"Просто гений этот Обри Грин. Лицо совершенно изумительно!" Испугавшись, пряча лицо. Викторина убежала.
      С того дня, как она стояла, дрожа, у дверей студии Обри Грина, она все время работала. Он рисовал ее три раза - всегда приветливый, всегда вежливый - настоящий джентльмен! И он рекомендовал ее своим друзьям. Одни рисовали ее в платье, другие - полуодетой, третьи - "нагой натурой", что больше уже не смущало ее, - а Тони ни о чем не подозревал, и край чулка набухал от денег. Не все были с ней "вежливы"; некоторые делали попытки поухаживать, но она пресекала их в корне. Конечно, деньги можно было бы заработать быстрее, но - Тони! Зато через две недели она сможет все-все бросить! И часто по дороге домой она останавливалась у зеркальной витрины, где были фрукты, и колосья, и синие бабочки...
      В переполненном вагоне они сидели рядом, и Бикет, держа лоток на коленях, обсуждал, где ему лучше стать.
      - Я облюбую местечко поближе к пруду, - говорил он. - Там у публики будет больше денег, пока не потратятся на карусели да орехи; а ты можешь посидеть на скамье у пруда, как на пляже, - нам лучше быть врозь, пока я не распродам все.
      Викторина сжала его локоть.
      На валу и дальше по лугу со всех сторон плыла веселая праздничная толпа с бумажными кульками. У пруда дети с тонкими, серовато-белыми слабыми ножками плескались и верещали, слишком довольные, чтобы улыбаться. Пожилые пары медленно проползали, выпятив животы, с изменившимися от напряжения лицами, устав от непривычного подъема. Молодежь уже разбежалась в поисках более головокружительных развлечений. На скамьях, на стульях из зеленой парусины или крашеного дерева сотни людей сидели, глядя себе под ноги, как будто воображая морские волны. Три осла, подгоняемые сзади, трусили рысцой вдоль берега пруда, катая желающих. Разносчики выкрикивали товары. Толстые смуглые женщины предсказывали судьбу. Полисмены откровенно следили за ними. Какой-то человек говорил не останавливаясь, обходя всех со шляпой.
      Тони Бикет снял с плеча лоток. Его ласковый хрипловатый голос с неправильным выговором без передышки предлагал цветные воздушные шары. Торговля шла бойко, шары так и расхватывали! Он то и дело поглядывал на берег пруда, где в парусиновом кресле сидела Викторина, не похожая ни на кого, - он был в этом уверен!
      - Вот шарики, шарики, замечательные шарики! Шесть штук на шиллинг! Вам большой, сударыня? Всего шесть пенсов! Размер-то какой! Купите, купите! Возьмите шарик для мальчугана.
      Тут хотя "олдерменов" и не было, но множество людей охотно платили за яркий, веселый шарик.
      Без пяти двенадцать он сложил лоток - ни единого шара не осталось! Будь на неделе шесть праздничных гуляний - он нажил бы капитал! С лотком под мышкой он пошел вокруг пруда. Ребятишки славные, но - господи ты боже мой - до чего худы и бледны! Если у них с Вик будет малыш... нет, невозможно, - по крайней мере пока они не уедут туда. Толстый загорелый малыш гоняется за синими бабочками, и от него так и пышет солнцем! Завернув у конца пруда, он медленно пошел вдоль кресел. Вот она сидит, откинувшись в кресле, скрестив ноги в коричневых чулках и коричневых туфлях с язычками, - до чего хороша! В каком-то своем, особом мире. Что-то сжало горло Бикету. Господи! Как ему хотелось все для нее сделать!
      - Ну, Вик, о чем думаешь?
      - Я думала об Австралии.
      - А-а! Ну, этого еще бог весть как долго ждать! Но это пустяки - видишь, я продал все дочиста! Что мы будем делать - походим под деревьями или сразу пойдем на карусель?
      - На карусель! - ответила она.
