Как правило, слова старших, следивших в каждой семье за строгим соблюдением поста, было достаточно для тех из молодых, чье поведение не определялось верой.
После Пасхи хоровод почти полностью вытеснял беседы, если не считать некоторые формы угощения в избе, чередовавшиеся с гуляньем на улице, которые вкрапливались местами в троицкий цикл развлечений или завершали окликальные обходы домов.
Местная традиция сроков сборищ молодежи в избах – посиделок, или бесед (мы выбираем из многообразия терминов именно эти два, как наиболее употребляемые у русских) в значительной мере зависела от климата: на Севере они во многих районах начинались с конца сентября или начала октября. В то же время открытие сезона бесед приурочивалось в каждом месте к конкретной дате церковного календаря; на Иоанна Богослова (26 сентября); на Покров (1 октября); на Козьму и Демьяна (1 ноября) и пр. В Сибири, даже в южной ее части, супрядки начинались уже с середины сентября – с Воздвиженья. В некоторых самых северных районах, например Сургутском уезде, вечерки устраивались круглый год. Там не было летней страды, на время которой всюду прерывались почти все увеселения и, кроме того, многие виды работ выполнялись молодежными «помочками» (конопаченье мхом домов, замес глины для кирпичей, носка земли на потолок для утепления и т. п.). А главное – холод загонял молодежные компании под крыши.
Возрастной состав посиделок различался в зависимости от местной традиции. Нижняя его граница определялась наличием или отсутствием самостоятельных посиделок подростков. В самой общей форме можно сказать, что он совпадал с составом хоровода: определенный возрастной рубеж, признаваемый в этом районе, как достаточный для приобретения качеств жениха или невесты, открывал для юного крестьянина и двери посиделок. По замечанию информатора из Адуевской волости Медынского уезда (Калужская губерния), парни, начинающие «женихаться» (16 – 17 лет), и девушки, начинающие «невеститься» (14 – 15 лет), посещали все «игрища, увеселения, хороводы, гулянья по лугам, «выставки» и посиделки». В Зарайском уезде Рязанской губернии девушки начинали ходить на посиделки тоже с 14 – 15 лет, парни – с 17 – 18-ти. Такой возрастной «ценз» был наиболее распространен. В некоторых местах Дорогобужского уезда Смоленской губернии парни ходили на посиделки не ранее 18 лет, девушки – не ранее 15. В Елатомском уезде Тамбовской губернии «средний возраст» на посиделках составлял 16 – 18 лет.
Широко распространены были ограничения другого рода. В Ростовском уезде (Ярославской губернии) молодая крестьянка, родившая внебрачного ребенка, в течение года не допускалась на беседы – этого обычая придерживались в большей части селений. Но и по истечении года другие девушки чурались ее, опасаясь, что в противном случае и о них может пойти дурная слава. Обычно такая крестьянка находила себе в какой-нибудь деревне подругу с похожей судьбой. Это отношение определялось тем, что потеря девственности считалась здесь большим грехом. Парень, соблазнивший девушку, обычно на ней уже не женился. Но если он обманул ее, давая обещание жениться и расписку в том, или обменялся с ней крестами (имеется в виду обручение, а не обряд побратимства), то, по мнению большинства крестьян, он должен был на ней жениться, и даже священник не должен был венчать его с какой-либо другой девушкой.
В Маленковском уезде (Владимирской губернии) на посиделки вообще не принимали девушек, которые были близки с парнями, да и сами они туда не ходили, «боялись быть осмеянными». Девушку с подобной репутацией, пришедшую на посиделки, кто-нибудь из парней мог просто выдворить из избы.
Замужние женщины во многих местах приходили на посиделки с работой. В развлекательных же сборищах молодежи зимой, как правило, замужние и женатые не принимали участия. Если это и не возбранялось местной традицией, то нередко они сами считали для себя такую форму развлечения неприличной. Иногда участие их вызывало протест со стороны холостой молодежи. Еще больше были различия местных норм в отношении участия молодых вдов в посиделках: от полного исключения такой возможности до активного и постоянного участия их наравне с девушками (ЦГИА, 1024, 20, л. 24 об.; АИЭ, 361, л. 71; Курский сб., 7; Балов, 123; Чи-черов, 167; МГСР – Костромская, 515 – 516; Гуляев, 58; Неклепаев, 94; ГМЭ, 539, л. 1; 1450, л. 45; 1566, л. 4; 1855, л. 17; 23, л. 13; Звонков, 251).
ПОСИДЕЛКИ С РАБОТОЙ
Житель Вельского уезда Смоленской губернии полагал, что «самое лучшее совместное препровождение времени парней и девушек бывает в длинные осенние и зимние вечера, собрания их носят название «посиделок». К этому времени выделывается лен, и женщины целые ночи проводят за прялкой. В одной из хат, более просторной и притом в семье более веселой, собираются девушки, куда приходят и парни, кто лапоть плести, кто какую-либо зимнюю снасть к саням ездить в леса, а кто поболтать и вволю посмеяться. В «посиделки» родители охотно отпускают дочерей, знают, что ничего худого они там не увидят и не услышат». Продолжались эти сборища часов до 12, а иногда и дольше. Работа сопровождалась песнями и шутками. Девушки возвращались домой «с полными рукоятками тонких белых ниток». Парни на посиделках высматривали невест: «и работяща, и красива, и за словом в карман не полезет».
Сходную картину дает описание из Гжатского уезда Смоленской губернии: девушки с прялками собирались в чью-то избу; туда же являлись парни, приносили гостинцы (подсолнухи, орехи, конфеты); пели песни, шутили. Информатор пишет об общей атмосфере посиделок – на них «вообще царит веселье». Но ни в этих смоленских, ни в других описаниях почти не встречается упоминание танцев.
В. И. Чичеров связывал строгий характер предновогодних посиделок с рождественским постом, ссылаясь, в частности, на сведения по Пельшемской волости Кадниковского уезда, где не только пляски, но и песни не разрешались в этот период. Если бы в избе не было никого из стариков, и то бы они побоялись устроить пляски: «неравно кто-либо ненароком проговорится, а узнают – плохо будет, от стариков достанется на орехи». Кроме того, на сборищах с работой была и основная цель – напрясть как можно больше (то же и с другими видами работ). Поэтому посиделки такого рода, проходившие и за пределами сроков поста, отличались определенной сдержанностью; для игр и плясок не оставалось времени.
В Ильинской волости Ростовского уезда, например, где на «посиденках», проходивших по очереди у каждой девушки, вязали варежки, участницы приходили с заданным старшими «уроком», то есть с нормой – сколько связать за вечер. Парни тоже вязали варежки, но, по-видимому, лишь ради компании, так как для них «уроки» не устанавливались. На будних «посиделках» в этом районе пели песни, а изредка удавалось и потанцевать.
Известный фольклорист П. И. Якушкин подробно описал посиделки смешанного состава в деревне Ракоме (недалеко от Новгорода). Он сам принимал в них участие в 1858 году. Девушки приходили на посиделки первыми, рассаживались по лавкам и начинали прясть. Парни подходили по одному, по два и группами; войдя, молились перед иконами, затем приветствовали: «Здравствуйте, красные девушки!» В ответ раздавалось приветливое: «Здравствуйте, молодцы хорошие!» Многие парни приносили свечи. До этого горел лишь светец с лучиною в переднем углу. Парень зажигал свечку и ставил той девушке, которая нравилась. Она говорила с поклоном: «Спасибо, добрый молодец», не прерывая работы. А если в это время пели, делала лишь поклон, не прерывая и песню. Парень мог сесть около девушки; если же место было занято другим, то, поставив свечу, отходил в сторону или садился около другой. У многих прях горело по две свечи.
Разговаривали вполголоса, временами пели. Под песню шла и игра-пантомима, изображавшая действия, о которых рассказывала песня. Парень, ходивший около девиц с платочком, бросал его одной из них на колени («Он кидает, он бросает шелковый-то он платочек девке на колени...»). Девушка выходила на середину, заканчивалась песня поцелуем. Теперь платок бросала девушка одному из сидящих и т. д. Бросить платок сразу же парню или девушке, который (или которая) только что выбирал, считалось зазорным. Хороводные игры чередовались с песнями без игр.
