Турецкая эскадра осыпала косу ядрами и гранатами. Гасан решился высадить десант. "Десна" вырвалась на пересечку его кораблям, Ломбард атаковал их с такой свирепостью, что обратил турок в бегство. Суворов, стоя на косе, наблюдал за боем. Два часа, даже больше, маленький бомбардир схватывался с эскадрон противника и вышел из боя победителем. Суворов немедля рапортовал Потемкину, что шевалье достоин скорого возвышения. О том же писал Потемкин и Мордвинову. Однако тот был иного мнения: "Хотя Ломбард поступил с величайшей храбростью, но без моего на то повеления, я за долг почитаю его арестовать и отдать под суд..." Он объявил Ломбарду:
      - Вы арестованы! Потрудитесь сдать шпагу...
      Суворов был возмущен, а светлейший впал в ярость и присвоил Ломбарду чин лейтенанта. Мордвинова он предупредил, что, если и далее так дела пойдут, он попросит его не соваться в оперативные планы, занимаясь лишь хозяйством на верфях...
      Слушая, как разрываются на косе турецкие гранаты, Суворов отписывал Потемкину о бездействии флота: "Коли бы ссвастопольцы меньше хитрили, все бы здесь Стамбульское пропало..." Но и Войнович, под стать Мордвинову, геройством не отличался. Страх перед морем, ломающим корабли, внедрился в его сердце, обуяв душу холодом, и Потемкин никак не мог сдвинуть эскадру с якорей. Войнович ссылался на то, что ремонт кораблей только начинается, корабли скверные, а леса не хватает...
      - Какой-то заколдованный круг, - сказал Попов.
      - А я их сейчас расколдую, - ответил Потемкин.
      Он указал Ушакову лично возглавить боевую подготовку моряков эскадры, учить их стрелять на качке, ставить и убирать паруса в шторме, быть ловкими и неустрашимыми, и Федор Федорович дал понять светлейшему, что теперь, получив особые права, он станет вдвойне ненавистен Войновичу и Мордвинову.
      - Бери пример с меня, - ободрил его Потемкин. - У меня кулаков не хватает, чтобы от недругов отбиваться. Ты на меня уповай, а я на тебя уповать стану...
      Ему легко рассуждать, имея за собой самодержавную защиту. А каково Ушакову - в ранге бригадира флота - вставать поперек дороги двум адмиралам? В эти дни стало известно, что султанша Эсмэ переслала в Эди-Куль для Булгакова большое блюдо с фруктами, что (по турецким обычаям) означало доброе расположение... Попов сказал Потемкину:
      - У этой Эсмэ мать была грузинкою. Ей ли, султанше, не знать, сколь истерзана Грузия и един ей заступник Россия!
     
     
      6. КРЕПКИЕ ЛЮДИ
     
      Паника светлейшего после гибели флота передалась в столицу. Безбородко заметил, что рукав императрицы распорот от самого локтя. Она объяснила:
      - Роджерсон срочно кровь отворил: мне стало вдруг так плохо, что некогда было даже платье расшнуровать...
      Она велела рекрутировать одного парня с 500 душ, но Безбородко сказал, что этого мало: надо брать по три человека с тысячи. Украинская армия Румянцева потребует в год полтора миллиона рублей, Екатсринославская армия Потемкина вкупе с флотом Черноморским возьмут из казны три миллиона. И надо срочно готовить на Балтике эскадру для отправки в Архипелаг, чтобы ударить по туркам из глубин Средиземноморья:
      - Граф Алексей Орлов-Чесменский от командования отказался, и лучше доверить эскадру опытному адмиралу Грсйгу...
      Снова был созван Совет. Екатерина вслух зачитала письма Потемкина, в которых он просил отставки. Безбородко сказал:
      - Может, и лучше светлейшему дела оставить, паче того, граф Задунайский обижен от нас малостью власти воинской, а будучи характером крут, он всю Бусурманию расшибет.
      Екатерина. Честь моя и княжая требуют, чтобы князь Таврический в нонешний год от армии не удалялся, не сделав какого-либо славного дела... хоть бы Очаков взяли!
      Совет. Мы знаем, что светлейший погорячился, выпустив флот на море в такое время, к плаванию неспособное...
      Валентин Платонович Мусин-Пушкин, вице-президент Военной коллегии, вступался, вестимо, за своего шефа Потемкина:
      - Нельзя графу Задунайскому обе армии поручать. Пущай Суворов, геройством славен, Кинбурн не сдаст, а светлейшему Очаков брать. По всем расчетам, штурма Очаковская обойдется нашей российской милости потерянием десяти тыщ человек.
      Безбородко. На десяти тыщах можно губернию перепахать. Да и светлейший, к пролитию крови жалостливый, на такие великие потери никогда не решится. Очаков измором взять можно...
      Екатерина утешала Потемкина, что спазмам его не стоит придавать значения - это обычные "ветры", которые и ее одолевают. "Усердие Александра Васильевича Суворова, которое так живо описываешь, меня обрадовало... империя останется империей и без Кинбурна, то ли еще мы брали, то ли еще теряли!" Но она требовала ни в коем случае не покидать Крыма, ибо... "куда ж тогда девать флот Севастопольский? Я надеюсь, что сие от тебя писано в первом нервном движении, когда ты мыслил, что весь флот пропал... через то туркам и татарам открылась паки дорога к сердцу империи. Но есть либ Очаков был в наших руках, тобы и Кинбурн был приведен в безопасность. Я невозможного не требую, - заканчивала Екатерина. - Пищу что думаю. Прочти терпеливо: от моего письма ничто не попортится, не сломается, лишь перо мое тупится, да и то не беда".
      Все дела были оставлены - ждали известий из Кинбурна!
      Французы, бывшие советниками при Эски-Гасане, мыслили тактически верно: нет смысла штурмовать Севастополь, если взятие Кинбурна поневоле заставит русских удалиться из Крыма, а Черноморский флот будет вынужден при этом искать спасения на мелководье Азовского моря, где его можно запечатать, как тараканов в бутылке... Двое суток Кинбурнская коса была под обстрелом Очакова и эскадры, на рассвете Суворов повелел:
      - Батареям нашим зря ядер не кидать...
