IX
      VOLTE FACEI
      Изощряясь в том, чтобы удержать при себе сэра Александра Мак-Гауна и Фрэнсиса Уилмота, принимая приглашения в свет, часто играя в бридж в надежде покрыть ежедневные расходы, иногда урывая день для охоты и репетируя роль Оливии, Марджори Феррар почти забыла о предстоящем процессе, когда мистеры Сэтлуайт и Старк уведомили ее о предложении Сомса. Она пришла в восторг. Этими деньгами она расплатится с самыми настойчивыми кредиторами; вздохнет свободно и сможет пересмотреть перспективы на будущее.
      Письмо было получено в пятницу перед рождеством, когда она собиралась ехать к отцу в Ньюмаркет; она поспешно написала несколько слов, сообщая, что зайдет в контору в понедельник. Вечером она посоветовалась с отцом. Лорд Чарльз считал, что этот стряпчий во что бы то ни стало хочет пойти на мировую, раз он готов пожертвовать такой суммой, как полторы тысячи фунтов; поэтому ей нетрудно будет добиться извинения в письменной форме. Во всяком случае торопиться не стоит, пусть они пребывают пока в неизвестности. В понедельник он думал показать ей своих лошадей. Вот почему она вернулась в Лондон только двадцать третьего, когда контора была уже закрыта. Почему-то ей не пришло в голову, что и адвокаты могут отдыхать на рождестве. В сочельник она опять уехала на десять дней и только четвертого января зашла в контору. Мистер Сэтлуайт все еще отдыхал на юге Франции, и принял ее мистер Старк. Он был не в курсе дела, но нашел совет лорда Чарльза разумным; можно принять полторы тысячи и настаивать на формальном извинении, а в случае отказа пойти на уступку. Марджори Феррар почуяла опасность, но согласилась.
      Седьмого января она вернулась после дневного спектакля, усталая и возбужденная аплодисментами и похвалой Бэрти Кэрфью: "Прекрасно, дорогая!" Ей показалось, что Бэрти снова смотрит на нее, как смотрел в былые дни. Она принимала горячую ванну, когда горничная доложила о приходе Фрэнсиса Уилмота.
      - Попросите его подождать, Фанни, я через двадцать минут выйду.
      Волнуясь, словно предчувствуя кризис, она поспешно оделась, надушила шею и руки эссенцией из цветов апельсинового дерева, неслышно ступая, вошла в студию и остановилась. Молодой человек стоял спиной к двери в позе осла, который, свесив уши, терпеливо ждет, чтобы на его натруженную спину навьючили новый груз. Вдруг он сказал:
      - Я больше не могу.
      - Фрэнсис!
      Он оглянулся.
      - О Марджори! Я не слышал, как вы вошли! И, взяв ее руки, он зарылся в них лицом.
      Она пришла в замешательство. Казалось, так легко было бы высвободить руки и подставить ему губы, если бы он был более современным, если бы его старомодная любовь не льстила ей, если бы, наконец, он внушал ей только страсть. Неужели ей суждено испытать простое идиллическое чувство - что-то совсем, совсем новое? Она подвела его к дивану, усадила рядом с собой, заглянула в глаза. Сладость весеннего утра, и они с Фрэнсисом - как малые дети, и нет им дела до всего мира! Она поддалась очарованию невинности, хваталась за что-то новое, чудесное. Бедный мальчик! Какое наслаждение - дать ему наконец счастье, согласиться на брак, твердо намереваясь обещание исполнить! Когда? О, когда ему угодно - скоро, очень скоро; чем скорей, тем лучше! Почти не сознавая того, что разыгрывает роль молоденькой девушки, она наслаждалась его удивлением и радостью. Он весь горел, он был на седьмом небе - и ничего себе не позволил.
      Целый час провели они вместе - какой час для воспоминаний! - раньше чем она вспомнила, что в половине девятого приглашена на обед. Она прижалась губами к его губам и закрыла глаза. И одна неотвязная мысль не давала покоя: не закрепить ли ей по-современному свои права на него? Ведь все, что он знает о ней, - ложь! Она видела, как затуманились его глаза, ощущала прикосновение горячих рук. Быстро встала.
      - А теперь, любимый, беги!
      Когда он убежал, она сняла платье и стала приглаживать волосы, в зеркале казавшиеся скорее золотыми, чем рыжими... Несколько конвертов на туалетном столике привлекли ее внимание. Счет, еще один и, наконец, письмо:
      "Сударыня, С сожалением извещаем Вас, что "Кэткот, Кингсон и Форсайт" отказываются принести в письменной форме извинение, каковое мы потребовали, и берут назад свое предложение in toto. Итак, нужно продолжать дело.
      Впрочем, мы имеем все основания надеяться, что они пойдут на наше требование раньше, чем дело поступит в суд.
      Готовые к услугам Сэтлуайт и Старк".
      Она уронила письмо и сидела тихо-тихо, рассматривая в зеркале жесткую морщинку у правого уголка рта и жесткую морщинку у левого...
      Возвращаясь домой, Фрэнсис Уилмот думал о пароходных рейсах и каютах, о брачной церемонии и кольцах. Час назад он пребывал в отчаянии, теперь ему казалось, что одно он знал всегда: "Она слишком хороша, чтобы не отказать этому типу, которого она не любит". Он сделает ее королевой Южной Каролины! А если она не захочет там жить, он продаст старый дом, и они поселятся, где она пожелает, - в Венеции (он слышал, как она восторгалась Венецией), в Нью-Йорке, в Сицилии, - с ней ему все равно где жить! Даже Лондон, овеянный сухим холодным ветром, перестал быть серым лабиринтом, где бродят тени, и превратился в прекрасный город, в котором можно купить кольца и билеты на пароход.
      Ветер как ножом резал ему лицо, но Фрэнсис Уилмот ничего не замечал. Бедный Мак-Гаун! Он ненавидел его, даже мысль о нем была ему ненавистна, и все-таки он его жалел - ведь его ждет такое разочарование!
