ШЛЕГЕЛЬ                                               
Подлинно целесообразным введением                      
(в философию - Ред.) могла бы быть только критика  всех
предшествующих философий,  устанавливающая одновременно
и отношение собственной философии к другим, уже сущест-
вующим...  Совершенно  невозможно полностью абстрагиро-
ваться от всех предшествующих систем и идей  и  отверг-
нуть их все, как это попытался сделать Декарт. К подоб-
ному же совершенно новому творению из собственного  ду-
ха, полному забвению всего, что мыслилось прежде, стре-
мился и Фихте,  и это также не удалось ему.  Однако со-
вершенно  и  не  нужно стремиться к этому,  ибо однажды
продуманная верная мысль всегда может быть  признана  в
качестве  таковой  и не только может,  но и должна быть
воспринята последующими поколениями.  Трудности, возни-
кающие при попытке такого введения, очень велики и мно-
гообразны.  Ибо если философ хочет распространить  свой
взгляд  на предшествующие философские учения и дать ин-
тересные характеристики других систем,  то  помимо  его
собственной  философии у него должен быть неистраченный
запас гения,  избыток духа, выходящего за пределы собс-
твенной  системы,- все то,  что встречается крайне ред-
ко.;  Поэтому-то подобные вводные обзоры предшествующих
философий недостаточны и неудовлетворительны.  Они при-
держиваются лишь ближайшего - либо стремятся  абстраги-
роваться  от  всего предшествующего,  причем вследствие
невозможности подобной абстракции,  как о том уже гово-
рилось,  неизбежно всплывают реминисценции или опровер-
жения других систем,  либо  пытаются  опровергнуть  или
уничтожить   непосредственно   предшествующую  систему,
очистить и подвергнуть ее критике,  примыкая к ней пол-
ностью или частично. Этот метод совершенно недостаточен
и неудовлетворителен, ибо одна философская система опи-
рается на другую,  для понимания одной неизменно требу-
ется знание другой,  предшествующей ей, и все философии
образуют одну связную цепь, знание одного звена которой
неизменно требует знания другого... Все, что мы знаем о
философии или что выдается за таковую,  можно разделить
на пять основных видов:  эмпиризм, материализм, скепти-
цизм,  пантеизм и идеализм.  Эмпиризм знает только опыт
чувственных впечатлений и отсюда все выводит из  опыта.
Материализм все объясняет из материи, принимает материю
как нечто первое, изначальное, как источник всех вещей.
Скептицизм  отрицает  всякое знание,  всякую философию.
Пантеизм * объявляет все вещи одним и тем же, бесконеч-
ным единством без всякого различия.  У него только одно
познание - высшего тождества а == а, то есть негативное
познание бесконечного.                                 
Идеализм все выводит из одного духа,  объясняет возник-
новение материи из духа или же подчиняет  ему  материю.
Из  характеристики  первых  четырех видов следует,  что
последний вид - единственный, который находится на вер-
ном пути, то есть является подлинно философским. Поэто-
му изучение  первых  должно  необходимо  предшествовать
исследованию последнего. Все эти виды - эмпиризм, мате-
риализм,  скептицизм и чистый пантеизм - тесно  связаны
между собой и переходят друг в друга; их нельзя назвать
философией в собственном смысле,  ибо они  заключают  в
себе большое несовершенство.  Шлегель ф. Развитие фило-
софии в двенадцати книгах // Эстетика.  Философия. Кри-
тика.  М-.  1983.  Т. 2. С. 103- 105 .                 
 В. ПЛЕХАНОВ                                            
Что такое"материализм в общефилософском смысле"? Материа-
лизм есть прямая противоположность идеализма.  Идеализм
стремится объяснить все явления природы,  все  свойства
материи  теми  или  иными свойствами духа.  Материализм
поступает как раз наоборот. Он старается объяснить пси-
хические  явления  теми или другими свойствами материи,
той или другой организацией  человеческого  или  вообще
животного тела.  Все те философы, в глазах которых пер-
вичным фактором является материя,  принадлежат к лагерю
материалистов,  все же те, которые считают таким факто-
ром дух,- идеалисты..  Вот все, что можно сказать о ма-
териализме  вообще,  о "материализме в обще-философском
смысле",  так как время возводило на его основном поло-
жении самые разнообразные надстройки, которые придавали
материализму одной эпохи совершенно  иной  вид  сравни-
тельно  с материализмом другой.  Материализм и идеализм
исчерпывает важнейшие  направления  философской  мысли.
Правда,  рядом  с ними почти всегда существовали те или
другие дуалистические системы, признававшие дух и мате-
рию за отдельные,  самостоятельные субстанции.  Дуализм
никогда не мог ответить удовлетворительно на неизбежный
вопрос о том,  каким образом эти две отдельные субстан-
ции, не имеющие между собою ничего общего, могут влиять
одна на другую. Поэтому наиболее последовательные и на-
иболее глубокие мыслители всегда склонялись к  монизму,
т.  е. к объяснению явлении с помощью какого-нибудь од-
ного основного принципа (monos по-гречески значит  еди-
ный)  .  Всякий последовательный идеалист есть монист в
такой же степени, как и всякий последовательный матери-
алист.  В В этом отношения Нет никакой разницы,  напри-
мер,  между Берклеем и Гольбахом.  Один был последовой-
тельным  идеалистом,  другой  не менее последовательным
материалистом,  но и тот и другой одинаково были монис-
тами, и тот и другой одинаково хорошо понимали несосто-
ятельность дуалистического,  до сих пор едва ли не наи-
более распространенного, миросозерцания. В первой поло-
вине нашего столетия в философии господствовал идеалис-
тический монизма во второй половине его в науке,- с ко-
торой тем временем совершенно слилась философия,-  вос-
торжествовал материалистический монизм,  далеко,  впро-
чем, не всегда последовательный и откровенный. Плеханов
Г.  В.  К. вопросу о развитии монистического взгляда на
историк) // Избранные философские произведения.  В 5 т.
