Строгий судья своего века,  кн. М. М. Щербатов сооб-
щает нам такой эпизод*:  "При сластолюбивом и роскошном
Государе не удивительно, что рос-кош имел такие успехи,
но достойно удивления, что при набожной Государыне, ка-
сательно до нравов, во многом Божественному закону про-
тивубор-ствии были учинены. Сие есть в рассуждении хра-
нения святости брака, таинства по исповеданию нашея ве-
ры.  Толь есть истинно, что единый порок и единый прос-
тупок влечет за собою другие.  Мы  можем  положить  сие
время началом, в которое жены начали покидать своих му-
жей. Не знаю я обстоятельств первого странного разводу;
но в самом деле он бьы таков.  Иван Бутурлин, а чей сын
не знаю,  имел жену Анну Семеновну; с ней слюбился Сте-
пан  Федорович  Ушаков,  и она,  отошед от мужа своего,
вышла за своего любовника, и, публично содеяв любодейс-
твенный и противный церкви сей брак,  жили.  Потом Анна
Борисовна графиня Апраксина, рожденная княжна Голицына,
бывшая  же  в супружестве за графом Петром Алексеевичем
Апраксиным,  от него отошла. Я не вхожу в причины, чего
ради она оставила своего мужа, который подлинно был че-
ловек распутного жития. Но знаю, что развод сей не цер-
ковным, но гражданским порядком был сужен. Муж ее, яко-
бы за намерение учинить ей какую обиду в немецком позо-
рище**,  был посажден под стражу и долго содержался,  и
наконец ведено ей было дать ее указную часть  из  мужня
имения  при  живом  муже,  а именоваться ей по прежнему
княжною Голицыною.  И тако отложа имя мужа своего, при-
ведши  его до посаждения под стражу,  наследница части
его имения учинилась,  по тому токмо праву, что отец ее
князь Борис Васильевич имел некоторой случай у двора, а
потом,  по разводе своем, она сделалась другом княгини
Елены Степановны Куракиной, любовницы графа Шувало-
ва"38.                                                 
   Мать Татьяны в "Евгении Онегине" в молодости,  когда
ее выдали замуж, "не спросясь ее совета",
              
   Позорище - театр.                                   
                                                       
                                                       
                                                       
Рвалась и  плакала  сначала,
  С супругом чуть не развелась...  
                                              
   (2, XXXI)
                                           
   Современники улавливали в последнем  стихе  романти-
ческую гиперболу ученицы княжны Алины.  О реальном раз-
воде супругов в этой ситуации, конечно, не могло быть и
речи. Для развода в те годы (брак родителей Татьяны па-
дает на 1790-е годы) требовалось решение консистории  -
духовной канцелярии, утвержденное епархиальным архиере-
ем; с 1806 года все дела этого рода решались только си-
нодом. Брак мог быть расторгнут лишь при наличии строго
оговоренных условий. Прелюбодеяние, доказанное свидете-
лями или собственным признанием,  двоеженство, болезнь,
делающая брак физически невозможным, безвестное отсутс-
твие,  ссылка  и  лишение прав состояния,  покушение на
жизнь супруга,  монашество. Известны случаи, когда лич-
ное вмешательство царя или царицы решало бракоразводное
дело в нарушение существующих законов. Однако очевидно,
что  все  эти  пути были для Прасковьи Лариной закрыты,
равно как и многочисленные,  но дорого стоящие  способы
обхода  законов ценою взяток или вмешательства вельмож-
ных заступников.  Единственное,  что могла  предпринять
мать Татьяны для расторжения брака, - это уехать от му-
жа к родителям. Такое фактическое расторжение супружес-
ких  отношений  было  нередким.  Длительная  раздельная
жизнь могла быть для консистории  аргументом  в  пользу
развода.                                               
   Русское послепетровское законодательство давало дво-
рянской женщине определенный  объем  юридических  прав.
Однако  еще больше гарантий давал обычай.  В результате
характер женщины XVIII века в России отличался  большой
самостоятельностью. Фонвизин в "Недоросле" сохранил для
нас подтверждаемую широким  кругом  источников  картину
реального  превосходства хозяйки в помещичьей семье.  В
"Онегине" Ларина - мать Татьяны -                      
   ...езжала по работам,                               
   Солила на зиму грибы,                               
   Вела расходы, брила лбы,                            
   Ходила в баню по субботам,                          
Служанок била осердясь -                         
   Все это мужа не спросясь.                           
   (2, XXXII)                                          
   Точно так же управляет домом  и  Простакова:  "...то
бранюсь, то дерусь;                                    
   тем и дом держится".  А Фонвизин повеселил Екатерину
II, говоря, что при дворе иная женщина стоит мужчины, а
мужчина хуже бабы.  Чертой эпохи было то,  что "женское
правление" не снижало самодержавной  власти  правителя.
Пушкин справедливо заметил о Екатерине II: "Самое слас-
толюбие хитрой сей государыни утверждало ее  владычест-
во" (XI, 15).                                          
   Редкая и  скандальная форма развода часто заменялась
практическим разводом:  супруги разъезжались, мирно или
немирно делили вла-                                    
дения, после чего женщина получала свободу.  Именно та-
ково  было семейное положение Суворова.  Его конфликт и
фактический развод с Варварой Ивановной привел к шумно-
му  скандалу,  втянувшему  в  себя петербургскую знать,
включая императора Павла I.  В октябре 1797 года В.  И.
Суворова,  запасшись поддержкой находящихся "в случае",
то есть снискавших расположение императора  вельмож,  и
воспользовавшись  холодными  отношениями между Павлом и
фельдмаршалом, потребовала от мужа, с которым давно уже
разъехалась,  чтобы  он  уплатил ее огромные долги - их
числилось 22 тысячи рублей,  увеличил получаемую ею го-
довую  сумму денег.  Суворов через посредников отвечал,
что "он сам должен,  а по сему  не  может  ей  помочь".
Конфликт  дошел  через  находившегося тогда в должности
генерал-прокурора павловского фаворита Куракина до  ца-
ря. Император распорядился "сообщить графине Суворовой,
что она может требовать от мужа по закону".  Фактически
это означало гарантию выигрыша, если конфликт дойдет до
официальных инстанций.  Варвара Ивановна приняла к све-
дению  высочайшую резолюцию и подала через генерал-про-
курора прошение, в котором уже не ограничилась суммой в
22 тысячи для уплаты долгов,  но жаловалась на то,  что
не имеет собственного дома,  и на материальные труднос-
ти.  Тут же она прибавляла,  что была бы счастлива и "с
благодарностью проводила бы остаток дней своих, если бы
могла бы жить в доме своего мужа", запросив еще в доба-
вок имущество,  которое приносило бы  дохода  не  менее
восьми тысяч рублей в год.  Павел наложил резолюцию, по
которой Суворову должны были объявить, "чтобы он испол-
нил желание жены".                                     
   Суворов, находившийся в это время в трудном денежном
положении,  вынужден был подчиниться воле императора. В
ноябре  1797 года он писал графу Н.  А.  Зубову о своем
согласии предоставить свой "рожественский дом" и сооб-
щил  о  невозможности исполнить "иные претензии",  пос-
кольку он "в немощах".  После императорского  указа  он
сообщает Зубову:  "Ю. А. Николев через князя Кураки-
на мне высочайшую волю объявил. По силе сего Графине
Варваре Ивановне прикажите отдать для пребывания
домы и ежегодно отпускать ей по 8000 р. я ведаю,
что Графиня Варвара много должна, мне сие посторон-
нее"39.  Неполадки в отношениях с женой, к которым при-
бавлялось  резкое ухудшение в отношениях с императором,
вызвали у Суворова шаг,  объяснимый только крайней сте-
пенью  раздражения:  в  начале 1798 года он обратился к
Павлу с просьбой разрешить ему постричься в монастырь. 
   Домашняя жизнь дворянина XVIII века складывалась как
сложное  переплетение  обычаев,  утвержденных  народной
традицией,  религиозных обрядов,  философского  вольно-
думства, западничества, то поверхностного, то трагичес-
ки влиявшего на разрыв с окружающей  действительностью.
Этот беспорядок,  приобретавший характер идейного и бы-
тового хаоса,  имел и положительную сторону.  В  значи-
тельной мере здесь проявлялась молодость культуры,  еще
не исчерпавшей своих возможностей.                     
                                                       
