"Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого"
Friedrich Nietzsche "Also Sprach Zarathustra"
Непосредственная предыстория этой книги -- своего
рода ницшевской Библии, падает на начало 80-х годов, а
точнее, на промежуток времени от августа 1881 до января
1883 г., когда, по позднему признанию Ницше, на него
снизошли два "видения": сначала мысль о "вечном возвра-
щении", а потом и образ самого Заратустры. Дальнейшая
хронология написания книги представляет собой совершен-
ный образец чисто штурмового вдохновения. Книга созда-
валась урывками, но в необыкновенно короткие сроки:
фактически чистое время написания первых трех частей
заняло не больше месяца, по десять дней на каждую, так
что окончательный календарь выглядит следующим образом:
1 -- 10 февраля 1883 г. в Рапалло: 1-я часть; выш-
ла в свет в июне того же года в лейпцигском издательст-
ве Шмейцнера.
26 июня -- 6 июля 1883 г. в Рапалло: 2-я часть;
вышла в свет в сентябре в том же издательстве.
8 -- 20 января 1884 г. в Сильс-Мария: 3-я часть;
вышла в свет в марте там же.
Последняя, 4-я часть была написана в Ницце в янва-
ре -- феврале 1885 г. и вышла в свет в апреле того же
года в издательстве Наумана в количестве 40 экземпля-
ров, предназначенных только для узкого круга знакомых.
С. Л. Франк вспоминает: "Зимой 1901-2 гг. мне слу-
чайно попала в руки книга Ницше "Так говорил Заратуст-
ра". Я был потрясен -- не учением Ницше, -- а атмосфе-
рой глубины духовной жизни, духовного борения, которой
веяло от этой книги".
Произведение публикуется по изданию: Фридрих Ниц-
ше, сочинения в 2-х томах, том 2, издательство "Мысль",
Москва 1990.
Перевод -- Ю.М. Антоновского под редакцией К.А.
Свасьяна.
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
ПРЕДИСЛОВИЕ ЗАРАТУСТРЫ
1
Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул
он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы.
Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и
в течение десяти лет не утомлялся этим. Но наконец из-
менилось сердце его -- и в одно утро поднялся он с за-
рею, стал перед солнцем и так говорил к нему:
"Великое светило! К чему свелось бы твое счастье,
если б не было у тебя тех, кому ты светишь!
В течение десяти лет подымалось ты к моей пещере:
ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б
не было меня, моего орла и моей змеи.
Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от те-
бя преизбыток твой и благословляли тебя.
Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела,
собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простер-
тые ко мне.
Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока
мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумс-
тву своему, а бедные -- богатству своему.
Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты
каждый вечер, окунаясь в море и неся свет свой на дру-
гую сторону мира, ты, богатейшее светило!
Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют
это люди, к которым хочу я спуститься.
Так благослови же меня, ты, спокойное око, без за-
висти взирающее даже на чрезмерно большое счастье!
Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотис-
тая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей от-
рады!
Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и За-
ратустра хочет опять стать человеком".
-- Так начался закат Заратустры.
2
Заратустра спустился один с горы, и никто не повс-
тречался ему. Но когда вошел он в лес, перед ним неожи-
данно предстал старец, покинувший свою священную хижи-
ну, чтобы поискать кореньев в лесу. И так говорил ста-
рец Заратустре:
"Мне не чужд этот странник: несколько лет тому на-
зад проходил он здесь. Заратустрой назывался он; но он
изменился.
Тогда нес ты свой прах на гору; неужели теперь хо-
чешь ты нести свой огонь в долины? Неужели не боишься
ты кары поджигателю?
Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах
его нет отвращения. Не потому ли и идет он, точно тан-
цует?
Заратустра преобразился, ребенком стал Заратустра,
Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих?
Как на море, жил ты в одиночестве, и море носило
тебя. Увы! ты хочешь выйти на сушу? Ты хочешь снова сам
таскать свое тело?"
Заратустра отвечал: "Я люблю людей".
"Разве не потому, -- сказал святой, -- ушел и я в
лес и пустыню? Разве не потому, что и я слишком любил
людей?
Теперь люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для
меня слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы
меня".
Заратустра отвечал: "Что говорил я о любви! Я несу
людям дар".
"Не давай им ничего, -- сказал святой. -- Лучше
сними с них что-нибудь и неси вместе с ними -- это бу-
дет для них всего лучше, если только это лучше и для
тебя!