М.,  1956. Т. 1- С. 509-510                           
Г. В. Ф. ГЕГЕЛЬ                                     
 ПОНЯТИЕ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ                              
 Относительно истории  философии нам раньше всего может
 прийти в голову мысль,  что в самом этом предмете со-
держится * явное внутреннее противоречие. Ибо философия
хочет познать , неизменное, вечное, сущее само по себе,
ее  цель - истина.  История же сообщает о том,  что су-
ществовало в одно время, а в другое время исчезло и вы-
теснено  другим.  Если  мы исходим из того,  что истина
вечна,  то она не входит в сферу преходящего и не имеет
истории. Если же она имеет историю, то, так как история
есть лишь изображение ряда минувших образов познания, в
ней  нельзя найти истину,  ибо истина не есть минувшее.
Можно было бы ответить:  "Ведь это общее рассуждение  с
таким же правом применимо не только к другим наукам, но
также и к самой христианской религии",  ведь и  относи-
тельно последней можно было бы находить противоречивым,
"что существует история этой  религии,  как  и  история
других наук.  Значит, было бы излишне рассматривать это
рассуждение,  взятое само по себе,  ибо оно  непосредс-
твенно опровергается уже тем фактом, что существуют та-
кие истории".  Но для того чтобы точнее уразуметь смысл
вышеуказанного противоречия,  мы должны провести разли-
чие между историей внешних судеб религии  или  науки  и
историей самой религии или науки.  И, далее, нужно при-
нять во внимание,  что с историей философии, вследствие
особенного  характера ее предмета,  дело обстоит иначе,
чем с историей других областей.  Сразу ясно, что вышеу-
казанное  противоречие  может быть приписано не внешней
истории,  а лишь внутренней истории, истории самого со-
держания.  Христианство имеет историю его распростране-
ния,  судеб его исповедников и т. д.; и так как оно ор-
ганизовало свое существование и придало себе определен-
ный строй в виде.  церкви, то последняя сама есть такое
внешнее  существование,  приходящее в соприкосновение с
многообразнейшими временными                           
явлениями, переживающее многообразные судьбы и  имеющее
по  существу  своему  историю.  Что  же касается самого
христианского учения, то оно, правда, как таковое, тоже
имеет историю; но оно необходимо прошло в короткое вре-
мя весь путь своего развития и получило свою определен-
ную формулировку.  И это древнее исповедание веры приз-
навалось во все времена истинным и еще  и  ныне  должно
неизменно  признаваться таковым,  хотя бы это признание
оказывалось теперь только видимостью, и слова этого ис-
поведания  -  лишь произносимой устами пустой формулой.
Дальнейшая же история этого учения содержит в себе дво-
якого рода вещи:  во-первых, многообразные добавления и
отступления от этой твердо установленной неизменной ис-
тины и, во-вторых, борьбу с этими заблуждениями, очище-
ние оставшейся основы от добавлений и возвращение к  ее
первоначальной  простоте.  /*' Внешнюю историю имеют не
только религия, но и другие науки, и между прочим также
и философия. Последняя имеет историю своего возникнове-
ния,  распространения,  расцвета,  упадка, возрождения:
историю ее учителей,  покровителей, противников и гони-
телей, равно как и историю внешних отношений, чаще все-
го  между  нею  и религией,  а иногда также и отношений
между нею и государством.  Эта сторона ее истории также
дает  повод  к интересным вопросам и,  между прочим,  к
следующему:  если философия есть учение  об  абсолютной
истине,  то в чем объяснение того явления, что она, как
показывает ее  история,  представляет  собою  достояние
весьма  небольшого в общем числа отдельных лиц,  особых
народов, особых эпох? Подобным же образом и относитель-
но христианства - представляющего собою истину в гораз-
до более всеобщей форме,  чем эта же истина в философс-
кой форме,- выдвигалось такого рода затруднение: петли,
спрашивали, противоречия в том, что эта религия возник-
ла  так  поздно и оставалась так долго и даже еще и те-
перь остается ограниченной особыми народами?  Но эти  и
подобные им вопросы носят уже гораздо более специальный
характер и не зависят поэтому  лишь  от  вышеуказанного
общего противоречия.  Лишь после того как мы ближе поз-
накомимся со своеобразным характером философского  поз-
нания,  мы получим возможность заняться теми сторонами,
которые больше связаны с внешним существованием и внеш-
ней историей философии. Что же касается сравнения исто-
рии религии с историей фило- софии в отношении внутрен-
него содержания,  то мы должны ука- зать, что философии
не приписывается,  подобно религии, в ка- честве содер-
жания твердо определенная с самого начала истина, кото-
рая,  будучи неизменной, изъемлется из области истории.