Посиделки смешанного состава с работой бывали поочередные – у каждого парня и каждой девушки или только у каждой девушки; в нанятом помещении, в отдельных домах, добровольно бравших на себя эту обузу (ГМЭ, 1538, л. 3; 1561, л. 2; 1806, л. 7 об. – 8; Чичеров, 167; Ди-лакторский, 133; Якушкин, 9 – 26).
ИЗ ИЗБЫ В ИЗБУ
Во многих местах Костромской губернии после дня Козьмы и Демьяна (1 ноября) начинались супрядки и, переходя «из избы в избу», продолжались вплоть до рождественского сочельника. Нередко такие поочередные посиделки с работой затевались и в промежутке между Святками и Масленицей, а иногда даже в течение первых недель Великого поста. Первый день супрядок открывался так: накануне одна из хозяек ходила по домам и приглашала девушек к себе. Они приходили к ней к обеду с копылами и гребнями, одетые по-буднему. За работу принимались после обеда. Во время работы девушки пели, рассказывали сказки и бывальщины. В рассказах принимал участие и хозяин. Продолжались супрядки до 12 часов. На них допускались и парни, но они вели себя скромно. Поочередные сборища девушек с работой здесь резко отличались от посиделок без работы. В первом случае – будняя одежда, во втором – праздничная. На рабочих сборищах, за редким исключением, не бывало музыкальных инструментов, на развлекательных – балалайка и гармошка были обязательным атрибутом. Работали при лучине, а на увеселительных сборищах горели свечи. Разговоры, рассказы, спокойные протяжные песни сменялись во втором случае танцами, шутками, оживленными играми. «На супрядках невест выбирают, на посиделках – окончательно побеждают».
В ряде селений Олонецкой губернии (на Чикозере – Лодейно-польский уезд, на Айнозере, Кемозере, реке Сойде – Вытегорский уезд) «беседы», «поседки» поочередно устраивали у себя все девушки. Очередь шла от одного конца деревни до другого. Если в одной семье было несколько взрослых дочерей, посиделки с работой собирались в этом доме несколько вечеров подряд. Хозяйка должна была обеспечить освещение. Угощение же подавалось лишь в том случае, если девушка-хозяйка была невестой.
Начиналась посиделка в чисто девичьем составе. Девушки успевали наработаться и наговориться, когда появлялись парни с гармошкой – затевали песни, загадки, прибаутки. Девушка, в доме которой проходила очередная беседа, вела себя строго: считалось невозможным целоваться с парнем, «сесть к нему на колени или его посадить к себе» при родителях. Другим разрешались такие вольности, так как они были «не в своем доме». Посиделки проходили здесь оживленно, под стук веретен, говор и смех. Приносили прялицы, украшенные резьбой или расписанные. Отделку прялок выполнял обычно брат или проявлявший внимание парень.
Поочередные посиделки с работой в значительной своей части строились по типу помочей, о которых мы говорили во второй главе. По некоторым видам работ поочередные сборища молодежи бывали только в виде помочей. Это относится к сезонным работам, связанным с короткими сроками: «капусткам», утеплению домов на зиму и др. Но это не были посиделки в собственном изначальном смысле слова – сборища, связанные с работами, требующими длительного сидения. Посиделки же, продолжавшиеся почти весь осенне-зимний сезон и связанные с прядением шерсти или льна (реже – тканьем, шитьем, вышиванием), называвшиеся чаще всего «супрядками» или «копотихами», могли быть и помочами, и работой каждого со своим сырьем.
Поочередные супрядки-помочи отличались от супрядок со своею работою угощением, выставленным хозяйкою, а местами и более оживленным характером увеселений, начинавшихся после завершения работы. (МГСР – Костромская, 106 – 107, 516; Куликовский, 106 – 107; Гуляев; 1848, 62).
У СОЛДАТКИ
В Вязниковском уезде Владимирской губернии (село Никольское, деревни Омелова, Нефедова, Тарантаева, Реброва, Костяева, Сойная и Русинова) молодые женщины и девушки собирались зимними вечерами на посиделки в избу к какой-нибудь «келейнице». Каждая участница должна была принести дрова и лучину. Пряли лен и «играли» песни. В зимнее время в этих селениях мужчин оставалось мало: с Успенья многие отправлялись ходить офенями. На посиделки приходили немногочисленные парни, остававшиеся дома, приносили гостинцы, участвовали в пении. В их обязанности входило зажигать лучину и менять ее в поставце. Допускались вольные шутки: если девушка отлучалась от своего рабочего места, парень бросался к нему и, сев на донце, требовал выкуп – поцелуй.
А. Ф. Можаровский, собиравший фольклорный материал в начале 70-х годов XIX века в Казанском и Чистопольском уездах, писал, что вечерами девицы сходятся для работы (чаще всего – пряжи льна) либо по очереди у каждой из них, либо «у какой-нибудь бесхозяйственной бобылки-вдовушки или солдатки, у которой изба просторна и свободна как от малых ребятишек, так и от приплода домашней живности...». «Супрядки и посиделки в последнем случае сопряжены с маленькими расходами за свет и помещение хозяйке, и потому между молодежью устраивается складчина». Автор отмечает гораздо большее оживление посиделок с работой, проходивших в нанятом помещении, чем поочередных – в родительских домах, под контролем старших. Но «к огорчению девиц, далеко не все родители отпускают своих дочерей в такой деревенский клуб, в дом какой-либо солдатки – «мирского человека».
Многообразны были формы оплаты и источники средств для оплаты, самый процесс добывания которых органично входил в трудовой и праздничный общественный быт молодежи. Так, в Каргопольском уезде (село Усть-Маша и Лядинская волость) молодежь отдавала хозяевам избы, в которой проводились в данную зиму посиделки, «наславленные» калачи, крендели и деньги, то есть полученные в ходе колядования на Рождество (парнями – за «славление Христа», а девушками – за пение «виноградья»). Это подношение делалось сверх взносов дровами, лучиною, «коврижками» (хлебом), а иногда – мукою с толокном (в праздничные дни – «калитками» и пирогами). Повседневные взносы тоже согласно местной традиции делались по-разному: либо каждая девушка, отправляясь на посиделки, несла полено, горсть лучинок, коврижку хлеба, либо в течение всей зимы дрова возили парни, а девушки готовили лучины и мыли полы в нанимаемой избе. Самая изба называлась здесь тоже «беседою» и «посидкою».
Местами осенью девушки все вместе выжинали несколько полос ржи в пользу хозяина дома, в котором «сидели» предыдущую зиму. Если хозяин или хозяйка «беседы» не имели ничего посеянного (ведь чаще всего это были одинокие старик или старуха), то участницы посиделок нанимались к односельчанину побогаче на условии, распространенном в здешних местах и называвшемся «из зерна»: владелец поля давал им за жатву столько зерна, сколько засеял на выжатом ими месте. Тогда старик, пускавший к себе посиделки в течение сезона, оказывался обеспеченным хлебом на всю следующую зиму. Эта коллективная жатва делалась тоже сверх текущих взносов дровами, мукой и пр. Жатва в пользу владельца избы – «беседы» совершалась чаще всего в праздничный день после обеда, так как в это время работать на себя – грех, а работа такого благотворительного типа считалась крестьянами допустимой. Празднично одетые девушки собирались гурьбой и отправлялись к полю, сопровождаемые парнями с гармошкой: по дороге пели, а иногда и плясали. За работу принимались «весело и ретиво» – молодежь стремилась и отработки за беседы превратить в развлечение. Жали только девушки, парни брались за серп разве что в шутку. Зато затевали возню, беготню, развлекали жниц остротами. Работа подвигалась быстро, так как каждой девушке хотелось показать себя хорошей жницей. Приходили посмотреть на эту жатву и старики.
Вы, конечно, уже заметили, что и в зимних условиях крестьянская молодежь старой деревни не ждала сложа руки, чтобы кто-то построил клуб и создал возможность весело проводить время. Находили сами множество разнообразных способов. В организации отдыха не было пассивных, как и в самих формах развлечений.
Бывал и просто денежный расчет с хозяином избы по определенным устойчивым расценкам. Иногда взнос делался в три срока: перед началом посиделок, перед Рождеством и перед Великим постом. Во многих селениях платили понедельно, парни – за будние дни, а девицы – за воскресенья. Этот взнос назывался «воскресенщина». И, наконец, бытовали и повечерние взносы: парни – 10 копеек, девушки – 5, подростки – 3. Наиболее была распространена такая практика, когда девушки платили свой взнос хозяйке за весь сезон (ведь они приходили с работой и были постоянными участницами посиделок), а парни вносили плату только когда приходили – «половое». Парни из чужой общины и, тем более, чужой волости вносили «половое» в двойном размере. Можно было присутствовать на посиделке и не заплатив ничего, но такой парень не смел, по местной традиции, «ни подсесть к какой-либо девушке, ни плясать с нею».
