Однако уже в следующем году произошло событие, чуть было не прервавшее опыты власти с палаческим механизмом. В марте 1698 г. среди посланных из-под Азова на литовскую границу голодных и замерзших стрельцов началось опасное брожение. Первоначально они послали в Москву сорок выборных бить челом "с голоду" и просить выплатить задержанное жалованье. У власти, предчувствовавшей вызванный ею же взрыв недовольства, глаза оказались велики от страха, и в письме Петру глава Преображенского приказа так описывал свои действия в сложившейся ситуации: "Прислал ко мне князь Иван Борисович с ведомостью... реля против четверого числа часу в отдачу... хотят стрельцы ит-тить в город и бить в колокола у церквей. Я по тем вестям велел полки собрать Преображенский, Семеновский и Лефортов и, собрав, для опасения послал полуполковника князя Никиту Репина в Кремль, а с ним послано солдат в 700 человек с ружьями во всякой готовности. А Чамарса с тремя ротами Семеновского велел обнять у всего Белого города ворота все. И после того от стрельцов ничего, слуху никакого не бывало". По словам Ф. Ю. Ромодановского, стрельцы испугались его решительных действий и согласились идти на службу. "А для розыску и наказания взяты в Стрелецкий Приказ из тех стрельцов три человека да четвертый стрелецкий сын. А стрельцы пошли на службу и без них милостью Божьей все смирно". Петр отвечал из Амстердама, ссылаясь в своем письме от 9 мая на какую-то личную договоренность с князем-кесарем: "В том же письме объявлено бунт от стрельцов и что вашим правительством и службой солдат усмирен. Зело радуемся; только зело мне печально и досадно на тебя, для чего ты сего дела в розыск не вступил - Бог тебя судит! Не так было говорено на загородном дворе в сенях". Судя по контексту, глава Преображенского приказа обещал отъезжавшему царю неустанно блюсти престол, выискивать и каленым железом выжигать малейший признак крамолы.
Однако вскоре у Петра появились гораздо более серьезные основания для недовольства своим "генералиссимусом Фридрихом". Надеявшимся на отдых в Москве стрельцам вновь велели двигаться к западной границе, а ходивших в марте в столицу челобитчиков было приказано сослать с семьями "на вечное житье" по разным украинским городам. Это решение властей стало последней каплей, и восставшие в июне 1698 г. стрелецкие полки решили идти на Москву, перебить там ненавистных бояр, в том числе и кровавого князя-кесаря, и возвести на престол царевну Софью. О разразившемся наконец мятеже и ответных действиях властей Ф. Ю. Ромодановский доносил царю в письме от 17 июня: "...Слушав бояре тех допросных речей и полковничьих писем, приговорили: против тех ослушников иттить с Москвы с полки боярину и воеводе Алексею Семеновичу Шеину с товарищами и в полку у него быть Московских чинов людям и отставным и недорослям Московского же чину всем, да солдатам". Это письмо догнало Петра в Вене почти через месяц - 15 июля. Известно, что после столицы Австрии царь очень хотел посетить еще и Венецию для изучения строительства и вооружения тамошних галер. Тем не менее, узнав о смертельной угрозе своей власти, в которой он по старой привычке подозревал Софью и "семя Милославских", и теряясь в страшных догадках о том, что могло произойти в России за месяц после этого известия, Петр бросает все дела и начинает спешно собираться домой. На другой день он пишет Ромодановскому гневное письмо, в котором требует "быть крепким", без чего нельзя "погасить огонь", и сообщает о том, что выезжает в Москву и будет в ней так скоро, как его не ожидают. Действительно, оставив инструкции для Великого посольства, царь с маленькой свитой в пяти колясках помчался из Вены на восток, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Однако в Кракове он получает новое письмо из Москвы, где говорилось, что под Воскресенским монастырем бунтовщики были разбиты, мятеж подавлен, зачинщики восстания казнены, остальные взяты под стражу. Немного успокоившись, царь начал двигаться на Родину в более спокойном темпе.
Следует сказать, что в обстановке реального, а не вымышленного бунта фактический правитель страны на время отсутствия царя оказался явно не на высоте. "Человек зело смелый к войне", когда она проходила в виде маневров, не только не показался на поле брани, но и, что особенно возмутило вернувшегося Петра, не принял никакого участия в проведенном по горячим следам розыске. Вершивший следствие и расправу боярин А. С. Шеин по мнению царя, подозревавшего глубокие корни заговора, провел дело излишне мягко - из более чем двух тысяч мятежных стрельцов казнены были всего 130 человек, а остальные разосланы по отдаленным местам. Вернувшийся в Москву царь строго выбранил своих приближенных и с сентября 1698 г. под его личным руководством начался страшный стрелецкий розыск. Для допросов и пыток такого большого числа обвиняемых было образовано десять возглавлявшихся боярами следственных комиссий, подчиненных главе Преображенского приказа. В Преображенском, где проводилось следствие, ежедневно пылало по тридцать и более костров. Старавшийся загладить свою вину перед монархом Ф. Ю. Ромодановский свирепостью розыска превзошел всех и под пытками быстро вырвал у стрельцов сведения о всех их замыслах и связях с заточенной Софьей. Князь-кесарь старался изо всех сил, потому что мнительный Петр в июле на какой-то миг заподозрил и его. Когда во время розыска до смерти запытали стрельца Ошихлина, царю показалось, что это было сделано не случайно, а с целью ликвидации важного свидетеля, отписав по этому поводу главе Преображенского приказа: "И в том суди тебя Бог, что ты, не боясь его, хочешь воровство это замять". В ответном письме Ф. Ю. Ромодановский горячо отвергал обвинение в "норовлении воровству" и клялся, что он всегда останется верным рабом царю. Теперь князь-кесарь потоками стрелецкой крови смывал малейшую тень монаршего подозрения в свой адрес, а во время казни собственноручно отрубил топором головы четырем восставшим.
Цели своей Ф. Ю. Ромодановский достиг, и Петр вновь вернул свое доверие главному палачу страны. Однако на простой народ страшный период стрелецких пыток и казней оказал тягостное воздействие, повлияв на соответствующее восприятие двух главных действующих лиц этой трагедии. В 1701 г. Евдокия Часовникова так отозвалась о царе и его главном подручном: "Которого-де дня Великий государь и Ромодановский крови изопьют, того-де дни, в те часы они веселы, а которого дни они крови не изопьют и того дни им и хлеб не есца". Нечего и говорить, что за подобные порочащие власть слова сама женщина очень скоро оказалась на дыбе в Преображенском приказе, а Петр I, узнавши о них, велел ее строго наказать. Тем не менее следует отметить, что, несмотря на лютые пытки и казни, вершимые по приказу царя, на Руси находились люди, ставившие возможность сказать правду в лицо самодержца гораздо выше собственной жизни. Узнав об одном из них, старце Авраамии, подавшего Петру осуждающие его правление "тетради", Ф. Ю. Ромодановский мрачно пошутил: "Люди-де отсед(а) бегают, а старец-де сам, добровольно, лезет в сруб". Помимо подобных малозначительных следствий по "слову и делу государеву" глава Преображенского приказа в 1705-1706 гг. вел упоминавшийся выше крупномасштабный розыск о "ворах" в Астрахани и на Дону, сопровождавшийся опять свирепыми пытками, а в 1707 г. - дело об украинском изменнике Мазепе. Во время последнего князь-кесарь опять оказался не на высоте положения. Как уже отмечалось, практически все дела о политических преступлениях в ту эпоху начинались с доноса, который властью был вменен в прямую обязанность своим подданным. Так, например, из 772 дел Преображенского приказа конца XVII - начала XVIII вв. только 5 было начато не с доноса. Однако за обильным потоком мелких, а подчас и просто надуманных доносов орган государственной безопасности иногда пропускал действительно жизненно важное для власти сообщение. Так было и на этот раз. В сентябре 1707 г. в Преображенский приказ явился иеромонах Никанор, посланный генеральным судьей В. Л. Кочубеем предупредить царя о замыслах украинского гетмана Мазепы изменить Москве и переметнуться на сторону шведского короля Карла XII, собиравшегося окончить Северную войну одним решительным ударом по России. Однако князь-кесарь, посчитав это известие надуманным, не придал ему никакого значения, а самого иеромонаха отправил в Монастырский приказ. Тем не менее понимавший реальную опасность этого заговора настойчивый Никанор из этого ведомства вновь отправился к Ф. Ю. Ромодановскому. Тогда назойливого посетителя вновь допросили, заковали в цепи и отправили в ссылку, а верного России В. Л. Кочубея выдали Мазепе. В июле следующего года тот отрубил генеральному судье голову, а уже в октябре перешел на сторону шведского короля, вторгшегося в пределы русского государства.