                                                       
   Русский дендизм
                                                       
   Слово "денди"  (и производное от него - "дендизм") с
трудом переводится на русский язык.  Вернее,  слово это
не только передается несколькими,  по смыслу противопо-
ложными,  русскими словами, но и определяет, по крайней
мере в русской традиции,  весьма различные общественные
явления.                                               
   Зародившись в Англии,  дендизм включал в себя нацио-
нальное противопоставление французским модам,  вызывав-
шим в конце XVIII  века  бурное  возмущение  английских
патриотов. Н. Карамзин в "Письмах русского путешествен-
ника" описывал, как во время его (и его русских прияте-
лей)  прогулок  по  Лондону  толпа  мальчишек забросала
грязью человека,  одетого по французской моде. В проти-
воположность  французской  "утонченности" одежды,  анг-
лийская мода канонизировала фрак,  до этого бывший лишь
одеждой  для верховой езды.  "Грубый" и спортивный,  он
воспринимался как национально  английский.  Французская
предреволюционная мода культивировала изящество и изыс-
канность,  - английская допускала экстравагантность и в
качестве высшей ценности выдвигала оригинальность*. Та-
ким образом,  дендизм был окрашен в  тона  национальной
специфики и в этом смысле,  с одной стороны, смыкался с
романтизмом,  а с другой - примыкал  к  антифранцузским
патриотическим настроениям,  охватившим Европу в первые
десятилетия XIX века.
                                  
   Здесь речь идет об английской  мужской  моде:  фран-
цузские  женские  и  мужские моды строились как взаимно
соответственные - в Англии каждая из них развивалась по
собственным законам.                                   
С этой точки зрения,  дендизм приобретал окраску роман-
тического бунтарства.  Он был ориентирован на экстрава-
гантность поведения,  оскбрбляющего светское общество,
и на романтический культ индивидуализма. Оскорбительная
для света манера держаться,  "неприличная"  развязность
жестов,  демонстративный  шокинг - все формы разрушения
светских запретов воспринимались как поэтические. Такой
стиль жизни был свойствен Байрону.                     
   На противоположном  полюсе находилась та интерпрета-
ция дендизма, которую развивал самый прославленный ден-
ди эпохи - Джордж Бреммель.  Здесь индивидуалистическое
презрение к общественным нормам выливалось в иные  фор-
мы. Байрон противопоставлял изнеженному свету энергию и
героическую грубость романтика,  Бреммель - грубому ме-
щанству  "светской толпы" изнеженную утонченность инди-
видуалиста*.  Этот второй тип поведения  Бульвер-Литтон
позже  приписал  герою  романа "Пелэм,  или Приключения
джентльмена" (1828),  - произведения, вызвавшего восхи-
щение Пушкина и повлиявшего на его некоторые литератур-
ные замыслы и даже,  в какие-то мгновения, на его быто-
вое поведение.                                         
   Герой романа Бульвера-Литтона,  соединяющий великос-
ветскую моду, нарочитую наглость и цинизм, не был абсо-
лютно новой фигурой для русского читателя.  Это сочета-
ние Карамзин отразил в повести "Моя  исповедь"  (1803).
Типично английский герой Бульвера-Литтона и его русский
предшественник воспринимались читателями в  России  как
явления  одного ряда.  Герой Бульвера-Литтона,  денди и
нарушитель порядка, следуя принятому плану, культивиру-
ет "модную слабость", как герой Байрона - силу.        
   "Прибыв в Париж, я тотчас решил избрать определенное
"амплуа" и строго держаться его, ибо меня всегда снеда-
ло честолюбие и я стремился во всем отличаться от людс-
кого стада. Поразмыслив как следует над тем, какая роль
мне лучше всего подходит, я понял, что выделиться среди
мужчин,  а следовательно,  очаровывать женщин,  я легче
всего сумею, если буду изображать отчаянного фата. Поэ-
тому я сделал себе прическу с локонами в виде штопоров,
оделся  нарочито  просто,  без вычур (к слову сказать -
человек несветский поступил бы  как  раз  наоборот)  и,
приняв  чрезвычайно томный вид,  впервые явился к лорду
Беннингтону".  Пелэм культивирует не наглую  индивидуа-
листическую  силу,  а  наглую индивидуалистическую сла-
бость,  превращая ее в орудие своего превосходства  над
обществом. Ценность поведению денди придает не качество
поступка, а то, в какой степени он выпадает из общепри-
нятых норм:                                            
   крайней трусостью  можно так же тщеславиться,  как и
крайней храбростью: 
                                   
   Противопоставление этих  двух  видов   бунта   Оскар
Уайльд  позже положил в основу сюжета "Портрета Дориана
Грея".
                                                 