И если ты хочешь им дать, дай им не больше милос-
тыни и еще заставь их просить ее у тебя!"
"Нет, -- отвечал Заратустра, -- я не даю милосты-
ни. Для этого я недостаточно беден".
Святой стал смеяться над Заратустрой и так гово-
рил: "Тогда постарайся, чтобы они приняли твои сокрови-
ща! Они недоверчивы к отшельникам и не верят, что мы
приходим, чтобы дарить.
Наши шаги по улицам звучат для них слишком одино-
ко. И если они ночью, в своих кроватях, услышат челове-
ка, идущего задолго до восхода солнца, они спрашивают
себя: куда крадется этот вор?
Не ходи же к людям и оставайся в лесу! Иди лучше к
зверям! Почему не хочешь ты быть, как я, -- медведем
среди медведей, птицею среди птиц?"
"А что делает святой в лесу?" -- спросил Заратуст-
ра.
Святой отвечал: "Я слагаю песни и пою их; и когда
я слагаю песни, я смеюсь, плачу и бормочу себе в боро-
ду: так славлю я Бога.
Пением, плачем, смехом и бормотанием славлю я Бо-
га, моего Бога. Но скажи, что несешь ты нам в дар?"
Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и
сказал: "Что мог бы я дать вам! Позвольте мне скорее
уйти, чтобы чего-нибудь я не взял у вас!" -- Так разош-
лись они в разные стороны, старец и человек, и каждый
смеялся, как смеются дети.
Но когда Заратустра остался один, говорил он так в
сердце своем: "Возможно ли это! Этот святой старец в
своем лесу еще не слыхал о том, что Бог мертв".
3
Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Зара-
тустра нашел там множество народа, собравшегося на ба-
зарной площади: ибо ему обещано было зрелище -- плясун
на канате. И Заратустра говорил так к народу:
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что
должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?
Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше
себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и
скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти чело-
века?
Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище
или мучительный позор. И тем же самым должен быть чело-
век для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позо-
ром.
Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в
вас еще осталось от червя, Некогда были вы обезьяной, и
даже теперь еще человек больше обезьяны, чем иная из
обезьян.
Даже мудрейший среди вас есть только разлад и по-
месь растения и призрака. Но разве я велю вам стать
призраком или растением?
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!
Сверхчеловек -- смысл земли. Пусть же ваша воля
говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!
Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны зем-
ле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеж-
дах! Они отравители, все равно, знают ли они это или
нет.
Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя от-
равившие, от которых устала земля: пусть же исчезнут
они!
Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог
умер, и вместе с ним умерли и эти хулители. Теперь ху-
лить землю -- самое ужасное преступление, так же как
чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли!
Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тог-
да не было ничего выше, чем это презрение, -- она хоте-
ла видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так
думала она бежать от тела и от земли.
О, эта душа сама была еще тощей, отвратительной и
голодной; и жестокость была вожделением этой души!
Но и теперь еще, братья мои, скажите мне: что го-
ворит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть
бедность и грязь и жалкое довольство собою?
Поистине, человек -- это грязный поток. Надо быть
морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделать-
ся нечистым.
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он -- это мо-
ре, где может потонуть ваше великое презрение.
В чем то самое высокое, что можете вы пережить?
Это -- час великого презрения. Час, когда ваше счастье
становится для вас отвратительным, так же как ваш разум
и ваша добродетель.
Час, когда вы говорите: "В чем мое счастье! Оно --
бедность и грязь и жалкое довольство собою. Мое счастье
должно бы было оправдывать само существование!"
Час, когда вы говорите: "В чем мой разум! Добива-
ется ли он знания, как лев своей пищи? Он -- бедность и
грязь и жалкое довольство собою!"
Час, когда вы говорите: "В чем моя добродетель!
Она еще не заставила меня безумствовать. Как устал я от
добра моего и от зла моего! Все это бедность и грязь и
жалкое довольство собою!"
Час, когда вы говорите: "В чем моя справедливость!
Я не вижу, чтобы был я пламенем и углем. А справедливый
-- это пламень и уголь!"
Час, когда вы говорите: "В чем моя жалость! Разве
жалость -- не крест, к которому пригвождается каждый,
кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие".
Говорили ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так?
Ах, если бы я уже слышал вас так восклицающими!
Не ваш грех -- ваше самодовольство вопиет к небу;
ничтожество ваших грехов вопиет к небу!
Но где же та молния, что лизнет вас своим языком?
Где то безумие, что надо бы привить вам?