Помимо заведования политическим сыском Ф. Ю. Ромодановский исполнял целый ряд других обязанностей. Поскольку исход сражений Северной войны во многом определялся количеством и качеством артиллерии, то Петр поручил снабжение этого рода войск главе Преображенского приказа, рассчитывая на то, что благодаря свойственным "генералиссимусу Фридриху" крутым мерам действующая армия в срок и в необходимом количестве получит столь нужные ей пушки, ядра и порох. Как главный начальник старой столицы, князь-кесарь заботился и о ее благоустройстве: в 1700 г. собирал деньги с горожан для мощения улиц, а после происшедшего на следующий год пожара отстраивал Москву. Кроме всех этих должностей в 1703 г. Ф. Ю. Ромодановский ставится во главе Аптекарского и Сибирского приказов. Под влиянием преклонного возраста и с выдвижением плеяды более молодых и энергичных сподвижников Петра князь-кесарь с течением времени постепенно отходит на второй план. Не имея физических сил заниматься всем многообразием возложенных на него обязанностей "их милость, правящий все", как называли еще Ф. Ю. Ромодановского, поэтапно передает различные отрасли управления другим помощникам царя, оставляя в своих руках лишь одно свое любимое детище - Преображенский приказ, руководство которым он осуществляет вплоть до самой смерти. Данный факт красноречиво свидетельствует об искренней и нелицемерной влюбленности князя-кесаря в дело политического сыска. Под конец жизни царю на Ромодановского стало поступать много нареканий, но Петр, в память о своей давней привязанности к старому сотоварищу, не обращал на них никакого внимания. Их отношения не испортило даже неодобрительное отношение Ф. Ю. Ромодановского к женитьбе царя на Екатерине I в 1712 г. Понятно, что новая царица представлялась гордому своим происхождением Рюриковичу простолюдинкой, вылезшей из грязи в государыни. В 1713 г. Петр писал о нем Апраксину: "С дедушком нашим, как с чертом вожусь, а не знаю, что делать. Бог знает, какой человек?" Преданный сподвижник царя и страшный для многих глава Преображенского приказа умер 17 сентября 1717 г.
Литература: Богословский М. И. Петр Первый. Материалы для биографии. М., 1940-1948. Т. 1-5; Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I: По материалам Преображенского приказа. М., 1957; Голикова Н. Б. Органы политического сыска и их развитие в XVI-XVI1 вв. // Абсолютизм в России. М., 1964; Петров А. Ромодановский Федор Юрьевич // Русский биографический словарь. Т. 17; Анисимов Е. Дыба и кнут. М., 1999.
* * *
РОМОДАНОВСКИЙ Иван Федорович (конец 1670-х гг. - 15 (26) марта 1730г.)
Руководитель Преображенского приказа в 1717-1729 гг.
Сын и наследник дела и почти всех чинов Ф. Ю. Ромодановского. Служебную карьеру в сыскном ведомстве отца начинает в сентябре 1698 г. во время крупномасштабного следствия по стрелецкому бунту. При его жизни получает чин ближнего стольника и начинает восприниматься царем как полноправный наследник своеобразного положения князя-кесаря. 21 июля 1706 г. Петр I пишет Ф. Ю. Ромодановскому: "...при сем поздравляю Вашему Величеству тезоименитством сего дня вашего сына, а нашего государя царевича и великого князя Иоанна Федоровича, про которого здравие чашу заздравную ваш государев дядя Преосвященный Мишура (князь М. Г. Ромодановский. - Авт.) всем раздавал. Piter". Когда осенью 1717 г. умирает его отец, И. Ф. Ромодановский подает царю челобитную, в которой "со всегорестными слезами о конечном сиротстве" просил его не оставить монаршими милостями, а главное - батюшкиным служилым наследством. Нечего и говорить, что в память о заслугах отца просьба сына была немедленно удовлетворена, и 24 февраля 1718 г. Петр I собственноручно писал И. Ф. Ромодановскому в том же тоне, в каком он общался с его родителем: "как словесно Вашему Величеству били челом, так и письменно доносим, дабы благоволили дела Приказу Преображенского принять так, как блаженный памяти отец ваш управлял".
Однако одним уже своим характером новый глава Преображенского приказа значительно отличался от кровавого "генералиссимуса Фридриха", предпочитая истязаниям в качестве любимой забавы охоту. Соответственно своим природным склонностям Ю. Ф. Ромодановский и во время следствия достаточно редко прибегал к пыткам. Очевидно, что отчасти и вследствие этого Петр I поручает проводившийся в тот момент розыск по делу царевича Алексея не Преображенскому приказу, а новому органу государственной безопасности. Почувствовав слабину нового руководителя главного органа политического сыска страны, многие ведомства начинают пытаться урезать в свою пользу имеющиеся у него полномочия, а то и вовсе подчинить себе Преображенский приказ, что было вообще немыслимо во время заведования им внушавшего всем страх "короля Прешбургского". Особенно усердствовали в этом Юстиц-коллегия и Сенат, на борьбу с которыми И. Ф. Ромодановскому приходилось тратить немало сил. Уезжая из Москвы в 1718-1720 гг., новый глава органа госбезопасности неизменно наказывал своим дьякам: "Буде станут присылать ис С.-Петербурга, ис канцелярии Сената имянным указом для взятья каких дел или просить каких ведомостей, или суда Преображенского приказу людей, таких указов не принимать и никуда никаких дел ис Преображенского приказу не посылать". Передача любого дела из Преображенского приказа в высший государственный орган Российской империи, каким являлся правительствующий Сенат, была возможна лишь в одном случае - если на бумаге стояла личная подпись царя. Еще проще И. Ф. Ромодановский обходился с претензиями других ведомств. Так, например, Синод жаловался Петру I: "Подано нам дело князя Долгорукого с Салтыковым, и мы послали к князю Ивану Федоровичу Ромодановскому, чтобы отправил в Синод содержащихся в Преображенской Канцелярии под арестом дворовых людей Салтыкова; послан указ Вашего Величества за руками всех коллегиатов; но этот Вашего Величества указ Ромодановским уничтожен и не только требуемого исполнения лишен, но, как не важный, прислан к нам обратно". Понятно, что поток жалоб аналогичного рода и непрекращающаяся ведомственная борьба волей-неволей отнимала у нового руководителя политического сыска, вынужденного отстаивать исключительное положение вверенного ему органа, немало времени. Дело дошло до того, что в 1720 г. некий подьячий Орлов, крикнув "слово и дело государево", обвинил во взяточничестве дьяков Преображенского приказа и лично И. Ф. Ромодановского. Хотя ведшая следствие Тайная канцелярия и признала полную необоснованность доноса, тем не менее очевидно, что при прежнем руководителе политического сыска подобного дела просто не могло бы возникнуть. Когда же Преображенский приказ был в конце концов упразднен, то от отца и сына Ромодановских осталось в общей сложности более семи тысяч дел.
Наряду с Преображенским приказом И. Ф. Ромодановский наследует и звания своего отца, и в том же 1718 г. Петр 1 дает ему титул князя-кесаря Вашего Величества, а при посещении им северной столицы в знак особого уважения царь лично встречает его за городом со свитой. Подобное уникальное положение закрепляется женитьбой И. Ф. Ромодановского на Анастасии Федоровне Салтыковой, которая приходилась родной сестрой царице Прасковье Федоровне, жене брата Петра I царя Иоанна Алексеевича. От этого брака рождается 22 ноября 1701 г. единственная дочь Ромодановского - Екатерина Ивановна, умершая 20 мая 1791 г. Поддерживая начавшуюся с его отца традицию, Петр 1 часто посещает дом нового князя-кесаря, а в 1719 г. приглашает его на свой флагманский корабль, где принимает с исключительным почетом, салютуя И. Ф. Ромодановскому пятнадцатью пушечными выстрелами с каждого корабля флотилии. Когда затяжная война со Швецией в 1721 г. наконец закончилась Ништадтским миром, то, начиная празднования в честь этого события в Петербурге, Петр 14 сентября после благодарственного молебна в церкви св. Троицы "тотчас отправился к князю Ромодановскому, как князю-кесарю, и объявил ему о заключенном мире". Помимо дел политического сыска новый князь-кесарь при Петре I с 11 мая 1719 г. по июль 1724 г. являлся главным начальником Москвы, ведавшим управлением старой столицей.