Содержание же христианства,  которое есть истина, оста-
валось,  как таковое,  неизменным и  не  имеет  поэтому
дальше никакой или почти никакой истории *. Относитель-
но религии вышеуказанное противоречие поэтому  отпадает
со стороны того основного определения,  благодаря кото-
рому оно есть христианство. Заблуждения же и добавления
не представляют затруднения; они являются чем-то * См.:
Marheirleke. Lehrbuch des christlichen Glaubens und Le-
bens.  Berlin.  1823.  С. 133-134. изменчивым и суть по
природе своей совершенно исторические  явления.  Другие
науки,  правда, имеют историю также и со стороны содер-
жания;  эта история  показывает  изменение  последнего,
устранение положений, которые прежде пользовались приз-
нанием.  Но ( большая и даже, может быть, большая часть
их  содержания  носит характер прочных истин и сохрани-
лась неизменной,  и возникшее новое не представляет со-
бою изменения приобретенного раньше,  а прирост и умно-
жение его. Эти науки прогрессируют посредством нараста-
ния,  добавлений. В развитии минералогии, ботаники и т.
д.  кое-что из приобретенного раньше, правда, подверга-
ется исправлению,  но наибольшая часть этих наук сохра-
няется и обогащается лишь путем прибавления нового,  не
подвергаясь изменению.  В такой науке,  как математика,
ее история в отношении '\ содержания имеет  преимущест-
венно  своей  приятной задачей лишь ,  сообщать о новых
добавлениях; напр., элементарную геометрию в том объ-
еме,  в котором изложил ее Евклид,  можно рассматривать
как ставшую с тех пор наукой,  не имеющей истории. Нап-
ротив,  история  философии не показывает ни постоянства
простого содержания, к которому ничего больше не добав-
ляется,  ни только течения спокойного присоединения но-
вых сокровищ к уже приобретенным раньше,  а обнаружива-
ется,  видимо, скорее как зрелище лишь всегда возобнов-
ляющихся измелений целого, которые в конечном результа-
те  уже  больше не имеют своей общей связью даже единую
цель;  напротив,  исчезает сам абстрактный предмет, ра-
зумное познание, и здание науки должно, наконец, конку-
рировать с оставшимся пустым  местом  и  делить  с  ним
превратившееся в ничего не означающий звук название фи-
лософии. t. Обычные представления об истории философии.
Здесь раньше всего приходят на ум обычные поверхностные
представления об истории философии,  которые  мы  здесь
должны  изложить,  подвергнуть критике и исправить.  Об
этих очень широко  распространенных  взглядах,  которые
вам,  милостивые государи,  без сомнения, также знакомы
(ибо они на самом деле представляют собою ближайшие со-
ображения,  которые  могут  прийти  в голову при первой
только мысли об истории философии),  я кратко скажу все
необходимое,  а объяснение различия философских сис- *.
тем введет нас в самую суть вопроса. * а. История фило-
софии  как перечень мнений.  * На первый взгляд история
по самому своему смыслу как  будто  означает  сообщение
случайных происшествий, имевших место в разные эпохи, у
разных народов и отдельных лиц,-  случайных  частью  по
своей  временной  последовательности и частью по своему
содержанию.  О случайности в следовании во  времени  мы
будем  говорить  после.  Пока мы намерены рассмотреть в
первую очередь                                         
случайность содержания,  т.  е. понятие случайных дейс-
твий. Но содержанием философии служат не внешние деяния
и не события, являющиеся следствием страстей или удачи,
а мысли.  Случайные же мысли суть не что иное, как мне-
ния; а философскими мнениями называются мнения об опре-
деленном  содержании  и  своеобразных предметах филосо-
фии,- о боге,  природе,  духе. Таким образом, мы тотчас
же наталкиваемся на весьма обычное воззрение на историю
философии,  согласно которому она должна именно расска-
зать  нам  о  существовавших  философских мнениях в той
временной последовательности в которой они появлялись и
излагались.  Когда  выражаются вежливо,  тогда называют
этот материал истории философии мнениями; а те, которые
считают  себя способными высказать этот же самый взгляд
с большей основательностью, даже называют историю фило-
софии галереей нелепиц или,  по крайней мере, заблужде-
ний,  высказанных людьми углубившимися в мышление  и  в
голые  понятия.  Такой взгляд приходится выслушивать не
только от людей, признающих свое невежество в философии
(они  признаются  в нем,  ибо по ходячему представлению
это невежество не мешает высказывать  суждения  о  том,
что, собственно, представляет собою философия,- каждый,
напротив,  уверен, что он может вполне судить о ее зна-
чении и сущности, ничего не понимая в ней), но и от лю-
дей, которые сами пишут или даже написали историю фило-
софии.  История  философии,  как  рассказ о различных и
многообразных мнениях,  превращается,  таким образом, в
предмет праздного любопытства или, если угодно, в пред-
мет .  интереса ученых эрудитов.  Ибо  ученая  эрудиция
состоит именно в том, чтобы знать массу бесполезных ве-
щей,  т. е. таких вещей, которые сами по себе бессодер-
жательны  и  лишены  всякого интереса,  а интересны для
ученого эрудита только лишь потому,  что он  их  знает.
