- И тем не менее мы по-прежнему не знаем, кто же нанес удар левой рукой.
      - Верно. Между прочим, вы заметили, что у графа Андрени платок торчит из правого нагрудного кармана?
      Мсье Бук покачал головой. Он был по-прежнему сосредоточен на потрясающих открытиях последнего получаса.
      - Ложь... и снова ложь, - ворчал он, - просто невероятно, сколько лжи нам нагородили сегодня утром.
      - Это лишь начало, - жизнерадостно сказал Пуаро.
      - Вы так думаете?
      - Я буду очень разочарован, если обманусь в своих ожиданиях.
      - Меня ужасает подобное двоедушие, - сказал мсье Бук. - А вас, мне кажется, оно только радует, - упрекнул он Пуаро.
      - В двоедушии есть свои преимущества, - сказал Пуаро. - Если припереть лгуна к стенке и сообщить ему правду, он обычно сознается - часто просто от удивления. Чтобы добиться своего, необходимо догадаться, в чем заключается ложь. А в этом деле я и вообще не вижу иного пути. Я по очереди обдумываю показания каждого пассажира и говорю себе: если такой-то и такой-то лгут, то в чем они лгут и по какой причине? И отвечаю: если - заметьте, если они лгут, то это происходит по такой-то причине и в таком-то пункте. С графиней Андрени мой метод дал отличные результаты. Теперь мы испробуем его и на других пассажирах.
      - А вдруг ваша догадка окажется неверной?
      - Тогда, по крайней мере, один человек будет полностью освобожден от подозрений.
      - Ах, так. Вы действуете методом исключения.
      - Вот именно.
      - А за кого мы возьмемся теперь?
      - За pukka sahib'a полковника Арбэтнота.
      Глава шестая
      ВТОРАЯ БЕСЕДА С ПОЛКОВНИКОМ АРБЭТНОТОМ
      Полковник Арбэтнот был явно недоволен, что его вызывают во второй раз. С темным, как туча, лицом усевшись напротив Пуаро, он спросил:
      - В чем дело?
      - Прошу извинить, что мне пришлось побеспокоить вас во второй раз, - сказал Пуаро, - однако мне кажется, вы еще не все нам сообщили.
      - Вот как? По-моему, вы ошибаетесь.
      - Для начала взгляните на этот ершик.
      - Ну и что?
      - Это ваш ершик?
      - Не знаю. Я не ставлю меток на своих ершиках.
      - А вам, полковник, известен тот факт, что лишь вы из пассажиров вагона СТАМБУЛ-КАЛЕ курите трубку?
      - В таком случае возможно, что ершик мой.
      - Вы знаете, где его нашли?
      - Понятия не имею.
      - В купе убитого.
      Полковник поднял брови.
      - Объясните нам, полковник, как ершик мог туда попасть?
      - Если вы хотите спросить, не обронил ли я ершик в купе убитого, я отвечу: нет.
      - Вы когда-нибудь заходили в купе мистера Рэтчетта?
      - Я с ним и словом не перемолвился.
      - Значит, вы с ним не разговаривали и вы его не убивали?
      Полковник насмешливо вздернул брови.
      - Если это и так, я вряд ли стал бы вас об этом оповещать. Но, кстати говоря, я его действительно не убивал.
      - Ладно, - пробормотал Пуаро. - Впрочем, это неважно.
      - Извините, не понял?
      - Я сказал, что это не важно.
      - Вот как! - Арбэтнот был явно ошарашен. Он с тревогой посмотрел на Пуаро.
      - Дело, видите ли, в том, - продолжал Пуаро, - что ершик особого значения не имеет. Я сам могу придумать, по меньшей мере, одиннадцать блистательных объяснений тому, как он там оказался.
      Арбэтнот вытаращил глаза.
      - Я хотел поговорить с вами по совершенно другому вопросу, - продолжал Пуаро. - Мисс Дебенхэм, по всей вероятности, вам сказала, что я нечаянно услышал ваш разговор на станции Конья?
      Арбэтнот промолчал.
      - Она сказала вам: "Сейчас не время. Когда все будет кончено... Когда это будет позади". Вы знаете, о чем шла речь?
      - Очень сожалею, мсье Пуаро, но я не могу ответить на ваш вопрос.
      - Почему?
      - По-моему, вам следует спросить у самой мисс Дебенхэм, что означали ее слова, - сухо сказал полковник.
      - Я уже спрашивал.
      - И она отказалась отвечать?
      - Да.
      - В таком случае, мне кажется, даже вам должно быть понятно, что я не пророню ни слова.
      - Значит, вы храните тайну дамы?
      - Если угодно, да.
      - Мисс Дебенхэм сказала мне, что речь шла о ее личных делах.
      - Раз так, почему бы вам не поверить ей на слово?
      - А потому, полковник, что мисс Дебенхэм у нас вызывает сильные подозрения.
      - Чепуха, - с горячностью заявил полковник.
      - Нет, не чепуха.
      - У вас нет никаких оснований ее подозревать.
      - А тот факт, что мисс Дебенхэм служила секретаремгувернанткой в доме Армстронгов во время похищения Дейзи Армстронг, - это по-вашему, не основание?
      На минуту в вагоне воцарилось молчание. Пуаро укоризненно покачал головой.
      - Вот видите, - сказал он, - нам известно гораздо больше, чем вы думаете. Если мисс Дебенхэм невиновна, почему она скрыла этот факт? Почему она сказала мне, что никогда не была в Америке?
      Полковник откашлялся.
      - Но может быть, вы все-таки ошибаетесь?
      - Я не ошибаюсь. Почему мисс Дебенхэм лгала мне?
      Полковник Арбэтнот пожал плечами:
      - Вам лучше спросить у нее. Я все-таки думаю, что вы ошибаетесь.
      Пуаро громко кликнул официанта. Тот опрометью кинулся к нему.