Когда после смерти Петра I в 1725 г. правительницей становится его жена Екатерина I, И. Ф. Ромодановский сохраняет свое прежнее положение, но перестает носить титул князя-кесаря, кажущегося неподобающим новой императрице, чьи права на русский престол были далеко не бесспорны. Взамен, по случаю свадьбы царевны Анны Петровны с голштинским герцогом Карлом-Фридрихом, состоявшейся 21 мая 1725 г., И. Ф. Ромодановский производится в действительные тайные советники. Продолжая по-прежнему заведовать Преображенским приказом, он считался с одной лишь императрицей, что закономерно вызывало жалобы Сената и других нижестоящих структур. Следует отметить, что под конец жизни И. Ф. Ромодановского, страдавшего "каменной болезнью", это руководство было уже чисто формальным, и с конца 1726 г. всеми делами в данном органе государственной безопасности заведует его помощник А. И. Ушаков. Когда же тот в мае следующего года из-за перипетий политической борьбы попадает в опалу, то фактическое руководство Преображенского приказа переходит к секретарю С. Патокину, который и отчитывается о ходе проводимых расследований перед Верховным тайным советом вместо тяжелобольного И. Ф. Ромодановского. 24 мая 1727 г. к расследованию политических дел подключается Сенат: "т. е. первое, ежели кто за кем знает злое умышленье на здоровье Его Императорского Величества, второе об изменах, третье о возмущении и бунте, - о тех из ближних к С. -Петербургу Новгородской, Эстляндской, Лифляндской губерний доносить в Сенат, а из дальних губерний и провинций писать в Москву к действительному тайному советнику и генерал-губернатору князю Ромодановскому, а в Верховный Тайный Совет писать им о том для ведома немедленно". Для того чтобы еще больше разгрузить свое ведомство, глава Преображенского приказа 18 августа 1727 г. предложил все дела, не имеющие политического характера, передать в Юстиц-коллегию и впредь подобных дел больше не принимать.
Несмотря на то что в последние годы руководство И. Ф. Ромодановского политическим сыском носило уже во многом номинальный характер, власть продолжает жаловать его. В 1726 г. Екатерина I жалует его орденом св. Андрея Первозванного, а когда после ее смерти на престол в 1727 г. восходит Петр II, то на другой день Верховный тайный совет уведомляет И. Ф. Ромодановского об оставлении его в звании генерал-губернатора Москвы и поручает привести жителей старой столицы к присяге новому государю. Указом Верховного тайного совета от 2 октября ему подчиняется московская полиция, а 31 октября ему предписывается построить в Москве три триумфальные арки ввиду приезда в старую столицу Петра II для бракосочетания с Долгорукой. Бывший князь-кесарь устраивает царю великолепный прием, которым Петр II остается доволен. Еще летом 1727 г. он организует переезд в Москву бабки нынешнего царя, царицы Евдокии Федоровны, в монашестве Елены. Это были последние дела стареющего главы Преображенского приказа, которому новый царь своим указом от 4 апреля 1729 г. наконец дает отставку. Когда внук Петра I умер от оспы, то на престол Российской империи вступила Анна Иоанновна, в 1730 г. пожаловавшая И. Ф. Ромодановскому звание сенатора. Однако тот был к этому времени уже настолько болен, что не смог даже прибыть в Сенат, и 15 марта того же года скончался.
Литература: Петров А. Ромодановский Иван Федорович // Русский биографический словарь. Т. 17.
ТАЙНАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ (1718-1726)
ТОЛСТОЙ Петр Андреевич (1654 (по другим данным 1653) г. - 30 января (10 февраля) (по другим данным 7(18) февраля) 1729 г., Соловецкий монастырь).
В 1718-1726 гг. "министр" Тайной канцелярии.
Этот знаменитый дворянский род ведет свое начало от "мужа честна" Инд-роса, выехавшего в 1353 г. в Чернигов "из немецкой земли" с двумя сыновьями и дружиною. Крестившись на Руси, он получает имя Леонтия. Его правнук Андрей Харитонович переселяется из Чернигова в Москву при великом князе Василии II (по другим данным - при Иване III) и получает от нового сюзерена прозвище Толстого, ставшее фамилией для всех его потомков. Начало возвышения этого рода приходится на царствование Алексея Михайловича. Умерший в 1690 г. отец Петра Андреевича Андрей Васильевич Толстой в 1665- 1669 гг. был воеводой в Чернигове, за оборону этого города был пожалован в думные дворяне, а в 1682 г., уже при Софье, получает чин окольничего и носит его до самой смерти, так и не получив высшего чина боярина. Он был женат на Марии Ильиничне Милославской, сестре первой жены царя Алексея Михайловича, что и предопределило позицию его сына в начавшейся схватке за власть. Родившийся в год воцарения Алексея Михайловича и в 1676 г. получивший "по отчеству" чин стольника, Петр Андреевич Толстой вместе со своим покровителем Иваном Милославским активно подготавливал стрелецкий бунт 1682 г., отнявший власть у малолетнего Петра и клана Нарышкиных и передавший ее царевне Софье и клану Милославских. Видевший его в эти дни Матвеев отозвался о Петре Андреевиче и его брате Иване Андреевиче Толстых как о людях, "в уме зело острых и великого пронырства и мрачного зла втайне исполненных". Спустя много лет похожую характеристику П. А. Толстому дал и сам Петр I: "Он очень способный человек, но, ведя с ним дело, надо держать за пазухой камень, чтобы выбить ему зубы, если он вздумает укусить". Не ограничиваясь участием в тайных ночных совещаниях со стрелецкими головами в те майские дни 1682 г., П. А. Толстой лично дал сигнал к началу стрелецкого бунта, проскакав верхом вместе с племянником Милославского по Стрелецкой слободе, громко крича, что Нарышкины задушили царевича Ивана Алексеевича. Как и было условлено, стрельцы, уже заранее подготовившиеся и вооружившиеся, после этого сигнала бросились в Кремль и учинили там кровавую расправу над сторонниками Петра. Лично для себя от этого переворота П. А. Толстой ничего не получил и после смерти своего покровителя Милославского в 1685 г. отдаляется от сторонников Софьи. Этим, сам того не подозревая, он предохраняется от последствий падения регентши через четыре года.
Хотя будущий руководитель Тайной канцелярии и не пострадал при очередном перевороте 1698 г., давшем всю полноту власти молодому Петру, он практически не имел никаких шансов сделать служебную карьеру при новом правителе. Мало того, что он принадлежал к столь ненавистному для сына Натальи Нарышкиной "семени Милославских", так еще и своей ложью в 1682 г. положил начало восстанию стрельцов, нанесшему неизгладимую психическую травму маленькому Петру. Этого царь не забыл ему никогда. В этой связи весьма показателен эпизод, произошедший на одной из придворных попоек. П. А. Толстой снял с головы парик, притворился пьяным и стал подслушивать речи собутыльников. Заметивший это Петр шлепнул его рукой по лысому черепу и сказал:
— Притворство, господин Толстой.
Вслед за этим, обращаясь к окружающим, царь произнес:
- Эта голова ходила прежде за иною головою (Иваном Милославским), повисла - боюсь, чтоб не свалилась с плеч.
Находчивый Толстой тотчас ответил своему повелителю:
- Не опасайтесь, ваше величество, она вам верна и на мне тверда; что было прежде - не то после, теперь и впредь.
Рассмеявшийся Петр приказал налить Толстому большой штрафной кубок. В другой раз император так похвалил своего посла: "Голова, голова, кабы ты не была так умна, я давно бы отрубить тебя велел". Как видим, Петр никогда не забывал о роли Толстого в страшных для себя событиях 1682 г. При подобном изначальном отношении монарха к себе для любого другого человека сделать в его царствование карьеру было бы попросту невозможно - но не для П. А. Толстого. Через другого своего родственника Апраксина он постепенно сближается со сторонниками Петра I и в 1693 г. добивается своего назначения воеводой в Великий Устюг, управление которым он осуществлял два года. Когда в июле 1693 г. двадцатилетний царь проезжал через Устюг в Архангельск, П. А. Толстой устроил ему такую торжественную встречу, какую только мог, однако этого оказалось явно мало, чтобы победить предубеждение против себя Петра. Стоит отметить, что свои первые навыки ведения розыска будущий руководитель Тайной канцелярии получил во время своего воеводства в Устюге, где в 1693 г. "расспрашивал с пристрастием" церковного татя Москалева: вздергивал его на дыбу, жег огнем и пытал раскаленными клещами. В 1696 г. бывший воевода участвует во втором Азовском походе, однако и там ему не подворачивается возможность обратить на себя благосклонное внимание Петра.
