Алеша Попович — герой единственной, посвященной его личному подвигу былины «Алеша Попович и Тугарин-змей». Ему принадлежат также эпизодические роли во многих былинных сюжетах: он крестовый брат Добрыни, Ильи Муромца и Михаила Потыка, спаситель девушки от деспотизма братьев в редкой былине "Алеша Попович и сестра братьев Збродовичей (Петровичей)». Многие исследователи считают его главным героем в первоначальном архаическом изводе былины о борьбе с Идолищем, где его позднее заменил (преимущественно в северных записях) Илья Муромец. В. Ф. Миллер, выявивший основные летописные соответствия с героями эпоса, соответствия, имеющие прямое или косвенное отношение к былинным сюжетам, считал, что оба персонажа былины «Алеша Попович и Тугарин-змей» историчны: прототип Алеши — ростовский «храбр» Александр (XIII в.), Тугарина — половецкий хан Тугоркан, выдавший дочь за Святополка Изяславича, киевского князя (XV в.). Д. С. Лихачев также считал, что прообраз Алеши — «один из храбров Всеволода Большое Гнездо, житель Ростова, главный герой Липицкой битвы 1216 г.79 [79 Лихачев Д. С. Летописные известия об Александре Поповиче // ТОДРЛ. М.; Л., 1949. Т. 7. С. 46]. Б. А. Рыбаков, заново проанализировавший данные летописи с XI по XIII в. и согласный с Д. С. Лихачевым, что «исторический прототип Алеши (в полной форме Александра) Поповича относится к XIII веку», установил важнейший исторический факт, что это имя «прикрыло собой еще одного богатыря», победившего в 1096 г. половецкого хана Тугоркана и в 1099 г. воевавшего с половцами и их предводителем Боняком. Этим богатырем был Ольбег (звательная форма — Ольбеже), сын Ратибора, киевского воеводы и боярина, бывшего при Владимире Мономахе тысяцким. Он застрелил из лука половецкого посла Итларя (Итларище — Идолище). Брат Ольбега Фома Ратиборич в 1121 г. отразил нападение поляков, за что Мономах поставил его тысяцким во Владимире Волынском и послал ему гривну и золотую цепь. Необычное имя — Ольбежа — забылось и заменилось Алешей, объединившим в своем эпическом и летописном образе подвиги обоих братьев: и борьбу с Итларищем и Боняком, и награждение золотой гривной, о котором упоминает летопись (Рыб. Др. Русь. С. 110-111). Цикл былин по своему происхождению не киевский, а переяславский, так как ставшие его основой события происходили в Переяславле русском, где два десятка лет провел Владимир Мономах. Переяславль в эти годы был форпостом Киевской Руси и всегда первым принимал на себя удары половцев. «Возможно, что началом переяславского цикла был занесенный в летопись известный рассказ о юноше кожемяке, победившем печенежина... Имя Владимира II, ставшего под конец жизни князем киевским, слилось с именем Владимира, его прадеда, а Переяславль заменился Киевом» (Рыб. Др. Русь. С. 111). Возникновение сказаний об этих событиях и переработка их в эпические песни происходила, вероятно, в XII-XIII вв. Ю. И. Смирнов, молчаливо принимая, видимо, версию Б. А. Рыбакова, опускает без оговорок и каких-либо объяснений вопрос о происхождении этого цикла былин об Алеше. Он сразу горит об их «киевизации» и относит ее к XIV-XV вв.: «Первоначально былина только приспосабливалась к эпической эпохе князя Владимира... Алеша Попович и его паробок приезжают в Киев, в котором еще нет богатырей. Иными словами, былина первоначально была довольно непроницаемой со стороны так называемого Владимирова цикла». Имя Александра Поповича, упомянутое в летописи в связи с гибелью богатырей в 1224 г. на Калке в числе семидесяти и в летописной повести о службе его у ростовского князя Константина и отъезде его в Киев к князю Мстиславу Романовичу Храброму, постепенно обрастало сказаниями, перерабатывавшимися в эпический цикл об Алеше Поповиче. «Киевизация былин, вероятно, и начиналась таким образом, с прямой оппозиции местных героев удельным князьям и постепенно переходила к формам эпической идеализации Киева», — полагает Ю. И. Смирнов (ЛП. С. 342).
Древнейшее ядро цикла представлено архаичным сюжетом о борьбе героя с чудовищем. Тугарин олицетворяет врага и насильника. Его выезд на Русь сопровождают два волка и два ворона, символизирующие враждебные намерения (Григ. III. № 30). Его нельзя сопоставлять с Сокольником, в образе последнего с соколом на плече и собакой у ног олицетворены воля, сила и красота охотника, но тот и другой образ создается одним поэтическим приемом: выражения качеств и намерений героя через сопровождающих его действия животных и птиц. Гиперболизация образа Тугарина (рост три сажени, ширина в два обхвата, «промеж плеч косая сажень, промеж глаз калена стрела») и его коня («Конь под ним — как лютой зверь:/ Из хайлища пламень пышет, из ушей дым столбом» — КД. № 20), возможно, сохранилась от начальной первоосновы былины; в первом из двух текстов сборника Кирши Данилова образ героя подлинно богатырский. Его героизм не ограничен обращением к Богу за помощью. Б. Н. Путилов считает существенной особенностью этого текста и «вообще сибирской эпической традиции то, что образ Алеши целиком героический, он нигде не снижается» (КД. № 58. С 610).