      "Долина здоровья" была заполнена восторженной толпой. Толпа плыла непрерывным, медленным и молчаливым потоком под крики владельцев палаток и каруселей и продавцов кокосовых орехов.
      - Бей, кати, поддавай! А ну, кто попробует?.. Пенни удар... Кому на карусель?.. Мороженое, мороженое!.. Бананы, замечательные бананы!
      Тридцать подвесных кресел гигантской карусели под огромным зонтиком были заняты девушками и молодыми людьми. Под музыку - кругом - быстрее, быстрее, пока не натянется цепь; откинуться назад - ноги вытянуть; смех и разговоры смолкли, напряженные, чуть растерянные лица, руки, крепко впившиеся в поручни. Быстрее, быстрее - потом медленнее, пока не остановишься и не замолчит музыка.
      - Вот чудно! - прошептала Викторина. - Пойдем, Тони.
      Они вошли в загородку, уселись в кресла. Викторина инстинктивно крепче скрестила ноги и, ухватившись за цепь, наклонилась в сторону движения. Она приоткрыла губы.
      - Тони, милый!..
      Быстрее, быстрее - каждый нерв, каждый мускул отдать движению. О-о-о! Что за чувство - лететь так, над всем светом. Быстрее, быстрее! Медленнее, медленнее, и - спуск на землю.
      - Токи, это просто рай!
      - Чудно как-то внутри, когда тебя так заносит!
      - Я бы хотела взлететь под самую крышу. Давай еще раз.
      - Ладно!
      Прокатились еще два раза - половина выручки с шаров! А, не все ли равно? Тони нравилось смотреть на ее лицо. После этого - шесть ударов по шару, и ни разу не попали, и по порции мороженого на брата! Потом под руку пошли разыскивать местечко, где бы позавтракать. Эти минуты отдыха, после имбирного пива и бутербродов, были самыми блаженными минутами для Бикета; покуривая дешевый табак и положив голову на колени жене, он глядел в синее небо - долго-долго. Викторина встрепенулась первая.
      - Пойдем посмотрим на танцы.
      На зеленой, лужайке, окаймленной песчаной дорожкой, десятка два пар танцевали под оркестр.
      Викторина потянула мужа за рукав.
      - Мне так хочется пройтись разок, Тони!
      - Ну что ж, идет! - согласился Бикет. - Вон тот одноногий подержит мой лоток.
      Они вошли в круг.
      - Обними меня покрепче, Тони!
      Бикет послушался - на это он всегда был готов. Медленно задвигались ноги - в одну сторону, потом в другую. Почти не сходя с места, они делали повороты в такт музыке, забыв обо всем на свете.
      - Ты славно танцуешь, Тони!
      - А ты-то! Просто чудо! - шепнул Бикет.
      В перерывах, отдышавшись, они подходили проверить - тут ли одноногий с лотком; потом снова шли в круг, пока оркестр не кончил играть.
      - Честное слово, - сказала Викторина, - ведь на пароходе тоже бывают танцы. Тони!
      Тони крепче сжал ее талию.
      - Я добьюсь этого, хоть бы мне пришлось ограбить банк. Я пойду для тебя на все, Вик.
      Викторина только улыбалась: она-то уже добилась своего!
      Толпа, разгоряченная, усталая, веселая, двигалась по полю битвы, усеянному бумажными кульками, банановой кожурой и обрывками газет.
      - Давай выпьем чаю и еще разок прокатимся на карусели, - сказал Бикет, - потом перейдем на ту сторону, в рощу.
      На той стороне, в роще, гуляли пары. Солнце медленно заходило. Тони и Вик сидели под деревом и смотрели на закат. Легкий ветер шуршал в листве берез. Смолкли голоса людей. Как будто все пришли сюда искать тишины, ждать темноты и уединения. Изредка бесшумно шмыгал какой-нибудь шпион, разглядывая пары.
      - Вот лисицы! - сказал Бикет. - Ух, с каким удовольствием я бы им расквасил носы!