Между тем последний, отвоевав для России выход в Черное море, активно начинает строить флот. Однако без опытных командиров закладывающиеся суда были бесполезными сооружениями, и уже в ноябре 1696 г. Петр своим указом отправляет 61 стольника учиться навигаторскому искусству, то есть уметь "владеть судном как в бою, так и в простом шествии. Тот, кто желал заслужить особую царскую милость, должен был сверх того овладеть искусством кораблестроения. По понятиям старой Московской Руси подобного рода путешествия считались делом исключительно трудным и опасным, не говоря уже про изучение неведомых наук, а длительная жизнь среди западных еретиков - явно незаслуженным наказанием. Поэтому подавляющее большинство будущих судовых мастеров были посланы на Запад насильно, ибо за ослушание царский указ грозил лишением всех прав, земель и всего имущества. В отличие от них, 52-летний П. А. Толстой, бывший гораздо старше других учеников, понимал, что лишь изъявление желания изучать столь любимое Петром морское дело может в перспективе привести к прощению и царской милости. 28 февраля 1697 г. вместе с 38 стольниками он выехал на учебу в Венецию (остальные 22 человека направились в Англию). Путешествовал бывший устюжский воевода с комфортом, на своих лошадях и с большим числом дворовых. В Венеции он учился математике и морскому делу и даже несколько месяцев плавал по Адриатическому морю. Однако на ниве морского дела П. А. Толстой так и не преуспел, посвящая гораздо больше времени поездкам по Италии с целью осмотра местных достопримечательностей, в первую очередь церковных, чем учебе. За время своего проживания в стране он достаточно хорошо выучил итальянский язык, и гораздо позднее камер-юнкер Берхгольц отзывался о нем так: "...это человек приветливый, приятный, хорошо говорит по-итальянски". Попутно у П. А. Толстого, бывшего пращуром великого русского писателя Льва Толстого, у первого в их роду прорезался литературный талант и он составил дневник своего путешествия по Италии, перевел на русский язык "Метаморфозы" Овидия, а впоследствии создал и обширное описание Турции. Хотя настоящим моряком П. А. Толстой так и не стал, однако близкое знакомство с итальянской жизнью сделало из него западника и убежденного сторонника петровских реформ. В этом плане предпринятое путешествие, значительно расширившее его кругозор, не пропало для стольника даром. Прожив в Италии полтора года, П. А. Толстой 25 октября 1698 г. получает предписание вернуться, и уже 27 января 1699 г. он ступил на родную землю.
Поскольку судостроения он так и не изучил, да и кораблевождение знал отнюдь не блестяще, по возвращении бывший устюжский воевода на целых три года оказался не у дел - одного знакомства с западным образом жизни оказалось недостаточно, чтобы заслужить милость недолюбливающего его царя. Положение круто меняется, когда в апреле 1702 г. уже немолодой тогда П. А. Толстой назначается первым постоянным русским послом в Константинополе, столице Турецкой империи. Пожалуй что в тот момент это был самый тяжелый и ответственный пост всей дипломатической службы нашего государства. Вступив в 1700 г. ради выхода к Балтийскому морю в исключительно опасную и затяжную войну со Швецией, Петр I жизненно нуждался в стабильном мире на южных границах России, поскольку войны на два фронта страна могла и не выдержать. Задача эта была исключительно непростая, поскольку за несколько лет до этого Петр I отвоевал у турок Азов и выход к Черному морю, считавшийся Константинополем своим заповедным озером. Султан в конце концов смирился с этой потерей и по Константинопольскому договору 1700 г. признал переход крепости к России и отказ Москвы от ежегодных выплат крымскому хану. Однако тогда с турецким правительством был заключен не вечный мир, а всего лишь 30-летнее перемирие, которое могло быть нарушено в любой момент "партией войны" в Константинополе, непрестанно подстрекаемой к этому лишившимся русской дани крымским ханом. Предотвращать нападение Турции на Русь и был послан П. А. Толстой, "зело острый" ум которого и явную способность к интригам были вынуждены признать даже его враги. 29 августа 1702 г. новый посол прибыл в Адрианополь, где в то время находился султан Мустафа II, и приступил к своим обязанностям.
Поскольку продажность и крайняя корыстолюбивость турецкой администрации была великолепно известна всему свету, то на подкуп султанских сановников П. А. Толстому из казны выделяли двести тысяч червонцев. Недоброжелатели впоследствии утверждали, что значительную часть этой суммы посол присвоил, а узнав, что посольский секретарь собирается написать на него донос в Москву, отравил последнего, обвинив его в измене и секретных сношениях с визирем. Признавая факт убийства, сам П. А. Толстой в своем донесении писал, что лично налил яд в рюмку вина подьячему, чтобы предотвратить его переход в мусульманство. Так или иначе, но новому послу сразу же по прибытии на место пришлось пускать деньги в ход. Хитрый П. А. Толстой решил начать свою дипломатическую миссию с добровольной уплаты Турции денежной компенсации за ограбленных запорожскими казаками турецких купцов, проявляя и во всех других вопросах максимальную предупредительность. Дело существенно осложнялось тем, что возглавлявшие константинопольское правительство визири менялись в ходе придворных интриг крайне часто и только в 1702-1705 гг. на этом посту сменилось семь человек. Не успевал русский посол с помощью червонцев и соболей наладить даже не хорошие, а хотя бы менее враждебные отношения с главой правительства, как его смещали и все приходилось начинать заново. Задача еще более затруднялась крайне подозрительным отношением турок к первому постоянному послу Руси, которого они постарались максимально изолировать от внешнего мира, установив для этого за ним непрерывный надзор. "На двор ко мне, - описывал П. А. Толстой сложившуюся в апреле 1703 г. ситуацию, - ни одному человеку пройти нельзя, потому что отовсюду открыт, и стоят янычары, будто для чести, а в самом деле для того, чтобы христиане ко мне не ходили". Однако несмотря на постоянный контроль русский посол все равно сумел установить контакт с угнетаемым турками православным населением и получать от него ценные сведения о положении в стране и намерениях султанского правительства.
Невзирая на все эти крайне неблагоприятные условия П. А. Толстой все равно умудрялся исполнять возложенную на него ответственную миссию. Когда не помогали взятки и льстивые речи, русскому дипломату приходилось прибегать к интригам, в которых он также был достаточно ловок. Так, например, в начале 1703 г. ярый враг русских визирь Далтабан решил втайне от султана спровоцировать войну с Москвой, организовав в союзе с крымским ханом якобы стихийный бунт местных татар, П. А. Толстой сумел не только проникнуть в тайные замыслы главы турецкого правительства, но, действуя подарками и взятками, довел информацию о них султану через его мать, в результате чего Далтабан был смещен и казнен. Однако в том же году прежний султан Мустафа II был свергнут в ходе дворцового переворота, и на его престол вступил Ахмед III, визирь которого немедленно потребовал уничтожить весь русский флот на Черном море и не строить около Азова новых поселений, угрожая в противном случае разрывом отношений. Вновь пришлось начинать трудные переговоры, об исходе которых дипломат с удовлетворением доносил в Москву: "О начале турками войны в какую-нибудь сторону вовсе не слышится... Нынешний везир никакого дела сделать не умеет, ни великого ниже малого, и потому я теперь сижу без дела". Однако удар был внезапно нанесен с совершенно неожиданной стороны - за исключением султана и визиря, всем остальным туркам было запрещено носить соболя, в результате чего русский посол остался с грудой меховых шкурок, временно не представлявших из себя никакой ценности: "Ныне известно единому Богу, в какой нужде живу - из соболей, присланных мне в годовое жалованье, до сего времени не продал ни одного и впредь их скоро продать не надеюсь". Ко всему этому добавлялись интриги французской дипломатии, самой влиятельной в Константинополе из европейских стран, которая исходя из интересов своего государства активно побуждала Турцию напасть на Россию. Местные условия оказались трудными даже для "великого пронырства" П. А. Толстого, который в январе 1706 г. стал слезно умолять канцлера графа Ф. А. Головина освободить наконец его от тяжелой службы в турецкой столице: "Милости прошу, умилосердитесь надо мною, сирым, для любви Сына Божия и Пресвятая Богородицы, заступите милостию своею, что бы меня, бедного, указал великий государь переменить". Этот крик души дошел до Петра I, который в своем собственноручном письме от 7 марта 1706 г. постарался ободрить своего посла и попросил потерпеть из-за исключительной важности его миссии: "Господин амбассадор! Письмо ваше мы благополучно приняли, на которое и о иных делах писал к вам пространнее господин адмирал. Что же о самой важной персоне, чтоб вас переменить, и то исполнено будет впредь; ныне же для бога не поскучь еще некоторое время быть, большая нужда там вам побыть, которых ваших трудов господь Бог не забудет, и мы никогда не оставим". Как первый намек на долгожданную царскую милость, так и признание исключительной ценности его деятельности для России так, обрадовали П. А. Толстого, что в новом письме Головину он решительно заявил, что отныне и думать не будет об отказе от своей тяжелой службы, "хотя бы и до конца жизни моей быть мне в сих трудах".
