ВСЕ интервью с Леонидом Парфеновым обычно делятся на несколько частей. В первой и второй репортер пытается получить от Парфенова ответы на вопросы про пиджаки и про жизнь. В третьей части поскучневший репортер с тем же успехом задает вопросы про телевидение. А в четвертой Парфенов объясняет отчаявшемуся репортеру, почему он, собственно, не любит давать интервью. Чтобы хоть как-то разнообразить эту схему, мы решили поменять части местами.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

– Я КАЖДЫЙ раз ощущаю свою вину за то, что вот опять как-то не смог проявить открытость и готовность к сотрудничеству... Но что я могу сделать, если мне действительно неинтересно давать интервью?

– Почему?

– А я не знаю, зачем это делать. Все, что я хочу высказать многомиллионной аудитории, я высказываю в своих программах. И вот ко мне приходят журналисты и начинают задавать вопросы, которые самому мне в голову не приходят, понимаете? Ну и ответы получаются соответствующие.

– Но в конце концов интервью – такая же часть вашей работы, вы ведь фигура популярная.

– Да бросьте! Я прекрасно знаю, кто я такой. По мне, как говорится, «пролеткульт не заплачет». Я же не любимец публики, не шоумен.

– Ну и что? Евгений Киселев тоже не шоумен.

– Так ведь к нему и не пристают с просьбой рассказать смешной случай на съемках «Итогов»! А ко мне – сколько угодно. И еще про пиджаки: эта галантерейная тема доминирует в моих интервью. И фотографы всех изданий, появляясь в моем кабинете, начинают плотоядно коситься на шкаф. Да нету там пиджаков, дома я их держу!..

– Знаете, говорят, что писатель всю жизнь пишет одну и ту же книгу...

– Да-да-да, так и я: всю жизнь снимаю одну и ту же программу и даю одно и то же интервью.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ, ПЛАВНО ПЕРЕХОДЯЩАЯ ВО ВТОРУЮ

– ДАВАЙТЕ тогда про программу? Почему в последнее время вы взялись за «исторические» проекты?

– Родину люблю.

– Похвально.

– Нет, я серьезно. На самом деле это очень давняя идея. Просто Россию в последние годы так много трясло, что не было времени остановиться и оглянуться. А сейчас появилась возможность сделать это свободно, избавившись от идеологического отношения к прошлому. Я совсем не хочу сказать, что все тогда было прекрасно, всем же понятно, что ничего хорошего в коммунизме как в режиме нет. Но поймите, это огромный период нашей истории, так много было нелепого, замечательного, трагического, милого, трогательного, смешного, наивного, ужасного – всякого. Но одно точно – это абсолютно неповторимо. Знаете, это как понятие «сталинская архитектура», где слово «сталинская» – давно уже никакая не оценка, а просто определение стиля. И с «советским периодом» – то же самое. Это определение стиля, причем стиля очень богатого, потому что он формировался в достаточной изоляции, в замкнутой такой системе. Это целый космос – от собственной моды до собственной тяжелой промышленности, от собственного быта до собственных отношений с Богом.

– А как вы отбираете материал?

– Ну, я могу вам рассказать про принципы календарного планирования и отслеживания по феноменологии...

– ... Спасибо, пожалуй, не стоит...

– Да, так что я лучше приведу вам очень любимую мной цитату из Тимура Кибирова: «Все мне дорого здесь, все мне дорого здесь, ничего мне не дешево здесь»... Я действительно считаю, что на человека одновременно воздействуют Карибский кризис и обруч хула-хуп, открытие нефтепровода «Дружба», матч Яшина на «Уэмбли» и появление анекдотов про поручика Ржевского.

Меня так учили – Лотман, например. Он показывал, что в XIX веке все это было вместе – и декабристы, и порядок танцев на балу, когда точно знаешь, что вначале – котильон или мазурка. Это все вместе, и это – цельный человек. Вот Чацкий состоит из того-то и того-то. И Бестужев-Марлинский состоит из того-то и того-то. И мне интересно – из чего же, из чего же, из чего же сделана наша держава?

– Как вы считаете, что из сегодняшнего времени возьмет грядущий телевизионщик в «Намедни-97»?

– Не знаю. Это в основном зависит от будущего взгляда, от точки зрения. Но если говорить о нашем стиле, то, наверное, это будет «пацанский» стиль. Этот непременно черный цвет во всем – от «Мерседеса» до чудовищных сумочек-барсеток, черные туфли обязательно с какими-нибудь блестящими железяками, вообще «черный низ – белый верх». Знаете, при всей нелепости этому стилю нельзя отказать в неком единстве. Я обожаю смотреть на его носителей в «Шереметьево-2», особенно когда они летят бизнес- или первым классом. Как они шествуют при этом своем черно-белом параде в самолет. Чтобы тут же помяться, запачкаться, но это неважно, они идут, как на светский раут, для них это – событие... Мне кажется, из этих вещей на самом деле и состоит жизнь. Из этих барсеток, из смены имиджа Тани Булановой...