Период «киевизации» былины сопровождался появлением в ее содержании духовно-религиозных элементов христианства, укрепившихся к тому времени в народном быту. Алеша и Еким, его паробок, входя к князю, «крест кладут» и «Исусову молитву» творят, Тугарин же осуждается былиной за то, что «челом не бьет». Перед поединком с ним Алеша молится Богу, Спасу-Вседержителю и Богородице, иногда специально заходит помолиться в церковь (Т-М. II. № 29). Правда, его молитва слишком лаконична и по форме близка простому обиходному заговору (например, о дожде). Эта деталь указывает не только на новый уровень сознания, но и на стремление новых поэтов из скоморошьей среды как-то обезопасить исполнение текста от упреков церкви, придав циклу былин об Алеше несколько религиозный характер. Ю. И. Смирнов отметил этот важный эволюционный сдвиг по сравнению с другими древними эпическими песнями, где «исход поединка решался воинской силой и уменьем» (ЛП. С. 401). На определенный хронологический момент в истории былины указывает упоминание бумажных крыльев Тугарина. Более ранним хронологически должно быть80 [80 Бумага известна на Руси с XIV в. Ее белизна, легкость, летучесть казались необыкновенно привлекательными и использованы в тексте, чтобы поразить слушателей осведомленностью в поступательном процессе человеческого прогресса. См. ЛП, с. 398]. «крылие огненное» — след представлений о Тугарине как чудовище, связанном со стихией огня. Только этим объяснимы его угрозы спалить Алешу огнем: «Летает собака по поднебесью» (ЛП. № 35). Бог по молитве Алеши посылает дождь, бумажные крылья опускают Тугарина на землю. В процессе дальнейшей эволюции былины появляется новое изображение Тугарина, ассоциирующегося с татаро-монголами. Реальные наблюдения отражены в сцене, когда Тугарина вносят 12 или 30 богатырей «на золотой доске» или «на золотом блюде», что дало повод назвать его «гагара безногая».81 [81 Имеются в виду носилки или паланкин, которые были употребительны в период Средневековья не только в Азии, на Востоке, но и в Европе, что отразилось в сказках и художественной литературе]. В более поздний период, когда татары прекратили набеги, но память о них была еще свежа, появляются насмешливые и гиперболизированные неприязненные характеристики врага, возможно заимствованные из обычной разговорной речи, подобно «гагаре безногой». Высмеивалось непомерное обжорство, грубая надменность и невоспитанность дикого степняка:
Принесли на стол лебедь белую —
Вынимал собака булатный нож,
Поддел со блюда белу лебедь,
Кинул собака себе в гортань.
Со щеки на щеку перемётыват,
Лебяжье костьё вон выплевыват.
(Онч. № 85)
Его голова — как пивной котел, очи — как пивные чаши, уши — как большие блюда. Скоморошьими вставками нередко расцвечивается описание обжорства (уподобление Тугарина старой корове, лопнувшей от обжорства, старой собаке на поварне, виденных в Ростове у попа; перебранка и кидание в Алешу вилкой и ножом). В скоморошьих переработках текстов, когда Тугарин и Идолище слились в один образ, комический элемент характеристик еще более усилился: «Головища — что лютое лоханищо,
<...> / А нос-то на роже ведь с локоть был» (Гф. № 48) или «А нос-то у татарина — как кислой пирог» (Гф. № 48). Надменной и открытой хвастливости врага противопоставлена «лукавая насмешливая скромность богатыря и его паробка» (Скаф. С. 103, 106). Алеша с Екимом занимают место за печным столбом, на самой печке или садятся на «палатной брус». В древней обрядовой, в частности свадебной, восточнославянской традиции это место колдунов и волхвов, позднее — заменивших их скоморохов. У печного столба произносились свадебные закрепки и обереги, это центр избы (по данным Б. А. Рыбакова, половецкого посла Итларя привели в специальную избу, приготовленную для посольства). В позднем мезенском тексте Алеша, сидя на печке, играет на гуслях и насмехается в припевках над Тугарином и его обжорством; при этом мотив игры на гуслях не производит впечатления привнесенного механически или искусственно, он вполне органичен для развития действия в целом (Григ. I. № 30). В остальных текстах сидение на печке никак не оправдано. Несомненно, произошла какая-то утрата без замещения в процессе переработки сюжета. В отличие от противника Алеша «ухватчив», «верток», «востер собою». Когда в былине об Идолище подобная характеристика дана Илье Муромцу («догадливой, сам увертливой»), то ясно, что она относилась к Алеше (Гф. № 86). Он ловко уклоняется от удара, припав за гриву коня, и сам, обманом заставив противника обернуться, быстро и неожиданно наносит сразу смертельный удар. В северных текстах Алешу заменил Илья, а Тугарина — Идолище. «Тяготение друг к другу этих двух имен Тугарина и Идолища не может быть объяснено ничем иным, кроме хронологической близости тех событий, героями которых явились эти два врага Руси», — считает Б. А. Рыбаков.