      - Спросите английскую даму, которая занимает одиннадцатое место, не соблаговолит ли она прийти сюда.
      - Слушаюсь, мсье.
      Официант вышел. Четверо мужчин сидели молча.
      Лицо полковника, застывшее, бесстрастное, казалось вырезанной из дерева маской.
      Официант вернулся:
      - Дама сейчас придет, мсье.
      - Благодарю вас.
      Через одну-две минуты Мэри Дебенхэм вошла в вагонресторан.
      Глава седьмая
      КТО ТАКАЯ МЭРИ ДЕБЕНХЭМ
      Непокрытая голова ее была вызывающе откинута назад. Отброшенные со лба волосы, раздутые ноздри придавали ей сходство с фигурой на носу корабля, отважно разрезающего бурные волны, В этот миг она была прекрасна.
      Глаза ее мимолетно остановились на Арбэтноте.
      - Вы хотели меня видеть? - обратилась она к Пуаро.
      - Я хотел спросить вас, мадемуазель, почему вы обманули нас сегодня утром?
      - Обманула? Не понимаю, о чем вы говорите.
      - Вы скрыли, что жили в доме Армстронгов, когда там произошла трагедия. Вы сказали, что никогда не были в Америке.
      От Пуаро не скрылось, что девушка вздрогнула, но она тут же взяла себя в руки.
      - Это правда, - сказала она.
      - Нет, мадемуазель, это ложь.
      - Вы не поняли меня. Я хотела сказать, это правда, что я солгала вам.
      - Ах, так. Значит, вы не будете это отрицать?
      Она криво улыбнулась:
      - Конечно. Раз вы разоблачили меня, мне ничего другого не остается.
      - Что ж, по крайней мере, вы откровенны, мадемуазель.
      - Похоже, что мне ничего другого опять же не остается.
      - Вот именно. А теперь, мадемуазель, могу ли я спросить у вас, почему вы скрыли от нас истину?
      - По-моему, это самоочевидно, мсье Пуаро.
      - Но не для меня, мадемуазель.
      - Мне приходится самой зарабатывать на жизнь, - ответила она ему ровным и спокойным тоном, однако в голосе ее проскользнула жесткая нотка.
      - Вы хотите сказать...
      Мэри Дебенхэм посмотрела ему прямо в глаза!
      - Знаете ли вы, мсье Пуаро, как трудно найти приличное место и удержаться на нем? Как вы думаете, захочет ли обыкновенная добропорядочная англичанка нанять к своим дочерям гувернантку, замешанную в деле об убийстве, гувернантку, чьи имя и фотографии мелькают во всех английских газетах?
      - Почему бы и нет, если вы ни в чем не виноваты?
      - Виновата не виновата... Да дело вовсе не в этом, а в огласке! До сих пор, мсье Пуаро, мне везло. У меня была хорошо оплачиваемая, приятная работа. И я не хотела рисковать своим положением без всякой необходимости.
      - Осмелюсь предположить, мадемуазель, что мне лучше судить, была в том необходимость или нет.
      Она пожала плечами.
      - Например, вы могли бы помочь мне опознать некоторых людей.
      - Кого вы имеете в виду?
      - Возможно ли, мадемуазель, чтобы вы не узнали в графине Андрени вашу ученицу, младшую сестру миссис Армстронг?
      - В графине Андрени? Нет, не узнала, - она покачала головой. - Хотите - верьте, хотите - нет, но я действительно ее не узнала. Видите ли, тогда она была еще подростком. С тех пор прошло больше трех лет. Это правда, что графиня мне кого-то напомнила, но кого, я не могла вспомнить. И потом у нее такая экзотическая внешность, что я ни за что на свете не признала бы в ней ту американскую школьницу. Правда, я взглянула на нее лишь мельком, когда она вошла в ресторан. К тому же я больше внимания обратила на то, как она одета, чем на ее лицо, - улыбка тронула ее губы. - С женщинами это случается. А потом... Потом мне было не до нее.
      - Вы не откроете мне вашу тайну, мадемуазель? - мягко, но настойчиво сказал Пуаро.
      - Я не могу. Не могу, - еле слышно сказала она. И вдруг закрыла лицо руками и, уронив голову на стол, зарыдала так, будто у нее разрывается сердце.
      Полковник вскочил, неловко наклонился к девушке:
      - Я... э-э... послушайте... - Он запнулся и, повернувшись, метнул свирепый взгляд на Пуаро: - Я вас сотру в порошок, грязный вы человечишка.
      - Мсье! - возмутился мсье Бук.
      Арбэтнот повернулся к девушке:
      - Мэри, ради Бога...
      Она встала:
      - Пустяки. Я успокоилась. Я вам больше не нужна, мсье Пуаро? Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. О Господи, я веду себя как последняя идиотка! - и выбежала из вагона. Арбэтнот последовал за ней не сразу.
      - Мисс Дебенхэм не имеет никакого отношения к этому делу, решительно никакого, слышите? - накинулся он на Пуаро. - Если вы будете ее преследовать, вам придется иметь дело со мной, - он поспешил вслед за девушкой и, гордо подняв голову, вышел из вагона.
      - Люблю смотреть, как англичане сердятся, - сказал Пуаро. - Они такие забавные! Когда они гневаются, они перестают выбирать выражения.
      Но мсье Бука не интересовали эмоциональные реакции англичан. Он был полон восхищения своим другом.
      - Друг мой, вы неподражаемы! - восклицал он. - Еще одна потрясающая догадка. Это просто невероятно!
      - Уму непостижимо! - восхищался доктор Константин.
      - На сей раз это не моя заслуга. Мне и не пришлось догадываться: графиня Андрени сама рассказала мне практически все.
      - Каким образом? Не может быть!
      - Помните, я просил графиню описать ее гувернантку или компаньонку? Я уже решил для себя, что, если Мэри Дебенхэм причастна к делу Армстронгов, она должна была фигурировать в этом доме скорее всего в таком качестве.