Начав действовать с новой энергией, русский посол в начале 1707 г. перехватывает направленные высокопоставленным туркам письма французского дипломата Ферриоля и начинает свою "контрпропаганду". Жизненно важной задачей было сорвать усилия шведской дипломатии по заключению антирусского шведско-турецкого союза. Уже в 1700 г. Карл XII пишет крымскому хану, побуждая его напасть на Русь. В 1707 г. к Ахмеду III прибывают послы шведcкого ставленника в Польше Станислава Лещинского, и уже на следующий год султан назначает крымским ханом Девлет-Гирея, фанатичного поборника войны с Россией. К концу 1708 г. в турецком правительстве резко усиливаются антирусские настроения, и оно приступает к обширным военным приготовлениям - строятся новые корабли, заготавливаются артиллерия и боеприпасы, крымский хан получает приказ готовиться к вторжению. П. А. Толстой немедленно информирует Москву об этих приготовлениях и получает из столицы инструкцию действовать так, "дабы Порту до зачинания войны не допустить (також бы и татарам позволения на то не давали), не жалея никаких иждивений, хотя бы превеликие оные были". Посол удваивает свою активность и в конечном итоге "с великим труда иждивением и с немалою дачею" добивается того, что созванный султаном военный совет отказался от замысла объявить войну России. Специально следивший за посланцем Москвы турецкий визирь Хасан впоследствии утверждал, что в ходе своей многолетней деятельности по сохранению мира Толстой "роздал в различных местах около 3000 кошелей или полтора миллиона талеров". Хотя сумма эта и была явно преувеличена, тем не менее очевидно, что мир с Турцией обходился Руси весьма недешево. Однако эти колоссальные затраты не были напрасны - в момент решающей схватки с шведским королем Карлом XII у Полтавы в 1709 г. руки у Петра были развязаны, и он мог, не опасаясь удара с юга, сосредоточить все свои силы против главного врага.
Помимо взяток и явно возросшей мощи России, отрезвляюще действующей на турецкое правительство, на решение султана сохранить мир с северным соседом повлиял один ловкий маневр, совместно разработанный Головкиным и Толстым и блестяще проведенный последним. Дело было в том, что незадолго перед генеральным сражением Россия и Швеция в мае 1709 г. начали переговоры об обмене пленными и о мире. Хотя никаких практических последствий они не имели, тем не менее, используя сам факт их проведения, П. А. Толстой довел до сведения турок информацию, что король шведский "гордость свою оставляет и уже явную склонность к миру являет". В результате этого появившийся в Константинополе в конце марта 1709 г. для заключения наступательного союза шведский посол сразу же столкнулся с исключительной медлительностью турецкого правительства, испугавшегося того, что Карл XII заключит с Россией мир и туркам придется вести войну с Петром один на один. Дипломатический маневр был проведен крайне вовремя, поскольку крымский хан уже выступил в поход на Полтаву и лишь догнавший его в пути султанский приказ заставил вернуться Девлет-Гирея.
Сокрушительный разгром шведской армии под Полтавой вызвал у турок, надеявшихся на поражение Петра и легкий захват Азова и юга Украины, взрыв ярости. Бежавших в их владения Карла XII и изменника Мазепу они встретили с небывалым почетом и сразу же двинули свои войска к русским границам, демонстрируя агрессивность своих намерений. Посол П. А. Толстой доносил канцлеру графу Г. И. Головкину из турецкой столицы: "Не изволь удивляться, что я прежде, когда король шведский был в великой силе, доносил о миролюбии Порты, а теперь, когда шведы разбиты, сомневаюсь! Причина моему сомнению та: турки видят, что царское величество теперь победитель сильного народа шведского и желает вскоре устроить все по своему желанию в Польше, а потом, не имея уже никакого препятствия, может начать войну и с нами, турками. Так они думают, и отнюдь не верят, чтоб его величество не начал с ними войны, когда будет от других войн свободен". Однако в действительности Петр I не хотел войны, и все русские требования сводились к выдаче изменника Мазепы. Ссылаясь на Коран, турецкое правительство ответило решительным отказом, однако предатель вскоре умер, и вопрос этот оказался исчерпанным. П. А. Толстому вновь пришлось покупать для России мир, и единственное отличие состояло в том, что мир на этот раз был оплачен не русским золотом, а трофейными шведскими деньгами, захваченными под Полтавой. Оставались и прежние затруднения, связанные с текучкой кадров в турецком правительстве: "Воистину зело убыточны частые их перемены, понеже всякому везирю и кегае его (помощнику. - Авт.) посылаю дари немалые, и проходят оне напрасно, а не посылать невозможно, понеже такой есть обычай, и так чинят все прочие послы". Однако П. А. Толстой в очередной раз справился со своей задачей и уже в январе 1710 султан Ахмед III дает ему аудиенцию и торжественно вручает ратификационную грамоту, подтверждающую Константинопольский договор 1700 года.
Однако находившийся на территории Турции шведский король не думал сдаваться. Забрав себе золото, вывезенное Мазепой, сделав крупные займы в Голштинии, в английской Левантийской компании, и одолжив у самих турок полмиллиона талеров, Карл XII сумел перекупить турецких чиновников. Прежний визирь Али-паша оказался смещен под тем предлогом, что он был подкуплен П. А. Толстым и под его влиянием изменил повелителю правоверных в пользу России. Занявший его место Нуман-паша демонстративно потребовал от России согласия на возвращение шведского короля к себе на родину через территорию Польши в сопровождении 50 тысяч турецких солдат. Однако новый визирь показался "партии войны" недостаточно агресссивен и через два месяца был заменен на Балтаджи Мехмед-пашу, значительно превосходившего всех своих предшественников по ненависти к России и симпатии к Карлу XII. Несмотря на все попытки Петра I и его посла сохранить мир, Великий диван на своем совещании у султана высказывается за разрыв отношений с Россией, которой Турецкая империя 20 ноября 1710 г. официально объявляет войну. Когда решение о войне было принято, турки дополнили его актом, до которого обычно не опускались даже гораздо более дикие и варварские племена - арестом и заточением вражеского посла. Поправ все международные нормы, делающие фигуру посла неприкосновенной, османы через неделю после объявления войны разграбили резиденцию П. А. Толстого, а его самого посадили на старую клячу и через весь город провезли в знаменитую тюрьму Пикуле или, как ее еще называли, Семибашенный замок. В этом узилище русский дипломат просидел почти полтора года вплоть до заключения мира 5 апреля 1712 г. Вот как сам П. А. Толстой описывает свое заточение: "Ныне, возымев время, дерзновенно доношу мое страдание и разорение: когда турки посадили меня в заточение, тогда дом мой конечно разграбили, и вещи все растащили, малое нечто ко мне прислали в тюрьму, и то все перепорченное, а меня приведши в Семибашенную фортецию, посадили прежде под башню в глубокую земляную темницу, зело мрачную и смрадную, из которой последним, что имел, избавился, и был заключен в одной малой избе семнадцать месяцев, из того числа лежал болен от нестерпимого страдания семь месяцев, и не мог упросить, чтоб хотя единожды прислали ко мне доктора посмотреть меня, но без всякого призрения был оставлен, и что имел и последнее псе ижливил, покупая тайно лекарства чрез многие руки, к тому же на всякий день угрожали мучением и пытками, спрашивая, кому министрам и сколько давал денег за содержание покоя".
Сама эта война оказалась для России крайне неудачной, и возглавляемая самим Петром I немногочисленная русская армия оказалась на Пруте в окружении превосходящих ее турецких войск. Царь был вынужден пойти на мир любой ценой и, по подписанному на Пруте трактату, Россия обязывалась вернуть Турции Азов, разорить Таганрог и Каменный Затон, не вмешиваться в польские дела и не держать там войска. Отдельным пунктом в мирном договоре значился отказ Москвы от содержания в Константинополе постоянного дипломатического представительства - так турки по достоинству оценили деятельность в собственной столице умного и ловкого П. А. Толстого и стремились на будущее избавиться от подобных послов. Освобожденный из Семибашенного замка русский дипломат, чуть не умерший в турецком застенке, умоляет канцлера Головкина, чтобы царь наконец "умилосердился надо мною и повелел бы меня из сего преисподнего тартара свободить по девятилетнем моем страдании". Петр, понимая, через что пришлось пройти его послу, дает наконец согласие на его отъезд, но воспользоваться немедленно этим разрешением дипломат не успел.