Полагают, однако, что можно также извлечь пользу из оз-
накомления с различными мнениями и мыслями других:  это
стимулирует мыслительную способность,  наводит также на
отдельные хорошие мысли,  т.  е.  вызывает, в свою оче-
редь,  появление  мнения,  и  наука состоит в том,  что
ткутся мнения из мнений.  /* Если бы история  философии
представляла собою лишь галерею мнений, хотя бы и о бо-
ге,  о сущности естественных и духовных вещей,  то  она
была  бы излишней и изрядно скучной наукой,  сколько бы
ни указывали на пользу,  извлекаемую из таких  движений
мысли и учености. Что может быть бесполезнее ознакомле-
ния с рядом лишь голых мнений?  Что  может  быть  более
безразличным? Стоит только бегло заглянуть в произведе-
ния, представляющие собою историю философии в том смыс-
ле, что они излагают и трактуют философские идеи на ма-
нер мнений,- стоит только,  говорим мы, заглянуть в эти
произведения, чтобы убедиться, как все это скудно и не-
интересно. Мнение есть субъективное представление, про-
извольная  мысль,  плод  воображения:  я могу иметь та-
кое-то и такое-то мнение,  а другой может иметь  совер-
шенно  другое  мнение.  Мнение припаллежит мне,  оно не
есть внутри себя всеобщая, сама по себе сущая мысль. Но
философия не содержит в себе мнения, так как не сущест-
вует философских мнений.  Когда человек говорит о фило-
софских мнениях,  то мы сразу убеждаемся, что он не об-
ладает даже элементарной философской культурой, хотя бы
он и был сам историком философии. Философия есть объек-
тивная наука об истине,  наука о ее необходимости, поз-
нание, посредством понятий, а не мнение и не тканье па-
утины  мнений.  Дальнейший,  собственный  смысл  такого
представления  об  истории философии заключается в том,
что мы узнаем в ней лишь о мнениях,  причем слово "мне-
ние" именно и подчеркивается.  Но что противостоит мне-
нию? Истина; перед истиной бледнеет мнение. Но истина -
это то слово,  услышав которое, отворачивают голову те,
которые ищут в истории философии лишь мнений или  пола-
гают вообще,  что в ней можно найти лишь эти последние.
Философия встречает здесь враждебное отношение  с  двух
сторон.  С  одной стороны,  благочестие,  как известно,
объявило,  что разум,  т. е. мышление, не способен поз-
нать истину;  разум ведет, напротив, лишь к бездне сом-
нения; чтобы достигнуть истины, нужно поэтому отказать-
ся  от самостоятельного мышления и подчинить разум сле-
пой вере в авторитет. Об отношении между религией и фи-
лософией и ее историей мы будем говорить дальше. С дру-
гой стороны,  столь же известное что так называемый ра-
зум предъявил, напротив, свои права, отверг веру, осно-
ванную на авторитете,, и хотел сделать христианство ра-
зумным,  так  что  согласно этому притязанию лишь собс-
твенное усмотрение, собственное убеждение обязывает ме-
ня признавать то или другое. Но и эта защита прав разу-
ма удивительным образом привела к неожиданному и  прямо
обратному выводу, к утверждению, что разум не в состоя-
нии познать какую бы то ни было истину.  Этот так назы-
ваемый разум выступал,  с одной стороны, против религи-
озной веры во имя и в силу мыслящего разума, и вместе с
тем  он обратился против разума и стал врагом истинного
разума.  Он отстаивает в противовес последнему внутрен-
нее чаяние, чувство и делает, таким образом, субъектив-
ное масштабом,  указывающим,  что  именно  должно  быть
признано,  делает  именно  этим  масштабом  собственное
убеждение в том виде, в каком каждый составляет его се-
бе в своей субъективности.  Такое собственное убеждение
есть не что иное,  как мнение,  которое тем самым стало
чем-то  окончательным для людей.  Если мы желаем начать
наше рассуждение с того  представления,  которое  сразу
приходит нам на ум, то мы не можем не упомянуть в исто-
рии философии об этом взгляде.  Последний  представляет
собою вывод,  проникший во всеобщее образование; он яв-
ляется одновременно и укоренившимся мнением,  и подлин-
ным  признаком нашего времени;  он является тем принци-
пом, на котором люди объединяются и познают друг друга,
той  предпосылкой,  которая предполагается окончательно
установленной и кладется в основание всех других  науч-
ных исследований. В теологии учением христианства приз-
нается не столько церковное исповедание веры,          
сколько то более  или  менее  собственное  христианское
учение,  которое каждый изготовляет для своего употреб-
ления, причем один руководится одним убеждением, а дру-
гой  -  другим.  Или мы часто видим,  что теологическим
исследованиям придается исторический характер,  так как
полагают, что интерес теологической науки заключается в
том,  что она знакомит нас с различными мнениями, и од-
ним  из первых плодов этого знакомства должно быть ува-
жение ко всем убеждениям, отношение к ним как к чему-то
такому,  что каждый должен решать сам для себя. От цели
познания истины тогда,  разумеется,  отказываются. Этот
разум и его философия требуют, правда, со стороны субъ-
ективности,  как первейшего и  абсолютно  существенного
условия, наличия в познании собственного убеждения поз-
нающего.  Но не одно и то же, основывается ли убеждение
на чувствах,  чаяниях,  созерцаниях и т. д,, на субъек-
тивных основаниях и вообще на особенности субъекта, или
оно основывается на мысли и вытекает из проникновенного
усмотрения понятия и природы предмета. Убеждение, полу-
ченное первым способом,  есть мнение. Эту резко опреде-
лившуюся для нас теперь противоположность между мнением
и  истиной  мы  встречаем  уже  в образованности Сокра-
те-платоновской эпохи,  этой эпохи разложения греческой
жизни;  там мы встречаем ее в виде платоновского проти-
вопоставления мнения (***) науке (***,  *). Это - та же