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он -- эта
молния, он -- это безумие! --
Пока Заратустра так говорил, кто-то крикнул из
толпы: "Мы слышали уже довольно о канатном плясуне;
пусть нам покажут его!" И весь народ начал смеяться над
Заратустрой. А канатный плясун, подумав, что эти слова
относятся к нему, принялся за свое дело.
4
Заратустра же глядел на народ и удивлялся. Потом
он так говорил:
Человек -- это канат, натянутый между животным и
сверхчеловеком, -- канат над пропастью.
Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен
взор, обращенный назад, опасны страх и остановка.
В человеке важно то, что он мост, а не цель: в че-
ловеке можно любить только то, что он переход и гибель.
Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы
погибнуть, ибо идут они по мосту.
Я люблю великих ненавистников, ибо они великие по-
читатели и стрелы тоски по другому берегу.
Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания,
чтобы погибнуть и сделаться жертвою -- а приносит себя
в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверх-
человека.
Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет
познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчело-
век. Ибо так хочет он своей гибели.
Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы
построить жилище для сверхчеловека и приготовить к при-
ходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он
своей гибели.
Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо доб-
родетель есть воля к гибели и стрела тоски.
Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли ду-
ха, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо
так, подобно духу, проходит он по мосту.
Я люблю того, кто из своей добродетели делает свое
тяготение и свою напасть: ибо так хочет он ради своей
добродетели еще жить и не жить более.
Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много
добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель,
чем две, ибо она в большей мере есть тот узел, на кото-
ром держится напасть.
Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет
благодарности и не воздает ее: ибо он постоянно дарит и
не хочет беречь себя.
Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость
выпадает ему на счастье, и кто тогда спрашивает: неуже-
ли я игрок-обманщик? -- ибо он хочет гибели.
Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди
своих дел и исполняет всегда еще больше, чем обещает:
ибо он хочет своей гибели.
Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и ис-
купляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей
настоящего.
Я люблю того, кто карает своего Бога, так как он
любит своего Бога: ибо он должен погибнуть от гнева
своего Бога.
Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто
может погибнуть при малейшем испытании: так охотно идет
он по мосту.
Я люблю того, чья душа переполнена, так что он за-
бывает самого себя, и все вещи содержатся в нем: так
становятся все вещи его гибелью.
Я люблю того, кто свободен духом и свободен серд-
цем: так голова его есть только утроба сердца его, а
сердце его влечет его к гибели.
Я люблю всех тех, кто являются тяжелыми каплями,
падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над
человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут,
как провозвестники.
Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля
из тучи; но эта молния называется сверхчеловек.
5
Произнесши эти слова, Заратустра снова посмотрел
на народ и умолк. "Вот стоят они, говорил он в сердце
своем, -- вот смеются они: они не понимают меня, мои
речи не для этих ушей.
Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы нау-
чились они слушать глазами? Неужели надо греметь, как
литавры и как проповедники покаяния? Или верят они
только заикающемуся?
У них есть нечто, чем гордятся они. Но как называ-
ют они то, что делает их гордыми? Они называют это
культурою, она отличает их от козопасов.
Поэтому не любят они слышать о себе слово "презре-
ние". Буду же говорить я к их гордости.
Буду же говорить я им о самом презренном существе,
а это и есть последний человек".
И так говорил Заратустра к народу:
Настало время, чтобы человек поставил себе цель
свою. Настало время, чтобы человек посадил росток выс-
шей надежды своей.
Его почва еще достаточно богата для этого. Но эта
почва будет когда-нибудь бедной и бесплодной, и ни одно
высокое дерево не будет больше расти на ней.
Горе! Приближается время, когда человек не пустит
более стрелы тоски своей выше человека и тетива лука
его разучится дрожать!
Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы
быть в состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам:
в вас есть еще хаос.
Горе! Приближается время, когда человек не родит
больше звезды. Горе! Приближается время самого презрен-
ного человека, который уже не может презирать самого
себя.
Смотрите! Я показываю вам последнего человека.
"Что такое любовь? Что такое творение? Устремле-
ние? Что такое звезда?" -- так вопрошает последний че-
ловек и моргает.
Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний
человек, делающий все маленьким. Его род неистребим,
как земляная блоха; последний человек живет дольше
всех.
"Счастье найдено нами", -- говорят последние люди,
и моргают.
Они покинули страны, где было холодно жить: ибо им
необходимо тепло. Также любят они соседа и жмутся к не-
му: ибо им необходимо тепло.