      Корабли капудан-паши высаживали десанты.
      - Не мешайте им! Пусть всем табором вылезут...
      Морская пехота противника стала прокапывать косу ложементами от самого лимана до моря. В действиях турок чуялась опытная воля европейских советников и хорошая палка в руках офицеров султана, ибо турка словами копать траншеи не заставишь. Среди османов работали и "неверные" запорожцы, татары с ногаями, раскольники-нскрасовцы, жаждавшие в этом бою мародерской поживы. Копали основательно - в пятнадцать линий. Суворов решил:
      - Пусть кротам помогают! Скорее вымотаются...
      Корабли Гасана, высадив около шести тысяч войска, убрались к Очакову - за новыми десантами. Прикинув на глаз обстановку, Суворов указал гарнизону крепости выйти в поле битвы для баталии.
      - Не рано ли? - возражали офицеры. - Резервы не подоспеют.
      - Резервы сейчас и не нужны...
      Первая атака захлебнулась в крови, бомбы и ядра турецкой эскадры перемешивали людей с землей. Потеряв пушки, русские бежали обратно в крепость. Лошадь под Суворовым пала, его самого ранило в бок картечью, второй лошади ядром оторвало морду, он лег на землю - перед бегущими:
      - Лучше растопчите меня, но... стойте! Еще один шаг назад - и смерть ваша. Десять шагов вперед - позволяю!
      Воодушевясь, русские взяли турецкие ложементы.
      "Я начал уставать, два варвара на своих лошадях - прямо на меня... мушкатер Новиков возле меня теряет свою голову, я ему вскричал; он пропорол турчину штыком, его товарища застрелил, бросился один на 30 человек... наши поправились". Но полтысячи пушек эскадры Гасана выкашивали русские флаги, просверливая косу насквозь. Суворов ощутил слабость руки - от удара пулей! Казачий есаул Кутейников шарфом перекрутил раненую руку аншефа. "Я омыл на месте руку в Черном море... Спасибо! Мне лучше..." Подоспел Самойлович с аптекарем, наложил крепкие повязки на раны. Но турки, ободрясь паузой боя, в рукопашной - на саблях! - вернули себе утерянные позиции. Все надо было начинать сначала: с первого шага, с начального геройства...
      К вечеру коса Кинбурна представляла жуткое зрелище: трупы лежали грудами, еще теплые и дряблые, среди мертвецов иногда поднимались живые, их ту же добивали выстрелами, уже не разбираясь, кто там ожил - свой или чужой. Необходимо было решение такое, какое принимается единожды в жизни: вдохновенно!
      Суворов окликнул есаула Кутейникова:
      - Бери кавалерию, скачи через море - в обход!
      Неслыханное дело: эскадроны, как сказочные дружины витязей, шли по волнам, взрывая воду лимана конскими грудами, отрезая туркам пути отступления. А галера "Десна", ведомая доблестным Ломбардом, разгоняла турецкие шебски с подкреплениями, и турки, боясь абордажа, отошли от косы в сторону крепости.
      - А нам - в третий раз! - указал Суворов к атаке.
      Под Суворовым храпела новая лошадь, тоже раненная. Время от времени он прилегал к ее холке, - обмороки от потери крови навещали аншефа почасту. Воспрянув, он снова все видел, все предугадывал, руководя битвою. Но вот последние лучи солнца скользнули по волнам лимана, на Кинбу рискую косу опустилась тьма...
      - А куда делись турки? - спросил Суворов.
      Ему показали густые заросли камышей, растущих в самом конце Кинбурнской косы: там и укрылись остатки десанта.
      - Сколько ж их там?
      - С полтыщи будет. К ночи от холода заколсют...
      Турки, боясь показаться из камышей, сидели в холодной воде по самые уши. Они ждали, что Эски-Гасан, отважный "крокодил" султана, пришлет за ними свои корабли и спасет их. Но капуданпаша вывел эскадру в море, крейсируя между Очаковом и Гаджибеем. Сидящие в камышах слушали, как ритмично стучит в темноте сигнальная пушка Очакова: каждый выстрел ее означал, что Гуссейн-паша повесил еще одного "счастливца", сумевшего с Кинбурна перебраться в Очаков... Суворов в этот момент точно определил обстановку:
      - Вот именно сейчас Войновичу бы и выйти с эскадрой!
      Но Войнович Севастополя не покинул, а Мордвинов выслал в море лишь плавучую батарею Веревкина. Одинокая, она попала в окружение турецкого флота. На помощь ей поспешила галера рыцаря Ломбарда; он и Веревкин, два лейтенанта, сами встали к орудиям. Эски-Гасан прижал горящие корабли к отмели напротив Гаджибея, откуда набежали татары и стали вязать израненные команды... Потемкин не простил этого Мордвинову.
      - Где ты был во время боя? - спросил он его.
      - Ожидал донесений о его результатах.
      - На берегу торчать и дурак умеет, - отвечал Потемкин, - а мне нужны адмиралы в море...
      Суворову он писал: "Ты подтвердил справедливость тех заключений, которые Россия всегда имела о твоих военных дарованиях..." Уже холодало. Турецкий флот, явно посрамленный, ушел на зимовку-в Варну. Потемкин велел Попову приступать к заселению Буга в том его месте, где была деревня Ольвия, свозить туда лес и рабочих, а Курносову наказал закладывать фрегаты.
      - Заодно и Херсону станет легче, - сказал он сюрвайеру. - А турок не бойся: на Буге стоит Голснищев-Кутузов и ему, чай, одного глаза хватит, чтобы за неприятелем уследить...
      Раненых было очень много. Потемкин-Таврический дворцы свои (Никопольский и Бсриславский) передал доктору Самойловичу для размещения в них госпиталей. Екатерина переслала Суворову знаки ордена Андрея Первознанного, и Потемкин сказал:
      - Александр Василич, рад за тебя! Но, горячий характер твой зная, прошу нижайше - не вздумай без моего ведома на стены очаковские карабкаться. Себя погубишь, а делу не поможешь. Давай побережем людей...