      - Пусть так, но ведь графиня Андрени описала вам женщину, ничем не напоминающую мисс Дебенхэм.
      - Вот именно. Рослую, рыжеволосую женщину, средних лет - словом, до того не похожую на мисс Дебенхэм, что это уже само по себе весьма знаменательно. А потом ей потребовалось срочно придумать фамилию этой гувернантке, и тут она окончательно выдала себя благодаря подсознательной ассоциации. Она, как вы помните, назвала фамилию Фрибоди.
      - Ну и что?
      - Так вот, вы этого можете и не знать, но в Лондоне есть магазин, до недавних пор называвшийся "Дебенхэм и Фрибоди". В голове графини крутится фамилия Дебенхэм, она лихорадочно подыскивает другую фамилию, и естественно, что первая фамилия, которая приходит ей на ум, - Фрибоди. Тогда мне все стало ясно.
      - Итак, она снова нам солгала? Почему она это сделала?
      - Опять-таки из верности друзьям, очевидно. Должен сказать, что это усложняет все дело.
      - Ну и ну! - вскипел мсье Бук. - Неужели здесь все лгут?
      - А вот это, - сказал Пуаро, - мы сейчас узнаем.
      Глава восьмая
      НОВЫЕ УДИВИТЕЛЬНЫЕ ОТКРЫТИЯ
      - Теперь меня уже ничем не удивишь, - сказал мсье Бук. - Абсолютно ничем. Даже если все пассажиры поезда окажутся чадами и домочадцами Армстронгов, я и то нисколько не удивлюсь.
      - Весьма глубокое замечание, - сказал Пуаро. - А вам бы хотелось услышать, что может нам сообщить итальянец - самый, по вашему мнению, подозрительный пассажир?
      - Вы собираетесь преподнести нам еще одну из своих знаменитых догадок?
      - Вы не ошиблись.
      - Поистине просто сверхъестественное дело, - сказал доктор Константин.
      - Ничуть, вполне естественное.
      Мсье Бук в комическом отчаянии развел руками:
      - Ну если уж оно кажется вам естественным, друг мой... - он осекся: Пуаро попросил официанта пригласить Антонио Фоскарелли.
      Огромный итальянец с настороженным видом вошел в вагон. Он озирался, как затравленный зверь.
      - Что вам от меня нужно? - сказал он. - Я уже все сказал... Слышите - все! - и он ударил кулаком по столу.
      - Нет, вы сказали нам далеко не все! - решительно оборвал его Пуаро. - Вы не сказали правды!
      - Правды? - итальянец кинул на Пуаро встревоженный взгляд. Он сразу сник, присмирел.
      - Вот именно. Не исключено, что она мне и без того известна. Но если вы поговорите со мной начистоту, это сослужит вам добрую службу.
      - Вы разговариваете точь-в-точь как американская полиция. От них только и слышишь: "Выкладывай все начистоту, выкладывай все начистоту", - знакомая музыка.
      - Вот как, значит, вы уже имели дело с нью-йоркской полицией?
      - Нет, нет, что вы! Им не удалось найти никаких улик против меня, хотя, видит Бог, они очень старались.
      - Вы имеете в виду дело Армстронгов, не так ли? - спросил Пуаро спокойно. - Вы служили у них шофером?
      Его глаза встретились с глазами итальянца. С Фоскарелли бахвальство как рукой сняло - казалось, из него выпустили весь воздух.
      - Если вы и так все знаете, зачем спрашивать меня?
      - Почему вы солгали нам сегодня утром?
      - Из деловых соображений. Кроме того, я не доверяю югославской полиции. Они ненавидят итальянцев. От них справедливости не жди.
      - А может быть, как раз наоборот, вы получили бы по справедливости?
      - Нет, нет, я не имею никакого отношения к вчерашнему убийству. Я не выходил из купе. Зануда англичанин подтвердит мои слова. Я не убивал этого мерзавца Рэтчетта. У вас нет никаких улик против меня.
      Пуаро, писавший что-то на клочке бумаги, поднял глаза и спокойно сказал:
      - Отлично. Вы можете идти.
      Фоскарелли тревожно переминался с ноги на ногу и не уходил:
      - Вы же понимаете, что это не я... Что я не мог иметь никакого отношения к убийству.
      - Я сказал, вы можете идти.
      - Вы все сговорились. Хотите пришить мне дело изза какого-то мерзавца, по которому давно электрический стул плачет. Просто позор, что он тогда избежал наказания. Вот если б я очутился на его месте... если б меня арестовали...
      - Однако арестовали не вас. Вы же не участвовали в похищении ребенка.
      - Да что вы говорите! На эту малышку все нарадоваться не могли. Она звала меня Тонио. Залезет, бывало, в машину и держит руль, будто правит. Все ее обожали, весь дом! Даже до полиции под конец это дошло. Прелесть, что за девчушка!
      Голос его задрожал. На глаза навернулись слезы. Фоскарелли круто повернулся на каблуках и быстро вышел из вагона.
      - Пьетро! - позвал Пуаро.
      Официант подбежал к нему.
      - Позовите шведскую даму - место десятое.
      - Слушаюсь, мсье.
      - Еще одна? - воскликнул мсье Бук. - Ах нет, это невероятно. Нет, нет, и не говорите! Это просто невероятно.
      - Друг мой, мы должны все узнать. Даже если в результате окажется, что у всех без исключения пассажиров были причины желать смерти Рэтчетта, мы должны их узнать. Ибо это единственный путь разгадать убийство.
      - У меня голова идет кругом, - простонал мсье Бук.
      Бережно поддерживая ее под руку, официант доставил плачущую навзрыд Грету Ольсон. Рухнув на стул напротив Пуаро, она зарыдала еще сильней, сморкаясь в огромный носовой платок.
      - Не стоит расстраиваться, мадемуазель, - потрепал ее по плечу Пуаро. - Скажите нам правду - вот все, что нам требуется. Ведь вы были няней Дейзи Армстронг.