Ссылаясь на то, что Петр I не исполнил условий мирного договора по выводу своих войск из Польши, Турция 31 октября 1712 г. во второй раз объявляет России войну. П. А. Толстого опять арестовывают и сажают в Семибашенный замок, правда, на этот раз не одного, а в компании с присланными царем Шафировым и Шереметевым. Новое заключение длилось на этот раз пять месяцев. Султан, видя, что на этот раз Россия основательно готовится к войне на юге, не решился идти на вооруженный конфликт и в марте 1713 г. возобновляет мирные переговоры. Для ведения их русских дипломатов освобождают из константинопольской тюрьмы и перевозят в Адрианополь. Турецкое правительство предъявляет им ультимативные требования: Россия должна фактически отказаться от Украины и поселить там беглых приверженцев Мазепы, а также возобновить выплату дани крымскому хану. Русские послы отвергают эти унизительные для своей страны требования. Их положение чрезвычайно осложняется тем, что канцлер Головкин весьма плохо относился к Шафирову и в этот ответственный момент оставил русских дипломатов в Турции безо всяких инструкций. Впоследствии Шафиров жаловался на канцлера Екатерине: "Мы новый договор о мире постановили; однако же в том обретаюсь в великой печали, что сие принужден учинить, не получа нового указа, понеже тому с 8 месяцев, как ни единой строки от двора вашего ни от кого писем не имели. Того ради прошу о всемилостивейшем предстательстве ко государю, дабы того за гнев не изволил принять, что я не смел сего случая пропустить и сей мир заключил..." Таким образом, Шафиров и Толстой были вынуждены абсолютно самостоятельно вести эти тяжелые переговоры, на свой страх и риск, отвергая или принимая условия турецкой стороны. Тем не менее новый мирный договор "по многим трудностям и поистине страхом смертельным" был наконец заключен 13 июня 1712 г., и Петр, ознакомившись с его условиями, одобрил результат напряженной работы своих дипломатов. Тяжелая двенадцатилетняя служба Отечеству в турецкой столице для П. А. Толстого после этого закончилась, и он смог наконец вернуться на Родину.
Его богатый дипломатический опыт был немедленно востребован, и по приезде в Петербург П. А. Толстой назначается членом совета по иностранным делам - "тайного чужестранных дел коллегиума". Он принимает большое участие в выработке внешней политики России, и в 1715 г. удостаивается чина тайного советника и начинает зваться "министром тайного чужестранных дел коллегия". В июле того же года он ведет переговоры с Данией о занятии русскими войсками острова Рюген, необходимом для быстрейшего окончания Северной войны. В 1716-1717 гг. он сопровождает Петра I в его новой поездке по Европе. В ее ходе в марте 1716 г. он участвует в сложных переговорах с польским королем Августом в Данциге, в декабре того же года - в переговорах в Амстердаме. Вдвоем с русским послом Б. Куракиным тайный советник ведет нелегкие переговоры с английским королем Георгом I, а в 1717 г. вместе с Петром посещает Париж и пытается наладить хорошие отношения с французским правительством. Именно за границей 1 июня 1717 г. в Спа царь возлагает на П. А. Толстого самую трудную и ответственную в тот момент миссию - вернуть в Россию его бежавшего сына.
Выполнить это поручение, имевшее такое огромное значение для Петра как отца и государя, было крайне тяжело. Поставленный перед выбором или активно помогать отцу в его преобразованиях, которые он отвергал всей душой, или отречься от престола и постричься в монастырь, царевич Алексей в 1716 г. бежал за границу и укрылся во владениях Австрийского императора. Законный наследник престола мог стать козырной картой в руках враждебных России сил, которые таким образом могли получить благовидный предлог для вмешательства во внутренние дела страны. Подобную опасность следовало устранить любой ценой, однако дело чрезвычайно затруднялось тем, что Австрия категорически отказывалась насильно выдавать царевича и необходимо было добиться от Алексея, перепуганного гневом отца, согласия добровольно вернуться на родину. То, что подобное щекотливое поручение было возложено Петром на П. А. Толстого, свидетельствует о высокой оценке царем его ловкости и ума. Когда русская разведка установила точное местонахождение тщательно скрываемого от посторонних глаз царевича, П. А. Толстой 29 июля 1717 г. вручил австрийскому императору письмо Петра I, где говорилось, что его сын в данный момент находится в Неаполе, и от имени своего государя потребовал выдачи беглеца. В разговоре с императором посол тонко намекнул, что разгневанный отец с войском может сам появиться в Италии, а на заседании австрийского тайного совета пригрозил, что стоящая в Польше русская армия может двинуться в принадлежавшую Австрийской империи Чехию. Хотя австрийская сторона по-прежнему решительно отказывалась выдать царевича вопреки его воле, однако оказанный П. А. Толстым нажим не прошел зря - русскому послу все-таки разрешили встретиться с Алексеем и согласились отпустить его, если он добровольно поедет к отцу. Отныне все зависело от ловкости и убедительности старого дипломата.
Внезапное появление П. А. Толстого и сопровождавшего его Александра Румянцева в Неаполе, где царевич считал себя в полной безопасности, поразило Алексея как удар молнии. В первое мгновение он даже подумал, что выследившим его русским эмиссарам поручено убить его. Однако убивать Алексея П. А. Толстой не стал, а вместо этого вручил ему письмо от отца, полное горьких попреков: "Мой сын! Что ты учинил? Ушел и отдался, яко изменник, под чужую протекцию, что не слыхано... Какую обиду и досаду отцу своему и стыд отечеству своему учинил!" Далее Петр требовал от сына возвращения, обещая ему свое полное прощение. Однако перепуганный Алексей, зная крутой нрав своего родителя и, очевидно, предчувствуя свою трагическую судьбу, наотрез отказался вернуться к отцу. Для П. А. Толстого потянулись дни регулярных посещений беглеца, в длительных беседах с которым он ловко перемежал увещевания и угрозы. Указывая на свое появление в его тайном убежище, он доказывал ему беспочвенность надежд на защиту австрийского императора, говорил о решимости Петра любой ценой вплоть до применения военной силы добиться его возвращения, предупреждал о бессмысленности дальнейшего бегства, поскольку русские шпионы обязательно выследят его в любой точке Европы и ему никогда не скрыться от своего грозного отца и повелителя. Убеждая Алексея в полной бессмысленности дальнейшего сопротивления отцовской воле, посол настоятельно советовал повиниться перед Петром и положиться на его милосердие, клятвенно заверяя его в отцовском прощении. Вряд ли проницательный П. А. Толстой питал какие-либо иллюзии относительно царской милости, и таким образом он сознательно выманивал Алексея в Россию на верную смерть. Действуя так, он изо всех сил старался выслужиться не только перед Петром I, но и перед его новой женой Екатериной, которая, стремясь расчистить дорогу к престолу для своего собственного потомства, ненавидела пасынка. Касаясь распространенных обвинений П. А. Толстого в том, что он в угоду мачехе намеренно вел Алексея к гибели, Н. П. Павлов-Сильванский отмечает: "В государственном архиве сохранились, однако, письма Толстого к Екатерине по делу Алексея Петровича, которые рисуют его отношение к этому делу в очень неблаговидном свете и показывают, что он из угодливости не только перед Петром I, но и перед Екатериною, способен был на нечто, подобное тому, в чем его обвиняют".
Уговорив наконец 3 октября 1717 г. Алексея вернуться к отцу, П. А. Толстой немедленно извещает государя о своем успехе: "Царевич Алексей Петрович изволил нам сего дня объявить свое намерение, оставя все прежние противления, повинуется указу и к вам едет безпрекословно с нами". Одновременно с этим дипломат неофициально извещает Екатерину, упрашивая ее поспособствовать в получении награды: "Сим моим всеподданнейшим дерзаю вашему величеству донести, что государь царевич Алексей Петрович, оставя противности, намерился в Санкт-Питербурх ехать и уже из Неаполя сего нижеписанного числа (14 октября 1717 г.) выехал... Свидетельствуюся, государыня, живым Богом, что со всякою прилежною верностью неусыпно трудился привести оное дело к доброму окончанию, что с помощью Всемогущества и сделалось. Того ради ваше величество всенижайше прошу, благоволи, всемилостивая государыня, сей мой труд и верность милостиво принять и его царскому величеству о мне предстательствовать, дабы и его величество сию мою рабскую верность благоволил милостиво принять". Путь на родину лежал через Вену, где уже была запланирована прощальная встреча царевича с австрийским императором. Учитывая, что в ее ходе колеблющийся царевич мог переменить решение, хитроумный П. А. Толстой от этой аудиенции уклонился под тем предлогом, что наследник русского престола "не имел приличного экипажа и в таком грязном виде после путешествия не смел представиться ко двору". Спешно переменив лошадей в австрийской столице, дипломат благополучно прибыл в Россию и 31 января 1718 г. передал сына отцу.