Былина заканчивается возвращением победителя в Киев с головой Тугарина, «взоткнутой» на копье. Князь награждает богатыря и оставляет его служить в Киеве, и с тех пор про Алешу «старину поют» (Григ. III. № 30, Рыбн. I. № 27 и др.). Следы скоморошьей обработки в отдельных эпизодах особенно отчетливы. Таковы размышления богатыря у трех дорог. В древнем эпосе и сказках перекресток имеет символический и судьбоносный смысл; неслучайно это место святочных гаданий. Для эпических героев это выбор пути, от которого зависит вся дальнейшая жизнь. Сохранились варианты былины об Алеше и Тугарине, где росстань, по выражению Скафтымова, «сохраняет свой грозный смысл»:
Как нам тут-то, ребята, идти-ехати,
Идти-ехати — да нам живым не быть.
(Григ. I. № 618)
Но в большей части текстов росстань не имеет характера предо. стережения, заключающего в себе и необходимость обдумать выбор пути. Надписи указывают лишь названия городов, «выбор между ними Алеша и Еким производят не по богатырским мотивам» (Скаф. С. 136). Беседа между ними о выборе пути разработана в щутливо-скоморошьем стиле. По записи И. А. Худякова, первые два города отвергнуты: «Там девки заманчивы; / Нам за девьими гузнами залежатися» (Тихонравов-Миллер. П. № 29). Этот же эпизод в записи С. И. Гуляева мотивирован полнее и подробнее: в Чернигове «дома, кабаки были вольные, / Молодушки были приветливы./ Красные девушки прелестливы; / А мы с тобой, Екимушка, упьянчивы. / Запьемся, загуляемся — потерять нам будет слава добрая,/ Вся де выслуга богатырская» (ЛП. № 42). И богатыри предпочитают ехать в Киев.
Грубоватая скоморошья шутка звучит в некоторых заключительных стихах. Подавая голову Тугарина, Алеша говорит князю: «Буди нет у тя ныне да пивна котла, / Да вот те Тугаринова буйна голова» (Онч. № 85). В тексте, записанном от Т. Иевлева, Алеша кричит при въезде из чиста поля в город:
Ай же вы, бабы портомойницы!
Я привез-то вам буцище82 [82 Буц(ч)ище — большой котел; бучить — кипятить, вываривать белье в щелоке: бучильня — место, где бучат белье (Даль В. И. Словарь... Т. 1. С. 159)] со чиста поля.
Вы хоть платье мойте, а хоть золу варите,
Хоть всим городом с... ходите!
(Гф. № 99)
Подобные вставки неуместны в былине, посвященной героическому подвигу во имя Руси. Вряд ли древний эпический поэт нашел бы уместными такого рода стихи, ибо просторечие — не поэзия в строгом смысле слова. Они появились, когда аудитория демократизировалась, когда былины зазвучали не в княжеском дворце, а певцам для успеха и популярности пришлось изменять прежний строгий канонический текст. От него сохранились традиционные формулы княжеского пира, богатырской скачки через стену, бег коней «выше леса стоячего», устилающих хвостом реки и озера, формула выпивания чары в полтора ведра одной рукой, традиционное «за беду пришло, за великую досаду показалося». В былину проникали и новые слова: чемодан, вилка серебряная и др., и слова крестьянского обихода: «Садитесь в куть по лавице», «елбаны роскатисты» (холмы), «хайло» (рот), лапотки, питье заморское и др. Поздние вставки и эпизоды с участием Алеши в других былинах привели к постепенному снижению его героического образа. Привнесение черт "бабьего насмешника», хитреца и грубияна (былина «Сорок калик о каликою»), наглости и бесстыдства связано также с мнимым происхождением его из поповской семьи, о чем упоминается в былинах. В создании переработок могли участвовать и ростовские скоморохи, вероятно, соперничавшие с киевскими и новгородскими. Следы их творчества сохранились в комических диалогах ростовского и московского потешников, в диалогах, состоящих из нагромождения небылиц и забавных ситуаций. Эпизод с обжорливой коровой ростовского попа Левонтия вполне мог быть привнесен ростовскими веселыми молодцами.