      И все дни, недели, месяцы, что он кружил вокруг пламени, обжигая слабеющие крылья, теперь казались этапом вполне естественного движения по пути к райскому блаженству. Двадцать четыре года - и ему и ей; а впереди целая вечность счастья! Он уже видел ее на веранде, дома. Прогулки верхом! И старый форд нужно заменить чем-нибудь получше. Негры будут обожать ее, такую величественную, такую белую... Скоро весна, гулять с ней среди азалий... А весной уже пахнет - нет, это запах ее духов остался у него на руках. Он вздрогнул и помчался дальше по безлюдной улице; восточный ветер гнул голые ветки деревьев, светили холодные звезды.
      В вестибюле отеля ему подали визитную карточку.
      - Мистер Уилмот, вас ждет какой-то джентльмен.
      В гостиной, держа в руке цилиндр, сидел сэр Александр Мак-Гаун. Он встал и, коренастый, мрачный, двинулся навстречу Фрэнсису Уилмоту.
      - Я давно уже собирался к вам зайти, мистер Уилмот.
      - В самом деле? Могу я вам предложить коктейль или рюмку хереса?
      - Нет, благодарю. Вам известно о моей помолвке с мисс Феррар?
      - Было известно, сэр.
      При виде этой грозной красной физиономии с жесткой щеткой усов и горящими глазами он снова почувствовал ненависть; жалость растаяла.
      - Вы знаете, что я протестую против ваших частых визитов. У нас здесь не принято, чтобы джентльмен ухаживал за молодой леди, обрученной с другим.
      - Об этом должна судить сама мисс Феррар, - невозмутимо ответил Фрэнсис Уилмот.
      Лицо Мак-Гауна побагровело.
      - Если бы вы не были американцем, я бы уже давно посоветовал вам держаться подальше.
      Фрэнсис Уилмот поклонился.
      - Что же вы намерены делать? - спросил Мак-Гаун.
      - Разрешите мне воздержаться от ответа.
      Мак-Гаун весь подался вперед.
      - Я вас предупредил, теперь будьте осторожны.
      - Благодарю вас, приму к сведению, - мягко сказал Фрэнсис Уилмот.
      Мак-Гаун стоял, покачиваясь на месте. Не собирается ли он его ударить? Фрэнсис Уилмот засунул руки в карманы.
      - Вы предупреждены, - сказал Мак-Гаун и, повернувшись на каблуках, вышел.
      - Спокойной ночи, - сказал Фрэнсис Уилмот вслед удаляющейся квадратной спине. Он сумел остаться мягким, вежливым, но как он ненавидел этого типа! Если бы не ликование, переполнявшее его сердце, дело могло бы кончиться хуже!
      X
      ФОТОГРАФИЧЕСКИЕ СНИМКИ
      Сэр Лоренс предложил Майклу провести рождество в Липпингхолле и принять участие в охоте. В числе приглашенных были два политика-практика и один министр.
      В курительной, куда удалялись мужчины, а иногда и женщины, гости, отдыхая в старых мягких кожаных креслах, перебрасывались словами, словно мячом, и никто не затрагивал таких опасных тем, как фоггартизм. Впрочем, бывали моменты, когда Майкл имел возможность постичь самую "сущность" политики и проникнуться уважением к ее практикам. Даже в эти праздничные дни они вставали рано, спать ложились поздно, писали письма, просматривали прошения, заглядывали в "синие книги". Оба были люди здоровые, ели с аппетитом, много пили и, казалось, никогда не уставали. Они часто брились, стреляли с увлечением, но плохо. Министр предпочитал играть в гольф с Флер.
      Майкл понял их систему: нужно доотказа загрузить свой ум; не оставлять себе времени на планы, чувства, фантазии. Действовать и отнюдь не ставить себе никакой цели.
      Что касается фоггартизма, то, не в пример газете "ИВНИНГ Сан", они не высмеивали его, а только задавали Майклу вопросы, которые он не раз задавал себе сам.
      - Прекрасно, но как вы думаете провести это в жизнь? Ваш план не плох, но он бьет людей по карману. Сделать жизнь дороже - думать нечего, страна и так изнемогает. А ваш фоггартизм требует денег, денег и еще денег! Можете кричать до хрипоты, что через десять или двадцать лет вы им вернете впятеро больше, - никто не станет слушать; можете сказать: "Без этого мы все скатимся в пропасть", но это для нас не ново; многие думают, что мы уже в нее скатились, но не любят, когда об этом говорят. Другие, особенно промышленники, верят в то, во что хотят верить. Они терпеть не могут, когда кто-нибудь "прибедняется", будь то хоть с самой благой целью. Обещайте возрождение торговли, снижение налогов, высокую заработную плату или налог на капитал, и мы вам будем верить, пока не убедимся, что и вы бессильны. Но вы хотите сократить торговлю и повысить налоги ради лучшего будущего. Разве можно! В политике тасуют карты, а заниматься сложением и вычитанием не принято. Люди реагируют, только если выгода налицо или если грозит конкретная опасность, как во время войны. На сенсацию рассчитывать не приходится.
      Короче говоря, они показали себя неглупыми, но законченными фаталистами.
      После этих бесед профессия политика стала Майклу много яснее. Ему очень нравился министр; он держал себя скромно, был любезен, имел определенные идеи о работе своего министерства и старался проводить их в жизнь; если у него были и другие идеи, он их умело скрывал. Он явно восхищался Флер, умел слушать лучше, чем те двое, и к их словам добавил еще кое-что:
      - Конечно, то, что мы сумеем сделать, может показаться ничтожным, и газеты поднимут крик; вот тут-то нам, пожалуй, удастся провести под шумок ряд серьезных мероприятий, которые публика заметит только тогда, когда будет поставлена перед совершившимся фактом.
      - Плохо я что-то верю в помощь прессы, - сказал Майкл.