– А что вы оставляете на долю тех, кто не любит барсетки, читает хорошие книги и слушает серьезную музыку?

– Понимаете, какая штука... Я убежден, что, если рассказывать им и про барсетки, и про Буланову на их языке, им это будет тоже интересно. И даже полезно: должны же они, читая свои книги и слушая свою музыку, понимать, в какой стране при этом живут.

– Наверное, вы правы. Но рассказов про их музыку и книги они оказываются лишены?

– Ничего подобного. В «Намедни» мы ведь рассказывали и об этом. Телевидение – это всегда все сразу и для всех, это продажа «в одном флаконе». Понимаете, в реальности не существует ни дед Макар, только что слезший с печи, ни урловатый пэтэушник, они – исключения. И я категорически против того, чтобы считать «среднего телезрителя» носителем некой психической патологии: телеаудитория состоит в основном из нормальных людей. Да, разных, с разными вкусами. Но моя профессия в том и состоит, чтобы заниматься тем, что сейчас модно.

ЧАСТЬ УЖЕ ТОЧНО ВТОРАЯ

– А МОЖНО по вашей методе проследить, из чего же, из чего же, из чего же сделан Леонид Парфенов?

– Вряд ли. Я совсем не склонен к самоанализу...

– Трудно поверить, чтобы с вашим вниманием к детали вы не помнили, когда вам купили первые джинсы, когда вы впервые услышали «Битлз» или Армстронга и как на вас это повлияло.

– Ну, наверное, какие-то основные вещи существуют. То, что я родился в Вологодской области, например. Это очень важно для меня, меня это крепко держит. Потом – Питер, тоже очень важный период жизни. И сам город – мне вообще странен русский человек, у которого нет каких-то своих, личных отношений с этим городом. И то, что там, в общежитии университета, меня поселили в комнату с болгарами. Наверное, если бы меня поселили с американцами или французами, шок был бы меньше. Все-таки уже и тогда было понятно, что капитализм – это что-то совсем другое. А тут вдруг выяснилось, что даже наличие политбюро совсем не обязательно означает отсутствие колбасы и джинсов... А потом – Москва, к которой я очень долго не мог привыкнуть. Мне помогла примириться с Москвой бывшая улица Неждановой. Там подряд: доходный дом неоклассицизма, очень старая церковь, дом советского конструктивизма, потом сталинский монстр, потом еще что-то. И все вместе это и есть московский стиль.

– Но сегодня вы уже вполне законченный житель Москвы?

– Не уверен. Мне кажется, никто не может считать себя жителем Москвы – разве что какого-то района. Ну как можно ощущать своим город, если увидеть этот город можно только с самолета? Нет, я постепенно освоил свой маленький маршрут: бульвары – Олимпийский проспект – Шереметьевская – Останкино. Дом – работа. Есть какие-то приятные районы. А в каком-нибудь Орехово-Кокосове бываю раз в год по обязательству. Вообще это ненормально, конечно. Мегаполис – это место для маньяков, наркоманов и деятелей массовой культуры и шоу-бизнеса. К одной из этих категорий я и принадлежу. А вообще человек должен жить в маленьком городке. Чтобы покой, уют – как в Вологде, где свой маленький Кремль, а рядом река, и у берега до сих пор – плоты для полоскания белья. И маленькие домики вдоль набережной... Там, правда, в домиках гуляют крысы размером с теленка, но это уже российская специфика. Со временем, наверное, все станет нормально.

– И как, по-вашему, будет выглядеть нормальная жизнь?

– Это очень легко объяснить. Когда летом не только в Москве, но и в той же Вологде, и в любом другом городе будут сидеть в открытом кафе студенты, пенсионеры, какие-нибудь женщины из окрестных контор. Что-то перекусывать, пить кофе или вино... Свободное время, относительный достаток и покой – простые ценности, образ жизни.

ЭПИЛОГ, ОН ЖЕ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

– Леня, подождите! Вы ничего не рассказали про личную жизнь, про тайные страсти, про жену и двух детей. Но ответьте хотя бы: это правда, что знаменитые бутики отдают вам пиджаки даром?

– А-а-а... И бесплатные есть, и купленные за деньги. Эфирные пиджаки – это же спецодежда. На одной работе это сатиновый халат, на другой – китель с погонами, а у меня – Кензо, изделия этого французского японца. Спецодежду я не покупаю.