 " - Как вам нравятся наши улицы?  - спросила престаре-
лая,  но сохранившая необычайную живость мадам де Г.  -
Боюсь, вы найдете, что для прогулок они не столь прият-
ны, как лондонские тротуары.                           
   - По правде сказать, - ответил я, - со времени моего
приезда  в Париж я всего один раз прогулялся а pied* по
вашим улицам - и чуть не погиб, так как никто не оказал
мне помощи.  Я свалился в пенистый поток, который
вы именуете сточной канавой,  а я - бурной речкой.  Как
вы  думаете,  мистер  Абертон,  что я предпринял в этом
затруднительном и крайне опасном положении?            
   - Ну что ж, наверно постарались как можно скорее вы-
карабкаться, - сказал достойный своего звания атташе.  
   - Вовсе нет:  я был слишком испуган. Я стоял в воде,
не двигаясь, и вопил о помощи".                        
   Такое поведение денди увенчивается  полным  успехом:
"Мистер Абертон шепнул жирному, глупому лорду Лескомбу:
   - Что за несносный щенок!                           
   И все,  даже старуха де Г., стали присматриваться ко
мне гораздо внимательнее, чем раньше".                 
   Искусство дендизма создает сложную систему собствен-
ной культуры, которая внешне проявляется в своеобразной
"поэзии утонченного костюма".  Костюм  -  внешний  знак
дендизма,  однако совсем не его сущность. Герой Бульве-
ра-Литтона с гордостью говорит про себя,  что он в Анг-
лии "ввел накрахмаленные галстуки". Он же "силою своего
примера" "приказывал обтирать отвороты своих  ботфорт**
шампанским".  Пушкинский  Евгений  Онегин  "три часа по
крайней мере // Пред зеркалами проводил".              
   Однако покрой фрака и подобные этому  атрибуты  моды
составляют лишь внешнее выражение дендизма. Они слишком
легко имитируются .профанами,  которым  недоступна  его
внутренняя  аристократическая сущность.  Бульвер-Литтон
рисует характерный разговор между истинным денди и неу-
дачным подражателем дендизма:  "Стульц стремится делать
джен-тльменов, а не фраки', каждый стежок у него притя-
зает  на аристократизм,  в этом есть ужасающая вульгар-
ность.  Фрак работы Стульца вы безошибочно  распознаете
повсюду.  Этого достаточно,  чтобы его отвергнуть. Если
мужчину можно узнать по неизменному, вдобавок отнюдь не
оригинальному  покрою  его платья - о нем,  в сущности,
уже и говорить не  приходится.  Человек  должен  делать
портного, а не портной - человека.                     
   - Верно,  черт возьми!  - вскричал сэр Уиллоуби, так
же плохо одетый,  как плохо подаются обеды у лорда И"*.
-  Совершенно  верно!  Я всегда уговаривал моих Schnei-
ders*** шить мне не по моде, но
                        
   Пешком (франц.). ""                                 
   После 1790-х годов такие ботфорты получили  название
и  la Souvaroff в честь вошедшего тогда в Англии в моду
Суворова. *"*                                          
   Портных (нем.).                                     
и не наперекор ей;  не копировать мои фраки и панталоны
с тех, что шьются для других, а кроить их применительно
к моему телосложению,  и уж никак не на манер равнобед-
ренного треугольника.  Посмотрите хотя бы на этот фрак,
- и сэр Уиллоуби Тауншенд выпрямился и застыл,  дабы мы
могли вволю налюбоваться его одеянием.                 
   - Фрак! - воскликнул Раслтон, изобразив на своем ли-
це  простодушное изумление,  и брезгливо захватил двумя
пальцами край воротника. - Фрак, сэр Уиллоуби? По-ваше-
му, этот предмет представляет собой фрак?"             
   Роман Бульвера-Литтона,  являющийся как бы беллетри-
зованной программой дендизма, получил распространение в
России.  Он не был причиной возникновения русского ден-
дизма,  скорее напротив: русский дендизм вызвал интерес
к  роману.  Любопытным  фактом  этого интереса является
эпизод,  который традиция связывает  с  именем  Пушкина
(последнее не исключение,  хотя и не вполне достоверно.
Однако, какова бы ни была природа приводимого ниже слу-
чая,  он  представляет  собой  пример непосредственного
влияния "Пелэма" на русское  щегольское  поведение).  В
полуапокрифической  биографии Пушкина мы встречаем нео-
жиданное описание дендистского поведения поэта. Извест-
но,  что Пушкин, подобно своему герою Чарскому из "Еги-
петских ночей",  не выносил столь милой для  романтиков
типа Кукольника роли "поэт в светском обществе".  Авто-
биографически звучат слова:  "Публика смотрит  на  него
(поэта),  как на свою собственность*;  по ее мнению, он
рожден для ее ^гольлы и удовольствия. Возвратится ли он
из деревни, первый встречный спрашивает его: не привез-
ли ли вы нам чего-нибудь новенького? Задумается ли он о
расстроенных своих делах,  о болезни милого ему челове-
ка:  тотчас пошлая улыбка сопровождает пошлое восклица-
ние: верно что-нибудь сочиняете! Влюбится ли он? - кра-
савица его покупает себе альбом в английском магазине и
ждет  уж элегии.  Придет ли он к человеку,  почти с ним
незнакомому,  поговорить о важном деле:  тот уж  кличет
своего  сынка  и  заставляет читать стихи такого-то;  и
мальчишка угощает  стихотворца  его  же  изуродованными
стихами"" (VIII (1), 263).                             
   Источник, о котором пойдет речь, рассказывает о яко-
бы имевшем место разговоре  Пушкина  с  девицей  Н.  М.
Еропкиной,  кузиной П. Ю. Нащокина: "Пушкин стал с юмо-
ром описывать, как его волшебница-муза заражается общею
(московскою.  -Ю.  Л.) ленью.  Уж не порхает, а ходит с
перевальцем,  отрастила себе животик и "с высот Линдора
перекочевала  в  келью кулинара".  А рифмы - один ужас!
(он засыпал меня примерами, всего не упомнишь).
        
   Ср.: ...Холодная толпа взирает, на поэта,
 Как на заезжего фигляра.
                                        
   (Пушкин, III, 229)
- Пишу "Прометей", а она лепечет "сельдерей". Вдохновит
меня "Паллада",  а она угощает "чашкой шоколада".  Поя-
вится мне грозная "Минерва", а она смеется "из-под кон-
серва". На "Мессалину" она нашла "малину", "Марсу" под-
носит "квасу". "Божественный нектар" - "поставлен само-
вар"   Кричу  в  ужасе "Юпитер",  а она - "конди-
тер""40.                                               
   Документ этот вводит нас в забавную ситуацию.  Наив-
ная  слушательница предполагает,  что Пушкин доверил ей
быть свидетельницей рождения поэтических текстов,  а на
самом  деле поэт иронически выдает ей нечто,  достойное
ее представлений о творчестве.  Хотя текст  донесен  до
нас  мемуаристкой  в позднейшем и явно искаженном виде,
но именно эта двойственность ситуации заставляет  пола-
гать,  что в основе ее лежит какой-то подлинный эпизод.
Тем интереснее увидеть,  что слова,  приводимые Еропки-
ной, имеют явную литературную параллель.               
   В рассматривавшемся   выше  романе  Бульвера-Литтона
есть исключительно близкое к  "пушкинскому"  тексту  из
воспоминаний Еропкиной место, где один из героев описы-
вает свои попытки заняться стихотворством: "Начал я эф-
фектно:                                                
   О нимфа! Голос музы нежный мог...                   
   Но как  я  ни старался - мне приходила в голову одна
лишь рифма - "сапог". Тогда я придумал другое начало:  
   Тебя прославить надо так...                         
   но и тут я ничего не мог подобрать, кроме рифмы баш-
мак". Дальнейшие мои усилия были столь же успешны, веш-
ний цвет" рождал в моем воображении рифму  туалет",  со
словом  услада" почему-то сочеталась помада",  откликом
на жизнь уныла"',  завершавшую второй стих, была весьма
неблагозвучная  антитеза - "мыло".  Наконец убедившись,
что поэтическое искусство не моя forte*, я удвоил попе-
чение о своей внешности;  я наряжался,  украшался, ума-
щался,  завивался со всей тщательностью, которую, види-
мо,  подсказывало само своеобразие рифм, рожденных моим
вдохновением".                                         
   Смысл описанной Еропкиной сцены в свете этой  парал-
лели понимается так:  в ответ на наивные домогательства
девицы, ведущей "поэтическую беседу", Пушкин разыгрыва-
ет  сцену  по рецептам лондонского денди,  заменяя лишь
снобизм одежды гастрономическим.                       
   Дендизм поведения Пушкина - не в  мнимой  привержен-
ности  к гастрономии,  а в откровенной насмешке,  почти
наглости,  с которой он осмеивает простодушие своей со-
беседницы.  Именно  наглость,  прикрытая издевательской
вежливостью,  составляет основу поведения денди.  Герой
неоконченного пушкинского "Романа в письмах" точно опи-
сыва- 
                                                 