      - Ну, знаете, другого рупора у нас нет. При поддержке самых громогласных газет вы даже свой фоггартизм могли бы протащить в жизнь. Что вам действительно мешает - это замедленный рост городов за последние полтора века, косные умы, для которых судьба Англии непреложно связана с промышленностью, и морские перевозки. И еще - неискоренимый оптимизм и страх перед неприятными темами. Многие искренне верят, что мы можем отстаивать старую политику и при этом еще благоденствовать. Я лично не разделяю этой точки зрения. Пожалуй, можно постепенно провести в жизнь то, что проповедует старый Фоггарт; пожалуй, нужда заставит прибегнуть даже к переселению детей, - но тогда это не будет называться фоггартизмом. Судьба изобретателя! Нет, его не прославят за то, что он первый изобрел способ борьбы. И знаете ли, - мрачно добавил министр, - когда его теория получит признание, будет, пожалуй, слишком поздно.
      В этот день один газетный синдикат запросил о разрешении прислать интервьюера, и Майкл, назначив день и час, приготовился изложить свой символ веры. Но журналист оказался фотографом, и символ вылился в снимок: "Депутат от Мид-Бэкса разъясняет нашему корреспонденту принципы фоггартизма". Фотограф был человек проворный. Он снял семейную группу перед домом: "Справа налево: мистер Майкл Монт - член парламента, леди Монт, миссис Майкл Монт, сэр Лоренс Монт, баронет". Он снял Флер: "Миссис Майкл Монт с сыном Китом и собачкой Дэнди". Он снял крыло дома, построенное при Иакове I. Он снял министра с трубкой в зубах, "наслаждающегося рождественским отдыхом". Он снял уголок сада - "Старинное поместье". Потом он завтракал. После завтрака он снял всех гостей и хозяев: "В гостях у сэра Лоренса Монта, Липпингхолл"; министр сидел справа от леди Монт, жена министра - слева от сэра Лоренса. Этот снимок вышел бы удачнее, если бы Дэнди, которого случайно не включили в группу, не произвел внезапной атаки на штатив. Он снял Флер одну: "Миссис Майкл Монт, очаровательная хозяйка лондонского салона". Он слышал, что Майкл проводит интересный опыт, - нельзя ли снять фоггартизм в действии? Майкл усмехнулся и предупредил, что это связано с прогулкой.
      Они направились к роще. В колонии жизнь протекала нормально: Боддик с двумя рабочими занимался постройкой инкубатора; Суэн курил папиросу и читал "Дэйли Мэйл"; Бергфелд сидел, подперев голову руками, а миссис Бергфелд мыла посуду.
      Фотограф сделал три снимка. Бергфелд начал трястись, и Майкл, заметив это, намекнул, что до поезда остается мало времени. Тогда фотограф сделал последний снимок: снял Майкла перед домиком, затем выпил две чашки чая и отправился восвояси.
      Вечером, когда Майкл поднимался к себе в спальню, его окликнул дворецкий:
      - Мистер Майкл, Боддик ожидает вас в кладовой. Кажется, что-то случилось, сэр.
      - Да? - тупо сказал Майкл.
      В кладовой, где Майкл в детстве провел много счастливых минут, стоял Боддик; по его бледному лицу струился пот, темные глаза блестели.
      - Немец умер, сэр.
      - Умер?
      - Повесился. Жена в отчаянии. Я его вынул из петли, а Суэна послал в деревню.
      - О господи! Повесился! Но почему?
      - Очень он был странный эти последние три дня, а фотограф окончательно его доконал. Вы пойдете со мной, сэр?
      Они взяли фонарь и отправились в путь. Дорогой Боддик рассказывал:
      - Как только вы от нас сегодня ушли, он вдруг весь затрясся и стал говорить, что его выставляют на посмешище. Я ему посоветовал не валять дурака и снова приняться за работу, но когда я вернулся к чаю, он все еще трясся и говорил о своей чести и своих сбережениях; Суэн над ним издевался, а миссис Бергфелд сидела в углу, бледная как полотно. Я посоветовал Суэну заткнуть глотку, и Фриц понемножку успокоился. Миссис Бергфелд налила нам чаю, а потом я пошел кончать работу. Когда я вернулся к семи часам, они опять спорили, а миссис Бергфелд плакала навзрыд. "Что же вы, - говорю, - жену-то не пожалеете?" - "Генри Боддик, - ответил он, - против вас я ничего не имею, вы всегда были со мной вежливы, но этот Суэн - не Суэн, а свинья!" - и схватил со стола нож. Нож я у него отнял и стал его успокаивать. "Ах, - говорит он, - у вас нет самолюбия!" А Суэн посмотрел на него и скривил рот: "А вы-то какое право имеете говорить о самолюбии?" Я понял, что так он не успокоится, и увел Суэна в трактир. Вернулись мы часов в десять, и Суэн лег спать, а я пошел в кухню. Там сидела миссис Бергфелд. "А он лег спать?" - спрашиваю я. "Нет, - говорит она, - он вышел подышать воздухом. Ах, Генри Боддик, что мне с ним делать?" Мы с ней потолковали о нем; славная она женщина. Вдруг она говорит: "Генри Боддик, мне страшно. Почему он не возвращается?" Мы отправились на поиски, и как вы думаете, сэр, где мы его нашли? Знаете то большое дерево, которое мы собирались срубить? К дереву была приставлена лестница, на сук наброшена веревка. Светила луна. Он влез по лестнице, надел петлю на шею и спрыгнул. Так он и висел на шесть футов от земли. Я разбудил Суэна, и мы его вынули из петли, внесли в дом - ох и намучились! Бедная женщина, жаль ее, сэр, хотя я-то считаю, что оно и к лучшему, - не умел он приспособиться. Этот красавец с аппаратом дорого бы дал, чтобы снять то, что мы видели.
      "Фоггартизм в действии! - горько подумал Майкл. - Первый урок окончен".
      Домик уныло хмурился в тусклом свете луны, на холодном ветру. В комнате миссис Бергфелд стояла на коленях перед телом мужа; его лицо было накрыто платком. Майкл положил ей руку на плечо; она посмотрела на него безумными глазами и снова опустила голову. Он отвел Боддика в сторону.