      По случаю победы при Кинбурне столица служила благодарственные молебны, всюду поминалось имя Суворова... Безбородко в один из таких дней поманил к себе Сегюра:
      - Граф! Мы не хотели бы враждовать с Францией, но все-таки вы сообщите в Версаль, что когда Кинбурнскую косу разгружали от трупов, средь множества разных мертвецов обнаружили и офицеров вашего славного королевства. Впредь мы таких "героев", если живьем попадутся, будем в Сибирь высылать...
      Оповещенный об этом Версаль потребовал от графа ШуазсляГуфье отозвать французов из турецкой армии. Кинбурнская виктория и бесславное возвращение флота Эски-Гасана погрузили столицу Блистательной Порты в тяжкое уныние. Шуазель-Гуфье добился у визиря свидания с Булгаковым в Эди-Куле:
      - Султанша Эсмэ обеспокоена вашим здоровьем, она меня спрашивает: как вы отнесетесь к побегу из замка?
      - Отсюда никто еще не убегал.
      - В таком случае приоритет будет за вами...
      В беседе с визирем посол рассуждал логично: Турции не победить России, войну лучше кончать сразу, нежели продлевать ее в бесполезных кровопролитиях. Первым шагом к перемирию может послужить освобождение русского посла. Хотя бы под видом его побега! Выслушав Шуазеля-Гуфье, визирь Юсуф-Коджа молча кивнул. Для этого кивка у него были основательные причины. Абдул-Гамид, 27-й султан Турции, до такой степени истощил себя в гареме, что едва передвигал ноги, начиная уже заговариваться. Престол падишаха, если Абдулы не станет, перейдет к 28-му султану - Селиму, а Селим обожает свою сестру Эсмэ, - так не лучше ли кивнуть головой, тем более что подобные кивки в протоколах дипломатических бесед никак не отмечаются.
      Шуазель-Гуфье снова навестил Булгакова в тюрьме:
      - Я все устроил! Стража не закроет дверей вашей темницы, она будет крепко спать, когда вы решитесь выйти на свободу. Фрегат моего посольства доставит вас прямо в Ливорно... Все это сделано мною с явного согласия визиря султана.
      - Нет! - отвечал Булгаков. - Бежать по своей воле я бы и согласился, но свободы по соглашению с врагами отечества моего не принимаю. Или пусть я здесь помру, или стану свободен благодаря успехам русского оружия.
      - Сожалею об этом, - отозвался Шуазель-Гуфье. - Тогда вам предстоит очень долгое ожидание. Насколько мне известно от моих инженеров, Очаков неприступен, а без взятия Очакова ваша армия не продвинется далее - для взятия Измаила, стены которого намного прочнее и выше стен очаковских.
      - Какие новости из Вены? - поинтересовался Булгаков.
      - Для вас плохие: Австрия еще не объявила войну Турции, Иосиф находится в разладе с канцлером Кауницем.
      - Прошу вас, передайте мою записку интернунцию...
      Из тюрьмы Эди-Куля он умудрился возобновить свои связи с агентурой, которая обслуживала его посольство: в ставку Потемкина тайно потекли секретные сведения о турецких делах. Давно жаждущий припасть губами к Кастальским водам, Яков Иванович только здесь, в тюрьме, обрел время для литературных занятий. Турки ему не мешали: пишет? - ну и пускай пишет. Булгаков работал над "Всемирным путешествователем" аббата Дела порта, каждый месяц переводя на русский язык по одному тому. Это сочинение охотно печатал в своей московской типографии Николаи Иванович Новиков. Когда двери тюрьмы откроются перед Булгаковым, он вынесет из камеры Эди-Куля 27 томов. Но это еще не все! Узнав о тяжелой болезни Дениса Фонвизина, дипломат, сам страждущий в заключении, посылал Фонвизину, в Петербург веселые, остроумные письма: смех лечит...
      Да, крепок был человечище! Очень крепок.
     
     
      7. НА ФЛАНГАХ ИСТОРИИ
     
      Зимою шведский король Густав III навестил Данию, желая отговорить ее от давних союзов с Россией; датчане на это не согласились. Но казна Швеции много лет пополнялась субсидиями из Англии, Франции, Пруссии, наконец, даже Турция, у которой пиастры давно плакали, обещала подзанять деньжат у соседей, чтобы укрепить короля в его вражде к России... Как ни прикидывал Густав, а лучшего момента для нападения на Россию еще не возникало: русская армия занята войной с турками! Петербург оставался без защиты, и Густав сказал Армфельду:
      - Пора уже свалить этого скачущего Петра, которого безумный паралитик Фальконе установил на берегу Невы...
      Андрей Разумовский был заранее извещен, что эскадра Грейга весною проследует через Датские проливы в Греческий архипелаг ради борьбы с турками. Его любовница, графиня Вреде, в феврале 1788 года впервые намекнула ему, что король что-то зачастил в Карлскрону - главную оперативную базу шведского флота.
      - Ив каком настроении он возвращается?
      - Король весел и бодр, - отвечала женщина...
      После встречи в Неаполе и король и посол поняли, что ошиблись в дружеских чувствах, а совместное проживание в Стокгольме сделало их непримиримыми врагами (на что, кстати, и надеялась Екатерина). Разумовский удостоверился в том, что в гаванях Карлскроны собран большой флот, солдат обучают грести галерными веслами, и в марте посол четко информировал Петербург об активной подготовке Швеции к морским операциям. Екатерина, прочтя его донесение, сказала Безбородко:
      - Не совсем-то рыцарски ведет себя brat мой. Как гуляка, набил себе карманы золотом и спешит растратить его... Не смешно ли это? Однако и Разумовский может ошибаться. Когда море освободится ото льда, надо сказать адмиралу Грейгу, чтобы послал фрегат для разведки у берегов Швеции...