      Викторина вздохнула, крепче прижимаясь к нему. Ктото заиграл на гитаре; зазвучал голос. Смеркалось, где-то всходила луна, и маленькие тени крались по земле.
      Они говорили шепотом. Казалось, нельзя повышать голос, казалось - они в заколдованной роще. - Они и говорили-то мало. Роса покрыла траву, но они ее не замечали, Рука с рукой, щека к щеке, они сидели совершенно тихо. Бикет думал: вот это настоящая поэзия, самая настоящая. Темнота, бледные серебристые отблески, звуки пьяной песни, гул запоздалых машин, возвращающихся с севера, и вдруг - уханье совы.
      - Ой, сова! - Викторина вздрогнула. - Только подумай! Я когда-то слышала сову в Норбитоне. Ведь это не плохая примета, нет?
      Бикет встал, потягиваясь.
      - Пойдем, - сказал он, - вот это был день! Смотри только не простудись!
      Под руку они медленно вышли из темноты березовой рощи, радуясь фонарям, уличному шуму и людному вокзалу, словно пересытясь уединением.
      Забравшись в угол вагона подземки, Бикет лениво просматривал брошенную кем-то газету. А Викторина думала о такой массе вещей, что ей казалось, будто она ни о чем не думает. Карусель, темная роща, деньги в чулке. Странно, что Тони не замечает, как они шуршат, - а держать их больше негде. Что это он так пристально рассматривает? Она заглянула через его плечо и прочла: "Отдых дриады" - поразительная картина Обри Грина на выставке в галерее Думетриуса".
      У Викторины замерло сердце.
      - Вот так штука! - сказал Бикет. - Смотри, правда, похоже на тебя?
      - На меня? Нет!
      Бикет всмотрелся в газету.
      - Нет, похоже. Совсем ты, как вылитая! Я вырежу ее. Вот бы посмотреть эту картину!
      Кровь хлынула к щекам Викторины - так быстро заколотилось сердце!
      - Это неприлично, - проговорила она.
      - Не знаю - прилично или нет, только ужас до чего похоже на тебя. Даже улыбка - и то твоя.
      Сложив газету, он стал отрывать лист с картиной. Мизинец Викторины прижался к пачке бумажек в чулке.
      - Странно, - сказала она, - подумать только, что люди могут быть так похожи друг на друга.
      - Никогда не думал, что кто-нибудь может быть похож на тебя. Чэринг-Кросс - нам пересадка.
      В сутолоке крысиных ходов подземки она тихонько сунула руку в его карман, и вскоре обрывки разорванной бумаги упали на землю за Викториной, пробиравшейся в толкотне вслед за мужем. Лишь бы он не вспомнил, где выставлена эта картина.
      Ночью она не спала и думала:
      "Все равно! Я все-таки достану остальные деньги - вот и все!"
      Но сердце ее странно екнуло - как будто она вдруг ступила на край зыбкой трясины.
      II
      СЛУЖЕБНЫЕ ДЕЛА
      Майкл сидел и правил гранки книги "Подделки", которую оставил ему Уилфрид.
      - Можете принять Баттерфилда, сэр?
      - Могу.
      Имя Баттерфилда вызвало в Майкле чувство неловкой гордости. Молодой человек с неизменно возрастающим успехом выполнял должность, на которую был взят на пробу четыре месяца назад. Главный агент даже назвал его "находкой". После издания "Медяков" он был вторым достижением Майкла. Книготорговцы покупали плохо, но Баттерфилд распродавал книги - так по крайней мере Майклу говорили; у него был особый дар внушать доверие там, где оно не могло оправдаться. Дэнби и Уинтер даже поручили ему распространить частным образом роскошное нумерованное издание "Дуэта", которым они хотели покрыть убытки от простого издания этой книги. Сейчас Баттерфилд распространял книгу по списку: туда входили люди, которые как будто должны были поддержать автора этого небольшого шедевра. Такой личный подход к покупателю предложил сам Баттерфилд.