      - Не подпускайте к ней Суэна. Я с ним поговорю.
      Когда явилась полиция и доктор, Майкл подозвал парикмахера, который при лунном свете походил на призрак и казался очень расстроенным.
      - Вы можете переночевать у нас, Суэн.
      - Хорошо, сэр. Я не хотел обижать беднягу, но он так задирал нос, а у меня тоже есть свои заботы. Будто уж он один был такой несчастный. Когда следствие будет закончено, я отсюда уеду. Если я не попаду на солнце, я и сам скоро сдохну.
      Майкл почувствовал облегчение: теперь Боддик останется один.
      Когда он наконец вернулся домой с Суэном, Флер спала. Он не стал будить ее, но долго лежал, стараясь согреться, и думал о великой преграде на пути ко всякому спасению - о человеческой личности. И, не в силах отогнать образ женщины, склонившейся над неподвижным, холодным телом, тянулся к теплу молодого тела на соседней кровати.
      Фотографические снимки пришлись ко времени. Три дня не было ни одной газеты, которая не поместила бы статейки, озаглавленной: "Трагедия в Букингемширской усадьбе", "Самоубийство немецкого актера" или "Драма в Липпингхолле". Статейку оживлял снимок: "Справа налево: мистер Майкл Монт - депутат от Мид-Бэкса, Бергфелд - немецкий актер, который повесился, миссис Бергфелд".
      "Ивнинг Сан" поместила статью, скорее скорбную, чем гневную:
      "Самоубийство немецкого актера в имении сэра Лоренса Монта Липпингхолле до известной степени гротескно и поучительно. Этот несчастный был одним из трех безработных, которых наметил для своих экспериментов молодой депутат от Мид-Бэкса, недавно обративший на себя внимание речью в защиту фоггартизма. Почему, проповедуя возвращение англичан "к земле", он остановил свой выбор на немце, остается неясным. Этот инцидент подчеркивает бесплодность - всех дилетантских попыток разрешить проблему и изжить безработицу, пока мы все еще терпим в своей среде иностранцев, вырывающих кусок хлеба у наших соотечественников". В том же номере газеты была короткая передовица: "Иностранцы в Англии". Следствие собрало много народу. Было известно, что в домике жило трое мужчин и одна женщина, все ждали сенсационных разоблачений и были разочарованы, когда выяснилось, что любовный элемент ни При чем.
      Флер с одиннадцатым баронетом вернулась в Лондон, а Майкл остался на похороны. Он шел на кладбище с Генри Боддиком, впереди шла миссис Бергфелд. Мелкий дождь моросил из туч, серых, как могильная плита; тисовые деревья стояли голые, темные. Майкл заказал большой венок и, когда его возложили на могилу, подумал: "Жертвоприношения! Сначала людей, потом агнцов, теперь вот цветы! И это прогресс?"
      Нора Кэрфью согласилась принять миссис Бергфелд кухаркой в Бетнел-Грин, и Майкл отвез ее в Лондон на автомобиле. Во время этой поездки к нему вернулись мысли, забытые со времени войны. Человеческое сердце, одетое, застегнутое на все пуговицы обстановки, интересов, манер, условностей, расы и классов, остается тем же сердцем, если его обнажит горе, любовь, ненависть или смех. Но как редко оно обнажается! Какие все в жизни одетые! Оно, пожалуй, и лучше - нагота обязывает к огромному напряжению. Он вздохнул свободно, когда увидел Нору Кэрфью, услышал ее бодрые слова, обращенные к миссис Бергфелд:
      - Входите, дорогая моя, и выпейте чаю!
      Она была из тех, в ком сердечная нагота не вызывает ни стыда, ни напряжения.
      Когда он приехал домой. Флер была в гостиной. Над пушистым мехом щеки ее горели, словно она только что вернулась с мороза.
      - Выходила, детка?
      - Да, я... - Она запнулась, посмотрела на него как-то странно и спросила: - Ну что, покончил с этим делом?
      - Да, слава богу! Я отвез бедняжку к Норе Кэрфью,
      Флер улыбнулась.
      - А, Нора Кэрфью! Женщина, которая живет для других и забывает о себе, не так ли?
      - Совершенно верно, - резко сказал Майкл.
      - Новая женщина. Я делаюсь окончательно старомодной.
      Майкл взял ее за подбородок.
      - Что с тобой, Флер?
      - Ничего.
      - Нет, что-то случилось.
      - Видишь ли, надоедает оставаться за бортом, словно я гожусь только для того, чтобы возиться с Китом и быть пикантной.
      Майкл, обиженный и недоумевающий, опустил руку. Действительно, он не советовался с ней по поводу своих безработных; он был уверен, что она его высмеет, скажет: "К чему это?" И в самом деле, к чему это привело?
      - Если тебя что-нибудь интересует. Флер, ты всегда можешь меня спросить.
      - О, я не хочу совать нос в твои дела! У меня и своих дел достаточно. Ты пил чай?
      - Но скажи, что случилось?
      - Дорогой мой, ты уже спрашивал, а я тебе ответила: ничего.
      - Ты меня не поцелуешь?
      - Конечно, поцелую. Сейчас купают Кита. Не хочешь ли посмотреть?
      Каждый укол причинял боль. Она переживала какой-то кризис, а он не знал, что ему делать. Разве ей не приятно, что он ею восхищается, тянется к ней? Чего ей нужно? Чтобы он признал, что она интересуется положением страны не меньше, чем он? Но - так ли это?
      - Ну, а я буду пить чай, - заявила она, - Эта новая женщина производит потрясающее впечатление?
      Ревность? Нелепо! Он ответил спокойно:
      - Я не совсем тебя понимаю.
      Флер посмотрела на него очень ясными глазами.
      - О господи! - сказал Майкл и вышел из комнаты.