      Грейг зимовал в Ревеле, держа свой флаг на "Ростиславе". Через масонские каналы он узнал о предстоящей войне раньше Разумовского. Самуил Карлович принадлежал к ложе "Капитула Феникса" шведской системы, подчиняясь, таким образом, герцогу Карлу Зюдерманландскому, брату шведского короля. Извечная истина: всякий, вступающий в масонскую ложу, хочет он того или не хочет, втайне обязан принадлежать не интересам своего государства, а лишь тайной внешнеполитической силе, цели которой ему не всегда известны, но приказы которой всегда обязательны. Масонские идеи космополитичны, они отвергают чувство патриотизма. Балтийская ложа "Нептун" находилась на флагманском "Ростиславе", в ее составе были почти все офицеры корабля и даже (не удивляйтесь!) матросы, которых, наверное, соблазняли не столько масонские "градусы" познания, сколько конкретные градусы того вина, что выставлялось на столы в конце заседания. Лед еще не сошел, когда Грейг объявил в ложе собрание.
      - Братья, - сказал он, опоясав чресла свои масонским запоном, - высокий метр священного "Капитула Феникса", наш брат герцог Зюдерманландский, нарушив спокойствие в ложах наших, преступил законы миролюбия вольных каменщиков. Надо решать: подъять ли мечи свои на метра нашего Ордена?
      И вся ложа "Нептуна" решила - подъять! После заседания адмирал Грейг сказал командиру "Ростислава" князю Долгорукому:
      - "Капитул Феникса" никогда не простит мне того, что я сделал сегодня, и смерть моя наступит внезапно, и я никогда не узнаю имени убийцы, как не увижу и лица его...
      Не выдержав напряжения политических страстей, испанский посол в Петербурге Нормандсс сошел с ума. Екатерину это нисколько не удивило.
      - А что тут странного? - сказала она. - Близ моей персоны находиться опасно, не всякий выдержит...
      Мадрид срочно выслал в Петербург психически здравого дипломата Гальвеса, который (то ли по доброй воле, то ли за деньги) стал передавать Екатерине секретную информацию о делах Турции, что очень помогало Кабинету дополнять сведения, исходившие от Булгакова. Иосиф II обещал Екатерине выступить в поход, но с места не двинулся, погрязнув в спорах с канцлером. Император желал бы сразу идти на Белград, утверждая свою империю на берегах Адриатики, Кауниц же доказывал ему, что лучше сразу штурмовать Хотин и спускаться не к Средиземному, а к Черному морю, противодействуя влиянию русских на Дунае:
      - Стоит ли вашему величеству ссориться с султаном? Нс объявляя войны, попробуйте взять Белград потихоньку.
      Но "потихоньку" городов никто не берет, и в феврале 1788 года Иосиф все-таки был вынужден объявить войну Турции:
      - Однако я не стану спешить, если не спешат и русские...
      Визирь собрал в Молдавии громадную армию; она то увеличивалась за счет пополнений, то уменьшалась за счет дезертиров, и сам Юсуф-Коджа не мог сказать, сколько в его "таборе" человек. Австрийцы не спеша заняли Яссы, принц Иосия Кобургский блокировал подходы к Хотину, а сам император тронулся к Белграду. Румянцев, лишенный прежней самостоятельности, не ожидал активности от турок, и сам активности не проявлял; его Резервная армия располагалась в Подолии, готовая действовать в двух направлениях-или против "табора" Юсуфа, или против Пруссии, залезавшей в дела Польши, как в свои собственные... Петр Александрович не раз говорил:
      - Пусть сначала Потемкин возьмет Очаков!
      Потемкин, проводя зиму в Елизаветградс, принимал у себя делегации поляков. В Европе блуждали слухи, что он желает сделаться королем Речи Посполитой, а если Екатерина умрет, он скроется там от гнева Павла. Но полонизм князя Таврического имел совершенно другую подоплеку: Потемкин просто желал спасти Польшу, как великое государство славян, родственных русскому народу... Из Петербурга его поддерживал принц де Линь, писавший друзьям в Варшаву: "Россия не должна лишаться вашей дружбы потому только, что князь Потемкин, принимая многих из вас в Елизаветграде, вышел к вам без панталон. Кто знает светлейшего близко, как знаю я, тот поймет, что с его стороны это - большой знак доверия..."
      В ставку Потемкина приехал князь Николай Васильевич Репнин-весь в черном, застегнутый на все пуговицы, как англиканский пастор; нервным жестом он потянул с бледных и тонких рук черные перчатки, сшитые из змеиной шкуры. В дружеской беседе с Потемкиным он сказал, что Фридрих всегда боялся России и потому с этим стариком можно было иметь дело:
      - Фриц откусывал ровно столько, сколько мог проглотить. Иное дело - новый король Пруссии; дорвавшись до власти, он окружил себя людьми, у которых глаза больше их желудков...
      Сам масон "высоких градусов", князь Репнин не сказал Потемкину (ненавистнику масонов), что Герцберг, министр иностранных дел Пруссии, подчиняется в ложе видному масону Бишофсвердеру, и вся эта прусско-масонская шайка, во главе с масономкоролем, мечтает растащить Польшу по кускам, как волки в ночном лесу растаскивают свою добычу.
      - Кстати! - продолжил Репнин. - Венские шпионы сумели перехватить несколько писем маркиза Луккезини, а Кауниц оказался вдруг столь любезен, что ознакомил наш Кабинет с их содержанием.
      - И что же там писано?
      - Луккезини внушает ясновельможному панству, что если Варшава пойдет на сговор с Берлином, то новый король ФридрихВильгельм подарит им Галицию.
      - Легко дарить то, что принадлежит другим! - захохотал Потемкин. - Я, князь, с удовольствием дарю вам Калифорнию...
      В бокалах из богемского стекла рубиново светилось вино. Светлейший спросил:
      - А готов ли Грейг выйти в Архипелаг?
      - Грейг готов. Если не помешает Швеция.
      - Швеция не может помешать в проливах Дании.