В Иркутской губернии (Нижнеудинский уезд, Тулуновская волость) собирались на посиделки в бане, которую молодежь, судя по всему, получала бесплатно. Пожилая крестьянка Е. Н. Виноградова, рассказывая в 1913 году о времени своей молодости, описывала такие сборища с работой: «После Покрова, как уж, значит, поуправяца, принимаюца куделю чесать. Девки собираюца по баням с куделей: истопят баню, а если в одной тесно, то и другую истопят, ну и чешут, песни поют. Другой раз ребята соберуца, шутят. Как девки урок, сколь им зададут, кончают, – играют. Сделают складчину, чево-нибудь поись послаще, самовар поставят, чай пьют. А самовара нету – чугунку скипятят и пьют чай... Да и тихо же было! Никакова греха не выходило. Ну там какой парень знат свою, так на других-то не кидаца».
В Меленковском уезде Владимирской губернии в селе Домнине, где девушки с гребнями и прялками собирались на посиделки в одну постоянную избу, «работа спорилась» до прихода парней. С приходом мужской молодежи начинали играть в жмурки, прятки, карты, петь песни, плясать под гармошку. Часть развлечений сочеталась и с работой: сказывали сказки, загадывали загадки. Только перед рассветом парни расходились по домам, а девушки оставались ночевать в этой же избе. «Молодые парни ходят к девушкам только на посиделки, но ночевать не остаются, – подчеркивал корреспондент. – На посиделки парни ходят с ведома родителей».
Поскольку посиделки, затянувшиеся до рассвета (иногда – из-за обилия работы, иногда – с увеселениями) и сопровождавшиеся ночевкой участниц в этой же избе, были вообще нередки, некоторые местные жители, отвечавшие на программы научных обществ, специально останавливались на вопросе о том, оставались ли парни ночевать в избе. Один из самых знающих и щедрых на подробности корреспондентов, А..В. Балов, писал по этому поводу о Пошехонском уезде Ярославской губернии: «Обычая, чтобы молодые парни ходили на ночь к девушкам или чтобы молодые люди обоего пола ночевали вместе, здесь нигде не существует. Такие поступки в глазах крестьян являются делом зазорным – «распутством». И в другом месте: «Никаких празднований, увеселений, игрищ, на которых бы допускалось бы свободное половое общение между молодыми людьми, в нашей местности не существует».
От поспешности в суждениях о нравственности крестьянской молодежи предостерегал и А. П. Звонков, исследовавший добрачные отношения в Елатомском уезде Тамбовской губернии. Он отмечал шумный и грубовато-озорной характер посиделок после появления на них парней. Они и входили-то здесь с озорством: сначала тихо собирались вокруг избы, потом разом врывались через двери и окна и гасили свечи. «Писк девушек» заглушался «хохотом ребят». Постепенно все успокаивались, девушки получали гостинцы, принесенные молодыми людьми, и садились за прялки.
«Нескромные остроты и шутки» сыпались «одинаково обильно, как с той, так и с другой стороны». У каждого парня была на посиделках своя постоянная избранница, и он подсаживался к ней. Нескромные заигрывания мешали работе, девушки пытались сопротивляться, завязывалась борьба отдельных пар, нередко кончавшаяся тем, что парни «утаскивали каждый свою жертву: кто на полати, кто на двор, кто в сенцы». «Взглянуть постороннему глазу на эту грубую картину сельской жизни, – пишет А. П. Звонков, – и легко составить себе неправильный взгляд на нравственность крестьянина. Как и во многих других случаях, невежество повлияло здесь на одну форму, не касаясь содержания. Случаи преступной связи здесь редки. Религия и опыт выработали для крестьянина самый строгий взгляд на нравственность девушки и жестоко карают виновников ее потери. Правила эти содержатся не одними стариками, они строго соблюдаются и молодым поколением; последнее само ставит себя в такие отношения друг с другом, что преступления прежде всего сдерживаются личной совестью каждого».
В основе твердости нравственных позиций крестьянской молодежи лежала вера, понятие о грехе. Верили, что за совершением греха следует возмездие, не от людей, а от Бога. Ведь каждый парень и девушка регулярно исповедовались перед причастием, каялись в совершенных грехах, даже в греховных помыслах.
В Елатомском уезде бытовал «суровый крестьянский обычай»: «губитель девичьей красоты» навсегда изгонялся из девичьего общества и лишался права жениться на невинной девушке (другой). При этом для формирования мнения общины достаточно было слухов о том, что молодые люди «любились», а затем парень «бросил» девушку. Не менее сурово было общественное мнение и в отношении девушек: если было замечено на посиделках, что какая-либо их участница любит «бросаться от одного на другого», она приобретала репутацию «заблудящей» и теряла «в глазах молодежи все свое обаяние». Подруги ее сторонились, а парни над ней смеялись. Полюбить девушку с такой репутацией было «совестно перед товарищами», а жениться на ней – «стыд перед родителями, зазор перед миром». Еще в большей мере все это относилось к девушке, которая далеко заходила во взаимоотношениях с парнем; ее не брал в жены ни он, и никто другой в деревне. «Даже вдовец побрезгует такой девушкой», так как сочтет, что она «и мать плохая будет, и хозяйка ненадежная».
Каким же образом могли подобные представления уживаться в одной и той же местности с вольными отношениями на посиделках? Ведь тот же самый мир считал эти вольности вполне допустимыми. Сочетание двух, казалось бы, противоречащих друг другу комплексов представлений, требовало, особенно от женской части молодежи, большого внутреннего такта и самообладания. «От девушки требуется, – подчеркивает А. П. Звонков, – много выдержки и рассудительности – иначе незавидна будет ее доля».
Довольно высокая степень откровенности в выражении влечений молодых людей двух полов, соленые шутки, грубоватые и подчас нескромные ласки – все это вполне органично входило в крестьянские представления о дозволенном, но при этом общественное мнение одобряло постоянство пар и сохранение определенного предела в степени близости, за который переступали, как правило, лишь после свадьбы.
Русская деревня знала и смешанные посиделки строгого стиля, где девушки и парни проводили время преимущественно раздельными группами. Так, в материалах Архангельской губернии (Пинежский уезд) описаны посидки Филиппова поста, на которые собирались девушки, а иногда и замужние женщины, с работою (пряжа, шитье, вязанье), где не играли и не пели и, тем более, не плясали. Песни заменялись сочинением стихотвореных импровизаций, состоявших из двустиший. Парни приходили на посидки, но разговаривали между собою, пошучивая, впрочем, с девушками; играли в мужской компании – «тянулись палкою», «выводили петлю из ножниц» и т. п., рассказывали сказки. Иногда девушки отрывались на время от работы, и затевалась совместная игра.
На иные сборища с работою парни допускались лишь на короткое время. В Скопинском уезде Рязанской губернии на посиделках в будние дни девицы работали и пели песни. Парни заходили к ним ненадолго либо ограничивались тем, что приходили гурьбой к избе и заглядывали в окна.
В селе Усть-Ницынском Тюменского округа в будни на вечерки ходили одни девицы с работой (чаще всего с прялицеи или шитьем), пели проголосные песни. Приходили иногда и парни «посидеть», но игры никакие не затевались (АГО – 6, 53, л. 12; Можаровский, 73; Куликовский, 106 – 112; Виноградов, 29; ГМЭ, 23, л. 8, 10, 13; 1784, л. 2 – 4; 1431, л. 20 – 21; 1464, л. 4; Зобнин, 61; Звонков, 25 – 26; Иваницкий, 68; Ефименко, 146).
ОДНИ ДЕВОЧКИ
В селе Овсорок Жиздринского уезда (Калужская губерния) посиделки собирались осенью в бане. Приходили на них только девушки. Работали при лучине, засиживались далеко за полночь, иногда и ночевали там же. Плели лапти, вили оборы, шили. Все виды работ сопровождались песнями. Парней здесь девушки приглашали присоединиться к ним только на праздники.