      - Видите ли, сэр, - сказал он Майклу, - я немного знаком с системой Куэ. Конечно, на торговцах ее не попробуешь - они ни во что не верят. Да и чего от них ждать? Каждый день они покупают всякие книги, руководствуясь только тем, что у них обычно идет в продажу. Вряд ли вы найдете одного из двадцати, который поддержал бы новое начинание. Но некоторым джентльменам и особенно некоторым леди можно внушить мысль, как делает Куэ, - внушать им ежедневно всеми способами, что данный автор становится все более и более знаменитым, - и десять против одного, что в следующий раз, когда вы к ним зайдете, эта мысль засядет у них в подсознании, особенно если вам удастся застать их после обеда или завтрака, когда они чуточку осовели. Дайте срок, сэр, и я это издание для вас продам.
      - Ну, знаете, - ответил Майкл, - если вы сможете внушить людям, что мой родитель имеет будущее, то вы заслуживаете больше, чем причитающиеся вам десять процентов.
      - Я могу это сделать, сэр. Тут вся суть только в вере.
      - Но сами-то вы неверующий?
      - Нет, что касается автора, то не совсем. Но я верю, что я могу их заставить поверить, вот в чем суть.
      - Понимаю, фокус с тремя картами: внушите людям, даже если сами не верите, что карта тут, и они возьмут ее. Ну, а разочарование наступает не сразу. Вы успеете закрыть за собой дверь. Что же, валяйте!
      Баттерфилд только улыбнулся...
      Неловкость примешивалось к гордости Майкла потому, что "Старый Форсайт" без конца повторял ему, что ничего не знает - не может сказать, верно ли то, что Баттерфилд рассказал об Элдерсоне, - и дальше ни с места...
      - С добрым утром, сэр. Можете уделить мне пять минут?
      - Входите, Баттерфилд. Засыпались с "Дуэтом"?
      - Нет, сэр. Я уже продал сорок экземпляров. Тут другое дело. - И, бросив взгляд на закрытую дверь, он подошел ближе.
      - Я иду по списку в алфавитном порядке. Вчера я дошел до "Э", - он понизил голос: - мистер Элдерсон.
      - Фью! - сказал Майкл. - Его-то вы можете пропустить.
      - В том-то и дело, сэр, что я его не пропустил.
      - Как? Пошли в атаку?
      - Да, сэр. Вчера вечером.
      - Молодец, Баттерфилд! Ну, и что же?
      - Я не назвал своей фамилии - просто просил передать ему карточку фирмы.
      Майкл заметил, что в голосе Баттерфилда зазвучало очень понятное злорадство.
      - Ну?
      - Мистер Элдерсон, сэр, кончал обедать. Я заранее подготовился и сделал вид, что я его никогда раньше не встречал. И поразило меня то, что он принял это как должное!
      - Не выкинул вас за дверь?
      - Наоборот, сэр. Он сразу сказал: "Запишите за мной два экземпляра".
      Майкл рассмеялся.
      - Ну и нахалы же вы оба.
      - Нет, сэр, в том-то и дело. Мистер Элдерсон был очень недоволен. Ему это было неприятно.
      - Не понимаю, - сказал Майкл.
      - Неприятно, что я служу у вас, сэр. Ведь он знает, что вы здесь - компаньон и что мистер Форсайт - ваш тесть, не правда ли?
      - Знает, конечно.
      - Вот видите, сэр, и выходит, что два директора поверили мне, а не ему. Вот почему я его и не пропустил. Я решил, что это его немного встряхнет. Я случайно увидел его лицо в зеркале, когда уходил. Он, по-моему, здорово струсил.
      Майкл грыз указательный палец, испытывая что-то вроде сочувствия к Элдерсону, как к мухе, на которую паук накинул свою первую петлю.
      - Спасибо, Баттерфилд.