      - Верно... - сквозь слезы проговорила несчастная шведка. - Это был настоящий ангелочек - такая доверчивая, такая ласковая Она знала в жизни только любовь и доброту, а этот злодей похитил ее... и мучил... А ее бедная мать... и другая малышка, которая так и не появилась на свет. Вам этого не понять... вы не видели... Ах, если бы вы тогда были там... если бы вы пережили эти ужасы. Нужно было сказать вам утром всю правду... Но я побоялась. Я так обрадовалась, что этот злодей уже мертв... что он не может больше мучить и убивать детей. Ах, мне трудно говорить... я не нахожу слов...
      Рыдания душили ее.
      Пуаро снова ласково потрепал ее по плечу:
      - Ну, ну... успокойтесь, пожалуйста... я понимаю... я все понимаю... право же, все Я больше ни о чем не буду вас спрашивать Мне достаточно, что вы признали правду. Я все понимаю, право же.
      Грета Ольсон, которой рыдания мешали говорить, встала и, точно слепая, стала ощупью пробираться к выходу. Уже в дверях она столкнулась с входившим в вагон мужчиной.
      Это был лакей Мастермэн.
      Он подошел к Пуаро и, как обычно, спокойно и невозмутимо обратился к нему:
      - Надеюсь, я вам не помешал, сэр. Я решил, что лучше прямо прийти к вам и поговорить начистоту. Во время войны я был денщиком полковника Армстронга, потом, служил у него лакеем в Нью-Йорке. Сегодня утром я сказал вам неправду. Я очень сожалею об этом, сэр, и поэтому решил прийти к вам и повиниться. Надеюсь, сэр, вы не подозреваете Тонио. Старина Тонио, сэр, он и мухи не обидит. Я действительно могу поклясться, что прошлой ночью он не выходил из купе. Так что, сами понимаете, сэр, он никак не мог этого сделать. Хоть Тонио и иностранец, но он сама доброта - он вовсе не похож на тех итальянских головорезов, о которых пишут в газетах.
      Мастермэн замолчал. Пуаро посмотрел на него в упор:
      - Это все, что вы хотели нам сказать?
      - Все, сэр.
      Он еще минуту помедлил, но, видя, что Пуаро молчит, сконфуженно поклонился и, секунду поколебавшись, вышел из вагона так же незаметно и тихо, как вошел.
      - Просто невероятно! - сказал доктор Константин. - Действительность оставляет позади детективные романы, которые мне довелось прочесть.
      - Вполне согласен с вами, - сказал мсье Бук, - из двенадцати пассажиров девять имеют отношение к делу Армстронгов. Что же дальше, хотел бы я знать? Или, вернее, кто же дальше?
      - А я, пожалуй, могу ответить на ваш вопрос, - сказал Пуаро. - Смотрите, к нам пожаловал американский сыщик мистер Хардман.
      - Неужели он тоже идет признаваться?
      Пуаро еще и ответить не успел, а американец уже стоял у стола. Он понимающе подмигнул присутствующим и, усаживаясь, протянул:
      - Нет, вы мне объясните, что здесь происходит? Настоящий сумасшедший дом.
      Пуаро хитро на него посмотрел:
      - Мистер Хардман, вы случайно не служили садовником у Армстронгов?
      - У них не было сада, - парировал мистер Хардман, буквально истолковав вопрос.
      - А дворецким?
      - Манеры у меня неподходящие для дворецкого. Нет, я никак не связан с Армстронгами, но сдается мне, я тут единственное исключение. Как вы это объясните? Интересно, как вы это объясните?
      - Это, конечно, несколько странно, - невозмутимо сказал Пуаро.
      - Вот именно, - поддакнул мсье Бук.
      - А как вы сами это объясняете, мистер Хардман? - спросил Пуаро.
      - Никак, сэр. Просто ума не приложу. Не может же так быть, чтобы все пассажиры были замешаны в убийстве: но кто из них виновен, ей-ей, не знаю. Как вы раскопали их прошлое - вот что меня интересует.
      - Просто догадался.
      - Ну и ну. Да я теперь про вас на весь свет растрезвоню.
      Мистер Хардман откинулся на спинку стула и восхищенно посмотрел на Пуаро.
      - Извините, - сказал он, - но поглядеть на вас, в жизни такому не поверишь. Завидую, просто завидую, ей-ей.
      - Вы очень любезны, мистер Хардман.
      - Любезен не любезен, а никуда не денешься, - вы меня обскакали.
      - И тем не менее, - сказал Пуаро, - вопрос окончательно не решен Можем ли мы с уверенностью сказать, что знаем, кто убил Рэтчетта?
      - Я пас, - сказал мистер Хардман, - я в этом деле не участвую. Восхищаюсь вами, что да, то да, но и все тут. А насчет двух остальных вы еще не догадались? Насчет пожилой американки и горничной? Надо надеяться, хоть они тут ни при чем.
      - Если только, - улыбаясь сказал Пуаро, - мы не определим их к Армстронгам, ну, скажем, в качестве кухарки и экономки.
      - Что ж, меня больше ничем не удивишь, - сказал мистер Хардман, покоряясь судьбе. - Настоящий сумасшедший дом, одно слово!
      - Ах, друг мой, вы слишком увлеклись совпадениями, - сказал мсье Бук. - Не могут же все быть причастны к убийству.
      Пуаро смерил его взглядом.
      - Вы не поняли, - сказал он. - Совсем не поняли меня. Скажите, вы знаете, кто убил Рэтчетта?
      - А вы? - отпарировал мсье Бук.
      - Да, - кивнул Пуаро. - С некоторых пор - да. И это настолько очевидно, что я удивляюсь, как вы не догадались. - Он перевел взгляд на Хардмана и спросил: - А вы тоже не догадались?
      Сыщик покачал головой. Он во все глаза глядел на Пуаро.