В селе Мышенки и окрестных деревнях (Епифановский уезд Тульской губернии) парни на посиделках не бывали никогда. Все встречи молодежи обоих полов приняты были в этих местах только на улице или на совместных работах: в поле, на сенокосе (исключение составляло, по-видимому, лишь общение на свадьбах). На осенне-зимние посиделки приходили только девушки; собирались в избы, пряли и вышивали; пели песни.
Только девушки ходили будними вечерами на «посиденки» прясть пряжу и в селе Петрокове Владимирского уезда. В ряде мест Западной Сибири на посиделки, или беседки, как вечерние, так и дневные, устраивавшиеся со второй до последней недели Великого поста, лица мужского пола совсем не допускались. На такие «обыкновенные посиденки» сходились крестьянки только данной деревни или одного лишь конца селения, в будничной одежде, с прялками или шитьем.
К девичьим сборищам с работой, проходившим без участия мужской молодежи, были близки по характеру посиделки девочек-подростков, которые в некоторых местах устраивались отдельно, самостоятельно. Они не были поочередными: девочки собирались в какой-нибудь избе постоянно. Главным в этом сборище была работа – старшие устанавливали обязательный «урок». Но находили свое место и игры, нередко совсем детские.
«После Иванова дня, как Святки пройдут, посиденки прядут, – вспоминала их участница. – Мы вот подростки собирались у одной бедной старухи... Приносили ей хлеба, – хто пирог, хто – шаньгу... Лучину свою, а то и свечку соберемся купить. Старуха-то на полатях лежит, то у лучины сидит. А мы прядем; чтобы спрясть скорее, пущались на хитрости: котора свое прядет, да ленива на работу, да, может, еще богатенька, – те возьмут сожгут кудельку, ну а мы-то, которы в людях жили, не смели так делать». Часть девочек выполняла работу чужую – на хозяев, у которых они жили (речь идет о большом селе).
Подростки прибегали к нехитрому игровому приему, чтобы скрасить однообразие работы, устраивали своеобразное соревнование на скорость. «Чтобы спрясть скорее... тянешь нитку и говоришь: я к Степановым (соседи) пошла. За другой ниткой – к другим соседям» и т. д. Девочки сообщали вслух, из чьей избы к кому они пошли – «всю улицу так насквозь пройдешь, сначала по одной стороне, потом по другой. Домов, верно, более ста было тогда в Шабарте... Ты вот таким родом, нитка за ниткой, идешь быдто по деревне; подружка тебя догоняет, ну уж тут поторапливаешься, а время-то не видаючи и проходит».
Старание в работе подогревалось ожиданием совместных игр: надо было не отстать от подруг, чтобы одновременно перейти к развлечениям. Справившись с пряжей, пили чай.. «Старуху заставили печку топить, картошки варить. А потом играть примемся всяко: и в «клетки», и в «уголки», а то в «лягушки» на улице. В куклы тоже играли, прежде девчонки как-то долго куклами играли. Идешь на посиденку, несешь прялку и везешь повозочку с куклами. У меня, как сейчас помню, чуман был. Веревочку подладишь и везешь... Так ить что ночи-то почти што не спали, только на воскресенье и уснешь».
В обществе ровесниц трудоемкая, утомительная работа проходила веселее, становилась доступнее, а развлечения ее придавали посиделкам и заманчивость.
В некоторых селах Поморья отмечены отдельные беседы девочек-подростков (13 – 15 лет), начинавшиеся с Покрова. Проходили они здесь обычно в бане. На посиделках подростков допускались игры и песни, но мальчики на них никогда не приходили.
Посиделки с работой представляли собой широко распространенное и органичное явление общественной жизни русской деревни всех районов. Из многочисленных описаний, как опубликованных, так и отложившихся в архивах, касающихся форм общения сельской молодежи, нам встретились лишь два, в которых отмечено отсутствие посиделок.
Широкое распространение посиделок, их регулярность, организация их самими крестьянами, без всякого контроля местных властей – все это вызывало беспокойство начальства и привлекало время от времени внимание государственных органов разного уровня. Иным ретивым чиновникам такой сельский молодежный клуб, не подлежавший никакому внешнему контролю, включавший беседы и передачу информации по самым разным вопросам, представлялся нежелательным и даже опасным. А. В. Балов, знаток быта Ярославской губернии, писал по этому поводу: «Лет семь тому назад местной губернской администрации показались деревенские беседы и безнравственными и беспорядочными. Такой взгляд был высказан в ряде циркуляров к уездным администраторам. Последние «постарались», и в результате явился ряд общинных приговоров об ограничении крестьянских бесед. Все такие приговоры остались только на бумаге и в настоящее время забыты совсем и окончательно». Рукопись А. В. Балова датирована 1900 годом, значит, речь идет о циркулярах начала 90-х годов. Балов в это время был коллежским секретарем в Пошехонье и, хорошо знал, какие были приняты меры. Факты эти приводятся краеведом в связи с вопросом о давлении властей на некоторые решения общин. В данном случае приговоры общин, принятые под нажимом начальства, не смогли противостоять традиции: посиделки остались.
На посиделках с работой оттачивались трудовые навыки, шел постоянный процесс передачи опыта. Одновременно обменивались песнями, сказками, былинами и быличками, пословицами; новые поколения подростков приобщались к устному творчеству. Разговоры на непраздничных «беседах» давали информацию, выходившую за пределы внутриобщинных интересов, формировали коллективное мнение молодежи по местным делам (ГМЭ, 510, л. 5 – 6; 1735, л. 4; 11, л. 4; 1057, л. 1 – 13; 1451, л. 44; 1754, л. 1; Миненко, 21; Виноградов, 8; АГО – 9, 66, л. 17; Бернштам, 51).
«ПОЧЕТНИК» И «ПОЧЕТНИЦА»
Чисто развлекательные посиделки приурочивались обычно к праздникам. В Медынском уезде Калужской губернии (Адуевская волость), где любые посиделки устраивались лишь с ведома стариков, на праздничные сборища в нанятой вскладчину избе собирались только холостые парни и девушки, изредка – молодые вдовы. Женатые и замужние на них не бывали. Развлекались плясками, песнями, играми. Парни обычно угощали девушек орехами, подсолнухами и пряниками. На таких посиделках иногда выставляли немного красного вина или водки. Чужие парни на них не бывали и, по утверждению информатора, драк тоже не бывало. Стиль общения был достаточно свободным – поцелуи, возня, но дальше дело не заходило, хотя и принято было удаляться парами, подобно хороводному «стоянию за углом».
В Малоархангельском уезде Орловской губернии (сведения из села Алексеевского) зимние сборища молодежи без работы устраивались в просторной избе, по стенам которой расставляли лавки. На лавках рассаживалась взрослая молодежь, подростки же располагались на полатях. Здесь было широко принято посещение посиделок молодыми вдовами и солдатками наравне с девушками. Старшие односельчане, как правило, не приходили. Играли в «соседи», «бисер», «Таньку», в карты. Во время этой игры парни потихоньку закладывали в рукава соседок «груздики» (мятные пряники) или «котелки» (крендели, запеченные в кипящем котле); девушки их ловко прятали и съедали дома – съесть при всех считалось неприличным. Чужие парни посещали эти посиделки только в порядке исключения, очень редко. В рукописи описывается случай (примечательно, что о нем говорится, как о происшедшем «на днях» – свидетельство свежести и непосредственности всей информации), когда «молодому парню вымазали дегтем на вечеринке полушубок за то, что по его вине двум девкам вымазали дегтем ворота и выбили окна». Видимо, в некоторых случаях молодежь прибегала к наказаниям позорящего типа и без решения сходки. Но это было чрезвычайное происшествие.
Песни, пляски, гармоника, игры с поцелуями на праздничных посиделках отмечены и для Скопинского уезда Рязанской губернии. Собиралась исключительно холостая компания. Избу выбирали почище и попросторнее, принадлежавшую какой-нибудь вдове, где в семье были свои девушки, а старики отличались покладистостью. Допускались только парни своего селения. Здесь могли звучать двусмысленности, но площадная ругань или вольности в отношении девушек осуждались: парней, способных на такие поступки, молодые односельчане избегали. Флирт молодежи разворачивался на виду у всех, «на людях».