Захворать или быть недоверчивым считается у них
грехом: ибо ходят они осмотрительно. Одни безумцы еще
спотыкаются о камни или о людей!
От времени до времени немного яду: это вызывает
приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно
умереть.
Они еще трудятся, ибо труд -- развлечение. Но они
заботятся, чтобы развлечение не утомляло их.
Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое
слишком хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто
повиноваться? То и другое слишком хлопотно.
Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает ра-
венства, все равны: кто чувствует иначе, тот доброволь-
но идет в сумасшедший дом.
"Прежде весь мир был сумасшедший", -- говорят са-
мые умные из них, и моргают.
Все умны и знают все, что было; так что можно сме-
яться без конца. Они еще ссорятся, но скоро мирятся --
иначе это расстраивало бы желудок.
У них есть свое удовольствьице для дня и свое удо-
вольствьице для ночи; но здоровье -- выше всего.
"Счастье найдено нами", -- говорят последние люди,
и моргают.
Здесь окончилась первая речь Заратустры, называе-
мая также "Предисловием", ибо на этом месте его прерва-
ли крик и радость толпы. "Дай нам этого последнего че-
ловека, о Заратустра, -- так восклицали они, -- сделай
нас похожими на этих последних людей! И мы подарим тебе
сверхчеловека!" И все радовались и щелкали языком. Но
Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:
"Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей.
Очевидно, я слишком долго жил на горе, слишком
часто слушал ручьи и деревья: теперь я говорю им, как
козопасам.
Непреклонна душа моя и светла, как горы в час до-
полуденный. Но они думают, что холоден я и что говорю я
со смехом ужасные шутки.
И вот они смотрят на меня и смеются, и, смеясь,
они еще ненавидят меня. Лед в смехе их".
6
Но тут случилось нечто, что сделало уста всех не-
мыми и взор неподвижным. Ибо тем временем канатный пля-
сун начал свое дело: он вышел из маленькой двери и по-
шел по канату, протянутому между двумя башнями и висев-
шему над базарной площадью и народом. Когда он находил-
ся посреди своего пути, маленькая дверь вторично отво-
рилась, и детина, пестро одетый, как скоморох, выскочил
из нее и быстрыми шагами пошел во след первому. "Впе-
ред, хромоногий, -- кричал он своим страшным голосом,
-- вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная
рожа! Смотри, чтобы я не пощекотал тебя своею пяткою!
Что делаешь ты здесь между башнями? Ты вышел из башни;
туда бы и следовало запереть тебя, ты загораживаешь до-
рогу тому, кто лучше тебя!" -- И с каждым словом он все
приближался к нему -- и, когда был уже на расстоянии
одного только шага от него, случилось нечто ужасное,
что сделало уста всех немыми и взор неподвижным: он ис-
пустил дьявольский крик и прыгнул через того, кто заго-
родил ему дорогу. Но этот, увидев, что его соперник по-
беждает его, потерял голову и канат; он бросил свой
шест и сам еще быстрее, чем шест, полетел вниз, как ка-
кой-то вихрь из рук и ног. Базарная площадь и народ по-
ходили на море, когда проносится буря: все в смятении
бежало в разные стороны, большею частью там, где должно
было упасть тело.
Но Заратустра оставался на месте, и прямо возле
него упало тело, изодранное и разбитое, но еще не мерт-
вое. Немного спустя к раненому вернулось сознание, и он
увидел Заратустру, стоявшего возле него на коленях.
"Что ты тут делаешь? -- сказал он наконец. -- Я давно
знал, что черт подставит мне ногу. Теперь он тащит меня
в преисподнюю; не хочешь ли ты помешать ему?"
"Клянусь честью, друг, -- отвечал Заратустра, --
не существует ничего, о чем ты говоришь: нет ни черта,
ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем твое
тело: не бойся же ничего!"
Человек посмотрел на него с недоверием. "Если ты
говоришь правду, -- сказал он, -- то, теряя жизнь, я
ничего не теряю. Я немного больше животного, которого
ударами и впроголодь научили плясать".
"Не совсем так, -- сказал Заратустра, -- ты из
опасности сделал себе ремесло, а за это нельзя прези-
рать. Теперь ты гибнешь от своего ремесла; за это я хо-
чу похоронить тебя своими руками".