противоположность,  которую  мы  видим  в  эпоху упадка
римской общественной и политической жизни,  при Августе
и позже, когда распространились эпикуреизм и равнодушие
к философии,  в этом смысле Пилат на слова  Христа:  "Я
пришел в мир,  чтобы возвестить истину",  ответил: "Что
есть истина?" Это было сказано  высокомерно-пренебрежи-
тельно и означало:  "Это понятие,  понятие истины, есть
нечто устарелое, с чем мы покончили; мы ушли вперед, мы
знаем,  что  не  может быть больше и речи о том,  чтобы
познать истину,  мы отошли от такой точки зрения".  Кто
высказывается  таким образом,  тот действительно отошел
от познания истины. Если исходить из такой точки зрения
по отношению к истории философии,  то весь ее смысл ог-
раничился бы тем,  что она знакомила бы нас с индивиду-
альными  мнениями других людей,  из которых у каждого -
особый взгляд;  она, таким образом, знакомила бы меня с
индивидуальными  взглядами,  представляющими  для  меня
нечто чуждое,  со взглядами, в которых мой мыслящий ра-
зум не свободен,  не присутствует, со взглядами, предс-
тавляющими для меня внешний,  мертвый, исторический ма-
териал, массу самого по себе суетного содержания. Удов-
летворение,  получаемое от такого суетного  содержания,
само порождается лишь субъективной суетностью. Для неп-
редубежденного человека "истина" всегда останется вели-
ким словом,  заставляющим сердце биться сильнее. Что же
касается утверждения,  что познание истины  недоступно,
то  оно встречается в самой истории философии,  и там в
своем месте мы его рассмотрим ближе. Здесь нужно только
упомянуть,  что,  если мы признаем эту предпосылку, как
это делает,  напр., Теннеман, то станет непонятным, по-
чему еще уделяют внимание философии; ибо в таком случае
ведь каждое мнение ложно утверждает, что оно есть исти-
на. Я сошлюсь при этом пока на старый, издавна уко- ре-
нившийся предрассудок,  согласно которому в знании зак-
лючается истина;  но мы познаем истинное не просто, без
всякого труда, а лишь постольку, поскольку мы размышля-
ем;  согласно , этому взгляду истина познается не в не-
посредственном восприятии и созерцании,- ни  во  внешне
чувственном, ни в интеллектуальном созерцании (ибо вся-
кое созерцание,  как созерцание, ) чувственно),- а лишь
посредством работы мысли. "-- Ь. Доказательство ничтож-
ности философского познания посредством  самой  истории
философии, Но, с другой стороны, с вышеуказанным предс-
тавлением об истории философии связан еще  один  вывод,
который можно, смотря по вкусу, считать вредным или по-
лезным.  А именно,  при взгляде на  такое  многообразие
мнений, на столь различные мно- гочисленные философские
системы мы чувствуем себя в затруднении, не зная, какую
из них признать. Мы убеждаемся в том, что в высоких ма-
териях,  к которым человек влечется и познание  которых
хотела доставить нам философия,  величайшие умы заблуж-
дались,  так как другие ведь опровергли их.  "Если  это
случилось  с  такими  великими  умами,  то как могу ego
holtmncio (я, маленький человечек) желать дать свое ре-
шение?" Этот вывод,  который делается из факта различия
философских систем,  как полагают, печален по существу,
но  вместе  с  тем субъективно полезен.  Ибо факт этого
различия является для тех,  которые с видом знатока хо-
тят выдавать себя за людей,  интересующихся философией,
обычным оправданием в том, что они, при всей своей яко-
бы  доброй воле и при всем даже признании ими необходи-
мости стараться усвоить эту науку, все же на самом деле
совершенно  пренебрегают ею.  Но эта ссылка на различие
философских систем вовсе не может быть понята как прос-
тая отговорка-Она считается,  напротив, серьезным, нас-
тоящим доводом против серьезности,  с которой философс-
твующие  относятся  к  своему делу,- она служит для них
оправданием пренебрежения философией и даже  неопровер-
жимым  доказательством  тщетности стремления достигнуть
философского познания истины.  "Но если даже  и  допус-
тим",  гласит далее это оправдание, "что философия есть
подлинная наука и какая-либо одна из философских систем
истинна,  то возникает вопрос: а какая? по какому приз-
наку узнаешь ее?  Каждая система уверяет, что она - ис-
тинная;  каждая указывает иные признаки и критерии,  по
которым можно познать истину;  трезвая,  рассудительная
мысль  должна  поэтому отказаться решить в пользу одной
из них".  В этом, как полагают рассуждающие таким обра-
зом,  и  состоит дальнейший интерес философии.  Цицерон
(De natura deorurn, I,                                 
8 и сл.) дает в высшей степени неряшливую историю фило-
софских мыслей о боге, написанную с намерением привести
нас к этому выводу. Он вкладывает ее в уста одного эпи-
курейца, но не находит сказать по ее поводу ничего луч-
шего:  это, следовательно, его собственный взгляд. Эпи-
куреец говорит,  что философы не пришли ни к какому оп-
ределенному понятию.  Доказательство тщетности стремле-
ний философии черпается им затем непосредственно из об-
щераспространенного, поверхностного воззрения на ее ис-
торию: в результате этой истории мы имеем возникновение
многообразных,  противоречащих друг другу мыслей,  раз-
личных философских учений. Этот факт, который мы не мо-
жем отрицать,  оправдывает, по-видимому, и даже требует
применения также и к философским учениям следующих слов
Христа:  "Предоставь мертвым хоронить своих мертвецов и
следуй за мною". Вся история философии была бы согласно
этому взгляду полем  битвы,  сплошь  усеянным  мертвыми
костями,--  царством не только умерших,  телесно исчез-
нувших лиц, но также и опровергнутых, духовно исчезнув-
ших  систем,  каждая  из которых умертвила,  похоронила
другую.  Вместо "следуй за мною" нужно было бы, скорее,
сказать в этом смысле:  "следуй за самим собою",  т. е.