В селе Овсорок и прилежащих деревнях Жиздринского уезда праздничные посиделки в бане организовывали девушки: они приглашали мужскую молодежь, готовили скромное угощенье – «каравайцы», свеклу, картошку. Парней из других деревень не допускали – «отваживали». Русский Север знал посиделки без работы, организуемые парнями. Проходили они во многих местах Архангельской губернии в межговенья, то есть с Покрова до Филиппова поста и с Рождества до Великого поста, и назывались вечеринками, вечереньками, пирищами, сходбищами. Молодые люди делали складчину, чтобы купить свечи и дать небольшую плату за наем помещения у одинокой старухи или бедных односельчан. Далеко не всякий соглашался сдать избу. Здесь бытовало представление, что пустить к себе в дом вечеринку – это значит впустить нечистую силу на три года. Иногда отдельные парни устраивали вечеринку за свой счет. За девушками посылали малых ребят – зазывать («заколачивать», «оглашать»). Молодцов зазывать было не принято: они должны были «сами знать по духу».
На вечеринке ходили под песни парами. Инициатива выбора партнера принадлежала девушке – она указывала на него рукою или платком или называла по имени и отчеству. Непременной принадлежностью развлекательных посиделок здесь, как и почти повсеместно, была игра в «соседи». Нередко затевали «веревочку»: все участники, взявшись за руки, водили хоровод сложными петлеобразными фигурами под различные песни. «Веревочка» выкатывалась в сени, возвращалась в избу и пр. Те, кто водил хоровод первыми, постепенно отцеплялись от «веревочки» и садились по стенкам. Спустя некоторое время снова включались в игру – «веревочка» вилась и вилась, и песни сменяли одна другую. Из подвижных игр хороводного типа популярно было также исполнение песенного диалога двумя партиями, поочередно наступавшими одна на другую (в каждой из них все участники ее сначала отвешивали поклоны противоположной стороне, потом начинали петь). По ходу песни одна или несколько участниц переходили в другую партию; заканчивалось все нередко пляской парами.
В системе норм поведения, регулировавшей взаимоотношения девушек и молодых людей на посиделках, важное место занимали традиции, связанные с постоянной парой – «почетника» и «почетницы». Мы уже отмечали, что в крестьянской общине в целом и в молодежной среде, в частности, господствовало положительное отношение к постоянным устойчивым парам. Наблюдатель крестьянской жизни в Пошехонском уезде писал, что «только завзятая дура, урод или девушка прямо распутная» не имеет «почетника» – так называли любого парня, ухаживающего за конкретной девицей. «На всех беседах, вечеринках, гуляньях «почетник» сидит рядом со своей «почетницей». Если где принято, чтобы парни у девушек сидели на коленях, почетник сидит у своей почетницы на коленях». На беседы он приносил ей гостинцы, чаще других танцевал с нею, по окончании посиделок провожал ее до дома. Принято было, чтобы девушка дарила «почетнику» мелкие подарки. Над «почетницей», которая купила водку для своего парня, все смеялись.
«Почетник» в глазах односельчан был первым кандидатом в женихи данной девушки. Чаще всего их отношения и заканчивались свадьбой.
Но это не считалось обязательным. «Почетник» мог жениться на другой девушке, а его «почетница» могла найти себе после этого другого молодого человека, который становился ее почетником и затем женился на ней. В основе лежало четкое нравственное убеждение: «Отношения между почетником и почетницей должны быть строго безупречными, и, как таковые, только они и допускаются родителями». Целовались парочки украдкой, но поцелуи с «почетником» или каким-либо другим парнем, предусмотренные правилами игры, возникавшие по ходу игры, совсем не считались предосудительными.
Аналогичные нравственные представления и нормы поведения пар на посиделках в Егорьевском уезде Рязанской губернии описывает крестьянин из этих мест, «живший все время в деревне», – по его собственной характеристике.
«В большинстве случаев парень выбирает в жены ту девушку, за которой ухаживал на вечеринках и в хороводах», – сообщал в Тенишевское бюро корреспондент из села Белоомут Зарайского уезда. Информатор из деревни Рыбки Дорогобужского уезда Смоленщины подчеркивал, что парни стараются быть вежливыми и предупредительными к девушкам, на которых думают жениться.
«Почти каждая девица имеет своего кавалера, который выбирает ее на танцы, сидит только с ней и провожает домой с гулянья, – сообщила о крестьянской молодежи учительница Ильинской волости Ростовского уезда (Ярославской губернии). – Другие парни в его присутствии к ней уже не подходят. Такого рода ухаживатели в нашей местности называются «почетники». Не имеет почетника только та из девушек, которая почему-либо редко ходит на гулянье или отличается особенной скромностью, но таких очень мало, и они обыкновенно не пользуются популярностью у молодежи». Такое четкое закрепление пар на посиделках органично сочеталось здесь с полным запретом участия в них женатых и замужних – они могли быть лишь зрителями, как и дети. Молодые вдовы не могли быть даже зрительницами на посиделках: для них любые увеселения считались здесь «неприличными и греховными».
В больших селениях, где было принято территориальное деление жителей на «концы» (иногда это были и разные общины), считалось уместным ухаживать лишь за девушкой своей части села. В таких селениях и посиделки устраивались в каждом «конце» свои. Появление молодежи другого «конца» воспринималось иронически («кончанской хлам привалился к нам!») или прямо враждебно. На взаимоотношения молодежи двух «концов» распространялась этика отношений на посиделках парней и девушек разных деревень (ГМЭ, 539, л. 1 – 2 об.; 1045, л. 5 – 6 об.; 464, л. 4 – 7; 510, л. 6 – 7; 1784, л. 2 – 4; 1431, л. 3, 23 – 24; 1452, л. 1; 1566, л. 4; 1806, л. 7 об. – 8; Мат. по этн. Арханг., 145; Зобнин, № 61).
ГОСТИ
Традиционная крестьянская этика предусматривала общение молодежи разных селений. Широко распространены были, в частности, поездки девушек в гости к подругам в ближние и даже дальние деревни. Но эти поездки совершались только в определенные календарные сроки, к которым приурочивались посиделки с участием девушек-гостий.
В Тверской губернии в начале 80-х годов XIX века «поседки» особого рода с девушками-гостьями проходили на Филипповки (то есть с Филиппова дня – 14 ноября). Иногда девушки просили у родителей лошадей и отправлялись, невзирая на плохую погоду, в соседние деревни к знакомым или родственницам-девушкам, чтобы пригласить и привезти их к себе. На «поседке» гостьи садились на передние места, «свои девки жмутся на заднем плане». Посмотреть на приезжих приходили многие: «старухи, матери с грудными детьми, ребята всех возрастов, солидные мужчины». Являлись и парни из других деревень. И свои, и чужие парни – с гармошками. Танцевали здесь городские «кадрили, лансье, вальцы и казачка». Девушки на такую посиделку брали все свои лучшие наряды: в течение вечера переодевались несколько раз. Парни приходили в «крахмальных рубашках, сюртуках или пиджаках, штаны навыпуск и смазные сапоги». Некоторые брали костюмы напрокат.
В такой посиделке могли участвовать парни соседних деревень, однако они не воспринимались как гости, им не оказывалось особого внимания (передние места и пр.). Такое различие соблюдалось почти повсеместно. Определялось оно тем, что парни хаживали гурьбой в другие деревни, девушки же только ездили по приглашению подруг или родственниц в конкретный дом, то есть именно гостили в данной деревне. «Девушки на посиделки в другие деревни никогда не ходят», – записал информатор из Дорогобужского уезда Смоленской губернии, имея в виду именно вольное хождение, а не поездку по приглашению.
В Вологодском уезде (сведения из Фетиньинской волости) девушки одной деревни устраивали «веселье» и приглашали подруг из другой деревни. Такие посиделки продолжались от начала Филиппова поста до Крещенья. Молодежь считала это время самым веселым в году. В больших селениях собирались многочисленные «веселья». «Иной раз в веселье играют в «заеньку» пар по сорока (молодцов и девушек)».
В Костромской губернии гостьи-невесты являлись из соседних деревень на посиделках перед Святками. Свои девушки отправлялись тоже в гости. «Самая цель вечеринок» принимала в это время «более серьезный характер» – отношения приближались к сватовству. Посиделки оживлялись в это время также приездом «питерщиков» – парней, которые жили в Петербурге на заработках. Сказки сменялись увлекательными рассказами о жизни в столице. «Питерщики» высматривали невест, а женившись, оставляли своих молодых и снова отправлялись в город на работу.