На эти слова Заратустры умирающий ничего не отве-
тил; он только пошевелил рукою, как бы ища, в благодар-
ность, руки Заратустры. --
7
Тем временем наступил вечер, и базарная площадь
скрылась во мраке; тогда рассеялся и народ, ибо устают
даже любопытство и страх. Но Заратустра продолжал си-
деть на земле возле мертвого и был погружен в свои мыс-
ли: так забыл он о времени. Наконец наступила ночь, и
холодный ветер подул на одинокого. Тогда поднялся Зара-
тустра и сказал в сердце своем:
"Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратуст-
ры. Он не поймал человека, зато труп поймал он.
Жутко человеческое существование и к тому же всег-
да лишено смысла: скоморох может стать уделом его.
Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл
есть сверхчеловек, молния из темной тучи, называемой
человеком.
Но я еще далек от них, и моя мысль не говорит их
мыслям. Для людей я еще середина между безумцем и тру-
пом.
Темна ночь, темны пути Заратустры. Идем, холодный,
недвижный товарищ! Я несу тебя туда, где я похороню те-
бя своими руками".
8
Сказав это в сердце своем, Заратустра взял труп
себе на спину и пустился в путь. Но не успел он пройти
и ста шагов, как человек подкрался к нему и стал шеп-
тать ему на ухо -- и гляди-ка, тот, кто говорил, был
скоморох с башни. "Уходи из этого города, о Заратустра,
-- говорил он, -- слишком многие ненавидят тебя здесь.
Ненавидят тебя добрые и праведные, и они зовут тебя
своим врагом и ненавистником; ненавидят тебя правовер-
ные, и они зовут тебя опасным для толпы. Счастье твое,
что смеялись над тобою: и поистине, ты говорил, как
скоморох. Счастье твое, что ты пристал к мертвой соба-
ке; унизившись так, ты спас себя на сегодня. Но уходи
прочь из этого города -- или завтра я перепрыгну через
тебя, живой через мертвого". И сказав это, человек ис-
чез; а Заратустра продолжал свой путь по темным улицам.
У ворот города повстречались ему могильщики; они
факелом посветили ему в лицо, узнали Заратустру и много
издевались над ним: "Заратустра уносит с собой мертвую
собаку: браво, Заратустра обратился в могильщика! Ибо
наши руки слишком чисты для этой поживы. Не хочет ли
Заратустра украсть у черта его кусок? Ну, так и быть!
Желаем хорошо поужинать! Если только черт не более лов-
кий вор, чем Заратустра! -- Он украдет их обоих, он
сожрет их обоих!" И они смеялись и шушукались между со-
бой.
Заратустра не сказал на это ни слова и шел своей
дорогой. Он шел два часа по лесам и болотам и очень
часто слышал голодный вой волков; наконец и на него на-
пал голод. Он остановился перед уединенным домом, в ко-
тором горел свет.
"Голод нападает на меня, как разбойник, -- сказал
Заратустра. -- В лесах и болотах нападает на меня голод
мой и в глубокую ночь.
Удивительные капризы у моего голода. Часто насту-
пает он у меня только после обеда, и сегодня целый день
я не чувствовал его; где же замешкался он?"
И с этими слонами Заратустра постучался в дверь
дома. Появился старик; он нес фонарь и спросил: "Кто
идет ко мне и нарушает мой скверный сон?"
"Живой и мертвый, -- отвечал Заратустра. -- Дайте
мне поесть и попить; днем я забыл об этом. Тот, кто
кормит голодного, насыщает свою собственную душу: так
говорит мудрость".
Старик ушел, но тотчас вернулся и предложил Зара-
тустре хлеб и вино. "Здесь плохой край для голодающих,
сказал он, -- поэтому я и живу здесь. Зверь и человек
приходят ко мне, отшельнику. Но позови же своего това-
рища поесть и попить, он устал еще больше, чем ты". За-
ратустра отвечал: "Мертв мой товарищ, было бы трудно
уговорить его поесть". "Это меня не касается, -- ворча
произнес старик, -- кто стучится в мою дверь, должен
принимать то, что я ему предлагаю. Ешьте и будьте здо-
ровы!" --
После этого Заратустра шел еще два часа, доверяясь
дороге и свету звезд: ибо он был привычный ночной ходок
и любил всему спящему смотреть в лицо. Но когда стало
светать, Заратустра очутился в глубоком лесу, и дальше
уже не было видно дороги. Тогда он положил мертвого в
дупло дерева на высоте своей головы -- ибо он хотел за-
щитить его от волков -- и сам лег на землю, на мох. И
тотчас уснул он, усталый телом, но с непреклонной ду-
шою.