   Сильная сторона (итал.).                            
ет механизм дендистской наглости:  "Мужчины отменно не-
довольны моею fatuite indolente,  которая здесь еще но-
вость. Они бесятся тем более, что я чрезвычайно учтив и
благопристоен,  и они никак не понимают,  в чем  именно
состоит мое нахальство - хотя и чувствуют, что я нахал"
(VIII (1), 54).                                        
   Типично дендистское поведение было известно в  кругу
русских  щеголей  задолго до того,  как имена Байрона и
Бреммеля, равно как и само слово "денди", стали извест-
ны в России.  Как уже говорилось,  Карамзин в 1803 году
описал этот любопытный феномен слияния бунта и цинизма,
превращения  эгоизма в своеобразную религию и насмешли-
вое отношение ко всем принципам "пошлой" морали.  Герой
"Моей исповеди" с гордостью рассказывает о своих похож-
дениях:  "Я наделал много шуму в  своем  путешествии  -
тем,  что, прыгая в контрдансах с важными дамами немец-
ких Княжеских Дворов,  нарочно ронял их на землю  самым
неблагопристойным  образом;  а  более всего тем,  что с
добрыми Католиками целуя туфель Папы,  укусил ему ногу,
и  заставил бедного старика закричать изо всей силы"41.
Эти эпизоды впоследствии воспроизвел Ф.  М. Достоевский
в  романе "Бесы".  Ставрогин повторяет,  трансформируя,
цинические забавы героя Карамзина:  он ставит  в  скан-
дальное  положение госпожу Липутину,  публично целуя ее
на балу,  и под предлогом  конфиденциального  разговора
кусает  за ухо губернатора.  Достоевский,  конечно,  не
сводит сущность своего героя к образу,  созданному  Ка-
рамзиным. Однако внутренняя опустошенность дендизма ка-
жется ему  зловещим  предсказанием  судьбы  "гражданина
кантона Ури".                                          
   В предыстории русского дендизма можно отметить нема-
ло заметных персонажей.  Одни из них -  так  называемые
хрипуны.  В цитированном уже "Романе в письмах" Пушкина
один из друзей пишет Владимиру:                        
   "Ты отстал от своего века (действие романа  происхо-
дит во вторую половину 1820-х годов.  - Ю. Л.) и сбива-
ешься на ci-devant* гвардии хрипуна  1807  года"  (VIII
(1),  55). "Хрипуны" как явление уже прошедшее упомина-
ются Пушкиным в вариантах "Домика в Коломне":          
   ...Гвардейцы затяжные,                              
   Вы, хрипуны                                         
    (но хрип ваш приумолк)**.                          
   Грибоедов в "Горе от ума" называет Скалозуба:  "Хри-
пун, удавленник, фагот".                               
   Смысл этих  военных  жаргонизмов  эпохи до 1812 года
современному читателю остается непонятным.  В  сознании
его вырисовывается образ хрипящего старика. Такое пони-
мание закрепил своим авторитетом К. С. Станиславский. В
мхатовской  постановке  "Горя  от ума"42 роль Скалозуба
исполнял Л. М. Леонидов, загримированный под пятидеся- 
   Блаженнои памяти (франц.)                           
   Цитируем первоначальный текст.  В дальнейшем  первая
строка была: "Красавцы молодые" (Пушкин, V, 374).      
                                                       
                                                       
тилетнего генерала (у Грибоедова - полковник!),  тучно-
го,  с крашеными волосами. Грибоедовский герой, однако,
совсем  не соответствует этому образу.  Прежде всего он
молод (ср.  слова Лизы:  "...служите недавно"),  однако
уже  полковник,  хотя на войну попал только в 1813 году
(демонстративное исключение  его  из  числа  участников
войны 1812 года весьма знаменательно). Все три названия
Скалозуба ("Хрипун, удавленник, фагот") говорят о пере-
тянутой талии (ср. слова самого Скалозуба: "И талии так
узки").  Это же объясняет и пушкинское выражение "Гвар-
дейцы затяжные" - то есть перетянутые в поясе.  Затяги-
вание пояса до соперничества с женской талией -  отсюда
сравнение  перетянутого  офицера  с фаготом - придавало
военному моднику вид "удавленника" и оправдывало  назы-
вание его "хрипуном".  Представление об узкой талии как
о важном признаке мужской красоты  держалось  еще  нес-
колько десятилетий.  Николай I туго перетягивался, даже
когда в 1840-х годах у него отрос живот. Он предпочитал
переносить сильные физические страдания, лишь бы сохра-
нить иллюзию талии.  Мода эта захватила не только воен-
ных.  Пушкин с гордостью писал брату о стройности своей
талии: "На днях я мерился поясом с Евпраксией и тальи
наши  нашлись одинаковы.  Следовательно из двух одно:
или я имею  талью  15-летней  девушки,  или  она  талью
25-летнего мущины" (ХШ, 120).                        
   В поведении денди большую роль играли очки - деталь,
унаследованная от щеголей предшествующей эпохи.  Еще  в
XVIII веке очки приобрели характер модной детали туале-
та. Взгляд через очки приравнивался разглядыванию чужо-
го лица в упор,  то есть дерзкому жесту. Приличия XVIII
века в России запрещали младшим по  возрасту  или  чину
смотреть через очки на старших:  это воспринималось как
наглость.  Дельвиг вспоминал, что в Лицее запрещали но-
сить очки и что поэтому ему все женщины казались краса-
вицами,  иронически добавляя, что, окончив Лицей и при-
обретя очки, он был сильно разочарован.                
   Сочетание очков  со щегольской дерзостью отметил еще
в 1765 году В.  Лукин в комедии "Щепетильник".  Здесь в
диалоге двух крестьян.  Мирона и Василия,  говорящих на
диалектах, сохранивших природную чистоту неиспорченного
сердца,  описывается непонятный для народа барский обы-
чай:                                                   
   "Мирон-работник (держа в руках зрительную  трубку):
Васюк,  смотри-ка. У нас в экие дудки играют, а здесь в
них один глаз прищуря, не веть цаво-та смотрят. Да доб-
ро бы, брацень, из-дали, а то нос с носом столкнувшись,
утемятся друг на друга.  У них мне-ка стыда-та  совсем,
кажется, нету" .                                       
   Московский главнокомандующий в самом начале XIX века
И.  В.  Гудович был большим врагом очков и срывал их  с
лиц  молодых  людей  со словами:  "Нечего вам здесь так
пристально разглядывать!" Тогда  же  в  Москве  шутники
провели по бульварам кобылу в очках и с надписью:      
   "А только трех лет".                                
   Дендизм ввел в эту моду свой оттенок:  появился лор-
нет,  воспринимавшийся как признак англомании. В "Путе-
шествии Онегина" Пушкин с дружеской иронией писал:     
Одессу звучными стихами                                
    Наш друг Туманский описал...                       
    Приехав, он прямым поэтом                          
    Пошел бродить с своим лорнетом...                  
   (VI, 202)                                           
   Туманский, приехавший в Одессу из Коллеж  де  Франс,
где  он  завершал курс наук,  держался по всем правилам
дендистского поведения,  что и вызвало дружескую иронию
Пушкина.                                               
   Специфической чертой   дендистского  поведения  было
также рассматривание в театре через зрительную трубу не
сцены,  а лож, занятых дамами. Онегин подчеркивает ден-
дизм этого жеста тем,  что глядит "скосясь", что счита-
лось дерзостью:                                        
   Двойной лорнет  скосясь  наводит
 На ложи незнакомых дам... 
                                                