      Когда тот ушел, он сел, царапая перочинным ножом промокашку на столе. Что это, своеобразное "классовое" чувство? А может быть, просто сочувствие к преследуемому, нервная дрожь при мысли, что человеку некуда скрыться? Ибо тут, безусловно, были явные улики, и ему придется сообщить об этом отцу и "Старому Форсайту". Очевидно, храбрость покинула Элдерсона, иначе он бы сказал: "Наглый негодяй! Сейчас же убирайтесь вон!" Ясно, что это было бы единственно правильное поведение не повинного ни в чем человека и единственно разумное поведение человека виновного. Что ж! Нервы иногда сдают - даже самые крепкие. Взять хотя бы корректуру, которую он только что закончил:
      ПОЛЕВОЙ СУД
      Я человек - не лучше вас, не хуже:
      Кровь, нервы, мускулы, костяк.
      Легко ль мне было драться в дождь и в стужу?
      Попробовали б сами так!
      Когда бы вы умели - не блистать
      Мундиром, выправкою бравой.
      А вместе с нами мерзнуть, голодать,
      Тогда б сказать имели право:
      "Его из всех, кто был тогда в бою,
      За трусость расстреляйте первым!
      Кто служит родине и королю,
      Не знает, что такое нервы!" [23]
      Эх, Уилфрид, Уилфрид!
      - В чем дело, мисс Перрен?
      - Письмо к сэру Джемсу Фоггарту, мистер Монт; вы просили вам напомнить. И потом - вы можете принять мисс Мануэлли?
      - Мисс Ман... О-о, да, конечно!
      Маленькая жена Бикета, чье лицо использовано для обложки сторбертовского романа, натурщица для картины Обри Грина! Майкл встал: она уже была в комнате.
      "Ага, помню это платье, - подумал он. - Флер никогда его не любила".
      - Чем могу быть полезен, миссис Бикет? А как поживает Бикет, кстати?
      - Ничего, сэр, спасибо.
      - Все еще торгует шарами?
      - Да.
      - Ну, все мы связаны с воздушными шарами.
      - Как вы сказали?"
      - Висим в воздухе - не так ли? Но ведь вы не об этом хотели со мной поговорить?
      - Нет, сэр.
      Легкий румянец на впалых щеках, пальцы теребят поношенные перчатки, губы неуверенно полуоткрыты; но глаза смотрят прямо - удивительное существо, честное слово!
      - Помните, сэр, вы дали мне записку к мистеру Грину?
      - Да, и я видел, что из этого вышло, - картина замечательная, миссис Бикет.
      - Да, но она попала в газеты; мой муж вчера увидел ее - а он ведь ничего не знает.
      Фью! Ну и подвел он эту девочку!
      - Я заработала на этом много денег, сэр, почти хватит на билеты в Австралию. Но теперь я боюсь. Он говорит: "Смотри, как похоже на тебя". Я разорвала газету, но что если он запомнил название галереи и пойдет посмотреть картину? Там я еще больше похожа на себя. Он может дойти до мистера Грина. Так вот, не поговорите ли вы с мистером. Грином, сэр, и не попросите ли его сказать, что это - совсем не я, в случае если Тони пойдет к нему?
      - Конечно скажу, - сказал Майкл. - Но почему вы боитесь, что Бикет рассердится, раз это вас так выручило? Ведь профессию натурщицы можно считать вполне приличным ремеслом.
      Викторина прижала руки к груди.
      - Да, - сказала она просто. - Я вела себя совершенно прилично. И я взялась за это только потому, что нам так хочется уехать, и я не могу выносить, не могу видеть, как он стоит на тротуаре и продает эти шары в сырости и в тумане. Но сейчас, сэр, я так боюсь.
      Майкл посмотрел на нее.
      - Да, - сказал он, - скверная штука - деньги.
      Викторина слабо улыбнулась:
      - Хуже, когда их нет, сэр.
      - Сколько вам еще не хватает?