      - Но может помешать Англия в проливе у Гибралтара.
      - Ты прав, - приуныл Потемкин. - В политике возникает особая дипломатия - дипломатия проливов...
      Светлейший во время войны получал жалованья полтора рубля в месяц - как рядовой запорожец: беря эти гроши, Потемкин вставал на бочку, нижайше благодаря казаков, и запорожцы, пуская по кругу хмельную чашу, считали его своим "товарищем", которого можно разбудить средь ночи и попросить полтинник на табак. Весною атаман Антон Головатый гостил у Потемкина в хоромах, дельно советуя, что, прежде осады Очакова, надобно брать остров Березань, что лежит близ Гаджибея.
      - Я пошлю туда де Рибаса - пусть берет...
      Потемкин заново обряжал полк своих "синих" кирасир, готовых сопровождать его под стены Очакова.
      После рождения сыновей Мария Федоровна чуть ли не ежегодно даровала престолу девочек. Но к детям своим имела такое же отношение, какое имеет садовник к ананасу - он его выходил в своих оранжереях, удобрял и поливал, а наслаждаться созревшим плодом не смеет: всех внуков Екатерина отбирала, держа их подалее от родителей. К этому времени она окончательно решила устранить Павла от престола:
      - Нельзя давать власть людям, слишком долго власти ожидавшим. Мозги у таких людей давно сдвинуты набекрень. Им кажется, что за время ожидания они все тщательно продумали, а на самом-то деле-лишь испортили свой характер и нервы...
      Эти слова в равной степени она относила и к новому королю Пруссии, который наглел все больше; Безбородко предъявил Екатерине похищенный документ; из него стало ясно, что пишет министр Герцберг маркизу Луккезини: "Россия не может обрести Очаков без согласия на то Прусского королевства..."
      - Да в уме ли они там? - крикнула Екатерина и, схватив перо, на полях донесения оставила автограф: "Наместник Божий Вселенной распоряжающийся! Зазнались совершенно!" - Как подумаю, - сказала она Безбородкс, - так и в самом деле "Ирод" был просто шелковый по сравнению с этим пентюхом...
      - Безбородко с подозрением озирал пасмурные балтийские горизонты, начиная верить в прогнозы Разумовского.
      - Не поговорить ли вам с Нольксном? - предложил он.
      - Что может знать Нолькен, живущий в Петербурге еще со времен Елизаветы, для которого Россия стала дороже Швеции? Впрочем... поговорить с послом никогда не мешает.
      Екатерина вовлекла Нолькена в доверительную беседу, напомнив о давнем разговоре с нею покойного Дени Дидро:
      - Дидро сказал мне: иметь столицу на самом конце государства - все равно что иметь сердце под ногтем мизинца! Он считал, столицу России надо образовать заново в центре империи, где-то близ отрогов Урала, где изобилие чистой воды и приятный климат. Дидро советовал мне назвать новую столицу кратко - Русь или Росс!
      Нолькен отлично распознал подоплеку ее сомнений:
      - Ваше величество, благодарите Петра, основавшего столицу в устье Невы, а то ведь у царя были планы переехать из Москвы в Рогсрвик или в Таганрог... Но как бы Петербург ни был близок к Швеции, Швеция войны с вами не начнет.
      - Вы так ручаетесь за своего короля?
      - Я ручаюсь за разумную политику моего королевства. Любое нападение на Россию с севера, когда она воюет на юге, стало бы проявлением самой низкой подлости.
      - Вот и я так думаю, - ответила Екатерина...
      Под конец беседы Нолькен заверил ее, что, случись безумная война Швеции с Россией, он будет просить русского подданства, чтобы остаться помещиком в лифляндских поместьях своей жены:
      - Урожденной, как вы знаете, Цеге фон Мантсйфель.
      - Нет, барон! - жестко ответила Екатерина. - Случись война, и я выгоню вас сразу же после того, как мне станет известно об отозвании из Стокгольма графа Разумовского...
      Безбородко сказал, что Нолькен ушел в слезах.
      - У меня дела похуже, но я ведь еще не рыдаю!
      В мае 1788 года невестка поднесла царственной бабке еще одну дочку - Екатерину и потом долго рассказывала придворным дамам, что нет ничего приятнее быть беременной, а роды-эчо забавное удовольствие, которое постоянно хочется повторять. По случаю прибавления в доме Романовых принц де Линь представлялся цесаревичу Павлу, как официальное лицо при русской ставке, и сообщил, что рад отъехать на войну.
      - Кому нужна эта война? Кому нужен Крым и тамошний флот? - Павел стал кричать, что империя разорена, в стране голод, выправка солдат безобразная.
      Де Линь, оправдывая Екатерину, заметил, что императрица - женщина и потому не может сама ранжировать солдат, пересчитывать казну и лазать по мачтам.
      - Вот именно! - отвечал Павел. - Именно поэтому дрянной русский народ и желает, чтобы им управляли одни лишь женщины. В этом случае удобнее маршировать кое-как, иметь на флоте перегнивший такелаж, а казну грабить еще удобнее...
      Но еще раньше де Линя отъехал на войну принц Нассау-Зиген, которому Потемкин доверил гребную флотилию в Днепровском лимане.
      - Если цесарцы возьмут Хотин прежде нас, это будет позором для армии Румянцева, который засел у себя в Вишенках, и от него - ни гугу! - говорил светлейший князю Репнину.
      - Румянцев состарился, - отвечал Николай Васильевич.
      - Состарился-уйди! А вы моложе его, учтите...
      Это был намек. Фельдмаршальские жезлы, посверкивая алмазами, призрачно колебались над ставкою Потемкина, и князь Репнин невольно задумался - кто обретет жезл раньше: он или... Суворов? Екатеринославская армия готовилась к походу.
      Здоровье Абдул-Гамида ухудшалось, а султанша Эсмэ переслала цветы и фрукты Булгакову, после чего дальновидный Юсуф-Коджа объявил Булгакова "мусафиром" (гостем) Оттоманской империи. Правда, гостей в тюрьмах не держат, но даже послабление режима для узника говорило о многом... Однако мощный флот Эски-Гасана снова явился в Черное море, а на Балтике адмирал Грейг вывел на рейд свою Средиземноморскую эскадру. Все напряглось в ожидании: что будет?