   (1, XXI)
                                            
   а глядеть так на незнакомых дам - двойная  дерзость.
Женским адекватом "дерзкой оптики" был лорнет, если его
обращали не на сцену;                                  
   Не обратились на нее                                
   Ни дам ревнивые лорнеты,                            
   Ни трубки модных знатоков...                        
   (7, L)                                              
   Другой характерный признак бытового дендизма -  поза
разочарованности и пресыщенности.  В "Барышне-крестьян-
ке" Пушкин говорит о моде,  требовавшей от молодого че-
ловека  подчинять  свое  каждодневное бытовое поведение
подобной маске:  "Легко вообразить,  какое  впечатление
Алексей  должен  был произвести в кругу наших барышень.
Он первый перед ними явился мрачным  и  разочарованным,
первый  говорил  им об утраченных радостях и об увядшей
своей юности; сверх того носил он черное кольцо с изоб-
ражением мертвой головы". В "Барышне-крестьянке" деталь
эта окрашена в тона versunkende Kultur* и звучит ирони-
чески. В письме А. Дельвигу от 2 марта 1827 года Пушкин
пишет о младшем брате Льве Сергеевиче: "Лев был здесь -
малый проворный, да жаль, что пьет. Он задолжал у ваше-
го Andrieux** 400 рублей и  ублудил  жену  гарнизонного
майора.  Он воображает, что имение его расстроено и что
истощил всю чашу жизни.  Едет в Грузию,  чтоб  обновить
увядшую душу. Уморительно" (XIII, 320).                
   Однако "преждевременная старость души" (слова Пушки-
на о герое "Кавказского пленника")  и  разочарованность
могли в первую половину 
                               
   Термин немецкой фольклористики, обозначающий опуска-
ние высоких произведений                               
   искусства в сферу массовой культуры.                
   Andrieux - петербургский ресторатор.                
1820-х годов  восприниматься  не  только  в ироническом
ключе. Когда эти свойства проявлялись в характере и по-
ведении таких людей, как П. Я. Чаадаев, они приобретали
трагический смысл.  Чаадаев,  например,  находил  героя
пушкинского "Кавказского пленника" недостаточно разоча-
рованным,  видимо считая,  что ни неразделенная любовь,
ни даже плен не являются достойными причинами для разо-
чарования. Лишь ситуация полной невозможности действия,
а  именно  так воспринимал Чаадаев русскую действитель-
ность после неудачи своей попытки  оказать  влияние  на
Александра I, может породить самоощущение бесполезности
жизни. Именно здесь проходила черта, отделявшая Чаадае-
ва от его друзей из "Союза благоденствия".  Чаадаев был
максималист,  и, вероятно, в этом, а не только в личном
обаянии, рыцарском стиле поведения и одежде утонченного
денди заключался секрет его влияния на  Пушкина,  пере-
жившего  со  свойственной  ему  страстностью  настоящую
влюбленность в своего старшего друга. Чаадаева не могли
удовлетворить  благоразумные  планы  "Союза  благоденс-
твия": просвещение общества, влияние на государственных
руководителей,  постепенное  овладение ключевыми узлами
власти.  Все это было рассчитано на годы и десятилетия.
Чаадаев же вдохновлялся героическими планами.  В петер-
бургский период жизни Пушкина  он,  видимо,  увлек  его
идеей героического подвига, поступка, который мгновенно
преобразит жизнь России.  Таким,  можно  полагать,  был
план убийства государя. Ю. Г. Оксман в лещиях, частично
оставшихся неопубликованными, а потом В. В. Пугачев об-
ратили  внимание  на  то,  что конец известного всем со
школьной  скамьи  стихотворения  Пушкина  "К  Чаадаеву"
трудно  поддается  объяснению.  Почему имя Пушкина,  не
опубликовавшего к тому времени даже "Руслана и Людмилу"
и более прославившегося пока вызывающим поведением, чем
поэзией,  будет достойно быть написанным  "на  обломках
самовластья"?  Ведь  политическая лирика южного периода
еще не создана, а ода "Вольность" и "Деревня" звучат не
более  революционно,  чем "Негодование" П.  Вяземского.
Один из авторов эпиграммы на Пушкина подчеркнул  именно
несерьезность, легковесность политических претензий мо-
лодого поэта, основа которых:                          
   Два иль три ноэля,                                  
   Гимн Занду на устах",                               
   В руках - портрет Лувеля44.                         
   Да и права Чаадаева на то, чтобы его имя было начер-
тано "на обломках самовластья", отнюдь не казались оче-
видными.                                               
   Однако слова Пушкина в подписи к портрету  Чаадаева:
"Он в Риме был бы Брут...", может быть, проливают неко-
торый свет на загадочное завершение послания "К Чаадае-
ву".  К этому можно добавить признание в неотправленном
письме к Александру П Пушкин признается  Государю,  что
клевета Толстого-Американца (последний пустил слух, что
   И это пишется уже после "Кинжала" (1821), прославляющего
 Занда.                                           
                                                       