Местами организаторами посиделок с приглашением девушек-гостий из других деревень были парни. В Череповецком уезде Новгородской губернии (Горская волость) такие сборища начинались с Николина дня (6 декабря) и существенно отличались от обычных посиделок. Мужская молодежь устраивала складчину – брала все расходы на себя: нанимала просторную избу, приобретала керосин и свечи, покупала гостинцы для девушек. Подготовка к назначенному дню начиналась заранее. Девушки из других селений привозили лучшие свои костюмы, размещались в домах родственников или знакомых. В самый день посиделки девушки (местные и приезжие вместе) сначала ходили по всем домам с песнями и показывали наряды, а затем к вечеру приходили в нанятое помещение. Там их уже ждали парни с гармошками и зрители разных поколений.
В. И. Чичеров определял эти посиделки как раннее начало святочных молодежных сборищ, выделяя их в то же время в особый цикл Никольских посиделок, приурочиваемых к Николину дню в связи с храмовыми праздниками (в описанном выше случае речь идет о Николо-Раменском приходе). Он считал, что значение Никольских храмовых празднеств усиливалось здесь в связи с особенным почитанием Николая-чудотворца в Новгородчине.
В некоторых местах присутствие на посиделках (без работы) мужской молодежи из соседних селений было нередким явлением. Один из корреспондентов Дорогобужского уезда писал о частых приходах парней из других деревень на посиделки. Принято было, чтобы чужие парни угощали хозяина избы, иначе он мог и не пустить их. Как явление привычное и допускаемое обычаем, приход ребят из других селений не приводил здесь к конфликтам с местной молодежью.
Важным регулятором в возникавших на посиделках конфликтах были общественное мнение присутствовавшей молодежи и суждения, которые складывались потом в общине в целом или в нескольких соседних общинах. В. И. Покровский, наблюдавший взаимоотношения молодежи в Тверском уезде, отмечает случавшиеся иногда столкновения парней из-за места около девушки. Присутствующие могли разделиться на сторонников одного и другого поссорившихся; если при этом завязывалась драка, она потом долго обсуждалась в деревне: выясняли, кто был прав.
В Фетиньинской волости Вологодского уезда воинственно настроенный парень, недовольный поведением своего соперника, принимался плясать, сопровождая свою пляску песней «Дальше солнца не угонят, Сибирь наша сторона...». Это служило знаком намерения отколотить противника. Иногда этого предостережения оказывалось достаточно. В отдельных случаях потасовка двоих из-за девушки переходила в драку целых деревень, так как пострадавший подбивал односельчан вступиться за него. Такое событие было чрезвычайным происшествием. Община, как правило, защищала своего члена, если только он не имел худой репутации пьяницы или драчуна.
В Фетиньинской волости в 1895 году столкновение такого рода охватило несколько деревень. На посиделки в деревню Кулемесово пришли парни из другой деревни и позволили себе площадную ругань в присутствии девушек. Возмущенные местные ребята дождались момента, когда все парни стали расходиться, и на улице набросились на обидчиков. Один из пришлых – Ипатов – укрылся от преследователей во дворе девушки, за которой ухаживал. Тогда кулемесовские парни призвали здесь же, на улице, своих мужиков, рассказав им, что Ипатов «матюкался на посиделке», и вся компания ворвалась в дом, где укрылся беглец. Искали всюду, перерыли сено и осоку, нашли Ипатова в коровьих яслях, в подклети и, приведя в избу, заставили кланяться в ноги и просить прощенья.
Наказанный парень затаил обиду и начал собирать сторонников. Ему удалось объединить мужскую молодежь семи деревень. Кулемесовцы, в свою очередь, нашли союзников из нескольких селений. В результате на ближайшем празднике разразилась «знаменитая в окрестностях» драка, принесшая серьезные увечья некоторым участникам и ставшая предметом разбирательства на волостном сходе: 96 человек были приговорены к штрафу.
Как видим, у истоков конфликта стоит защита парнями чести девушек своего селения от пришлых, переступивших границы дозволенного на посиделках. Женатая молодежь поддерживает парней своей деревни: не только в преследовании Ипатова, но и в последующей общей потасовке нескольких деревень приняли участие молодые мужчины. Вообще взаимовыручка односельчан четко прослеживается в подобных столкновениях.
Отношение к парням из других селений как к гостям, с соответствующим этическим комплексом, проявлялось во время храмовых праздников, когда ребята приезжали на несколько дней и устраивались у родственников или знакомых.
В Вельском уезде (Смоленская губерния) с приближением престольного праздника девушки всей деревни собирались и распределяли обязанности – кому «выпрашивать хату», кому добывать освещение, убирать помещение и пр. Случалось, что деревня не имела своего хорошего музыканта, тогда нанимали его вскладчину. В праздничный вечер в приготовленную избу первыми приходили нарядно одетые девушки. В ожидании парней они пели песни и «водили хороводы». О приближении мужской молодежи оповещали звуки гармошки, тогда девушки выходили на крыльцо встречать парней. Музыкант садился в красный угол в окружении своих товарищей. Местные ребята уступали парням из других деревень лучшие места на лавках, а сами оставались стоять. Предназначенное для пляски место оставалось свободным. В этот круг выходил лучший плясун, выбирал девушку, кланялся ей, и пляской этой пары открывалось веселье.
Достигшие совершеннолетия парни согласно обычаю приобретали право во время престольных праздников, когда «гуляли» совместно несколько селений, уходить в чужую деревню на день-два, не спрашивая разрешения старших. Но лошадей для поездки к родственникам отцы им не давали.
Во Владимирском уезде (материалы села Семеновского) на храмовый праздник молодежь откупала подходящий дом, где вечером, после хоровода, устраивали посиделки. Веселились «до полночи и далее». Присутствовало много молодежи обоего пола, приехавшей со своими семьями в гости. Парни, приехавшие к родственникам, приходили на посиделки без всяких ограничений или «выкупа», не участвовали ни в каких расходах, даже когда устраивалось угощение в складчину. Об игре, занимавшей существенное место на этих посиделках, местный житель отозвался так: главная занимательность ее «состоит в поцелуях, допускаемых по условию игры, без чего, конечно, они не были бы допущены».
Здесь, как и во многих других вариантах посиделок, имеет место тесное переплетение этических норм с правилами игры, слияние их в единый комплекс норм поведения, действующих в пределах именно этой формы общения. Игры, включающие возможность выказать предпочтение, объединиться в паре – непременная и повсеместная принадлежность развлекательных посиделок. В рамках игры дозволялись вольности в селениях и районах с самой строгой системой запретов во взаимоотношениях разнополой молодежи. Игра разрешала многое, она же и определяла границы допустимого.
Увеселения молодежи в храмовые праздники включали, как правило, угощение. Часто встречаются в описаниях указания на складчину девушек в такие дни. В Егорьевском уезде Рязанской губернии, по описанию крестьянина Ф. Е. Кутехова, девушки делали складчину к концу престольного праздника: приносили в подготовленную избу масло, сметану, пшено, баранки; покупали немного водки, ставили самовар. Женщины и девушки пили водку редко, но в этот день это считалось допустимым. Подобная же складчина девиц для угощения молодежи обоего пола отмечена по Владимирскому и другим уездам.
Местами было принято на престольные праздники вместо складчины или ссыпчины в нанятой избе угощать друг друга в своих избах по очереди, подобно тому, как это делалось в такие дни старшими. В Дороховской волости Медынского уезда (Калужская губерния) во время храмового праздника девушки переходили из одного дома в другой с песней. Для каждого перехода – своя песня, она заканчивается со вступлением в очередной дом, а после выхода из него начинается новая. Получилось сочетание хоровода и посиделок, чередование их. Каждая девушка угощала мясом, «яичнею», кашею; вино они никогда не покупали. Вино здесь могли покупать только парни, подносившие девушкам по рюмке. Мужская молодежь сопровождала девушек в их переходах из избы в избу либо устраивала отдельно свои приемы, тоже переходя от одного к другому. Встречается и такой вариант переходов с песнями на престольный праздник «по своим хатам», когда участвовали не все девушки селения вместе, а отдельные группы. Посещали тогда лишь дома участниц этой группы (ЦГИА, 1024, 20, л. 10 об. – 11 об.; ГМЭ, 1566, л. 4; 117, л. 3; 120, л. 18 – 26; 1538, л. 3 – 4; 1539, л. 16; 8, л. 16 об. – 17; 631, л. 25; 1433, л. 9; АГО – 15, 21, л. 13; Герасимов, 122; Чичеров, 167 – 168).