      У себя в кабинете он сел перед "Белой обезьяной". Эта стратегическая позиция помогала ему проникнуть в глубь его семейных отношений. Флер всегда должна быть первой, хочет играть главную роль. Люди, которых она коллекционирует, не смеют жить своей жизнью! Эта мучительная догадка его испугала. Нет, нет! Просто-напросто она привыкла держать во рту серебряную ложку и не может с ней расстаться. Она недовольна, что он интересуется не только ею. Вернее, недовольна собой, потому что не может разделять его интересы. В конце концов это только похвально. Она возмущена своим эгоцентризмом. Бедная девочка! "Надо последить за собой, - думал Майкл, - а то, чего доброго, изобразишь современный роман в трех частях". И он задумался о научном течении, которое утверждает, что по симптомам можно определить причину всякого явления. Он вспомнил, как в детстве гувернантка запирала его в комнате, - с тех пор он ненавидел всякое посягательство на свою свободу. Психоаналитик сказал бы, что причина в гувернантке. Это неверно - для другого мальчика это могло бы пройти бесследно. Причина в характере, который наметился раньше, чем появилась гувернантка. Он взял с письменного стола фотографию Флер. Он любит это лицо, никогда не разлюбит. Если у нее есть недостатки - что ж, а у него их разве мало? Все это комедия, нечего вносить в нее трагический элемент. И у Флер есть чувство юмора. Или нет? И Майкл всматривался в лицо на фотографии...
      Но, подобно многим мужьям, он ставил диагноз, не зная фактов.
      Флер смертельно скучала в Липпингхолле. Даже коллекционировать министра ей надоело. Она скрывала свою скуку от Майкла, но самопожертвование обходится не дешево. В Лондон она вернулась враждебно настроенная к общественной деятельности. В надежде, что одна-две новые шляпы поднимут ее настроение, она отправилась на Бондстрит. На углу Бэрлингтон-стрит какой-то молодой человек остановился, приподнял шляпу.
      - Флер!
      Уилфрид Дезерт! Какой худой, загорелый!
      - Вы!
      - Да. Я только что вернулся. Как Майкл?
      - Хорошо. Только он член парламента.
      - Ой-ой-ой! А вы?
      - Как видите. Хорошо провели время?
      - Да. Я здесь только проездом. Восток затягивает.
      - Зайдете к нам?
      - Вряд ли. Кто раз обжегся...
      - Да, обгорели вы основательно!
      - Ну, прощайте, Флер. Вы совсем не изменились. С Майклом я где-нибудь увижусь.
      - Прощайте! - Она пошла дальше, не оглядываясь, а потом пожалела, что не знает, оглянулся ли он.
      Она отказалась от Уилфрида ради Майкла, который... который об этом забыл! Право же, она слишком самоотверженна!
      А в три часа ей подали записку.
      - Посыльный ждет ответа, мэм.
      Она вскрыла конверт со штампом "Отель "Космополис".
      "Сударыня, Просим прощения за причиняемое Вам беспокойство, но мы поставлены в затруднительное положение. Мистер Фрэнсис Уилмот, молодой американец, с начала октября проживающий в нашем отеле, заболел воспалением легких. Доктор считает его состояние очень серьезным. Учитывая это обстоятельство, мы сочли нужным осмотреть его вещи, чтобы иметь возможность поставить в известность его друзей. Но никаких указаний мы не нашли, за исключением Вашей визитной карточки. Осмеливаемся вас просить, не можете ли Вы нам помочь в этом деле.
      Готовый к услугам (подпись заведующего)".
      Флер всматривалась в неразборчивую подпись и думала горькие думы. Джон прислал к ней Фрэнсиса словно для того, чтобы известить о своем счастье; а ее враг этого вестника перехватил! Но почему же эта дрянь сама за ним не ухаживает? Ах, вздор! Бедный мальчик! Лежит больной в отеле! Один-одинешенек!
      - Позовите такси, Кокер.
      Приехав в отель. Флер назвала себя, и ее проводили в номер 209. Там сидела горничная. Доктор, сообщила она, вызвал сиделку, но та еще не пришла.
      Фрэнсис с пылающим лицом лежал на спине, обложенный подушками; глаза его были закрыты.
      - Давно он в таком состоянии?
      - Я замечала, что ему нездоровится, мэм, но слег он только сегодня. Должно быть, запустил болезнь. Доктор говорит, придется обернуть его мокрыми простынями. Бедный джентльмен! Он без сознания.
      Фрэнсис Уилмот что-то шептал, видимо, бредил.
      - Принесите чаю с лимоном, жидкого и как можно горячее.
      Когда горничная вышла, Флер подошла к нему и положила руку на его горячий лоб.
      - Ну как, Фрэнсис? Что у вас болит?
      Фрэнсис Уилмот перестал шептать, открыл глаза и посмотрел на нее.
      - Если вы меня вылечите, - прошептал он, - я вас возненавижу. Я хочу умереть, скорей!
      Лоб его жег ей ладонь. Он снова начал шептать. Этот бессмысленный шепот пугал ее, но она оставалась на своем посту, освежая его лоб то одной, то другой рукой, пока горничная не вернулась с кружкой чая.
      - Сиделка пришла, мэм.
      - Дайте кружку. Ну, Фрэнсис, пейте!
      Зубы у него стучали, он сделал несколько глотков и опять закрыл глаза.
      - О, как ему плохо, - прошептала горничная. - Такой хороший джентльмен!
      - Вы не знаете, какая у него температура?
      - Я слышала, доктор сказал - около ста пяти [21]. Вот сиделка.
      Флер пошла ей навстречу и сказала:
      - Это не совсем обычная история... видите ли, он хочет умереть. Я думаю, на него повлияла какая-нибудь любовная неудача. Помочь вам обернуть его?
      Перед уходом она еще раз взглянула на Фрэнсиса. Ресницы у него были длинные и темные; он был похож на маленького мальчика.
      Когда она вышла за дверь, горничная коснулась ее руки:
      - Я нашла это письмо, мэм. Показать его доктору?