                                                       
Пушкин был высечен в полиции) поставила  его  на  грань
самоубийства.  Как  известно,  от самоубийства отвратил
Пушкина именно Чаадаев,  указав ему, как это следует из
многочисленных  автобиографических признаний в стихах и
прозе, более возвышенную цель жизни. Позже, когда скеп-
тические  сомнения перечеркнули у Пушкина эти героичес-
кие планы,  он писал в послании "Чаадаеву  (С  морского
берега Тавриды)":                                      
   Чедаев, помнишь ли былое?                           
   Давно ль с восторгом молодым                        
   Я мыслил имя роковое                                
   Предать развалинам иным?                            
   (II, 364)                                           
   Строки эти  вызвали недоумение М.  Гофмана,  который
писал: "Самодержавие совсем не имя" . Сомнение крупного
пушкиниста снимается тем, что под роковым именем следу-
ет понимать указание лично на Александра I, героическое
покушение  на которого обдумывали поэт и "русский Брут"
П. Я. Чаадаев.                                         
   Разочарование в этом замысле вызвало у Чаадаева дру-
гой романтический план - попытку стать русским маркизом
Позой,  и только крах и этого замысла превратил  его  в
разочарованного путешественника. Именно в эту пору чаа-
даевский байронизм начал окрашиваться в тона  дендизма.
М.  И. Муравьев-Апостол в письме к И. Д. Якушкину от 27
мая 1825 года провел резкую  черту  между  байроновским
романтическим  максимализмом  и  политическим реализмом
"Союза благоденствия":                                 
   "Расскажи мне подробнее о Петре  Чаадаеве.  Прогнало
ли ясное итальянское небо ту скуку,  которою он, по-ви-
димому, столь сильно мучился в пребывание свое в Петер-
бурге, перед выездом за границу? Я его проводил до суд-
на, которое должно было его увезти в Лондон. Байрон на-
делал  много зла,  введя в моду искусственную разочаро-
ванность,  которою не обманешь того, кто умеет мыслить.
Воображают, будто скукою показывают свою глубину, - ну,
пусть это будет так для Англии, но у нас, где так много
дела,  даже если живешь в деревне,  где всегда возможно
хоть несколько облегчить участь бедного селянина, лучше
пусть изведают эти попытки на опыте, а потом уж рассуж-
дают о скуке!"46 Однако "скука" - хандра  была  слишком
распространенным явлением,  чтобы исследователь мог от-
махнуться от нее,  подобно Муравьеву-Апостолу.  Для нас
она особенно интересна в данном случае тем,  что харак-
теризует именно бытовое поведение. Так, подобно Чаадае-
ву, хандра выгоняет за границу Чацкого:
                
   Слово "развалины"  имело в начале XIX века более ши-
рокое значение, чем в современном русском языке.       
Где носится? в каких краях?                            
   Лечился, говорят, на кислых он водах,               
   Не от болезни, чай, от скуки...                     
   Это же пережил и Онегин:                            
   Недуг, которому причину                             
Давно бы отыскать пора,                          
 Подобный английскому сплину                       
      Короче: русская хандра                                 
    Им овладела понемногу.                             
   (1, XXXVIII)                                        
   Сплин как причина распространения самоубийств  среди
англичан  упоминался  еще Н.  М.  Карамзиным в "Письмах
русского путешественника".  Тем более  заметно,  что  в
русском  дворянском  быту интересующей нас эпохи самоу-
бийство от разочарованности было достаточно редким  яв-
лением,  и  в  стереотип  дендистского поведения оно не
входило. Его место занимали дуэль, безрассудное поведе-
ние на войне,  отчаянная игра в карты.  Если в одной из
неоконченных пушкинских повестей герой поступает подоб-
но  любовникам  Клеопатры,  покупая  "ценою жизни ночь"
любви,  то все описание этого эпизода воспроизводит си-
туацию поединка,  хотя вторым участником в нем является
героиня - женщина.                                     
   Между поведением денди и разными  оттенками  полити-
ческого  либерализма  1820-х годов были пересечения.  В
отдельных случаях, как это имело место, например, с Ча-
адаевым или отчасти с кн.  П.  А.  Вяземским, эти формы
общественного поведения могли сливаться. Однако природа
их была различна. Дендизм, прежде всего, - именно пове-
дение,  а не теория или идеология*. Кроме того, дендизм
ограничен узкой сферой быта.  Поэтому, не будучи смешан
с более существенными сферами общественной  жизни  (как
это было, например, у Байрона), он захватывает лишь по-
верхностные слои культуры своего времени.  Не отделимый
от индивидуализма и одновременно находящийся в неизмен-
ной зависимости от наблюдателей,  дендизм постоянно ко-
леблется  между  претензией  на  бунт  и разнообразными
компромиссами с обществом. Его ограниченность заключена
в ограниченности и непоследовательности моды,  на языке
которой он вынужден разговаривать со своей эпохой.     
   Двойственная природа  русского  дендизма   создавала
возможность  двоякой его интерпретации.  В 1912 году М.
Кузмин сопроводил русский перевод  книги  Барбэ  д'0ре-
вильи  предисловием,  не  лишенным  скрытой полемики47.
Барбэ д'0ревильи подчеркивал  индивидуалистическую  не-
повторимость поведения денди,  его принципиальную враж-
дебность любому шаблону - Кузмин,  чуждый индивидуалис-
тическому  бунту  французского автора,  выделял шаблон-
ность самой борьбы с шаблоном и в  
                    
   Теоретик дендизма столь же редко бывает денди в сво-
ем  практическом  поведении,  как теоретик литературы -
поэтом.                                                
дендизме подчеркивал эстетскую утонченность кружка, за-
пертого в "башне из слоновой кости", а не мятеж индиви-
дуалиста.  Если последний строился на отвержении всяких
условностей,  то первый культивировал самый  утонченный
эзотеризм.  Культ  утонченного  сообщества отвергал дух
индивидуалистического бунтарства и  неизбежно  приводил
утонченных  эстетов  к слиянию с миром "светских прили-
чий". Так, грибоедовский князь Григорий, который       
   Век с англичанами, вся английская складка           
   И так же он сквозь зубы говорит,                    
   И так же коротко обстрижен для порядка*,            
   еще несет в себе слабый оттенок либерализма ("Шумим,
братец,  шумим").  Дело  происходит  в  первую половину
1820-х годов.  Но после 14 декабря и этого  оттенка  не
останется:  англоманы  Блудов и Дашков примут участие в
судебной расправе с декабристами и быстро пойдут в  го-
ру.  Англоманом и денди был также М.  С.  Воронцов, сын
дипломата,  многолетнего посла в Лондоне,  который  при
Павле предпочел остаться в Англии,  несмотря на отстав-
ку. Михаил Семенович Воронцов, с детства воспитанный на
английский  манер,  получил самое лучшее,  какое только
было возможно,  образование. Когда он был мальчиком, Н.
Карамзин,  встретившийся с ним в Лондоне,  посвятил ему
стихотворение,  а соученик Радищева, масон и энциклопе-
дически  образованный человек В.  Н.  Зиновьев принимал
участие в его воспитании.  Сделав блестящую  карьеру  в
гвардии, Воронцов участвовал в наполеоновских войнах, а
затем, командуя русским оккупационным корпусом в Мобеже
под  Парижем,  показал себя прогрессистом:  уничтожил в
корпусе телесные наказания и завел,  с  помощью  С.  И.
Тургенева,  ланкастерские  школы взаимного обучения для
солдат.  Все это создало Воронцову репутацию  либерала.
Однако,  глубоко  пронизанный духом дендизма,  Воронцов
высокомерно держался с подчиненными, разыгрывая просве-
щенного англомана.  Это не мешало ему быть очень ловким
придворным, сначала при Александре I, а потом и при Ни-
колае Павловиче. Пушкин точно охарактеризовал его: "По-
лумилорд  полуподлец". В "Воображаемом разговоре с
Александром I" Пушкин назвал Воронцова "вандалом, прид-
ворным хамом и мелким эгоистом". Объективность этой ха-
рактеристики подтверждается мнением одесского чиновника
А.  И.  Каз-начеева, племянника адмирала А. С. Шишкова,
который  писал,  что Воронцов был человеком двуличным и
неискренним48.  Именно эта дну-дикость сделалась харак-
терной  чертой странного симбиоза дендизма и петербург-
ской бюрократии.  Английские привычки бытового  поведе-
ния,  манеры стареющего денди, равно как и порядочность
в границах 
                                            
