ПРЕДИСЛОВИЕ
Большинство фольклорных жанров, которые мы еще привычно связываем с народным творчеством, постепенно уходят из жизни не только современного горожанина, но и деревенского жителя. Изучение таких жанров - будь то былина, сказка или историческая песня - сегодня в значительной степени напоминает работу археолога или палеоантрополога, прибегающих к ретроспективным методам анализа и гипотетическим объяснительным моделям. Но что это значит? Можно ли сказать, что, лишившись традиционной фольклорной культуры, наш современник бесповоротно расстался с тем, что некогда придавало смысл самой этой культуре? Чем замещается традиционный фольклор в современном обществе? Каковы дискурсивные составляющие "информационного пространства" повседневности? Насколько инновативны наши речевые и поведенческие предпочтения, бытовые практики и идеологические теории?
Читатель может спросить, почему эти вопросы ставятся как фольклористические, ведь изучение традиций и инноваций не сводится к фольклористике, но составляет задачу различных гуманитарных дисциплин - литературоведения и этнографии, психологии и социологии и т. д. Ответ здесь один - именно поэтому. Коль скоро нас интересуют традиции, имеющие отношение не только к литературе, но также к этнографии, не только к психологии, но также к социологии и т. д., нам не избежать обращения к тому, что пока еще называется фольклористикой. Вопрос в том, что это нам дает.
Не отказываясь от принципиального (хотя и не лишенного известной метафизики) убеждения старой фольклористики в том, что представление о духовной культуре невозможно вне коллективизирующих и обезличенных форм творчества, естественно думать, что такие формы существуют и сегодня. Помимо авторских, харизматически индивидуализированных объектов материальной и вербальной культуры социальная повседневность демонстрирует актуальность в культурном обиходе современника вещей и явлений, идеологическое функционирование которых в большей или меньшей степени безразлично к их "авторскому" происхождению. Это ценности не индивидуализирующего, но коллективизирующего свойства: они принадлежат всем и вместе с тем - никому в отдельности. Фольклорный "спрос" на коллективизирующие ценности культуры не означает, конечно, их коллективного же "предложения", но означает, что первое здесь важнее второго: общее важнее частного, закономерное - случайного.
Изучая коллективные формы культуры, фольклористика постоянно и слишком очевидно рискует репрезентативностью своих обобщений. Что считать коллективными формами культуры, а что нет? Наследуя сложившиеся представления о привычном "метатексте" фольклорной действительности (ограниченной привычными жанрами, сюжетами, вербальными и акциональны-ми формулами), современная фольклористика не может вместе с тем не считаться с экспликацией фольклорного наследия в казалось бы "нефольклорных" текстах культуры и повседневности. Традиционное определение фольклористики как науки, изучающей устное народное творчество, необходимо корректируется в этом случае соотнесением различных аспектов "коллективизирующей" наррации и форм коммуникации, "массовых" стереотипов социального дискурса. Неудивительно, что взгляд на фольклорный текст как на текст, существующий в режиме его гетерогенной рецепции (и зависящий в этом смысле также от исследовательского к нему отношения), постепенно приходит на смену абсолютизации фольклорного объекта в нем самом. Изучение же самого фольклора все чаще претендует служить также изучению нормативно формализующих механизмов жизни и культуры, практик повседневного поведения человека.
В большей степени, чем в других гуманитарных науках (за исключением, может быть, социологии), необходимость "панорамного" обзора культурных явлений наталкивается в фольклористике на методические возможности достаточного описания. В отечественной фольклористике, изначально более связанной с литературоведением, чем с этнографией, фундированность соответствующих описаний мыслилась, как правило, вполне экстенсивно - вопрос решался количеством текстов и их (ин)вариантной конфигуративностью. О пользе таких работ спорить не приходится, но, как и в любой другой гуманитарной науке, количественное, "суммарное" наращение анализируемого материала - это хотя и необходимое, но в какой-то мере иллюзорное правило. Нельзя объять необъятное. Однако дело не только в этом, а и в том, что хотя фольклористика и изучает тексты, фиксируемый текст фольклора - это текст, который в принципе является фольклорным только до тех пор, пока он допускает в себе какие-то изменения, пока он не является текстом каноничным, окончательным, короче говоря, пока он не хочет быть только текстами. .Понимание данного обстоятельства породило в современной фольклористике множество сменяющих и дополняющих друг друга способов интерпретации социального дискурса, которые стремятся учитывать разномасштабность и вместе с тем определенную связанность его гипотетически системных элементов. Семиотика, герменевтика, феноменология оказались актуальными для фольклористической науки именно с этой точки зрения. В целом - при всем различии перечисленных наук - их методологические ориентиры совпадают в том отношении, в каком они ориентируются на понимание фольклорного материала в его знаковом, смысловом и прагматическом многообразии. Понятно, что, сосредоточиваясь на каком-то определенном аспекте фольклорной действительности, другие ее стороны так или иначе остаются в тени - никаких альтернатив этому обстоятельству наука предложить и не в силах, - но важно, что изучение частей и фрагментов не превращается при таком подходе в декларацию однонаправленной редукции, в иллюзию "объяснительного монизма" (К. Лоренц), сводящего интерпретацию фольклорных значений к какой-либо одной интерпретационной модели. В той мере, в какой мы готовы признать фольклор явлением социальной жизни и вместе с тем - фактом нашего сознания, воображения и чувства, его изучение предполагает взаимодополнительную и потому
1 В отечественной фольклористике одним из первых, кто отстаивал такое понимание фольклорного текста, был Б. Н. Путилов. См. напр.: Путилов Б. Н. Методология сравнительно-исторического изучения фольклора. Л., 1976. С. 191-193.