     
     
      8. ЖИВОЙ НАРОДНЫЙ ПОТОК
     
      Там, где Ингул вливается в Буг, еще не родился город Николаев (Nike i laos), а на верфи уже трудились. Народ, чуткий ко всему новому, добровольно стекался в эти места, и ничто не отпугивало людей-ни близость войны, ни скудость заработка, ни хаос неустроенной жизни. Потемкин навестил верфи еще ранней весной, Прохор Акимович показал ему, что сделано:
      - Заложено сразу четыре фрегата. На каждый бухнули по четыре тыщи дубовых бревен. Почитай, целая роща. А ежели эскадру строить? Тогда целые леса под корень валить надо...
      Потемкин распорядился: вывозить из Самары дубовые саженцы - для дела, сажать итальянские тополя-для красы.
      - Пора закладывать корабли стопушечные, - сказал он. - Мастерам платить пять рублев в месяц, а подмастерьям - по три. Если скажут, что на харч не хватает, отвечать так: разводите свое хозяйство и живите с огородов да садов. Земля жирная, истраченная, даст много.
      Капитан над портом жаловался, что дров нету.
      - Дрова - лес! Спалить все можно. Учитесь греться углем каменным. Он и для печек, и для приготовления пищи годен. Завести потребно сад аптекарский. Бани на манир турецких. Вот здесь, - указал светлейший тростью, - должно фонтан пустить. Из него корабли станут брать воду пресную для плаваний. Нужна фабрика для соления мяса матросам. Сейте горох, чечевицу. А чтобы на меня клевет лишних не было, - заключил Потемкин, - я своих крепостных из Белоруссии переселю к вам на житье...
      Случайно возникший, город случайно и заселялся. Но уже торговали лавки, винные погребки и трактиры, греки открывали кофейни. В землю были вкопаны высокие мачты с рангоутом и такелажем, как на кораблях. Солдат переучивали в матросов, чтобы по вантам лазали, по реям разбегались. В устье Ингульца заводили литейное производство, дабы переливать негодные пушки, в грохочущих и чадных кузницах ковали цепи и якоря.
      - Чует мое сердце, - сказал светлейший, забираясь в каретку, - здесь большому и нужному городу быть. Помрачит он славу херсонскую, да и климатом лучше...
      И отъехал, явно довольный. По весне Курносов готовил к спуску со стапелей первый фрегат, который ощетинился с бортов 44 пушками. Назвали его "Святым Николаем". Солдаты, став матросами, получили водку и кричали "ура!". Курносов распечатал бутылку с вином, пил в одиночестве. Возле ног корабельного мастера терлась собака, он гладил ее по мягкой шерсти:
      - Жаль, что не пьешь ты, Черныш, а то бы помянули хозяйку, вспомнили бы и деточек... Не понять тебе, псина моя, как быстро жизнь пролетает. А что я видел в этой жизни? Да ничего хорошего. Одни доски да мозоли. Может, так и надо. Черныш, чтобы до смерти человеку надрываться?
      Камертаб уже не навещала его. Да и была ли Камертаб? Пес умными глазами проследил, как его добрый хозяин распечатал вторую бутылку. Потом он положил голову на лапы и тяжело, почти с надрывом, как человек, вздохнул...
      Екатеринославская армия Потемкина мановением руки его стронулась с винтер-квартир; карету светлейшего князя Таврического подкидывало на ухабах, под колесами шипела грязь, перемешанная с конским навозом.
      - Все загадили! - сказал он графине Браницкой, обнимая ее пышные плечи. - Дай, прелесть, духами твоими надышаться...
      Впереди армии двигались ревущие гурты скота, обреченного на заклание, встречались арбы с сухарями, которые от движения повозок перетирались в труху. Выбрав место посуше, гулящие маркитантки раскидывали палатки, продавали шампанское - офицерам, иголки и нитки-солдатам. Для Потемкина и его свиты вечерами ставили великолепные шатры из нескольких комнат, в спальне курились ароматные смолы, композитор Сарти дирижировал итальянским квартетом... Потемкин признался князю Репнину:
      - Привыкли мы лаять фельдмаршала Миниха, жестоко судим его походы крымские. А надо признать за истину, что старик лучше нас управлялся и при графе Минихе армия русская такого бардака не ведала, какой у меня наблюдается...
      Дорога была забита фурами с больными и умершими. Армия отвалила в сторону, пошла через степь древней татарской "сакмою". Обозы в центре, слева конница, справа пехота. Очевидец описывал движением грандиозного потока, вобравшего в себя коров и принцев, пушки и князей, колымаги и музыкантов: "Взор на таковой вид не иначе как величественностью поражается; со всех сторон раздаются звуки труб и духовых инструментов; барабанный бой наводит некий род ужаса, а шум литавров кровь воспаляет..." 10 июня Екатсринославская армия вышла к переправе через Буг, где инженерный генерал Герман нашел самое неудобное место для форсирования реки... В оправдание себе он сказал:
      - Я не виноват! Здесь и Миних переправу имел.
      На это светлейший отвечал дураку:
      - Сволочь ты паршивая! Благодари Бога своего лютеранского, что я не граф Миних, который на этом самом месте такого же умника, как ты, инженера своего, на оглоблях повесил...
      Форсировали Буг в лучшем месте, которое отыскали казаки. За переправой на армию излились страшные ливни с грозами, черноземы раскисли в кашу, лошади утопали в грязи. Офицеры теснились возле палаток графа Браницкого и принца де Линя, где под музыку оркестров всех кормили бесплатно. Первые верблюды с поклажей, двигавшиеся к Очакову, перепугали конницу, которая с "сакмы" шарахнулась в степи. За дождями последовала несносная жарища, многие пали от солнечных ударов. В походной ставке Потемкина секретарствовал Попов, день и ночь работала секретная канцелярия по расшифровке агентурных сведений...