   "Острижен по последней моде" и "как денди лондонский
одет" также Онегин. Этому противопоставлены "кудри чер-
ные до плеч" Ленского.  "Крикун,  мятежник и поэт", как
характеризуется Ленский в черновом варианте,  он, как и
другие немецкие студенты,  носил длинные волосы в  знак
либерализма, из подражания карбонариям.                
николаевского режима, - таков будет путь Блудова и Даш-
кова. "Русского денди" Воронцова ждала судьба главноко-
мандующего Отдельным  Кавказским  корпусом,  наместника
Кавказа,  генерал-фельдмаршала  и светлейшего князя.  У
Чаадаева же - совсем другая судьба - официальное объяв-
ление сумасшедшим.  Бунтарский байронизм Лермонтова бу-
дет уже не умещаться в границах дендизма,  хотя,  отра-
женный в зеркале Печорина, он обнаружит эту, уходящую в
прошлое, родовую связь.                                
                                                       
                                                       
                                                       
   Карточная игра
                                      
                                                       
   [Но мне] досталася на часть                         
    Игры губительная страсть                            
 Страсть к банку!  ни любовь свободы,             
  Ни Феб, ни дружба, ни пиры                        
    Не отвлекли б в минувши годы                        
    Меня от карточной игры -                            
Задумчивый,  всю ночь,  до света                
    Бывал готов я в эти лета                            
    Допрашивать судьбы завет,                           
    Налево ль выпадет валет.                            
    Уж раздавался звон обеден,                          
    Среди разбросанных колод                            
    Дремал усталый банкомет                             
    А я [нахмурен] бодр и бледен                        
    Надежды полн, закрыв глаза                          
    Гнул угол третьего туза.                            
   (Пушкин, VI, 280-281)                               
   Подобно тому,  как в эпоху барокко мир воспринимался
в виде огромной, созданной Господом книги и образ книги
делался моделью многочисленных сложных понятий (а попа-
дая в текст,  становился сюжетной темой),  карты и кар-
точная игра приобретают в конце XVIII - начале XIX века
черты универсальной модели  -  Карточной  Игры,  центра
своеобразного мифообразования эпохи.                   
   Что ни толкуй Волтер или Декарт 
 - Мир для меня - колода карт, 
    Жизнь - банк; рок мечет, я играю,
И правила игры               
     я к людям применяю.49             
   То, что  карточная  игра  сделалась своеобразной мо-
делью жизни,  доказывает следующий пример.  В 1820 году
Гофман опубликовал повесть "Spielersgluck". Русские пе-
реводы не заставили себя долго ждать: в 1822 году - пе-
ревод В. Полякова, в 1836 году - И. Безсомыкина50. Раз-
вернутый в повести сюжет проигрыша возлюбленной в карты
не остался незамеченным.  Вполне вероятно, что он был в
поле зрения Лермонтова,  который, видимо, во второй по-
ловине  1837  года  приступил  к работе над "Тамбовской
казначейшей"51.  Однако, работая над своим произведени-
ем, Гофман наверняка не знал о нашумевшей в Москве 1802
года истории, когда князь Александр Николаевич Голицын,
мот,  картежник и светский шалопай, проиграл свою жену,
княгиню Марию Гавриловну (урожденную Вяземскую), одному
из  самых ярких московских бар - графу Льву Кирилловичу
Разумовскому,  известному в свете как le comte  Leon  -
сыну гетмана,  масону, меценату, чьи празднества в доме
на Тверской и  в  Петровском-Разумовском  были  притчей
всей Москвы. Последовавшие за этим развод княгини с му-
жем и второе замужество придали скандалу громкий харак-
тер*.                                                  
   В функции карточной игры проявляется ее двойная при-
рода.  С одной стороны,  карточная игра есть  игра,  то
есть  представляет собой образ конфликтной ситуации.  В
рамках карточной игры каждая отдельная  карта  получает
свой смысл по тому месту, которое она занимает в систе-
ме карт. Так, например, дама ниже короля и выше валета,
валет,  в свою очередь,  также расположен между дамой и
десяткой и так далее. Вне отношения к другим картам от-
дельная,  вырванная из системы карта ценности не имеет,
так как не связана ни с каким  значением,  лежащим  вне
игры.                                                  
   С другой  стороны,  карты  используются  и при гада-
нии52.  Здесь активизируются другие функции карт: прог-
нозирующая ("что будет, чем сердце успокоится") и прог-
раммирующая. Одновременно при гадании выступают на пер-
вый план значения отдельных карт. Так, когда в "Пиковой
даме" в расстроенном воображении Германна карты обрета-
ют  внеигровую семантику ("тройка цвела перед ним в об-
разе пышного грандифлора,  семерка представлялась готи-
ческими воротами,  туз огромным пауком"), - то это при-
писывание им значений,  которых они в данной системе не
имеют (строго говоря, таких значений не имеют и гадаль-
ные карты,  однако сам принцип  приписывания  отдельным
картам  значений  взят из гаданий).  Когда у Пушкина мы
встречаем эпиграф к "Пиковой даме": "Пиковая дама озна-
чает тайную недоброжела-
                               