      - Не знаю, - сказал он. - Я ничего не знаю. Так кто же из них укокошил старика?
      Пуаро ответил не сразу.
      - Я попрошу вас, мистер Хардман, - сказал он, чуть помолчав, - пригласить всех сюда. Существуют две версии этого преступления. Я хочу, когда все соберутся, изложить вам обе.
      Глава девятая
      ПУАРО ПРЕДЛАГАЕТ ДВЕ ВЕРСИИ
      Пассажиры один за другим входили в вагон-ресторан и занимали места за столиками. У всех без исключения на лицах были написаны тревога и ожидание. Шведка все еще всхлипывала, миссис Хаббард ее утешала.
      - Вы должны взять себя в руки, голубушка. Все обойдется. Не надо так расстраиваться. Если даже среди нас есть этот ужасный убийца, всем ясно, что это не вы. Надо с ума сойти, чтобы такое на вас подумать! Садитесь вот сюда, а я сяду рядышком с вами, и успокойтесь, ради Бога.
      Пуаро встал, и миссис Хаббард замолкла.
      В дверях с ноги на ногу переминался Пьер Мишель:
      - Разрешите остаться, мсье?
      - Разумеется, Мишель.
      Пуаро откашлялся:
      - Дамы и господа, я буду говорить по-английски, так как полагаю, что все вы в большей или меньшей степени знаете этот язык. Мы собрались здесь, чтобы расследовать убийство Сэмьюэла Эдуарда Рэтчетта - он же Кассетти.
      Возможны две версии этого преступления. Я изложу вам обе и спрошу присутствующих здесь мсье Бука и доктора Константина, какую они сочтут правильной.
      Все факты вам известны. Сегодня утром мистера Рэтчетта нашли убитым - он был заколот кинжалом. Нам известно, что вчера в 12.37 пополуночи он разговаривал изза двери с проводником и, следовательно, был жив.
      В кармане его пижамы нашли разбитые часы - они остановились в четверть второго. Доктор Константин - он обследовал тело - говорит, что смерть наступила между двенадцатью и двумя часами пополуночи. В половине первого, как все вы знаете, поезд вошел в полосу заносов. После этого покинуть поезд было невозможно.
      Мистер Хардман - а он сыщик Нью-Йоркского сыскного агентства (многие воззрились на мистера Хардмана) - утверждает, что никто не мог пройти мимо его купе (купе номер шестнадцать в дальнем конце коридора) незамеченным. Исходя из этого, мы вынуждены заключить, что убийцу следует искать среди пассажиров вагона СТАМБУЛ-КАЛЕ. Так нам представлялось это преступление.
      - То есть как? - воскликнул изумленный мсье Бук.
      - Теперь я изложу другую версию, полностью исключающую эту. Она предельно проста. У мистера Рэтчетта был враг, которого он имел основания опасаться. Он описал мистеру Хардману своего врага и сообщил, что покушение на его жизнь, если, конечно, оно произойдет, по всей вероятности, состоится на вторую ночь по выезде из Стамбула.
      Должен вам сказать, дамы и господа, что Рэтчетт знал гораздо больше, чем говорил. Враг, как и ожидал мистер Рэтчетт, сел на поезд в Белграде или в Виньковцах, где ему удалось пробраться в вагон через дверь, которую забыли закрыть полковник Арбэтнот и мистер Маккуин, выходившие на перрон в Белграде.
      Враг этот запасся формой проводника спальных вагонов, которую надел поверх своего обычного платья, и вагонным ключом, который позволил ему проникнуть в купе Рэтчетта, несмотря на то, что его дверь была заперта.
      Мистер Рэтчетт не проснулся - он принял на ночь снотворное. Человек набросился на Рэтчетта с кинжалом, нанес ему дюжину ударов и, убив, ушел из купе через дверь, ведущую в купе миссис Хаббард...
      - Да, да, это так... - закивала головой миссис - Хаббард.
      - Мимоходом он сунул кинжал в умывальную сумочку миссис Хаббард. Сам того не подозревая, он обронил в купе пуговицу с формы проводника. Затем вышел из купе и пошел по коридору. Заметив пустое купе, он поспешно скинул форму проводника, сунул ее в чужой сундук и через несколько минут, переодетый в свой обычный костюм, сошел с поезда прямо перед его отправлением через ту же дверь рядом с вагоном-рестораном.
      У пассажиров вырвался дружный вздох облегчения.
      - А как быть с часами? - спросил мистер Хардман.
      - Вот часы-то все и объясняют. Мистер Рэтчетт забыл перевести их на час назад, как ему следовало бы сделать в Царьброде. Часы его по-прежнему показывают восточноевропейское время, а оно на час опережает среднеевропейское. А следовательно, мистера Рэтчетта убили в четверть первого, а не в четверть второго.
      - Это объяснение никуда не годится! - закричал мсье Бук. - А чей голос ответил проводнику из купе Рэтчетта в 12.37, как вы это объясните? Говорить мог только Рэтчетт или его убийца.
      - Необязательно. Это могло быть... ну, скажем... какое-то третье лицо. Предположим, что человек этот приходит к Рэтчетту поговорить и видит, что он мертв. Нажимает кнопку, чтобы вызвать проводника, но тут у него, как говорится, душа падает в пятки, он пугается, что его обвинят в преступлении, и отвечает так, как если бы это говорил Рэтчетт.
      - Возможно, - неохотно признал мсье Бук.
      Пуаро посмотрел на миссис Хаббард:
      - Вы что-то хотели сказать, мадам?
      - Я и сама не знаю, что я хотела сказать. А как вы думаете, я тоже могла забыть перевести часы?
      - Нет, мадам. Я полагаю, вы слышали сквозь сон, как этот человек прошел через ваше купе, а позже вам приснилось, что у вас кто-то в купе, и вы вскочили и вызвали проводника.
      - Вполне возможно, - согласилась миссис Хаббард.