      - Еще только около десяти фунтов, сэр.
      - Это я могу вам одолжить.
      - О, спасибо! Но не в этом дело - я легко могу их заработать, я уже привыкла; еще несколько дней не играют роли.
      - А как же вы объясните, откуда вы достали деньги?
      - Скажу, что выиграла на скачках.
      - Слабо, - сказал Майкл. - Слушайте, скажите, что вы пришли ко мне и я вам дал их в долг. Если Бикет захочет мне их прислать из Австралии, я могу снова переслать их туда на ваше имя. Я вас очень подвел, и я хотел бы вас выручить.
      - О нет, сэр! Вы мне оказали большую услугу. Я не хочу, чтобы вы лгали из-за меня.
      - Это меня ничуть не смущает, миссис Бикет. Я могу врать без запинки, если это безвредная ложь. Самое главное - это поскорее вам уехать. Много есть еще картин, писанных с вас?
      - Да, уйма, - только там меня не узнать - они такие странные, как будто из кубиков.
      - Обри-то нарисовал вас как живую.
      - Да, Тони сказал, что это вылитая я.
      - Вот именно. Ладно, я поговорю с Обри, я его увижу за завтраком. Вот вам десять фунтов. Значит - решено. Вы сегодня были у меня - понятно? Скажите, что вас просто осенило. Я совершенно вас понимаю. Вы для него готовы на что угодно, а он - для вас. Ну ладно, ладно, не надо плакать!
      Викторина судорожно глотнула воздух. Рука в поношенной перчатке ответила на пожатие Майкла.
      - Я на вашем месте сказал бы ему все сегодня же, - добавил Майкл, - а я подготовлю остальное.
      Когда она ушла, он подумал: "Надеюсь, Бикету не придет в голову, что я получил вознаграждение за эти шестьдесят фунтов!" - и, нажав кнопку звонка, он снова стал царапать промокашку на столе.
      - Вы звонили, мистер Монт?
      - Да, будем продолжать, мисс Перрен.
      "Уважаемый сэр Джемс Фоггарт, мы уделили чрезвычайное внимание Вашему весьма интересному... м-м... труду. Хотя мы и считаем, что Ваши взгляды на теперешнее положение Великобритании среди других стран изложены прекрасно и представят большой интерес для каждого... м-м... вдумчивого человека, но мы не уверены, что таких людей... м-м... достаточно, чтобы книгу можно было издать без убытка. Мы опасаемся, как бы Ваша... м-м... точка зрения, что Великобритания должна искать спасения в распределении рынков, населения, спроса и предложения в пределах самой империи, к тому же изложенная чрезвычайно прямолинейно, не вызвала злобу всех политических партий, мы также считаем, что Ваше предложение - вывозить из Англии целые партии мальчиков и девочек, пока их еще не успела испортить городская цивилизация, - только вызовет раздражение у рабочего класса, понятия не имеющего о жизни вне своей страны и, как известно, не желающего дать своим детям возможность попытать счастья в других краях".
      - Так и написать, мистер Монт?
      - Да, только чуть-чуть смягчите. М-м... "И, наконец, Ваш взгляд на то, что на земле надо сеять хлеб, так необычен в наши дни, что мы предчувствуем враждебные выпады против Вашей книги во всей печати, исключая, пожалуй, старой гвардии, неунывающих консерваторов и нескольких понимающих людей".
      - Дальше, мистер Монт.
      - "В период неустойчивого равновесия", так и напишите, мисс Перрен, "при полной нереальности надежд, устаревших и сданных на свалку", почти так и напишите, мисс Перрен, "ни один план с расчетом на будущее и с откладыванием урожая еще на двадцать лет не может рассчитывать на популярность. Из этого Вы сами поймете причину, почему Вы... м-м... должны искать себе другого издателя". Словом - спасибо, что-то не хочется. "Остаемся с... - ну, там сами знаете, с чем, - уважаемый сэр Джемс Фоггарт, Ваши покорные слуги Дэнби и Уинтер". Когда вы это переведете, мисс Перрен, принесите, я подпишу.