   Несмотря на то, что развод и новый брак были законо-
дательно  оформлены,  общество  отказывалось   признать
скандальный проигрыш жены, и бедная графиня Разумовская
была подвергнута остракизму.  Выход из положения с при-
сущим ему джентльменством нашел Александр I,  пригласив
бывшую княгиню на танец и назвав ее  при  этом  "графи-
ней".  Общественный статус,  таким образом, был восста-
новлен.                                                
тельность. Новейшая  гадательная  книга "53,  а затем в
тексте произведения пиковая дама выступает как  играль-
ная  карта  -  перед нами типичный случай взаимовлияния
этих двух планов.  Здесь,  в частности, можно усмотреть
одну из причин,  почему карточная игра заняла в вообра-
жении современников (и в художественной литературе) со-
вершенно  особое  место.  Она  не сопоставима с другими
модными играми той поры, например с популярными в конце
XVIII века шахматами.  Существенную роль сыграло, види-
мо, и то, что единое понятие "карточная игра" покрывает
два  весьма  различных  типа конфликтных ситуаций - это
так называемые "коммерческие" и "азартные" игры.  Можно
привести многочисленные данные о том,  что первые расс-
матриваются как "приличные"*,  а вторые - встречают ре-
шительное моральное осуждение. Одновременно первые игры
приписываются "солидным людям", и увлечение ими не име-
ет того характера всеобъемлющей моды,  который характе-
ризует вторые. Жанлис в своем "Критическом и системати-
ческом словаре придворного этикета" пишет: "Будем наде-
яться, что хозяйки гостиных проявят достаточно достоин-
ства, чтобы не потерпеть у себя азартных игр: более чем
достаточно разрешить биллиард и вист,  которые за  пос-
ледние  десять-двенадцать лет сделались значительно бо-
лее денежными играми, приближаясь к азартным и прибавив
бесчисленное  число испортивших их новшеств.  Почтенный
пикет единственный остался нетронутым в своей первород-
ной чистоте - недаром он теперь в небольшом почете"54. 
   В "Переписке Моды" Н. Страхова Карточная Игра предс-
тавляет Моде послужные списки своих подданных:         
   "I. Денежныя игры, достойныя к повышению:           
   1. Банк.                                            
   2. Реет.                                            
   3. Квинтич.                                         
   4. Веньт-Эн.                                        
   5. Кучки.                                           
   6. Юрдон.                                           
   7. Гора.                                            
   8. Макао, которое некоторым образом крайне разобиже-
но неупотреблением.                                    
   II. Нововыезжия  игры,  которыя  достойно  принять в
службу и ввести в общее употребление: 
                 
   Так, П. А. Вяземский пишет о "мирной, так называемой
коммерческой игре, о карточном времяпровождении, свойс-
твенном у нас всем возрастам,  всем званиям и обоим по-
лам.  Одна русская барыня говорила в Венеции: "Конечно,
климат здесь хорош;  но жаль,  что не с кем сразиться в
преферансик".  Другой наш соотечественник, который про-
вел зиму в Париже,  отвечал на вопрос,  как доволен  он
Парижем:  .Очень доволен,  у нас каждый вечер была своя
партия"" (Вяземский  П.  Старая  записная  книжка.  Л.,
1929, с. 85-86).                                       
        1. Штос.                                       
        2. Три и три.                                  
        3. Рокамболь.                                  
   III. Игры,  подавшие просьбы о помещении их в службу
степенных солидных людей.                              
        1. Ломбер.                                     
        2. Вист.                                       
        3. Пикет.                                      
        4. Тентере.                                    
        5. А л'а муш.                                  
   IV. Игры, подавшия просьбу о увольнении их в уезды и
деревни.                                               
        1. Панфил.                                     
        2. Тресет.                                     
        3. Басет.                                      
        4. Шнип-шнап-шнур.                             
        5. Марьяж.                                     
        6. Дурачки с пар.                              
        7. Дурачки в навалку.                          
        8. Дурачки во все карты.                       
   9. Ерошки или хрюшки.                               
   10. Три листка.                                     
   11. Семь листов.                                    
   12. Никитишны и                                     
   13. В носки - в чистую отставку"55.                 
   Обе приведенные  выше  цитаты  строго  отграничивают
"солидные"  и "нравственные" коммерческие игры от "мод-
ных" и опасных - азартных (заметим, что на первом месте
среди  последних у Страхова стоят банк и штосе - разно-
видности фараона). Известно, что азартные игры в России
конца  XVIII  -  начала XIX века формально подвергались
запрещению как безнравственные,  хотя практически проц-
ветали.                                                
   Разница между этими видами игр,  обусловившая и раз-
личия в их социальной функции,  заключается  в  степени
информации,  которая имеется у игроков, и, следователь-
но, в том, чем определяется выигрыш:                   
   расчетом или случаем.  В коммерческих  играх  задача
партнера  состоит  в разгадывании стратегии противника,
причем в распоряжении каждого партнера  имеется  доста-
точно данных, чтобы при способности перебирать варианты
и делать необходимые вычисления  эту  стратегию  разга-
дать.  Во-первых,  поскольку коммерческие игры - игры с
относительно сложными правилами (сравнительно с  азарт-
ными), число возможных стратегий ограничено в них самой
сущностью игры. Во-вторых, психология партнера наклады-
вает ограничения на его стратегический выбор.  В-треть-
их,  выбор зависит и от случайного элемента - характера
карт, сданных партнеру. Эта последняя сторона дела наи-
более скрыта.  Но и о ней вполне можно делать вероятные
предположения на основании хода игры.  Одновременно иг-
рок в коммерческую игру определяет  и  свою  стратегию,
стараясь скрыть ее от противника.                      
Таким образом,  коммерческая игра,  являясь интеллекту-
альной дуэлью, может выступать как модель определенного
типа конфликтов:                                       
   1. Конфликтов между равными  противниками,  то  есть
между игроками.                                        
   2. Конфликтов, подразумевающих возможность достаточ-
но полной информации участников относительно интересую-
щих их сторон конфликта и,  следовательно,  рационально
регулируемой возможности выигрыша.                     
   Коммерческие игры моделируют  такие  конфликты,  при
которых интеллектуальное превосходство и владение боль-
шей информацией одного из партнеров обеспечивает успех.
Не случайно XVIII век воспел "Игроком ломбера" В.  Май-
кова не только коммерческую игру, но и строгое следова-
ние правилам, расчет и умеренность:                    
   ...обиталище для тех определенно,                    
Кто может в ломбере с воздержностью играть;      
   И если так себя кто может воздержать,               
   Что без четырех игр и карт не покупает,             
   А без пяти в свои век санпрандер не играет...       
   ...Что если станет впредь воздержнее играть,        
   То может быть в игре счастливей нежель прежде56.    
   Б. В. Томашевский имел все основания утверждать, что
"Майков  в  поэме  становится на точку зрения умеренной
карточной игры,  рекомендуя в игре  не  азарт,  а  рас-
чет"57. Возникновение поэм оправилах игр, например шах-
мат58, в этом смысле вполне закономерно.               
   Карточная игра и шахматы являются как бы  антиподами
игрального мира. Культура XVIII - начала XIX века знает
периоды повального увлечения  шахматами.  Конфликты  на
шахматной  доске  порой  принимали очень острую форму -
свидетельство наличия азарта. И тем более знаменательно
качественное  отличие  азартов шахматного и карточного.
С.  Н.  Марин сообщал 2 марта 1804 года находящемуся на
театре военных действий М.  С.  Воронцову петербургские
новости: "На нас нашло новое сумасшествие: все, что ды-
шит  в баталионе,  играет в большую (т.  е.  на крупные
деньги. -Ю.Л.) в шахматы; все сделались мастерами, и мы
с Арсень-евым кончим,  я думаю,  когда-нибудь дракою не
на шпагах,  а просто за волоса. По ею пору я не написал
к тебе,  что к вечерним собраниям прибавилось несколько
каб*.  1) Граф Апраксин с  шишкой,  2)  Загрядской,  3)
Релье,  и  мы бьемся иногда до зари в квинтич,  который
облагородили,  назвав кенз (от карточного термина  кен-
зельва. -Ю. Л.)"59.                                    

К титульной странице
Вперед
Назад