Обещавший простить сына, Петр I не думал держать своего слова и вскоре после его возвращения начал расследование обстоятельств побега. Для розыска по делу царевича Алексея быстро создается чрезвычайный следственный орган - Тайная канцелярия, во главе которой царь ставит продемонстрировавшего свое умение и верность П. А. Толстого. Уже 4 февраля Петр I диктует ему "пункты" для первого допроса сына. Под непосредственным руководством царя и во взаимодействии с другими "министрами" Тайной канцелярии П. А. Толстой I быстро и исчерпывающе проводит расследование, не останавливаясь даже перед пытками бывшего наследника престола. Среди потомков Толстого сохранилось предание, что, страдая на дыбе, Алексей проклял самого П. А. Толстого и весь его род до двадцать пятого колена. Поведение царского эмиссара произвело отталкивающее впечатление и на часть других участников этой драмы. Так, например, привлеченный по этому делу Иван Нарышкин П. А. Толстого "называл Иудою, он-де царевича обманул и выманил". Однако благодаря своему участию в деле Алексея бывший приверженец Милославских наконец добился царских милостей, которых он так давно жаждал, и вошел в ближний круг сподвижников Петра. Наградой за жизнь царевича ему стал чин действительного статского советника, орден св. Андрея Первозванного и деревня в Переяславском уезде. В своем указе от 13 декабря 1718 г. Петр I особо подчеркивал, что этими наградами П. А. Толстой жалуется "за показанную так, великую службу не только мне, но паче ко всему отечеству в приведении по рождению сына моего, а по делу злодея и губителя отца и отечества". Нечего и говорить, что он оказался в числе тех людей, которые высказались за смертный приговор Алексею по материалам проведенного им расследования.
Как уже отмечалось, Тайная канцелярия первоначально создавалась Петром как временное учреждение, однако потребность иметь у себя под рукой орган политического сыска сделало ее постоянной. Едва успели похоронить тело казненного Алексея, как царь 8 августа 1718 г. с борта корабля у мыса Гангут пишет П. А. Толстому: "Мой господин! Понеже явились в краже магазейнов ниже именованные, того ради, сыскав их, возьми за караул". Следствие по указанному ниже в письме списку предполагаемых воров вылилось в громкое Ревельское адмиралтейское дело, закончившееся суровыми приговорами для виновных. Однако наряду с действительными важными государственными преступлениями Тайной канцелярии подчас приходилось рассматривать и немало надуманных дел. Одним из них стало дело крестьянина Максима Антонова. Во время празднования в северной столице двенадцатой годовщины победы под Полтавой крестьянин изрядно выпил и решил лично засвидетельствовать свое почтению царю, который лично маршировал во главе полков. Проскочив через цепь солдат, сдерживавших напор толпы, Антонов выскочил на площадь и успел отвесить Петру несколько поклонов. Когда солдаты начали оттаскивать чуть не сорвавшего парадный марш мужика в сторону, тот начал драку. На беду у Антонова на поясе висел небольшой нож с костяной ручкой, и потому дерзкого злоумышленника, хотевшего зарезать царя, крепко связали и отвезли в Петропавловскую крепость. Под жестокими пытками крестьянин твердил одно и то же - был пьян, хотел поклониться царю-батюшке, а нож всегда носит на поясе, чтобы резать хлеб. Ничего не добившись от подозреваемого, Тайная канцелярия арестовала всех работавших вместе с Антоновым мужиков и пытала их целую неделю. Хотя никакого злого умысла в действиях пьяницы найти так и не удалось, ему тем не менее был вынесен следующий приговор: "Крестьянина Максима Антонова за то, что к высокой особе Его Царского величества подходил не обычно, послать в Сибирь и быть ему там при работах государевых до его смерти неотлучно".
Хотя все "министры" Тайной канцелярии были между собой формально равны, П. А. Толстой играл среди них явно лидирующую роль. Остальные трое коллег как правило доводили до него свое мнение по тем или иным делам и, признавая его негласное первенство, испрашивали если не его прямого одобрения собственным действиям, то во всяком случае согласия хитрого дипломата. С учетом присущего ему стиля руководства, вскоре проявившегося на гораздо более высоком посту, в этом нет ничего удивительного. Описывая положение дел в русской элите после смерти Петра I, французский посол Кампредон в своем письме 13 февраля 1725 г. сообщал: "Толстой кажется доверенным министром Екатерины. Это - человек ловкий, способный, опытный. Он каждый вечер видится с государыней. Он - правая рука ее. Это умнейшая голова в России; не домогаясь никакого преимущества перед своими товарищами, он умеет со всей ловкостью хитрого политика соединить их на все, о чем тайно соглашается с императрицею". Хотя подобным образом "умнейшая голова" без труда руководил Тайной канцелярией, при случае оказывая решающее влияние на исход того или иного дела, тем не менее в глубине души П. А. Толстой, по всей видимости, тяготился возложенными на него Петром I следственно-палаческими обязанностями. Не решаясь прямо отказаться от этой должности, он в 1724 г. убеждает царя распорядиться больше не присылать новые дела в Тайную канцелярию, а имеющиеся дела сдать в Сенат. Процесс передачи документации о государственных преступлениях идет медленно, и в феврале того же года П. А. Толстой торопит своего товарища по службе Ушакова: "Об отсылке дел в Сенат я уповаю, что вы, мой государь, потрудитесь скоряйше от той тягости свободить меня и себя... а ежели за безсчастие наше скоро канцелярия наша с нас не сымется, то, мнится мне, не безопасно нам будет оного (одного оставшегося дела) не следовать". Однако при Петре эта попытка дипломата сбросить со своих плеч эту опостылевшую "тягость" так и не удалась, и свой замысел П. А. Толстой смог осуществить лишь в правление Екатерины I. Пользуясь своим возросшим влиянием, он в мае 1726 г. убедил императрицу упразднить этот орган политического сыска.
Что касается остальных сторон деятельности П. А. Толстого, то 15 декабря 1717 г. царь назначает его президентом Коммерц-коллегии. С учетом того, какое огромное значение Петр придавал развитию торговли, это было еще одним свидетельством монаршего доверия и очередной наградой за возвращение из-за границы царевича Алексея. Этим важным ведомством он руководит до 1721 г. Не оставляет "умнейшая голова" и дипломатическое поприще. Когда в начале 1719 г. царю становится известно, что между Пруссией и враждебной России Англией идет интенсивный процесс сближения, который должен увенчаться официальным договором, то на помощь русскому послу в Берлине графу А. Головкину Петр I отправляет П. А. Толстого. Хотя он ведет с прусским руководством затяжные переговоры до октября того же года, на этот раз усилия "умнейшей головы" не увенчались успехом, и англо-прусский договор был все-таки заключен. Эта частная неудача не влияет на отношение царя к П. А. Толстому, который в 1721 г. сопровождает царя в его поездке в Ригу, а на следующий год - в персидском походе. Во время этой последней войны Петра I "умнейшая голова" является начальником походной дипломатической канцелярии, через которую в 1722 г. проходят все доклады коллегии иностранных дел. Когда Петр I возвращается в столицу после похода, то П. А. Толстой еще некоторое время остается в Астрахани для переговоров с Персией и Турцией, а в мае 1723 г. направляется в Москву для подготовки церемонии официального коронования Екатерины I в старой столице. Во время этой торжественной процедуры, состоявшейся 7 мая 1724 г., старый дипломат выполнял роль верховного маршала, и за успешное проведение коронования на следующий день ему был пожалован графский титул собственноручной запиской Петра I: "объявить тайному действительному советнику Толстому надание графства и наследникам его".
Когда в январе следующего года император умирает, не успев назвать преемника, то П. А. Толстой вместе с А. Д. Меншиковым энергично содействуют переходу власти к Екатерине I. Особенно старалась "умная голова", великолепно понимавшая, что если престол перейдет к Петру II, внуку покойного императора и сыну погубленного им царевича Алексея, то она имеет все шансы слететь с плеч. В начале царствования новой императрицы граф, как мы видели из процитированного выше письма французского посла, первоначально пользовался большим влиянием, и именно ему приписывают идею образования Верховного тайного совета, созданного указом Екатерины I от 8 февраля 1726 г. Этот новый орган состоял из представителей новой и старой знати и фактически решал все важнейшие государственные дела. П. А. Толстой входил в него наряду с шестью другими его членами. Однако в конце царствования Екатерины I преобладающее влияние на нее получает Меншиков, в результате чего политический вес бывшего дипломата резко убывает, и он уже почти не ходит с докладами к императрице. Видя, что государыня скоро умрет и престол тогда неизбежно достанется Петру II, Меншиков, чтобы обеспечить свое будущее, задумал женить наследника на своей дочери и добился согласия Екатерины I на этот брак. Однако против этого плана изо всех сил восстал П. А. Толстой, видевший в сыне царевича Алексея для себя смертельную угрозу. Он чуть было не расстроил этот брак, а в качестве наследницы престола прозорливо выдвинул кандидатуру цесаревны Елизаветы, дочери Петра I. Елизавета Петровна действительно в конечном итоге станет императрицей, однако произойдет это лишь в 1741 г. Тогда же, в марте 1727 г., план П. А. Толстого потерпел полную неудачу. Он чуть было не уговорил Екатерину отказаться от этого брака, однако влияние Меншикова в последний момент оказалось сильнее. Поражение старого дипломата было во многом предопределено тем, что практически никто из влиятельных лиц не поддержал его и ему пришлось бороться со всемогущим противником практически в одиночку.