      Потемкин оставил армию на попечение князя Репнина, армия после его отбытия разбилась на части, каждый полк шагал сам по себе, артиллерия отстала, теряя в пути лошадей и волов, впряженных в пушки. Из Кременчуга и Херсона навстречу воинству выезжали трактиры. Во избежание смертных случаев от зноя, князь Репнин поступил по-миниховски: армию поднимали в три часа ночи и она двигалась по холодку. Это было разумно, и солдаты оживились. Инфантерия на марше била в полковые барабаны, кавалерия заливалась валторнами. В полдень князь Репнин объявил "растаг" - отдых, и солдаты с бранью падали на землю:
      - Растаг, так его растак! А кады ж Очаков-то?..
      28 июня армия увидела море, вражеский флот в лимане, стены Очакова и вдали желтую полоску Кинбурна. За десять верст до лимана ночевали в покинутой татарами деревне Адживоли; армия вычерпала до дна все колодцы, потом солдаты жаловались на бурчание в животах:
      - Уж не отрава ли? До кустов набегаешься...
      Море не освежило людей. Зной и пылища, комары и поносы отягощали бытие, и без того тяжкое. По лиману скользили остроносые лодки запорожцев, стрелявшие из мортирок.
      Светлейший встретил де Рибаса вопросом:
      - Я тебе поручал Березань взять, так взял ли?
      - Нет, ваша светлость. Тому причин множество...
      - Первая-ты сам! - И Потемкин влепил ему пощечину.
      Он подошел под самые стены Очакова, разглядывая крепость. Вокруг цитадели раскинулись сады, Потемкин рвал с дерева недозрелые вишни, плевался косточками. Турки в белых и красных тюрбанах смотрели с фасов Очакова на чужака, но стрелять в него не стали. Кто-то сверху окликнул светлейшего по-русски:
      - Эй, кривой! Тебе чего тут надобно?..
      Вернувшись в шатер, Потемкин указал: артиллерии - бомбами поджигать форштадты, саперам - уничтожать сады. За ужином он признался Репнину, что его заботит скорое вооружение Швеции. Если возникнет война на два фронта, возможно ли при этом удержать Тавриду? Екатерина прислала ему письмо, в когором повторяла, чтобы о сдаче Крыма даже не заикались: "Когда кто сидит на коне, тогда сойдет ли с оного, чтобы за хвост держаться?.." Армия и флот собраны под Очаковом. Но осада крепости - еще не взятие ее, и Потемкин твердо стоял на своем:
      - Кровь солдата русского дороже всего на свете, и посему брать Очаков будем не штурмом, а измором...
      В дыму пожаров сгорали форштадты, гибли сады. Между Очаковом и Кинбурном в лимане блуждала окаянная эскадра Гасана, а Потемкин не находил уже слов, какими мог бы выгнать в море из Севастополя корабли Войновича. В шлюпке он переплыл лиман; на Кинбурнс ужасающе смердило.
      - Не удивляйтесь, - объяснил Суворов, - мы стоим на могилах, в коих закопаны павшие в прошлом годе. Песочек жиденький, и покойнички под вашей светлостью разлагаются.
      На оконечности косы Суворов устроил блокфорт: водрузил батареи, возле них приспособил печи для раскаливания ядер.
      - Лучше сего места, батюшка мой, для отражения чужой дерзости не сыскать. Батареи и замаскировал... При хорошем ветре запашок неприятный относит, и дышать даже вольготно.
      Суворов сказал, что Войнович держит корабли, как скупердяй деньги в банке, и подмоги от него не видать:
      - Дай Бог, чтобы принц Нассау-Зиген не подгадил...
      Нассау-Зиген уже получил чин контр-адмирала. "Потемкин, - хвастал он, - на все мои вопросы о штурме Очакова начинает креститься, а я решил безо всяких молебнов выйти в лиман и показать битву крестоносцев с неверными..."
      Эски-Гасан напал на его флотилию первым, и пять часов подряд длилась кромешная "свалка" кораблей, пока турки не отошли под защиту крепости. Наспех залатав пробоины и заменив разбитые весла новыми, русская флотилия ночью снова пошла в сражение. Капудан-паша выставил против нее главные свои корабли, обшитые медными листами. Один турецкий "султан" взорвало, остальные бросились под стены Очакова, спасаясь. Гасан остался на горящем флагмане, вокруг него кружились русские галеры. Отважный "крокодил", убоясь пленения, нырнул за борт... Два поражения от русских кораблей, кое-как сколоченных, вызвали у него кровотечение из носа. Он решил покинуть лиман и уйти в море, где тяжело раскачивало на рейдах могучие линейные "султаны". Старинный закон войны гласил: отступающему строить "золотой мост", то есть не мешать его ретираде, чтобы противник не взбесился. Но Суворов огнем блокфорта с косы Кинбурна "золотой мост" разрушил! Ночь была темна, пушки простреливали мрак огненными трассами, с берега было видно, как ядра, докрасна раскаленные, впиваются в медь и дерево, вызывая в отсеках пожары. Турецкая эскадра сбилась в кучу, всюду поражаемая. Нассау-Зиген, снова спешащий к бою, передал Суворову, что ядра блокфорта задевают и его корабли. Турецкие суда, ища спасения, выбрасывались на отмели, крики и стоны слышались из огня и дыма... В эту ночь турки потеряли 6000 человек. Многие, доплыв до Кинбурна, сдались в плен, но еще больше их потонуло. Раздутые трупы носило по волнам лимана. Солдаты отталкивали их от берега баграми и тут же ведрами черпали воду для своих нужд (иной воды кроме солоноватой воды лимана, не было)...
      Екатеринославская армия обложила цитадель с суши, когда сражение в лимане уже закончилось. "Верные" запорожцы отличились ухарством в абордажах, теперь "жертвенники Бахусу курились у них до небес; на всех лицах было начертано удовольствие..."
      В июле началась новая жара, опять с грозами.