Разумеется, не все коллективные встречи молодежи в помещении, при всем их разнообразии, относились к посиделкам. В источниках упоминаются чтения книг вслух в молодежных компаниях, а также смешанные сборища детей, подростков, молодежи, на которых только рассказывались сказки и случаи из реальной жизни. Так, об одном крестьянине Усть-Вельской волости (Вельский уезд, Вологодская губерния) сообщалось, что «в подовине [Подовина – помещение для сушки снопов] у него весело бывает: собираются малые и большие ребята, рассказывают бывальщины и небывальщинки». В Тотемском уезде той же губернии в 90-х годах XIX века в круг чтения крестьянской молодежи входили сказки, песенники, рассказы из отечественной и всеобщей истории, сельскохозяйственные статьи, газеты, журналы. Для того чтобы послушать чтение книг или рассказы пришлых и местных рассказчиков, молодежь нередко присоединялась к старшим.
К чтению художественной литературы тянулись не только для развлечения. «Хочется узнать, как люди живут», – объясняли молодые крестьяне из Орловской губернии. Здесь было принято сопровождать чтение вслух замечаниями и шутками. Молодые реже, чем крестьяне среднего и старшего поколения, специально собирались для чтения вслух, но в то же время в сообщениях из разных мест отмечали, что молодежь и подростки читают в целом больше, чем старшие.
Старшая часть молодежи участвовала в обсуждении взрослыми многих вопросов, о которых речь шла в предыдущих главах, – хозяйственных дел, прошений общин, государственных событий и пр. Полноправный голос на сходке имели лишь те из семейной молодежи, кто выделился из родительской семьи, то есть стал самостоятельным хозяином. Но в формировании общественного мнения участвовала вся молодежь, живо реагировавшая на обсуждаемые дела (ГМЭ, 100, л. 2; 1046, л. 4 – 8; 1771, л. 29; 1806, л. 8 об.; ЦГИА, 1022, 8, л. 150).
В этой главе мы рассматривали чисто молодежные формы общения. В основе коллективных и индивидуальных норм поведения, касающихся взаимоотношений юношей и девушек, лежал крестьянский взгляд на семью как на важнейшее и непременное условие жизни каждого крестьянина. Случалось, что холостой крестьянин, достигнув и тридцатилетнего возраста, довольствовался компанией юношей, так как женатые молодые мужчины чурались его. Такой образ жизни считался отклонением от нормы, странностью. Семья воспринималась как хозяйственная и нравственная основа правильного образа жизни. Отсюда и ориентация системы поведения молодежи на развитие отношений, которые должны завершиться вступлением в брак.
Контакты молодежи находились под постоянным контролем старших, всех жителей селения. Но контроль этот не был нарочитым, искусственным, он естественно вырастал из самого быта. Иногда это выражалось в непосредственном наблюдении и участии (активность зрителей, окружающих хоровод, сопровождающих окликал или присутствующих на праздничных посиделках), но еще более – в суждениях общественного мнения, в осознаваемой каждым молодым человеком четкой позиции его собственной семьи и общины в целом.
При постоянстве определенных традиционных норм поведения, связанных с религиозно-нравственными представлениями, более поверхностный слой этики, охватывавший внешние формы поведения, был разным в зависимости от конкретных условий: менялось поведение девушки одного и того же возраста в зависимости от очередности сестер «на выданье»; различалось дозволенное на посиделках в своем и чужом доме; отличалось разрешаемое в хороводе и на беседах для парней своей и чужой общины; а сама этика в отношении «чужой» молодежи менялась в зависимости от характера и обстоятельств пребывания их в селении (просто пришли на посиделки, в хоровод или гостят по приглашению на празднике) и т. д.
Четкие нормы поведения для разных случаев создавали основу для самодисциплины, исключали вседозволенность, которую ретиво провозглашают сегодня иные деятели «культуры» под видом полного освобождения личности. Но уместно спросить: освобождения от чего? От нравственных устоев, облагораживающих и обогащающих личность? От необходимости считаться с тем, кто рядом, а не только со своими прихотями? Как-то не удается принять за расцвет личности разнузданность и корыстность, низводящие человека на самый примитивный уровень. И за этим нашим упорным неприятием стоят тысячелетние традиции и обычаи наших предков!
АГО – 6; 9; 14; 15; 19; 40; 55 – Архив Географического общества, разр. 6, оп. 1; разр. 9, оп. 1; разр. 14, оп. 1; разр. 15, оп. 1; разр. 19, оп. 1; разр. 40, оп. 1; разр. 55, оп. 1.
АИЭ – Архив Института этнографии АН СССР, ф. ОЛЕАЭ, оп. 1.
Андроников – Андроников В. Народные песни, сказания и легенды Махловской волости Юрьевского уезда Костромской губернии. //Костромская старина, 1911.
Архангельский – Архангельский А. Село Давшино Ярославской губернии Пошехонского уезда. //Этнографический сборник, 1854, вып. 2.
Балов – Балов А. Из области народных верований. //Живая старина, 1894, вып. 1.
Бернштам – Бернштам Т. А. Девушка-невеста и предбрачная обрядность в Поморье в XIX – н. XX в. //Русский народный свадебный обряд: исследования и материалы. Л., 1978.
Богатырев – Богатырев П. Г. Верования великоруссов Шенкурского уезда. //Этнографическое обозрение, 1918, № 3/4.
Богословский -Богословский Н. Материалы для истории, статистики и этнографии Новгородской губернии, собранные из описаний приходов и волостей. //Новгородский сборник. Новгород, 1865.
Болонев – Болонев Ф. Ф. Народный календарь семейских Забайкалья. Новосибирск, 1978.
Виноградов – Виноградов B.C. Материалы для народного календаря русского старожильческого населения Сибири. Иркутск, 1918.
Герасимов – Герасимов М. К. Некоторые обычаи и верования крестьян Череповецкого уезда Новгородской губернии. //Этнографическое обозрение, 1885, № 4.
ГМЭ – Государственный музей этнографии народов СССР. Рукописный отдел, ф. 7 (Тенишева), оп. 1.
Гуляев, 1839 – Гуляев СИ. О сибирских круговых песнях. //Отечественные записки, 1839, № 3.
Гуляев, 1848 – Гуляев СИ. Этнографические очерки Южной Сибири. //Библиотека для чтения. СПб., 1848, т. 90.
Дилакторский – Дилакторский. Святочные шалости в Пельшемской волости Кадниковского уезда. //Этнографическое обозрение, 1898, № 4.
Ефименко – Ефименко П. С. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии. //Известия ОЛЕАЭ, т. XXX, 1877.
Звонков – Звонков А. П. Современный брак и свадьбы среди крестьян Тамбовской губернии Елатомского уезда. //Известия ОЛЕАЭ, 1889, т. LXI.
Земцовский – Земцовский К-И. Песни, исполнявшиеся во время календарных обходов дворов у русских. //Советская этнография, 1973, № 1.
Зобнин – Зобнин Ф.Из года в год. //Живая старина, 1894, вып. 1.
Иваницкий – Иваницкий Н. А. Материалы по этнографии Вологодской губернии. //Известия ОЛЕАЭ, т. XIX, 1890.
Куликовский – Куликовский Г. И. Беседные складчины и ссыпчины Обонежья. //Этнографическое обозрение, 1889, кн. 1.
Курский сб. – Курский сборник. Курск, 1902, вып. 3.
Мат. по этн. Арханг. – Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии. //Известия ОЛЕАЭ, 1878, т. XXX, вып. 2.
МГСР, Костромская – Материалы для географии и статистики России. Костромская губерния. СПб., 1861.
Миненко – Миненко Н. А. Досуг и развлечения русских крестьян Западной Сибири в XVIII – первой пол. XIX в. //Советская этнография, 1979, № 6.
Можаровский – Можаровский А. Ф. Свадебные песни Казанской губернии. //Этнографическое обозрение, 1907, № 1 – 2.
Неклепаев – Неклепаев И. Я. Поверья и обряды Сургутского края. //Записки Западно-Сибирского отдела Русского Географического общества, 1903, кн. XXX.
Никитина – Никитина СЕ. Устная традиция в народной культуре русского населения Верхокамья. //Русские письменные и устные традиции и духовная культура. М., 1982.