В поисках союзников П. А. Толстой обращался к своим коллегам по Тайной канцелярии, также не имевшим никаких оснований ждать ничего хорошего от восшествия на престол Петра II, и графу Девиеру. Однако Меншикову стало известно об этих переговорах и он приказал арестовать Девиера. На допросе тот очень быстро сознался, и по его показаниям были немедленно схвачены все бывшие "министры" Тайной канцелярии. В представленном императрице обвинительном докладе графу П. А. Толстому было поставлено в вину то, что, во-первых, он "ездил к А. Девиеру и имел разговор о сватанье великого князя" Петра Алексеевича, во-вторых, "без воли ее императорского величества желал и говорил, дабы быть наследницею цесаревне Елисавете Петровне" и, наконец, в-третьих, "имел разговор о наследстве" с Бутурлиным, Ушаковым, Скорняковым-Писаревым и Девиером. Поскольку императрица была уже при смерти, то следствие по этому политическому делу велось чрезвычайно быстро: первый раз П. А. Толстого допросили 3 мая, а уже 6 мая 1727 г., в день смерти Екатерины I, вышел подписанный ее именем указ о лишении чести, чина, деревень и ссылке П. А. Толстого, Бутурлина, Скорнякова-Писарева и Девиера. Преклонный возраст и былые заслуги старого дипломата вызвали некоторое снисхождение, и организатора этой интриги против Меншикова не пытали при допросе и не били кнутом перед ссылкой, как Девиера и Скорнякова-Писарева. Лишенный графского звания (этот титул был возвращен лишь его внукам в 1760 г.) П. А. Толстой был сослан в суровую северную тюрьму Соловецкого монастыря. В день оглашения приговора он написал своему племяннику Борису Ивановичу следующее письмо: "По указу ея императорского величества, кавалерия и шпага с меня сняты, и ведено меня послать в Соловецкий монастырь от крепости прямо сего дня: того ради, Борис Иванович, можешь ко мне приехать проститься, а сын мой, Иван, я чаю, от печали не может приехать, а вас обоих ведено ко мне допустить. И немедленно пришлите Малова и Яшку с постелью, подушкой и одеялом, да денег двести рублей, да сто червонных, также чем питаться, и молитвенник, и псалтирь маленький, и прочее, что заблагорассудите. Да малого Митьку я возьму с собой, пришлите. А более писать от горести не могу; велите кафтан овчинный, а более не знаю, что надобно. Впрочем, всем моим от меня благословение". В этот же день 6 мая 1727 г. старый дипломат вместе с сыном Иваном отправился из Петербурга в свой последний путь под конвоем пяти офицеров и девяноста солдат. 18 июня его привезли в Архангельск, а оттуда доставили в Соловецкий монастырь, где и бросили в сырую и темную тюрьму. Вход к государственному преступнику категорически был воспрещен и посещать его имел право только один караульный офицер. Об исключительной строгости режима говорит тот факт, что когда по случаю тезоименитства государя настоятель монастыря Варсонофий послал своим знатным узникам два кубка пива, то по этому поводу он был специально вызван в Петербург для допроса. Единственной возможностью глотнуть свежего воздуха было разрешение посещать церковь во время богослужения, куда отца и сына конвоировали в оковах. Отсидев в бытность свою послом в Константинополе полтора года в турецкой тюрьме, П. А. Толстой окончил свои дни в тюрьме русской, где он провел почти столько же времени. Первым не вынес тягот заточения и умер его сын Иван, а через несколько месяцев умер и его отец, скончавшийся 30 января 1729 г. в возрасте 84 лет. Один из главных виновников гибели царевича Алексея, он был заточен в каменный мешок по предсмертному указу именно той государыни, в угоду которой так старался погубить ее пасынка.
Литература: Веретенников В. М. История тайной канцелярии петровских времен. Харьков, 1910; Молчанов Н. Н. Дипломатия Петра Великого. М., 1991;
Павлов-Сильванский Н. П. Граф П. А. Толстой // Павлов-Сильванский Н. П. Сочинения. Т. 2. СПб., 1910.
* * *
УШАКОВ Андрей Иванович (1670 г. Мегринский погост Бежецкой пятины Новгорода - 20 марта 1747 г., Санкт-Петербург).
В 1718-1726 гг. "министр" Тайной канцелярии, в 1726-1727 гг. ведал Преображенским приказом, в 1731-1746 гг. глава Канцелярии тайных розыскных дел.
Сын бедного и незнатного новгородского дворянина Ивана Алферьевича Ушакова, более чем скромное владение которого находилось в Мегринском погосте Бежецкой пятины. Вскоре после его рождения отец умирает, и А. И. Ушаков остается вместе со своими братьями в деревне, сообща владея одним-единственным крепостным крестьянином, который их кормил и одевал. Как отмечает Д. Н. Бантыш-Каменский, этот слуга "сшил им один праздничный балахон из холстины и сплел из семи лык одни лапти, которые потому и называются семирички. В воскресные и праздничные дни, кто из них ранее вставал, тот и надевал на себя балахон и семирички и уходил к обедне; другие же братья, за неимением такого праздничного наряда, оставались дома". В тех же самых лаптях будущий руководитель политического сыска ходил с девками в лес по грибы и, "отличаясь большой телесной силою, перенашивал деревенских красавиц через грязь и лужи, за что и слыл детиною". В подобной бедности А. И. Ушаков прожил до тридцати лет, пока вместе с другими дворянскими недорослями в 1700 г. (по другим данным - в 1704 г.) не явился на царский смотр в Новгород. Могучий детина был записан в элитный гвардейский Преображенский полк и там своим усердием и расторопностью обращает на себя личное внимание государя. Дослужившись до унтер-офицерского чина, недавний недоросль затем достаточно быстро идет вверх по служебной лестнице: в 1705 г. он становится прапорщиком, в 1707 г. - поручиком, в 1708 г. - гвардии капитан-поручиком и в 1714 г. - майором, всегда с тех пор подписываясь в петровское I время как "от гвардии майор Ушаков Андрей".
Поворотным моментом в судьбе однодворного новгородского дворянина становится его участие в расследовании Булавинского восстания 1707-1708 гг. } Жестокость, с какой А. И. Ушаков расправлялся с участниками народного восстания и при этом еще успевал набирать лошадей для действующей армии, нравится царю, который жалует ему чин гвардии капитан-поручика и с тех пор начинает выделять из прочих армейских офицеров. Постепенно он входит в сравнительно небольшой круг гвардейской элиты, которой Петр I доверял самые ответственные поручения как самым надежным и испытанным людям. В 1708 г. он надзирает за пленными шведами, а в июле 1712 г., будучи уже адъютантом царя, посылается им в Польшу для тайного надзора за находящимися в этой стране русскими офицерами. Проявившийся сыщицкий талант своего адъютанта Петр I решает использовать по назначению и в 1713 г. отправляет его в Москву для проверки доносов на московское купечество, набора молодых купеческих детей для отправки за границу и розыска беглых крестьян. В следующем году А. И. Ушаков особым именным царским указом вновь посылается в старую столицу для расследования причин пожара, случившегося на Московском пушечном дворе и по делу какой-то "бабы Лодыгиной". Одновременно с этим публичным поручением Петр I дает ему инструкцию тайно расследовать в Москве целый ряд важных дел, как-то: о кражах по подрядам, о воровстве в военной канцелярии, о московских ратушных делах, об утайке крестьянских дворов и об укрывающихся от службы. Для подобного разнообразного розыска А. И. Ушаков по царскому повелению создает свою особую "маэорскую канцелярию". Касаясь отношения царя к своему подчиненному, Д. Н. Бантыш-Каменский отмечает, что "Петр Великий, отдавал ему всегда преимущество перед другими гвардейскими офицерами за отличное его некорыстолюбие, беспристрастие и верность и обыкновенно говаривал о нем: "что если бы он имел много подобных офицеров, то мог бы назвать себя совершенно счастливым"". Действительно, если верностью и отвагой могли похвастать многие петровские сподвижники, то отсутствие корыстолюбия было среди них большой редкостью. Успешно справившись с этими поручениями, А. И. Ушаков до 1717 г. занимается ревизией судебных мест Московской губернии, а в 1717 г. едет в новую столицу на Неве для набора матросов и наблюдения за постройкой кораблей. Следует отметить, что вплоть до смерти Петра I он надзирает за должным исполнением любимого дела царя - строительством кораблей как в Петербурге, так и в Нижнем Новгороде. В декабре 1717 г. он готовит к приезду Петра хоромы в Преображенском.