      Княгиня Драгомирова пристально посмотрела на Пуаро:
      - А как вы объясните показания моей горничной, мсье?
      - Очень просто, мадам. Ваша горничная опознала ваш платок. И очень неловко старалась вас выгородить. Она действительно встретила человека в форме проводника, только гораздо раньше, в Виньковцах. Но сказала нам, что видела его часом позже, полагая, что тем самым обеспечивает вас стопроцентным алиби.
      Княгиня кивнула:
      - Вы все предусмотрели, мсье. Я... я восхищаюсь вами.
      Наступило молчание. Но тут доктор Константин так хватил кулаком по столу, что все чуть не подскочили.
      - Нет, нет, нет и нет! - закричал он. - Ваше объяснение никуда не годится! В нем тысяча пробелов. Преступление было совершено иначе, и мсье Пуаро это отлично знает.
      Пуаро взглянул на него с интересом.
      - Вижу, - сказал он, - что мне придется изложить и мою вторую версию. Но не отказывайтесь от первой столь поспешно. Возможно, позже вы с ней согласитесь.
      Он снова обратился к аудитории:
      - Есть и вторая версия этого преступления. Вот как я к ней пришел. Выслушав все показания, я расположился поудобней, закрыл глаза и стал думать Некоторые детали показались тине достойными внимания. Я перечислил их моим коллегам. Кое-какие из них я уже объяснил - такие, как жирное пятно на паспорте, и другие. Поэтому я займусь оставшимися. Первостепенную важность, по-моему, представляет замечание, которым обменялся со мной мсье Бук, когда мы сидели в ресторане на следующий день по отъезде из Стамбула. Он сказал мне: "Какая пестрая компания!" - имея в виду, что здесь собрались представители самых разных классов и национальностей.
      Я с ним согласился, однако позже, припомнив это его замечание, попытался представить: а где еще могло собраться такое пестрое общество? И ответил себе - только в Америке. Только в Америке могут собраться под одной крышей люди самых разных национальностей: итальянецшофер, английская гувернантка, нянька-шведка, горничнаяфранцуженка и т.д. И это натолкнуло меня на мою систему "догадок": то есть подобно тому, как режиссер распределяет роли, я стал подбирать каждому из пассажиров подходящую для него роль в трагедии семейства Армстронгов. Такой метод оказался плодотворным.
      Перебрав в уме еще раз показания пассажиров, я пришел к весьма любопытным результатам. Для начала возьмем показания мистера Маккуина. Первая беседа с ним не вызвала у меня никаких подозрений. Но во время второй он обронил небезынтересную фразу. Я сообщил ему, что мы нашли записку, в которой упоминается о деле Армстронгов. Он сказал: "А разве..." - осекся и, помолчав, добавил: "Ну это самое, неужели старик поступил так опрометчиво?.."
      Но я почувствовал, что он перестроился на ходу. Предположим, он хотел сказать: "А разве ее не сожгли?" Следовательно, Маккуин знал и о записке, и о том, что ее сожгли, или, говоря другими словами, он был убийцей или пособником убийцы. С этим все.
      Перейдем к лакею. Он сказал, что его хозяин в поезде обычно принимал на ночь снотворное. Возможно, что и так. Но разве стал бы Рэтчетт принимать снотворное вчера? Под подушкой у него мы нашли пистолет, а значит, Рэтчетт был встревожен и собирался бодрствовать. Следовательно, и это ложь. Так что если он и принял наркотик, то лишь сам того не ведая. Но кто мог подсыпать ему снотворное? Только Маккуин или лакей.
      Теперь перейдем к показаниям мистера Хардмана. Сведения, которые он сообщил о себе, показались мне достоверными, но методы, которыми он собирался охранять жизнь мистера Рэтчетта, были по меньшей мере нелепыми.
      Имелся только один надежный способ защитить Рэтчетта - провести ночь в его купе или где-нибудь в другом месте, откуда можно следить за дверью в его купе. Из показаний Хардмана выяснилось лишь одно: Рэтчетта не мог убить пассажир никакого другого вагона. Значит, круг замкнулся - убийцу предстояло искать среди пассажиров вагона СТАМБУЛ - КАЛЕ. Весьма любопытный и загадочный факт, поэтому я решил чуть погодя еще подумать над ним.
      Вы все, наверное, знаете, что я случайно подслушал разговор между мисс Дебенхэм и полковником Арбэтнотом. Я обратил внимание, что полковник звал ее Мэри и, судя по всему, был с ней хорошо знаком. Но ведь мне представляли дело так, будто полковник познакомился с мисс Дебенхэм всего несколько дней назад, а я хорошо знаю англичан этого типа. Такой человек, даже если бы он и влюбился с первого взгляда, долго бы ухаживал за девушкой и не стал бы торопить события. Из чего я заключил, что полковник и мисс Дебенхэм на самом деле хорошо знакомы, но по каким-то причинам притворяются, будто едва знают друг друга.
      Перейдем теперь к следующему свидетелю. Миссис Хаббард рассказала нам, что из постели ей не было видно, задвинут засов на двери, ведущей в соседнее купе, или нет, и она попросила мисс Ольсон проверить это. Так вот, утверждение ее было бы верно, если бы она занимала купе номер два, четыре, двенадцать - словом, любое четное купе, потому что в них засов действительно проходит под дверной ручкой, тогда как в нечетных купе, и в частности в купе номер три, засов проходит над ручкой, и поэтому умывальная сумочка никак не может его заслонить. Из чего я не мог не сделать вывод, что такого случая не было, а значит, миссис Хаббард его выдумала.
      Теперь позвольте мне сказать несколько слов относительно времени. Что же касается часов, меня в них заинтересовало лишь то, что их нашли в пижамном кармане Рэтчетта - месте, в высшей степени неудобном и неподходящем, особенно если вспомнить, что в изголовье приделан специальный крючочек для часов Вот поэтому я не сомневался, что часы нарочно подложили в пижамный карман и подвели, а значит, преступление было совершено отнюдь не в четверть второго.