      Флер прочла:
      "Мой бедный мальчик!
      Вчера мы были сумасшедшими. Ничего из этого не выйдет. Я - не из тех, что умирают от разбитого сердца, да и Вы не из этой породы, хотя сейчас, быть может, будете мне возражать. Возвращайтесь на Юг, к Вашему солнышку и к Вашим неграм, и забудьте обо мне. Я бы не выдержала. Я не могу быть бедной. Придется мне взять моего шотландца и идти намеченным путем. Не стоит мечтать об идиллии, для которой не создана ваша несчастная (в данный момент) Марджори.
      Я это твердо решила. Больше ко мне не приходите - не нужно себя растравлять. М.".
      - Так я и думала, - сказала Флер, - я и сиделке сказала. Спрячьте это письмо и верните, если он выздоровеет. А если не выздоровеет - сожгите. Завтра я зайду. - И, слабо улыбнувшись, она добавила: - Это не я написала.
      - О, конечно, конечно, мэм... мисс... я и не думала! Бедный молодой джентльмен! Неужели нельзя ничем ему помочь?
      - Не знаю. Думаю, что нельзя...
      Все это Флер скрыла от Майкла и испытала приятное чувство мести. Не он один умалчивает о своих личных, то есть общественных, делах.
      Когда он вышел, нетерпеливо бросив: "О господи! ", она отошла к окну.
      Странно было встретить Уилфрида! Сердце ее не дрогнуло, но досадно было не знать, сохранила ли она свою власть над ним. За окнами было так же темно, как в тот последний раз, что она его видела перед бегством на Восток, - лицо, прижатое к стеклу, которого она касалась рукой. "Кто раз обжегся..." Нет, она не хочет опять его мучить, не хочет подражать Марджори Феррар. Что, если бы Уилфрид не уехал на Восток, а заболел воспалением легких, как бедный Фрэнсис? Что бы она сделала? Дала бы ему умереть от тоски? И что делать теперь, когда она прочла это письмо? Рассказать обо всем Майклу? Нет, он считает ее легкомысленной, неответственной за свои поступки. Ну, что ж! Она его проучит. А как быть с сестрой Фрэнсиса, которая вышла замуж за Джона? Послать ей телеграмму? Но сиделка сказала, что на днях должен быть кризис. Невозможно приехать из Америки вовремя. Флер подошла к камину. Что представляет собой жена Джона? Тоже "новая женщина", вроде Норы Кэрфью, или просто веселящаяся американка? Но моды у них в Америке, наверно, те же, хоть и не исходят из Парижа. Энн Форсайт! - Перед пылающим камином Флер передернулась, как от холода.
      Она прошла к себе, сняла шляпу, вгляделась в свое изображение в зеркале. Лицо свежее, румяное, глаза ясные, лоб гладкий, волосы немножко примяты. Она взбила их и пошла через коридор в детскую.
      Одиннадцатый баронет спал и во сне имел вид энергичный и решительный. Возле кроватки, уткнувшись носом в пол, лежал Дэнди; няня что-то шила у стола. Перед ней лежал иллюстрированный номер газеты; под одним из снимков была подпись: "Миссис Майкл Монт с сыном Китом и собачкой Дэнди".
      - Как вам нравится, няня?
      - Совсем не нравится, мэм; Кит вышел таким, точно он ничего не соображает, вытаращил глаза.
      Флер взяла номер и заметила, что под ним лежит другая газета; увидела снимок: "Миссис Майкл Мэнт, очаровательная хозяйка лондонского салона, которая, по слухам, скоро должна выступить в качестве ответчицы в одном великосветском процессе". Выше был еще снимок: "Мисс Марджори Феррар, прелестная внучка маркиза Шропшир, невеста сэра Александра Мак-Гауна, члена парламента".
      Флер по одной положила газеты обратно на стол.
      XI
      ТЕНИ
      На обед, о котором так неожиданно вспомнила Марджори Феррар, ее пригласил Мак-Гаун. Когда она приехала в ресторан, он ждал в вестибюле.
      - А где же все остальные, Алек?
      - Больше никого не будет, - сказал Мак-Гаун.
      Марджори Феррар попятилась к выходу.
      - Я не могу обедать здесь вдвоем с вами.
      - Я пригласил Ппинрринов, но они заняты.
      - Ну, так я пообедаю у себя в клубе.
      - Ради бога, останьтесь, Марджори. Мы возьмем отдельный кабинет. Подождите меня здесь, сейчас я это устрою.
      Пожав плечами, она прошла в гостиную. Какая-то молодая женщина - ее лицо показалось ей знакомым - вошла вслед за ней, посмотрела на нее и вышла. Марджори Феррар тупо уставилась на стену, оклеенную бледно-серыми обоями; ей все еще мерещилось восторженное лицо Фрэнсиса Уилмота.
      - Готово! - сказал Мак-Гаун. - Сюда наверх, третья дверь направо. Я сейчас приду.
      Марджори Феррар участвовала в спектакле, бурно провела день и проголодалась. Сначала, во всяком случае, можно было пообедать, а затем уже приступить к неизбежному объяснению. Она пила шампанское, болтала и смотрела в горящие глаза своего поклонника. Эта красная физиономия, жесткие волосы, мощная фигура - какой контраст с бледным тонким лицом и стройной фигурой Фрэнсиса! Этот - мужчина, и очень милый, когда захочет. От него она могла получить все - за исключением того, что мог дать ей Фрэнсис. А нужно было сделать выбор - сохранить обоих, как она предполагала раньше, оказалось невозможным.
      Когда-то она шла по острому гребню на Хелвеллине [22]; справа была пропасть, слева пропасть, а она шла и думала, в какую сторону упасть. Не упала. И теперь, вероятно, тоже не упадет; только бы не растеряться!
      Подали кофе. Она сидела на диване и курила. Она была наедине со своим женихом; как будет он себя держать?