(в буквальном смысле) - сложную интерпретацию. Система любого объекта понимается как взаимосвязь и взаимозависимость ее репродуктивных элементов (обеспечивающих существование системы). "Наличное устройство" фольклорной системы (системы постольку, поскольку мы признаем за фольклором коллективизирующую и, значит, системно продуцирующую силу) подобно наличному устройству любой системы: оно, как пишут теоретики системного анализа, непостоянно и "способно изменяться в широчайших пределах под воздействием внешних сил. Во всей этой гамме неустойчивостей устойчиво лишь одно - само существование системы"1. Присваивая настоящей работе подзаголовок "Исследования по семиотике фольклорной действительности", я отталкивался от вышеприведенного понимания фольклорной системности и соответствующей этому пониманию методологии. Семиотическая методология - сегодня слишком разнообразная, чтобы говорить о каком-либо жестком круге диктующих ее правил, - понимается в данном случае широко, прежде всего, как практика междисциплинарных и интегративных исследований социального смыслообразования2.
Изучение фольклора сближает гуманитарные дисциплины и вместе с тем способствует их самоопределению. Невостребованное вчера становится в этом процессе актуальным сегодня, приближая исследователей
1 Беспалов В. Е., Сальников Л. В. Введение в функционалистику. Свердловск, 1991. С. 15.
2 Ruthrof Н. Meaning: an Intersemiotic Perspective // Semiotica: Journal of the International Association for Semiotic Studies. 1995. Vol. 104. No 1-2. P. 23-43.
к пониманию закономерностей в хаотичном мире окружающей нас культурной реальности. Собрание предлагаемых ниже работ было инициировано желанием проиллюстрировать такие закономерности на примере некоторых тем и сюжетов, "тематическая" приуроченность которых может показаться случайной и даже маргинальной, но при этом позволяет судить о характере фольклорных представлений, пронизывающих современную культуру и обладающих семиотической эффективностью не только ретроспективного, но также прогностического порядка. Подчеркну, что речь ниже идет, прежде всего, не о текстах, а об определяющих их бытование идеях, демонстрирующих, с одной стороны, содержательную актуальность фольклорной компоненты культурной действительности, а с другой - методологические приоритеты самой современной фольклористики (и - шире - культурной антропологии). В центре внимания - эвристический опыт традиции, мифологизирующая сила повседневности.
Некоторые из статей, вошедших в сборник, уже печатались1. Для настоящего издания все они в значительной степени переработаны и дополнены новым материалом.
1 Игра в жмурки: контексты традиции // Русский фольклор. Т- XXX. СПб., 2000; Чиханье: явление, суеверие, этикет // Антропология религиозности (Альманах "Канун", Вып. 4). СПб., 1998; Каннибализм: история одного табу // Пограничное со-знание (Альманах "Канун". Вып. 5). СПб., 1999; Курение как фольклор: к социальной истории курения в XX веке // Мифология и повседневность. Вып. 2. Материалы научной конференции 24-26 февраля 1999 г. СПб., 1999; Советская очередь: социология и фольклор // Международные чтения по теории, истории и философии культуры. Вып. 8. СПб., 2000.
Мне посчастливилось на разных этапах работы обсуждать свои идеи с друзьями и коллегами, пользоваться их советами и помощью. Моя особая благодарность Александру Панченко и Виктории Панченко, Николасу Винтеру, Любови Бугаевой, Марине Власовой, Виктору Манжурину. Участь первого читателя и первого критика стойко выдержала Марина Черных.