      Следует из этого, что оно было совершено раньше? Или, чтобы быть абсолютно точным, без двадцати трех час? В защиту этого предположения мой друг мсье Бук выдвигает тот довод, что как раз в это время меня разбудил громкий крик. Но ведь если Рэтчетт принял сильную дозу снотворного, он не мог кричать. Если бы он мог кричать, он мог бы и защищаться, а мы не обнаружили никаких следов борьбы.
      Я вспомнил, что мистер Маккуин постарался обратить мое внимание, и не один раз, а дважды (причем во второй раз довольно неловко), на то, что Рэтчетт не говорил по-французски. Поэтому я пришел к выводу, что представление в 12.37 разыграли исключительно для меня! О проделке с часами любой мог догадаться - к этому трюку часто прибегают в детективных романах. Они предполагали, что я догадаюсь о проделке с часами и, придя в восторг от собственной проницательности, сделаю вывод, что раз Рэтчетт не говорил по-французски, следовательно, в 12.37 из купе откликнулся не он. А значит, Рэтчетт к этому времени был уже убит. Но я уверен, что без двадцати трех минут час Рэтчетт, приняв снотворное, еще крепко спал.
      И тем не менее их хитрость сыграла свою роль. Я открыл дверь в коридор. Я действительно услышал французскую фразу. И если б я оказался непроходимо глуп и не догадался, что же все это значит, меня можно было бы ткнуть носом. В крайнем случае Маккуин мог пойти в открытую и сказать: "Извините, мсье Пуаро, но это не мог быть мистер Рэтчетт. Он не говорил по-французски". Так вот, когда же на самом деле было совершено преступление? И кто убийца?
      Я предполагаю, но это всего лишь предположение, что Рэтчетта убили около двух часов, ибо, по мнению доктора, позже его убить не могли.
      Что же касается того, кто его убил...
      И он замолчал, оглядывая аудиторию. На недостаток внимания жаловаться не приходилось. Все взоры были прикованы к нему. Тишина стояла такая, что пролети муха, и то было бы слышно.
      - Прежде всего мое внимание привлекли два обстоятельства, - продолжал Пуаро. - Первое: как необычайно трудно доказать вину любого отдельно взятого пассажира, и второе: в каждом случае показания, подтверждающие алиби того или иного лица, исходили от самого, если можно так выразиться, неподходящего лица. Так, например, Маккуин и полковник Арбэтнот, которые никак не могли быть прежде знакомы, подтвердили алиби друг друга. Так же поступили и лакей-англичанин и итальянец, и шведка и английская гувернантка И тогда я сказал себе: "Это невероятно, не могут же они в сев этом участвовать!"
      И тут, господа, меня осенило. Все до одного пассажиры были замешаны в убийстве, потому что не только маловероятно, но и просто невозможно, чтобы случай свел в одном вагоне стольких людей, причастных к делу Армстронгов. Тут уже просматривается не случай, а умысел. Я вспомнил слова полковника Арбэтнота о суде присяжных. Для суда присяжных нужно двенадцать человек - в вагоне едет двенадцать пассажиров. На теле Рэтчетта обнаружено двенадцать ножевых ран. И тут прояснилось еще одно обстоятельство, не дававшее мне покоя: почему сейчас, в мертвый сезон, вагон СТАМБУЛ - КАЛЕ полон?
      Рэтчетту удалось избегнуть расплаты за свое преступление в Америке, хотя его вина была доказана. И я представил себе самостийный суд присяжных из двенадцати человек, которые приговорили Рэтчетта к смерти и вынуждены были сами привести приговор в исполнение. После этого все стало на свои места.
      Дело это представилось мне в виде мозаики, где каждое лицо занимало отведенное ему место. Все было задумано так, что, если подозрение падало на кого-нибудь одного, показания остальных доказывали бы его непричастность и запутывали следствие. Показания Хардмана были необходимы на тот случай, если в преступлении заподозрят какого-нибудь чужака, который не сможет доказать свое алиби. Пассажиры вагона СТАМБУЛ - КАЛЕ никакой опасности не подвергались Мельчайшие детали их показаний были заранее разработаны. Преступление напоминало хитроумную головоломку, сработанную с таким расчетом, что, чем больше мы узнавали, тем больше усложнялась разгадка. Как уже заметил мсье Бук, дело это невероятное. Но ведь именно такое впечатление оно и должно было производить.
      Объясняет ли эта версия все? Да, объясняет. Она объясняет характер ранений, потому что они наносились разными лицами. Объясняет подложные письма с угрозами, подложные, потому что они были написаны лишь для того, чтобы предъявить их следствию. Вместе с тем письма, в которых Рэтчетта предупреждали о том, что его ждет, несомненно, существовали, но Маккуин их уничтожил и заменил подложными.
      Объясняет она и рассказ Хардмана о том, как Рэтчетт нанял его на службу, - от начала до конца вымышленный; описание мифического врага - "темноволосого мужчины невысокого роста с писклявым голосом" - весьма удобное описание, потому что оно не подходит ни к одному из проводников и может быть легко отнесено как к мужчине, так и к женщине.
      Выбор кинжала в качестве орудия убийства может поначалу удивить, но по зрелом размышлении убеждаешься, что в данных обстоятельствах это выбор вполне оправданный. Кинжалом может пользоваться и слабый и сильный, и от него нет шума. Я представляю, хотя могу и ошибиться, что все по очереди проходили в темное купе Рэтчетта через купе миссис Хаббард и наносили по одному удару.
      Я думаю, никто из них никогда не узнает, чей удар прикончил Рэтчетта.
      Последнее письмо, которое, по-видимому, подложили Рэтчетту на подушку, сожгли. Не будь улик, указывающих, что убийство имело отношение к трагедии Армстронгов, не было бы никаких оснований заподозрить кого-нибудь из пассажиров. Решили бы, что кто-то проник в вагон, и вдобавок один, а может, и не один пассажир увидел бы, как "темноволосый мужчина небольшого роста с писклявым голосом" сошел с поезда в Броде, и ему-то и приписали бы убийство.