держись своих собственных убеждений, оставайся при сво-
ем  собственном мнении.  Ибо зачем принимать чужое мне-
ние?  Бывает,  правда,  что выступает новое философское
учение,  утверждающее, что другие системы совершенно не
годятся, и при этом каждое философское учение выступает
с притязанием,  что им не только опровергнуты предшест-
вующие, но и устранены их недостатки и теперь, наконец,
найдено истинное учение.  Но,  согласно прежнему опыту,
оказывается,  что к таким  философским  системам  также
применимы  другие  слова Писания,  которые апостол Петр
сказал Ананию: "Смотри, ноги тех, которые тебя вынесут,
стоят уже за дверьми". Смотри, система философии, кото-
рая опро вергнет и вытеснит твою, не заставит себя дол-
го ждать;  она не/ преминет явиться так же,  как она не
преминула появиться после всех других философских  сис-
тем.  с. Объяснительные замечания относительно различия
философских систем.  Во всяком случае, совершенно верно
и является достаточно установленным фактом, что сущест-
вуют и существовали различные  философские  учения;  но
истина  ведь  одна,-  таково  непреодолимое чувство или
непреодолимая вера  инстинкта  разума.  "Следовательно,
только  одно философское учение может быть истинным,  а
так как их много, то остальные, заключают отсюда, долж-
ны быть заблуждениями.  Но ведь каждое из них утвержда-
ет,  обосновывает и доказывает,  что оно-то и есть  это
единственно истинное учение". Таково обычное и как буд-
то правильное рассуждение трезвой мысли. Но что касает-
ся трезвости мысли, этого ходячего словечка, то относи-
тельно нее мы знаем из повседневного опыта,  что, когда
мы  трезвы,  мы  одновременно с этим или же скоро,после
этого испытываем чувство голода. Вышеуказанная же мысль
обладает  особым  талантом и ловкостью,  и она от своей
трезвости не переходит к голоду и к стремлению  принять
пищу,  а чувствует себя и остается сытой *.  Мысль, так
рассуждающая,  выдает себя с головой и показывает этим,
что  она  является мертвым рассудком,  ибо лишь мертвое
воздерживается от еды и питья и вместе с тем сыто и та-
ковым остается. Физически же живое, подобно духовно жи-
вому, не удовлетворяется воздержанием и является влече-
нием, переходит в алкание и жажду истины, познания пос-
ледней,  непреодолимо стремится к удовлетворению  этого
влечения и не насыщается рассуждениями,  подобно вышеп-
риведенному.  По существу же мы по поводу этого рассуж-
дения должны были бы сказать раньше всего то,  что, как
бы различны ни были философские учения, они все же име-
ют то общее между собою, что все они являются философс-
кими учениями. Кто поэтому изучает какую-нибудь систему
философии или придерживается таковой,  во всяком случае
философствует,  если только это учение вообще  является
философским. Вышеприведенное, носящее характер отговор-
ки рассуждение,  цепляющееся лишь за факт различия этих
учений  и из отвращения и страха перед особенностью,  в
которой находит свою действительность некоторое  всеоб-
щее,  не желающее постигать или признавать этой всеобщ-
ности,  я в другом месте ** сравнил с больным, которому
врач советует есть фрукты;  и вот ему предлагают сливы,
вишни или виноград,  а он, одержимый рассудочным педан-
тизмом, отказывается от них, потому что ни один из этих
плодов не есть фрукт вообще,  а один есть вишня, другой
-  слива,  третий - виноград.  Но существенно важно еще
глубже понять,  что означает это  различие  философских
систем.  Философское познание того,  что такое истина и
философия,  позволяет нам опознать само  это  различие,
как таковое, еще в совершенно другом смысле, чем в том,
в каком его понимают,  исходя из абстрактного  противо-
поставления  истины  и  заблуждения.  Разъяснение этого
пункта раскроет перед нами значение всей истории  фило-
софии.  Мы должны дать понять, что это многообразие фи-
лософских систем не только не наносит ущерба самой  фи-
лософии - возможности философии,- а что,  наоборот, та-
кое многообразие было и есть безусловно необходимо  для
существования  самой науки философии,  что это является
ее существенной чертой.  В этом размышлении мы исходим,
разумеется, из того воззрения, что философия имеет сво-
ей целью постигать истину посредством мысли,  в поняти-
ях,  а не познавать то,  что нечего познавать, или что,
по крайней мере, подлинная истина недоступна Познаний),
а  доступна последнему лишь временная,  конечная истина
(т.е.,                                                 
 * (Здесь  у;  Гегеля  непереводимая .игра слова "Nuch-
ternheit" означает на немецком языке:  трезвость и пус-
той желудок.) ** Ср.  Hegels Werke.  Т.  VI.   13.  С.
21-22.                                                 
истина, которая вместе с тем есть также и нечто не  ис-
тинное).  Мы исходим,  далее, из того взгляда, что мы в
истории философии имеем дело с самой  философией.  Дея-
ния, которыми занимается история философии, так же мало
представляют собою приключения,  как мало всемирная ис-
тория лишь романтична; это не просто собрание случайных
событий,  путешествий  странствующих  рыцарей,  которые
сражаются  и несут труды бесцельно и дела которых бесс-
ледно исчезают;  и столь же мало здесь один произвольно
выдумал одно,  а там другой - другое,  нет:  в движении
мыслящего духа есть существенная связь, и в нем все со-
вершается разумно. С этой верой в мировой дух мы должны
приступить к изучению истории и, в особенности, истории
философии.  Гегель. Лекции по истории философии // Со- 
чинения.  М.,  1932. Т. 9. Кн. 1. С. 15--25            
 Л. ФЕЙЕРБАХ                                            
      
Заслуга критической философии состоит в том,  что она с
самого начала рассматривала историю философии  с  фило-
софской точки зрения, видя в ней не перечень всевозмож-
ных,  к тому же в большинстве  случаев  странных,  даже
смехотворных,  мнений,  а, наоборот, делая критерием ее
содержания "разумный философский смысл" (см. Рейнгольд.