      Он бросил сигару и сел рядом с ней. Настал момент, когда она должна была встать и объявить, что разрывает помолвку. Он обнял ее за талию, притянул к себе.
      - Осторожнее! Это мое единственное приличное платье! И вдруг она заметила в дверях какую-то фигуру. Раздался женский голос:
      - О, простите... я думала...
      Фигура исчезла.
      Марджори Феррар встрепенулась.
      - Вы видели эту женщину?
      - Да, Черт бы ее побрал!
      - Она за мной следит.
      - Что такое?
      - Я ее не знаю, но ее лицо мне знакомо. Она внимательно на меня смотрела, пока я ждала внизу.
      Мак-Гаун бросился к двери, распахнул ее настежь. Никого! Он снова закрыл дверь.
      - Черт возьми! Я бы этих людей... Слушайте, Марджори, завтра же я посылаю в газеты извещение о нашей помолвке!
      Марджори Феррар, облокотившись на доску камина, смотрела в зеркало. "Какие бы то ни было моральные побуждения ей чужды!" Ну, так что ж? Ах, если бы только окончательно принять решение выйти за Фрэнсиса и удрать - удрать от кредиторов, адвокатов, Алека! Но злоба одержала верх. Какая наглость! Следить за ней! Нет! Она не желает, чтобы торжествовала эта маленькая выскочка и старик с тяжелым подбородком!
      Мак-Гаун поднес ее руку к губам, и почему-то эта ласка ее растрогала.
      - Ну, что ж! - сказала она. - Пожалуй, я согласна.
      - Наконец-то!
      - Неужели для вас это действительно счастье?
      - Чтобы добиться вас, я пошел бы на что угодно.
      - А после? Ну-с, раз наша помолвка будет всем известна, можно спуститься вниз и потанцевать.
      Они танцевали около часа. Она не позволила ему проводить ее домой; в такси она плакала. Приехав домой, она тотчас же написала Фрэнсису и вышла, чтобы опустить письмо. Звезды были холодные, ветер холодный, ночь холодная! Опустив письмо в ящик, она засмеялась. Поиграли, как дети! Ну что ж, это было очень забавно! С этим покончено! "Танцуем дальше!"
      Поразительно, какое впечатление производит маленькая заметка в газетах! Кредит, словно нефтяной фонтан, взвился к небесам. Теперь по почте приходили не счета от поставщиков, а предложения купить меха, цветы, перья, вышивки. Весь Лондон был к ее услугам. Чтобы скрыться от этой лавины циничных услуг, она заняла сто фунтов и бежала в Париж. Там каждый вечер ходила в театр, сделала себе новую прическу, заказала несколько платьев, обедала в ресторанах, известных очень немногим. На душе у нее было тяжело.
      Через неделю она вернулась и сожгла весь ворох посланий. К счастью, все поздравительные письма кончались словами: "Конечно, вы не ответите". И она действительно не ответила. Погода стояла теплая; Марджори Феррар каталась верхом в Хайд-парке и собиралась ехать на охоту. Накануне отъезда ей подали анонимную записку.
      "Фрэнсис Уилмот заболел воспалением легких в тяжелой форме. На выздоровление не надеются. Он лежит в отеле "Космополис".
      У нее замерло сердце, колени подогнулись, рука, державшая записку, задрожала; но мысли были ясны. Она узнала почерк "выскочки". Написана ли эта записка по просьбе Фрэнсиса? Он ее зовет? Бедный мальчик! Неужели она должна идти к нему, если он умирает? Она так ненавидит смерть. Может быть, ее зовут, потому что она одна может спасти его? Что означает эта записка? Но Марджори не страдала нерешительностью. Через десять минут она сидела в такси, через двадцать - была в отеле. Протянув свою визитную карточку, она сказала:
      - У вас остановился мистер Уилмот, мой родственник. Я только что узнала, что он тяжело болен. Могу ли я переговорить с сиделкой?
      Заведующий взглянул на карточку, потом испытующе посмотрел в лицо Марджори Феррар, позвонил и сказал:
      - Конечно, мэм. Послушайте, проводите эту, леди в номер двести девять.
      Бой проводил ее к лифту, а затем повел по ярко освещенному коридору, устланному бледно-серым ковром, мимо бесчисленных кремовых дверей. Марджори Феррар шла, опустив голову.
      Бой безжалостно постучал в одну из дверей.
      Дверь открылась. На пороге стояла Флер...
      XII
      ...СГУЩАЮТСЯ
      Хотя, по мнению Сомса, Фрэнсис Уилмот мало походил на американца, но сейчас, как истый американец, он стремился сэкономить время.
      Через два дня после первого" визита Флер в его болезни наступил кризис, к которому он рвался, как жених к невесте. Но человеческая воля бессильна перед инстинктом жизни, и умереть ему не удалось. Флер вызвали по телефону; домой она вернулась, успокоенная словами доктора: "Теперь он выпутается, если нам удастся поднять его силы". Но в том-то и беда, что силы его падали, и ничем нельзя было сломить прогрессирующую апатию. Флер была серьезно встревожена. На четвертый день, когда она просидела у него больше часа, он открыл глаза.
      - Что скажете, Фрэнсис?
      - А все-таки я умру.
      - Не говорите так, это не по-американски. Конечно, вы не умрете.
      Он улыбнулся и закрыл глаза. Тогда она приняла решение.
      На следующий день он был в том же состоянии, но Флер успокоилась. Посыльный вернулся с ответом, что мисс Феррар будет дома к четырем часам. Значит, сейчас она уже получила записку. Но придет ли она? Как плохо мы знаем людей, даже наших врагов!
      Фрэнскс дремал, бледный и обессиленный, когда раздался стук в дверь. Флер вышла в гостиную, закрыла за собой дверь и выглянула в коридор. Пришла!
      Быть может, во встрече двух врагов было что-то драматичное, но ни та, ни другая этого не заметили. Для них встреча была только очень неприятной. Секунду они смотрели друг на друга. Потом Флер сказала:
      - Он очень слаб. Пожалуйста, присядьте, я его предупрежу, что вы здесь.