      - Воды нет, нужники не устроены, - говорил князь Репнин. - Всяк, и солдат и принц, тут же ест, тут же испражняется, отчего все в лагере преисполнено погани.
      - А туркам внутри Очакова разве слаще? - отвечал Потемкин, совершенно голым разгуливая по хоромам шатра; он вылил на себя целую бутыль парижского одеколона. - Едино вот этим и спасаюсь. А привезли ли уксус солдатам?
      - Обозы застряли. Стеноломная артиллерия отстала. Маркитанты все расторговали и уехали. Запорожцы сказывали, что Гуссейнпаша свой гарем на остров Березань вывез.
      - Де Рибас, подлец, не взял Бсрезани! А теперь не взять: турки там батарей понаставили.
      - В вагенбургах обозных, что за четыре версты отселе, - доложил Репнин, - понос обычный сделался кровавым.
      - Господи, да вразуми ты меня! - взмолился Потемкин.
      - Очаков надобно брать штурмом.
      - Это тебе, князь, Суворов внушил?..
      Репнин, дипломат тонкий, сделал намек: нерешительность командующего все объясняют его личной трусостью, и Григорий Александрович намек понял. Через день он объявил рекогносцировку, вся свита и генералы обязаны сопровождать его светлость. Потемкину подвели коня. Князь вырядился в белый мундир, при белых же лосинах, и шляпу с высоким султаном, он весь сверкал бриллиантами и орденами - прекрасная мишень для турецких стрелков! Конь скакал под ним размашистым аллюром, солдаты при появлении фельдмаршала поднимались с земли, Потемкин, глядя вперед, махал им шляпой:
      - При мне, ребята, вставать не надобно. Зато прошу вас, братцы, под пулями вражескими не ложиться...
      Торжественный, он выехал под самые стены Очакова, и турки сразу начали обкладывать его свиту ядрами. Горячий конь гарцевал под светлейшим, Синельников сказал Потемкину:
      - Судьбой не шутят. Береженого Бог бережет...
      Потемкин с нарочитой медлительностью оставил седло, просил подать ему подзорную трубу. Кого-то убило сразу, кто-то раненный, отползал в кусты. Потемкин передал трубу принцу до Линю, заметив при этом, что стены Очакова - вавилонские:
      - Солдат на этих стенах - вроде мухи.
      - Одна муха - только муха, но тысячи мух поднимут камень.
      - Знакомое выражение. Откуда взяли его?
      - Сейчас придумал, - ответил де Линь.
      - Не обманете меня-так сказано у Свифта...
      Шляпу сбило, а за спиною - сочный шлепок.
      - Аx! - вскричал губернатор Синельников.
      Ядро, сорвав шляпу с Потемкина, ударило Синельникова прямо в пах. Репнин (бледный) сказал, что бравировать храбростью перед турками не так уж надобно, а Потемкин спросил де Линя:
      - Ваш император у Белграда бывал ли под ядрами?
      - Вряд ли его смелость сравнится с вашею.
      - Благодарю, принц, за комплимент...
      Доказав личное презрение к смерти, Потемкин поскакал обратно к шатрам. Синельников, испытывая невообразимые муки, все время требовал у адъютантов набивать ему трубку за трубкой, которые и выкуривал очень быстро, в крепчайшем дыму жаждая найти утешение от боли. Наконец муки стали невыносимы.
      - Князь Григорий! - сказал он Потемкину, - городов мы с то"бой понастроили, флот создали... даже чулки бабам делаем. У тебя власть великая, с тебя и спрос короткий... Умоляю: выстрели мне в лоб, чтоб не мучиться!
      Потемкин поцеловал товарища в лоб:
      - Прости. Своих не бьют. Умри сам...
      Вскоре прибыл кабинет-фурьер от императрицы, доставив под Очаков именной указ о награждении Нассау-Зигсна 3020 - крепостными душами в Могилсвской губернии. Фурьер сдал почту и заторопился в обратную дорогу:
      - Живете вы тут и ничего не знаете. А ведь у самого Петербурга уже давно пальба идет страшная.
      ...Эскадра Войновича покидала Севастополь!
     
     
      9. РОВНАЯ ЛИНИЯ
     
      Эскадра адмирала Грейга готовилась в далекий путь до Архипелага, часть кораблей уже отпльыа в Копенгаген, куда должны были прийти и корабли, строенные в Архангельске. Любая голова, самая пустая, могла бы сообразить, что выгоднее выпустить флот России с Балтийского моря, а уж потом начинать войну с Россией. Возможно, Густав III так и хотел сделать, но Англия страстно желала как можно скорее видеть посрамление России на волнах, и король проявил нетерпение... В большой игре почему бы и не передернуть карту? Густав III в сенате зачитал депешу барона Нолькена, безбожно ее извратив, отчего эскадра Грейга, направляемая против Турции, предстала угрозою для Швеции... Разумовскому король сказал:
      - Россия бросила мне перчатку! Пусть только мачты ваших кораблей покажутся на горизонте, и они будут лежать на дне.
      Разумовский отвечал королю декларацией, заверяя шведскую нацию в дружелюбии России, но обращаясь непосредственно к народу, посол как бы невольно отделил короля Швеции от шведского народа. Густав признался министру Оксишисрна, что Петербург все эти годы вел себя безукоризненно, не давая Стокгольму ни малейшего повода для придирок:
      - Объявите же теперь послу России, что своей наглейшей декларацией он нанес моему королевскому достоинству тягчайшее оскорбление, которое можно смыть только кровью.
      Оксишиерна объявил Разумовскому, что посол отныне теряет право являться при королевском дворе.
      - Я не сожалею о недоступности вашего двора, - отвечал Андрей Кириллович, - но покинуть шведское королевство могу лишь в случае указания на то из Петербурга...
      Объявив войну одному лишь послу России, шведский кабинет стал выискивать повод для объявления войны России. Близ пограничного моста в Кюмени майор Егсргорн рано утром вызвал русского караульного офицера Христофорова, горланя ему:

К титульной странице
Вперед
Назад