О понятии истории философии в статьях Фюллеборна по ис-
тории философии,  т.  1,  1791, стр. 29--35). Различные
философские  системы она выводила при этом не из антро-
пологических или каких бы то  ни  было  других  внешних
причин,  а из внутренних законов познания и,  определяя
их в этом отношении как данные а priori,  постигала ра-
зумно-необходимые формы духа (сравни:  Громанн. О поня-
тии истории философии,  1797, стр. 29-103) или видела в
идее философии по крайней мере общую цель систем при их
рассмотрении и изложении Тонне- манн, т. 1, ст. ХХIХ, 
15). Но эта точка зрения была сама по себе еще недоста-
точной и ограниченной,  так как некая определенная идея
философии, ограниченная узкими рамками, считалась исти-
ной и поэтому целью,  реализацию которой философы якобы
искали более или менее успешно.  Предел разума, который
Кант фиксировал представлением пресловутой "вещи в  се-
бе",  был  критерием  рассмотрения и оценки философских
систем.  Вот почему Тонне- манн - главный представитель
этой  точки  зрения - в своем понимании и оценке систем
так односторонен,  однообразен и скучен. И как раз там,
где речь идет о новых системах, его критика не является
оригинальной: повторяются те же самые объяснения, осно-
вания и возражения.  И хотя он местами дает себя увлечь
"божественным энтузиазмом" философии,  прорывающим пре-
делы ограниченности,  но лишь на короткие мгновения,  а
затем снова появляется навязчивая идея о границах разу-
ма, который никогда не достигает в-себе-бытия, и мешает
ему и читателю [по-настоящему) желать познания.  С уст-
ранением кантовского предела разума философия освободи-
лась от той ограниченности,  которую на  нее  неизбежно
накладывала  эта  произвольная граница;  и только тогда
смогла открыться поэтому универсальная, свободная перс-
пектива  в области философии.  Ибо вместо одной опреде-
ленной идеи философии,  относящейся только внешне и от-
рицательно критически к другим системам,  выступила те-
перь всеохватывающая, всеобщая, абсолютная идея филосо-
фии  - идея бесконечного,  определяемая здесь как абсо-
лютная идентичность идеального и реального.  Только по-
тому,  что эта идея,  если она не характеризуется конк-
ретней и не отличается сама по себе, является неопреде-
ленной или по крайней мере неопределяющей,- только поэ-
тому при рассмотрении и изложении истории  философии  с
данной точки зрения отступало на задний план определен-
ное различие систем,  вообще особенного,  на изучении и
понятии  которого основан как раз интерес и основатель-
ность исследования истории и ее рассмотрение. Тождество
реального и идеального, их разделение, противопоставле-
ние и соединение выступали как постоянно  повторяющиеся
формы,  в которых выражались исторические явления. Поэ-
тому очередной и неотложной задачей философии было  оп-
ределение  идеи  абсолютного  тождества в ней самой для
того,  чтобы найти в этом определении  реальный  медиум
между общим идеи и особенным действительности,  принцип
для познания особенного в его особенности. Гегель решил
эту задачу.  Понятие истории является у него вообще по-
нятием,  идентичным основной идее его философии, благо-
даря чему общность и единство сущности,  которые в дру-
гих философских системах, например в философии Спинозы,
являются  господствующими,  в его системе,  может быть,
чрезмерно отходят на задний план,  так как у него  идея
философии,  как таковая, превращается внутри себя самой
в энциклопедию специфических противоречий, она является
членящимся организмом, развивающим свою сущность в раз-
личных системах.  Он довел абсолютное тождество  объек-
тивного и субъективного до его истинного, разумного оп-
ределения.  Он снял с него вуаль анонимности, под кото-
рой оно скрывало свою девственную, недоступную сущность
от любопытных взглядов рассудка, дал ему название и оп-
ределил именем и понятием духа,  осознающего себя само-
го,  т.  е.  различающего себя в себе и признающего это
различие, эту противоположность себя самого, являющуюся
принципом особых вещей и  сущностей,  источником  всего
определенного,  различающегося бытия,  как себя самого,
как свою собственную сущность и оправдывающего себя как
абсолютное  тождество.  Поэтому Гегелю удалось рассмот-
реть историю философии,  не теряя  из  поля  зрения  ни
единства идеи в различных системах,  ни различия и осо-
бенности их.  Его исходная идея столь же мало  является
неопределенной,  амальгамированной, снимающей различия,
как и ограниченной,  исключительной и  нетерпимой,  так
что                                                    
он должен  был совершить насилие с помощью оков некото-
рых абстрактных понятий и формул над  особенным,  чтобы
приспособить его к этой идее. Она содержит в себе самой
принцип беспрепятственного,  свободного развития и обо-
собления;  ее основным положением является не "я живу и
даю жить", а "я живу, давая жить". Ее определения имеют
такой  универсальный,  такой  эластичный и одновременно
проникающий характер и столь  же  большую  пассивность,
как и активность, что они не только не сводятся к инди-
видуальности каждого предмета, но, наоборот, объединяют
в себе и воспринимают каждую особенность, не нарушая ее
самостоятельности.  Если мы где-либо и найдем дисгармо-
нию между историческим предметом и понятием и изложени-
ем его,  которое дает Гегель, то ее основой является не
сам принцип,  а тот всеобщий предел,  который может ле-
жать в индивидууме между идеей и  ее  осуществлением...
