому что жить в мегаполисе очень тяжело, ты и так живешь, как мегаполис, своей работой. А когда выходишь, попадаешь в то же самое, тот же ритм, нет смены состояния, и ты никогда не освобождаешься. Это звучит, конечно, пижонски. Но для меня между съемками в Венеции и съемками в Псковской области разницы нет никакой, – везде один и тот же ритм, утром плотный завтрак, а потом съемки до конца светового дня. Потом ранний ужин или поздний обед, за которым обсуждается, что отсняли, а что еще надо отснять, и дальше опять.

– Как вы думаете, за последние десять лет вы сильно изменились?

– Не задумывался. Но вот когда умер Виктор Астафьев, я просматривал старые видеозаписи, где есть и я. Увидев съемки 1996 года, был поражен. Там как будто бы я – другой человек. Да и жизнь сейчас другая, и телевидение другое. Выше темп, энергичней монтаж, все становится жестче год от года. Ты зрителя как бы хватаешь за лацканы – смотри, слушай! На то, чтобы держать внимание зрителей, усилий все больше тратится. И все потому, что больше рекламы, а она своим монтажом и агрессией развинчивает восприятие. И еще потому, что у нас очень дешевое видео, а широкого кинопроката нет. В кинотеатры народ ходит мало, фильмы воспринимает с маленького телевизионного экрана, и законы восприятия кинофильмов распространяются на телевидение. К тому же вечера у нас длинные, страна зимняя, в рестораны люди не ходят, поэтому в прайм-тайм все у телевизора.

Евгения ФЕДОТОВА,
Череповец – Москва.