9
Долго спал Заратустра, и не только утренняя заря,
но и час дополуденный прошли по лицу его. Но наконец он
открыл глаза: с удивлением посмотрел Заратустра на лес
и тишину, с удивлением заглянул он внутрь самого себя.
Потом он быстро поднялся, как мореплаватель, завидевший
внезапно землю, и возликовал: ибо он увидел новую исти-
ну. И так говорил он тогда в сердце своем:
"Свет низошел на меня: мне нужны спутники, и при-
том живые, -- не мертвые спутники и не трупы, которых
ношу я с собою, куда я хочу.
Мне нужны живые спутники, которые следуют за мною,
потому что хотят следовать сами за собой -- и туда, ку-
да я хочу.
Свет низошел на меня: не к народу должен говорить
Заратустра, а к спутникам! Заратустра не должен быть
пастухом и собакою стада!
Сманить многих из стада -- для этого пришел я. Не-
годовать будет на меня народ и стадо: разбойником хочет
называться Заратустра у пастухов.
У пастухов, говорю я, но они называют себя добрыми
и праведными. У пастухов, говорю я, но они называют се-
бя правоверными.
Посмотри на добрых и праведных! Кого ненавидят они
больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценнос-
тей, разрушителя, преступника -- но это и есть созидаю-
щий.
Посмотри на правоверных! Кого ненавидят они больше
всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, раз-
рушителя, преступника -- но это и есть созидающий.
Спутников ищет созидающий, а не трупов, а также не
стад и не верующих. Созидающих так же, как он, ищет со-
зидающий, тех, кто пишут новые ценности на новых скри-
жалях.
Спутников ищет созидающий и тех, кто собирал бы
жатву вместе с ним: ибо все созрело у него для жатвы.
Но ему недостает сотни серпов; поэтому он вырывает ко-
лосья и негодует.
Спутников ищет созидающий и тех, кто умеет точить
свои серпы. Разрушителями будут называться они и нена-
вистниками добрых и злых. Но они соберут жатву и будут
праздновать.
Созидающих вместе с ним ищет Заратустра, собираю-
щих жатву и празднующих вместе с ним ищет Заратустра:
что стал бы он созидать со стадами, пастухами и трупа-
ми!
И ты, мой первый спутник, оставайся с благом! Хо-
рошо схоронил я тебя в дупле дерева, хорошо спрятал я
тебя от волков.
Но я расстаюсь с тобою, ибо время прошло. От зари
до зари осенила меня новая истина.
Ни пастухом, ни могильщиком не должен я быть. Ни-
когда больше не буду я говорить к народу: последний раз
говорил я к мертвому.
К созидающим, к пожинающим, к торжествующим хочу я
присоединиться: радугу хочу я показать им и все ступени
сверхчеловека.
Одиноким буду я петь свою песню и тем, кто одино-
чествует вдвоем; и у кого есть еще уши, чтобы слышать
неслыханное, тому хочу я обременить его сердце счастьем
своим.
Я стремлюсь к своей цели, я иду своей дорогой; че-
рез медлительных и нерадивых перепрыгну я. Пусть будет
моя поступь их гибелью!"
10
Так говорил Заратустра в сердце своем, а солнце
стало уже на полдень; тогда он вопросительно взглянул
на небо: ибо услышал над собою резкий крик птицы. И он
увидел орла: описывая широкие круги, несся тот в воз-
дух, а с ним -- змея, но не в виде добычи, а как подру-
га: ибо она обвила своими кольцами шею его.
"Это мои звери!" -- сказал Заратустра и возрадо-
вался в сердце своем.
"Самое гордое животное, какое есть под солнцем, и
животное самое умное, какое есть под солнцем, -- они
отправились разведать.
Они хотят знать, жив ли еще Заратустра. И поисти-
не, жив ли я еще?
Опаснее оказалось быть среди людей, чем среди зве-
рей, опасными путями ходит Заратустра. Пусть же ведут
меня мои звери!"
Сказав это, Заратустра вспомнил слова святого в
лесу, вздохнул и говорил так в сердце своем:
"Если б я мог стать мудрее! Если б я мог стать
мудрым вполне, как змея моя!
Но невозможного хочу я; попрошу же я свою гордость
идти всегда вместе с моим умом!
И если когда-нибудь мой ум покинет меня -- ах, он
любит улетать! -- пусть тогда моя гордость улетит вмес-
те с моим безумием!" --
-- Так начался закат Заратустры.