      Флер прошла в спальню и закрыла дверь.
      Фрэнсис Уилмот не пошевельнулся, но широко открыл сразу посветлевшие глаза. Флер показалось, что только теперь она узнала его глаза: словно кто-то поднес спичку и зажег в них огонек.
      - Вы догадываетесь, кто пришел?
      - Да, - голос прозвучал внятно, но тихо. - Да; но если я и тогда был недостаточно для нее хорош, то уж теперь - тем более. Скажите ей, что с этой глупой историей я покончил. - Флер душили слезы. - Поблагодарите ее за то, что она пришла, - сказал Фрэнсис и снова закрыл глаза.
      Флер вышла в гостиную. Марджори Феррар стояла у стены, держа в зубах незажженную папиросу.
      - Он благодарит вас за то, что вы пришли, но видеть вас не хочет. Простите, что я вас вызвала.
      Марджори Феррар вынула изо рта папиросу; Флер заметила, что губы у нее дрожат.
      - Он выздоровеет?
      - Не знаю. Теперь, пожалуй, да. Он говорит, что "покончил с этой глупой историей".
      Марджори Феррар сжала губы и направилась к двери, потом неожиданно оглянулась и спросила:
      - Не хотите помириться?
      - Нет, - сказала Флер.
      Последовало молчание; потом Марджори Феррар засмеялась и вышла.
      Флер вернулась к Фрэнсису Уилмоту. Он спал. На следующий день он почувствовал себя крепче. Через три дня Флер перестала его навещать: он был на пути к полному выздоровлению. Кроме того. Флер обнаружила, что за ней неотступно следует какая-то тень, как овечка за девочкой из песенки. За ней следят! Как забавно! И какая досада, что нельзя рассказать Майклу: от него она по-прежнему все скрывала.
      В день ее последнего визита к Фрэнсису Майкл вошел, когда она переодевалась к обеду, держа в руке номер какого-то журнала.
      - Вот послушай-ка, - сказал он.
      В час, когда к божьей стекутся маслине
      Ослики Греции, Африки, Корсики.
      Если случайно проснется всесильный,
      Снова заснуть не дадут ему ослики.
      И, уложив их на райской соломе,
      Полуживых от трудов и усталости,
      Вспомнит всесильный, - и только он вспомнит,
      Сердце его переполнится жалости:
      "Ослики эти - мое же творение,
      Ослики Турции, Сирии. Крита!" -
      И средь маслин водрузит объявление:
      "Стойло блаженства для богом забытых" [23].
      - Кто это написал? Похоже на Уилфрида.
      - Правильно, - сказал Майкл, не глядя на нее. - Я встретил его во "Всякой всячине".
      - Ну, как он?
      - Молодцом.
      - Ты его приглашал к нам?
      - Нет. Он опять уезжает на Восток.
      Что он, хочет ее поймать? Знает об их встрече? И она сказала:
      - Я еду к папе, Майкл. Я получила от него два письма.
      Майкл поднес к губам ее руку.
      - Отлично, дорогая.
      Флер покраснела; ее душили невысказанные слова. На следующий день она уехала с Китом и Дэнди. Вряд ли овечка последует за ней в "Шелтер".
      Аннет с матерью уехала на месяц в Канны, и Сомс проводил зиму в одиночестве. Но зимы он не замечал, потому что через несколько недель дело должно было разбираться в суде. Освободившись от французского влияния, он снова стал склоняться в сторону компромисса. В настоящее время, когда была оглашена помолвка Марджори Феррар с Мак-Гауном, дело принимало новый оборот. По-иному отнесется английский суд к легкомысленной молодой леди теперь, когда она обручена с членом парламента, богатым и титулованным. Теперь они, в сущности, имеют дело с леди Мак-Гаун, а Сомс знал, каким опасным может быть человек, собирающийся жениться. Оскорбить его невесту - все равно что подойти к бешеной собаке.
      Он нахмурился, когда Флер рассказала ему про "овечку". Как он и боялся, им платили той же монетой. И нельзя было сказать ей: "Я же тебе говорил!" - потому что это была бы неправда. Вот почему он настаивал, чтобы она к нему приехала, но из деликатности не открыл ей причины. Насколько ему удалось выяснить, ничего подозрительного в ее поведении не было с тех пор, как она вернулась из Липпингхолла, если не считать этих визитов в отель "Космополис". Но и этого было достаточно. Кто поверит, что она навещала больного только из сострадания? С такими мотивами суд не считается! Сомс был ошеломлен, когда она ему сообщила, что Майкл об этом не знает. Почему?
      - Мне не хотелось ему говорить.
      - Не хотелось? Неужели ты не понимаешь, в какое положение ты себя поставила? Потихоньку от мужа бегаешь к молодому человеку!
      - Да, папа; но он был очень болен.
      - Возможно, - сказал Сомс, - но мало ли кто болен?
      - А кроме того, он был по уши влюблен в нее.
      - Как ты думаешь, он это подтвердит, если мы его вызовем как свидетеля?
      Флер молчала, вспоминая лицо Фрэнсиса Уилмота.
      - Не знаю, - ответила она наконец. - Как все это противно!
      - Конечно, противно, - сказал Сомс. - Ты поссорилась с Майклом?
      - Нет, не поссорилась. Но он от меня скрывает свои дела.
      - Какие дела?
      - Как же я могу знать, дорогой?
      Сомс что-то проворчал.
      - Он бы возражал против твоих визитов?
      - Конечно нет. Он был бы недоволен, если бы я не пошла. Ему нравится этот мальчик.
      - В таком случае, - сказал Сомс, - либо тебе, либо ему, либо вам обоим придется солгать и сказать, что он знал. Я поеду в Лондон и переговорю с ним. Слава богу, мы можем доказать, что молодой человек действительно был болен. Если я наткнусь здесь на кого-нибудь, кто за тобой следит...


К титульной странице
Вперед
Назад