Петрушевич – Петрушевич А. С. Общерусский дневник церковных, народных, семейных праздников и хозяйственных занятий, примет, гаданий. Львов, 1866.
Потанин – Потанин Г. Н. Этнографические заметки на пути от г. Никольска до г. Тотьмы. //Живая старина, 1899, вып. 2.
Поэзия крест, празд. – Поэзия крестьянских праздников. Л., 1970.
Розов – Розов А. Н. К сравнительному изучению поэтики календарных песен. //Русский фольклор, 1981, вып. XXI.
Селищев – Селищев А. Т. Забайкальские старообрядцы: семей-ские. Иркутск, 1920.
Снегирев – Снегирев И. М. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. М., 1837, вып. 2.
Тульцева – Тульцева Л. А. Вьюнишники. //Русский народный свадебный обряд. Исследования и материалы. Л., 1978.
ЦГИА – 91; 1022; 1024 – Центральный государственный исторический архив, ф. 91, оп. 1; ф. 1022, оп. 1; ф. 1024, оп. 1.
Чернышева – Чернышева М. Б. Музыкальная культура русского населения Верхокамья. //Русские письменные и устные традиции и духовная культура. М., 1982.
Чичеров – Чичеров В. И. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI – XIX вв. М., 1957.
Шаповалова – Шаповалова Г. Г. Егорьевский цикл весенних календарных обрядов у славянских народов. //Фольклор и этнография. Л., 1974.
Ядринцев – Ядринцев Н. М. Поездка по Западной Сибири и в Горный Алтайский округ. //Записки Западно-Сибирского отделения РГО, 1880, кн. 2.
Якушкин – Якушкин П. И. Путевые письма из Новгородской и Псковской губернии. СПб., 1860.
МИР КРЕСТЬЯНИНА
Мне жаль расставаться с вами, дорогой читатель. Ведь не рассказано еще так много. В сущности, по теме каждой из глав можно и нужно написать отдельную книгу. И не только по вопросам, затронутым в главах, но еще по многим и многим другим. Народная культура неисчерпаема.
И все-таки попробуем подвести итог тому, что уже сказано.
Крестьянство обладало мощным массивом хозяйственных знаний. Накопленные путем долгого коллективного опыта, эти знания были особенно значительны у русских крестьян, приспособивших свои земледельческие навыки к очень разным географическим условиям. Владело знаниями о природе и сельском хозяйстве все крестьянство в целом и индивидуально каждый крестьянин. Человек в деревне с ранних лет постепенно приобретал эти знания – и накопленные веками, и новые, недавние. Окружающие давали их целенаправленно, обучая, и стихийно – самой своей жизнью. К ним добавлялись личный опыт и наблюдения.
Духовный мир крестьянина обогащался восприятием природы, детальными и тонкими наблюдениями и знаниями о ней, о связях явлений. Все это было теснейше переплетено с хозяйственными задачами и делами, и тем не менее неверно сводить это только к производству. Это богатая часть именно духовного мира каждого крестьянина, часть знаний, часть крестьянской культуры. Многие горожане, интеллигенты, у которых обеднена эта область духовного мира (особенно в наше время), не в состоянии оценить ее у крестьян и воспринимают уровень народной культуры упрощенно, по меркам собственных ограниченных представлений.
Между тем народные сельскохозяйственные знания содержат такие же непреходящие общекультурные ценности, как и соответствующие области науки в образованной части общества. Особенно ценна приспособленность крестьянского опыта к очень конкретным условиям, учет множества местных факторов. Успех деятельности основывался на внимании ко всем обстоятельствам и добросовестном выполнении необходимых приемов, их вариантов. Нравственная основа – добросовестность, трудолюбие, буквально пронизывает весь крестьянский хозяйственный опыт.
В повседневной жизни поколений крестьяне выработали, выстрадали и богатый социальный опыт. Многие результаты его сохраняют практическое значение и в наши дни. На первый взгляд такое утверждение кажется парадоксальным: как же может практика крепостной и пореформенной деревни быть полезна в современных условиях?
Дело в том, что основное содержание крестьянского социального опыта – умение регулировать, увязывать в условиях сельскохозяйственной деятельности интересы индивидуальные, отдельной личности, с интересами семьи, а интересы семьи – с делами всего коллектива селения. Территориальная сельская община была гибким организмом, чутко реагировавшим на изменения социально-политических условий. Она не могла не считаться с государственным или помещичьим нажимом, но в то же время постоянно решала вопросы в интересах крестьян, распределяя обязательные повинности удобным для данных условий способом.
Демократизм общины определялся тем, что жители селения сами, по своему усмотрению решали множество вопросов. Тут-то и проявлялось крестьянское умение сочетать интересы отдельного хозяйства с общественными. Если взять только пореформенную общину, то есть последние полвека перед революцией, и там мы увидим множество разных вариантов распределения, владения, пользования землею, например, параллельного существования частнособственнических участков и полей, подлежащих изредка по решению схода частичному поравниванию.
Разумеется, демократия крестьянской общины (как, впрочем, и любая демократия) была относительной и имела свои сильные и слабые стороны. В конкретной общине на определенное время могли взять верх наиболее зажиточные крестьяне, или, наоборот, могла определять решения сходки масса хозяев среднего достатка. Где-то оказывались наиболее влиятельными люди нравственные и справедливые, а в соседнем селении имел место подкуп «горлопанов» и принимались несправедливые решения. Все это была живая жизнь деревни. В целом она обеспечивала бесперебойность хозяйства и воспитывала людей, активно заинтересованных не только своими, но и общими делами селения, волости.
Об активности, инициативности крестьянина говорит прежде всего успешное ведение им своего собственного хозяйства (а оно было всегда, при любых формах русской общины). Но так же и такие, например, процессы, как переселения и отходничество. Ведь значительная часть заселения и хозяйственного освоения окраин шла за счет добровольных крестьянских переселений. Такие перемещения на большие расстояния, в новые природно-хозяйственные, а подчас и социальные условия, требовали предварительной разведки, передачи широкого набора сведений, участия в этом деле общин, как в местах выхода, так и на месте поселения, определенной смелости, выносливости, умения адаптироваться в непривычной среде. Также и система отхода на разнообразные промыслы, нередко в дальние города и уезды, согласованная с ведением дома своего хозяйства, несомненно, означала гибкость социального и профессионального поведения.
Община не была, как правило, помехой для предприимчивого крестьянина. Он мог и опираться на нее, и в чем-то считаться с нею, и действовать достаточно самостоятельно. Об этом говорит как большое количество зажиточных крестьян, так и конкретные судьбы их. Выразительным свидетельством возможностей для предпринимательской инициативы служит огромная роль так называемых торгующих крестьян в экономике страны еще при крепостном праве, в начале XIX века и позднее, а также происхождение купцов и предпринимателей из крестьян как массовое явление во второй половине XIX века.
Основу крестьянской жизни составляла семья. Обширный социальный опыт накопился в организаций хозяйственной деятельности семьи как малого трудового сообщества. Четкий, отработанный ритм каждодневных работ сочетался с разумным их распределением. Такая же ритмичность была присуща и каждому циклу сезонных работ и сельскохозяйственному году в целом. Эта отлаженность заранее включала и продуманные приемы поведения в неблагоприятных погодных условиях. И важнейшую роль здесь играло трудовое воспитание – постепенное и естественное подключение детей и подростков ко всем задачам семьи.
С крестьянской оценкой семьи, как хозяйственной и нравственной основы жизни, был связан и подход к поведению молодежи. Безусловному осуждению подвергались у русских крестьян добрачные связи. Позорными считались и супружеские измены.
Здоровые основы разных сторон крестьянской жизни были неразрывно связаны с верой. Православие было и самой сутью мировосприятия крестьянина, и образом его жизни. При всем различии уровней личного благочестия коллективный духовный опыт народа определял поведение крестьян и в XIX веке, хотя, конечно, распространение безверия в образованной части общества сказывалось уже и на жизни деревни. В нравственном идеале крестьян христианская трактовка добра, милосердия, благочестия, почтения к старшим тесно переплеталась с понятиями трудолюбия, взаимопомощи, добросовестного выполнения взятых на себя обязательств. Нравственные понятия и соответствующие нормы поведения прививались в семье детям с малых лет. Это была вполне осознанная задача народной педагогики. За пределами семьи не менее существенным было общественное мнение односельчан, оказывавшее устойчивое влияние на детей и взрослых.