РЕЧИ ЗАРАТУСТРЫ
О трех превращениях
Три превращения духа называю я вам: как дух стано-
вится верблюдом, львом верблюд и, наконец, ребенком
становится лев.
Много трудного существует для духа, для духа силь-
ного и выносливого, который способен к глубокому почи-
танию: ко всему тяжелому и самому трудному стремится
сила его.
Что есть тяжесть? -- вопрошает выносливый дух,
становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы хоро-
шенько навьючили его.
Что есть трудное? -- так вопрошает выносливый дух;
скажите, герои, чтобы взял я это на себя и радовался
силе своей.
Не значит ли это: унизиться, чтобы заставить стра-
дать свое высокомерие? Заставить блистать свое безумие,
чтобы осмеять свою мудрость?
Или это значит: бежать от нашего дела, когда оно
празднует свою победу? Подняться на высокие горы, чтобы
искусить искусителя?
Или это значит: питаться желудями и травой позна-
ния и ради истины терпеть голод души?
Или это значит: больным быть и отослать утешителей
и заключить дружбу с глухими, которые никогда не слы-
шат, чего ты хочешь?
Или это значит: опуститься в грязную воду, если
это вода истины, и не гнать от себя холодных лягушек и
теплых жаб?
Или это значит: тех любить, кто нас презирает, и
простирать руку привидению, когда оно собирается пугать
нас?
Все самое трудное берет на себя выносливый дух:
подобно навьюченному верблюду, который спешит в пусты-
ню, спешит и он в свою пустыню.
Но в самой уединенной пустыне совершается второе
превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет
он себе добыть и господином быть в своей собственной
пустыне.
Своего последнего господина ищет он себе здесь:
врагом хочет он стать ему, и своему последнему богу,
ради победы он хочет бороться с великим драконом.
Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет
более называть господином и богом? "Ты должен" называ-
ется великий дракон. Но дух льва говорит "я хочу".
Чешуйчатый зверь "ты должен", искрясь золотыми
искрами, лежит ему на дороге, и на каждой чешуе его
блестит, как золото, "ты должен!".
Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях, и
так говорит сильнейший из всех драконов: "Ценности всех
вещей блестят на мне".
"Все ценности уже созданы, и каждая созданная цен-
ность -- это я. Поистине, "я хочу" не должно более су-
ществовать!" Так говорит дракон.
Братья мои, к чему нужен лев в человеческом духе?
Чему не удовлетворяет вьючный зверь, воздержный и поч-
тительный?
Создавать новые ценности -- этого не может еще
лев; но создать себе свободу для нового созидания --
это может сила льва.
Завоевать себе свободу и священное Нет даже перед
долгом -- для этого, братья мои, нужно стать львом.
Завоевать себе право для новых ценностей -- это
самое страшное завоевание для духа выносливого и почти-
тельного. Поистине, оно кажется ему грабежом и делом
хищного зверя.
Как свою святыню, любил он когда-то "ты должен";
теперь ему надо видеть даже в этой святыне произвол и
мечту, чтобы добыть себе свободу от любви своей: нужно
стать львом для этой добычи.
Но скажите, братья мои, что может сделать ребенок,
чего не мог бы даже лев? Почему хищный лев должен стать
еще ребенком?
Дитя есть невинность и забвение, новое начинание,
игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое
слово утверждения.
Да, для игры созидания, братья мои, нужно святое
слово утверждения: своей воли хочет теперь дух, свой
мир находит потерявший мир.
Три превращения духа назвал я вам: как дух стал
верблюдом, львом верблюд и, наконец, лев ребенком. --
Так говорил Заратустра. В тот раз остановился он в
городе, названном: Пестрая корова.
О кафедрах добродетели
Заратустре хвалили одного мудреца, который умел
хорошо говорить о сне и о добродетели; за это его высо-
ко чтили и награждали, и юноши садились перед кафедрой
его. К нему пошел Заратустра и вместе с юношами сел пе-
ред кафедрой его. И так говорил мудрец:
Честь и стыд перед сном! Это первое! И избегайте
встречи с теми, кто плохо спит и бодрствует ночью!
Стыдлив и вор в присутствии сна: потихоньку кра-
дется он в ночи. Но нет стыда у ночного сторожа: не
стыдясь, трубит он в свой рог.
Уметь спать -- не пустяшное дело: чтобы хорошо
спать, надо бодрствовать в течение целого дня.
Десять раз должен ты днем преодолеть самого себя:
это даст хорошую усталость, это мак души.