История философии отнюдь не является историей случайных
субъективных мыслей,  т.  е. историей отдельных мнений.
Если скользить по ее поверхности, то она, кажется, сама
дает нам основание для подобного предположения, не пре-
доставляя  ничего,  кроме смены различных систем,  в то
время как истина едина и неизменна.  Однако  истина  не
является единой в смысле абстрактного единства,  т.  е.
она не простая мысль,  которой  противостоит  различие,
она является духом, жизнью, самоопределяющим и различа-
ющим единством, т. е. конкретной идеей. Различие систем
имеет свое основание в самой идее истины, история фило-
софии яаляется не чем иным,  как временной  экспозицией
различных определений, которые вместе составляют содер-
жание самой истины.  Истинная, объективная категория, в
которой она должна рассматриваться, есть идея развития.
Она является сама по себе разумным, необходимым процес-
сом,  непрерывно  продолжающимся актом познания истины,
различные философские системы есть понятия,  определяе-
мые  идеей,  необходимые  образы ее:  необходимые не во
внешнем смысле, когда основателя какой-либо системы по-
буждают идеи его предшественников и, таким образом, од-
на система обусловливается другой,  необходимые в  наи-
высшем смысле, когда мысль, составляющая принцип систе-
мы, выражает определение абсолютной идеи, самое истину,
существенную реальность,  которая поэтому в ряде разви-
тия должна была сама по себе появиться в  качестве  са-
мостоятельной  философской  системы-  История философии
поэтому имеет дело не с прошедшим,  а с настоящим,  се-
годня еще живущим.  С каждой философской системой исче-
зает не сам принцип,  а только  то,  чем  этот  принцип
стремится быть:  абсолютным определением, целым опреде-
лением абсолютного.  Более поздняя и более содержатель-
ная  философская  система  всегда содержит в себе самые
существенные определения принципов предшествующих  сис-
тем. Изучение истории философии является поэтому изуче-
нием самой философии. История философии является систе-
мой.  Кто  ее по-настоящему поймет и отдифферен- цирует
от формы преходящего и  внешних  условий  истории,  тот
увидит саму абсолютную идею, как она развивается внутри
самой себя,  в элементе чистого мышления.  Хотя сам  по
себе  процесс развития истории философии является необ-
ходимым,  независимым от внешних условий процессом раз-
вития  идей  и  хотя история философии сама есть не что
иное,  как преходящее развертывание вечных,  внутренних
самоопределений  или  различий абсолютной идеи,  однако
одновременно она находится в неразрывной связи с  миро-
вой историей. Философия отличается от остальных образов
духа только тем,  что она понимает истинное, абсолютное
как  мысль или в форме мысли.  Тот же дух и содержание,
которое выражается и представляется наглядно в элементе
мышления как философия одного народа,  содержится и вы-
ражается также в религии,  искусстве, политическом сос-
тоянии,  но в форме фантазии,  представления, чувствен-
ности вообще.  Отношение философии к остальным  образам
духа  и наоборот нужно поэтому мыслить себе,  руководс-
твуясь не пустым представлением влияния,  а,  напротив,
категорией  единства.  "Мыслящее  постижение  идеи есть
вместе с тем поступательное движение,  наполненное  це-
лостно развитою действительностью, такое поступательное
движение,  которое имеет место не в мышлении индивидуу-
ма,  воплощается  не в некотором единичном сознании,  а
выступает перед нами всеобщим духом,  воплощающимся  во
всем богатстве своих форм во всемирной истории.  В этом
процессе развития случается поэтому,  что  одна  форма,
одна  ступень  идеи  осознается одним народом,  так что
данный народ и данное время выражают лишь данную форму,
в  пределах которой этот народ строит свой мир и совер-
шенствует свое состояние,  более же высокая ступень по-
является,  напротив того,  спустя много веков у другого
народа" (т.  I,  стр. 47). "Но каждая система философии
именно  потому,  что  она  отображает особенную ступень
развития, принадлежит своей эпохе и разделяет с нею ог-
раниченность" (стр.  59). Внешнее происхождение филосо-
фии не является поэтому независимым от времени и места.
Аристотель  говорит,  что  философствовать  начали лишь
после того, как предварительно позаботились об удовлет-
ворении необходимых жизненных потребностей. Однако име-
ется потребность не только физическая,  но и политичес-
кая  и  потребности другого рода.  Подлинная философия,
философия,  взятая в строгом смысле  слова,  начинается
поэтому, по Гегелю, не на Востоке, хотя именно там дос-
таточно философствовали и там находят массу философских
школ.  Философия начинается только там, где есть личная
и политическая свобода, где субъект относит себя к объ-
ективной воле,  которую он познает как свою собственную
волю,  к субстанции, к общему вообще таким образом, что
он в единстве с ней получает свое Я, свое самосознание.
А это имеет место не на Востоке, где высшей целью явля-
ется бессознательное погружение в субстанцию,  а только
в греческом и германском мире.  Греческая и  германская
философия и являются поэтому двумя главными формами фи-
лософии.  Фейербах Л. История философии. В 3 т. М., ь7.
Т. 2. С. 7-9. 11-14                                    

К титульной странице
Назад
Вперед