      Не знаю точно, что произошло, когда заговорщики обнаружили, что эта часть их плана сорвалась из-за заносов. Думаю, что, наспех посовещавшись, они решили всетаки привести приговор в исполнение. Правда, теперь могли заподозрить любого из них, но они это предвидели и на такой случай разработали ряд мер, еще больше запутывающих дело. В купе убитого подбросили две так называемые "улики" - одну, ставящую под удар полковника Арбэтнота (у него было стопроцентное алиби и его знакомство с семьей Армстронгов было почти невозможно доказать), и вторую - платок, ставящий под удар княгиню Драгомирову, которая благодаря своему высокому положению, хрупкости и алиби, которое подтверждали ее горничная и проводник, практически не подвергалась опасности. А чтобы еще больше запутать, нас направили по еще одному ложному следу - на сцену выпустили таинственную женщину в красном кимоно. И тут опять же все было подстроено так, чтобы я сам убедился в существовании этой женщины. В мою дверь громко постучали. Я вскочил, выглянул и увидел, как по коридору удаляется красное кимоно. Его должны были увидеть такие заслуживающие доверия люди, как мисс Дебенхэм, проводник и Маккуин. Потом, пока я допрашивал пассажиров в ресторане, какой-то шутник весьма находчиво засунул красное кимоно в мой чемодан. Чье это кимоно, не знаю. Подозреваю, что оно принадлежит графине Андрени, потому что в ее багаже нашлось лишь изысканное шифоновое неглиже, которое вряд ли можно использовать как халат.
      Когда Маккуин узнал, что клочок письма, которое они так тщательно сожгли, уцелел и что в нем упоминалось о деле Армстронгов, он тут же сообщил об этом остальным. Это обстоятельство сразу поставило под угрозу графиню Андрени, и ее муж поспешил подделать свой паспорт. Тут их во второй раз постигла неудача. Они договорились все как один отрицать свою связь с семейством Армстронгов. Им было известно, что я не смогу проверить их показания, и они полагали, что я не буду вникать в детали, разве что кто-то из них вызовет у меня подозрения.
      Осталось рассмотреть еще одну деталь. Если предположить, что я правильно восстановил картину преступления, - а я верю, что именно так и есть, - из этого неизбежно следует, что проводник был участником заговора.
      Но в таком случае у нас получается не двенадцать присяжных, а тринадцать. И вместо обычного вопроса: "Кто из этих людей виновен?" - передо мной встает вопрос:
      "Кто же из этих тринадцати невиновен?" Так вот, кто же этот человек?
      И тут мысль моя пошла несколько необычным путем.
      Я решил, что именно та особа, которая, казалось бы, и должна была совершить убийство, не принимала в нем участия. Я имею в виду графиню Андрени. Я поверил графу, когда он поклялся мне честью, что его жена не выходила всю ночь из купе. И я решил, что граф Андрени, что называется, заступил на место жены.
      А если так, значит, одним из присяжных был Пьер Мишель.
      Чем же объяснить его участие? Он степенный человек, много лет состоит на службе в компании. Такого не подкупишь для участия в убийстве. А раз так, значит, Пьер Мишель должен иметь отношение к делу Армстронгов. Но вот какое, этого я не представлял. И тут я вспомнил о погибшей горничной - ведь она была француженкой. Предположим, что несчастная девушка была дочерью Пьера Мишеля. И тогда объясняется все, включая и выбор места преступления. Чьи роли в этой трагедии оставались нам еще неясны?
      Полковника Арбэтнота я представил другом Армстронгов. Он, наверное, воевал вместе с полковником.
      О роли Хильдегарды Шмидт в доме Армстронгов я догадался легко. Как гурман я сразу чую хорошую кухарку.
      Я расставил фрейлейн Шмидт ловушку, и она не замедлила в нее попасть. Я сказал, что убежден в том, что она отличная кухарка. Она ответила: "Это правда, все мои хозяйки так говорили". Но когда служишь горничной, хозяйка не знает, хорошо ли ты готовишь.
      Оставался еще Хардман. Я решительно не мог подыскать ему места в доме Армстронгов. Но я представил, что он мог быть влюблен во француженку. Я завел с ним разговор об обаянии француженок, и это произвело ожидаемое впечатление. У него на глазах выступили слезы, и он притворился, будто его слепит снег.
      И наконец миссис Хаббард. А миссис Хаббард, должен вам сказать, играла в этой трагедии весьма важную роль. Благодаря тому, что она занимала смежное с Рэтчеттом купе, подозрение должно было прежде всего пасть на нее. По плану никто не мог подтвердить ее алиби. Сыграть роль заурядной, слегка смешной американки, сумасшедшей матери и бабушки, могла лишь настоящая артистка. Но ведь в семье Армстронгов была артистка - мать миссис Армстронг, актриса Линда Арден, - и Пуаро перевел дух.
      И тут миссис Хаббард звучным вибрирующим голосом, столь отличным от ее обычного голоса, мечтательно сказала:
      - А мне всегда хотелось играть комедийные роли. Конечно, с умывальной сумочкой вышло глупо. Это еще раз доказывает, что нужно репетировать как следует. Мы разыграли эту сцену по дороге сюда, но, наверное, я тогда занимала четное купе. Мне в голову не пришло, что засовы могут помещаться в разных местах. - Она уселась поудобнее и поглядела в глаза Пуаро: - Вы знаете о нас все, мсье Пуаро. Вы замечательный человек. Но даже вы не можете представить себе, что мы пережили в тот страшный день. Я обезумела от горя, слуги горевали вместе со мной... полковник гостил тогда у нас. Он был лучшим другом Джона Армстронга.

К титульной странице
Вперед
Назад