Десять раз должен ты мириться с самим собою: ибо
преодоление есть обида, и дурно спит непомирившийся.
Десять истин должен найти ты в течение дня: иначе
ты будешь и ночью искать истины и твоя душа останется
голодной.
Десять раз должен ты смеяться в течение дня и быть
веселым: иначе будет тебя ночью беспокоить желудок,
этот отец скорби.
Немногие знают это; но надо обладать всеми добро-
детелями, чтобы спать хорошо. Не дал ли я ложного сви-
детельства? Не нарушил ли я супружеской верности?
Не позволил ли я себе пожелать рабыни ближнего мо-
его? Все это мешало бы хорошему сну.
И даже при существовании всех добродетелей надо
еще понимать одно: уметь вовремя послать спать все доб-
родетели.
Чтобы не ссорились между собой эти милые бабенки!
И на твоей спине, несчастный!
Живи в мире с Богом и соседом: этого требует хоро-
ший сон. И живи также в мире с соседским чертом! Иначе
ночью он будет посещать тебя.
Чти начальство и повинуйся ему, даже хромому на-
чальству! Этого требует хороший сон. Разве моя вина,
если власть любит ходить на хромых ногах?
Тот, по-моему, лучший пастух, кто пасет своих овец
на тучных лугах: этого требует хороший сон.
Я не хочу ни больших почестей, ни больших сокро-
вищ: то и другое раздражает селезенку. Однако дурно
спится без доброго имени и малых сокровищ.
Малочисленное общество для меня предпочтительнее,
чем злое; но и оно должно приходить и уходить вовремя:
этого требует хороший сон.
Мне также очень нравятся нищие духом: они способс-
твуют сну. Блаженны они, особенно если всегда воздают
им должное.
Так проходит день у добродетельного. Но когда нас-
тупает ночь, я остерегаюсь, конечно, призывать сон! Он
не хочет, чтобы его призывали -- его, господина всех
добродетелей!
Но я размышляю, что я сделал и о чем думал в тече-
ние дня. Пережевывая, спрашиваю я себя терпеливо, как
корова: каковы же были твои десять преодолений?
И каковы были те десять примирений, десять истин и
десять смехов, которыми мое сердце радовало себя?
При таком обсуждении и взвешивании сорока мыслей
на меня сразу нападает сон, незваный, господин всех
добродетелей.
Сон колотит меня по глазам -- и они тяжелеют. Сон
касается уст моих, и они остаются отверстыми.
Поистине, тихими шагами приходит он ко мне, лучший
из воров, и похищает у меня мысли: глупый стою я тогда,
как эта кафедра.
Но недолго стою я так: затем я уже лежу. --
Слушая эти речи мудреца, Заратустра смеялся в
сердце своем: ибо свет низошел на него. И так говорил
он в сердце своем:
Глупцом кажется мне этот мудрец со своими сорока
мыслями; но я верю, что хорошо ему спится.
Счастлив уже и тот, кто живет вблизи этого мудре-
ца! Такой сон заразителен; даже сквозь толстую стену
заразителен он.
Чары живут в самой его кафедре. И не напрасно си-
дели юноши перед проповедником добродетели.
Его мудрость гласит: так бодрствовать, чтобы сон
был спокойный. И поистине, если бы жизнь не имела смыс-
ла и я должен был бы выбрать бессмыслицу, то эта бесс-
мыслица казалась бы мне наиболее достойной избрания.
Теперь я понимаю ясно, чего некогда искали прежде
всего, когда искали учителей добродетели. Хорошего сна
искали себе и увенчанной маками добродетели!
Для всех этих прославленных мудрецов кафедры муд-
рость была сном без сновидений: они не знали лучшего
смысла жизни.
И теперь еще встречаются люди, похожие на этого
проповедника добродетели, не всегда, однако, такие же
честные, но их время прошло. И не долго стоять им, как
уже будут они лежать.
Блаженны сонливые: ибо скоро станут они клевать
носом. --
Так говорил Заратустра.
О потусторонниках
Однажды и Заратустра устремил мечту свою по ту
сторону человека, подобно всем потусторонникам. Актом
страдающего и измученного Бога показался тогда мне мир.
Сном показался тогда мне мир и поэтическим творе-
нием Бога: разноцветным дымом пред очами божественного
недовольника.
Добро и зло, и радость и страдание, и я и ты --
все показалось мне разноцветным дымом пред очами Твор-
ца. Отвратить взор свой от себя захотел Творец -- и
тогда создал он мир.