      - Хорошо. Но, мистер Монт, я думала, вы - социалист. А ведь это... вы простите, что я спрашиваю.
      - Мисс Перрен, я недавно обнаружил, что время всяких ярлычков прошло. Как может человек быть кем-то определенным, когда все висит в воздухе? Возьмите либералов. Им видеть ситуацию мешает свобода торговли; лейбористской партии - налог на капитал; а консерваторам - идеи протекционизма; словом, все они опутаны лозунгами. Старый сэр Джемс Фоггарт чертовски прав, но никто не подумает его слушать. Его книга - только перевод бумаги, если ее кто-либо издаст. Мир сейчас - очень нереальная штука, мисс Перрен, а из всех стран - мы самая нереальная.
      - Почему, мистер Монт?
      - Почему? Да потому, что мы с большим упорством, чем любая другая нация, держимся за то, что, в сущности, у нас, как ни в одной другой стране, давным-давно лопнуло. Во всяком случае, нечего было мистеру Дэнби поручать мне это письмо, если он не собирался меня развлекать. Да, кстати, раз мы об этом заговорили, мне придется отказатьтя от новой книги Хэролда Мастера: может, это ошибка, но они не желают ее печатать.
      - Но почему же, мистер Монт? Ведь "Рыдающая черепаха" имела такой успех!
      - Да, но в новой книжке у Мастера появилась определенная мысль, которая неизбежно заставляет его что-то сказать. Уинтер говорит, что те, кто расхвалил "Рыдающую черепаху" как величайшее произведение искусства, конечно за это на него накинутся; а мистер Дэнби называет эту книгу клеветой на человечество. Так что все против нее. Ну, давайте писать.
      "Дорогой Мастер!
      В увлечении своей темой Вы, очевидно, сами не заметили, как испортили всю музыку. В "Рыдающей черепахе" Вы вполне сыгрались с половиной оркестра, причем с самой... м-м... шумной половиной. Вы были очаровательно архаичны и достаточно хладнокровны. Что же Вы теперь наделали? Взяли в герои последнего туземца с Маркизских островов и переселили его в Лондон. Ваш роман - едчайшая сатира, настоящая критика жизни. Я уверен, что Вы не хотели писать о современности или копаться в нашей действительности; но тема увлекла Вас за собой. Холодная едкость и хладнокровие - вещи разные, сами понимаете, не говоря уже о том, что Вам пришлось отказаться от архаического стиля. Конечно, я лично считаю новый роман во сто раз лучше "Рыдающей черепахи" - то была приятная книжечка, о которой и сказать, в сущности, нечего. Но я не публика, и я - не критика. Молодые и худые будут огорчены тем, что Вы недостаточно современны, они скажут, что вы морализируете; старые и толстые назовут Вас скептиком, разрушителем, а рядовые читатели примут Вашего островитянина всерьез и обидятся, что он у Вас лучше них. Как видите, перспектива не из веселых. Как же, по-вашему, мы "провернем" такую книжку? Очевидно, никак. Таково решение издательства. Я с ним не согласен: я издал бы книгу завтра же; но ничего не поделать, раз все в руках Дэнби и Уинтера. Итак, с большим сожалением я возвращаю то, что считаю настоящим произведением искусства.
      Всегда Ваш Майкл Монт.
      - А знаете, мисс Перрен, по-моему, вам не надо это переводить.
      - Да, боюсь, это будет трудно.
      - Отлично; но первое письмо обязательно переделайте. Я сейчас повезу жену на выставку; к четырем вернусь. Ах да, если тут зайдет один человек по фамилии Бикет - он когда-то у нас служил, - и спросит меня, пусть его проведут сюда. Только надо меня предупредить. Вы скажете об этом в конторе?
      - Конечно, мистер Монт. Да, я хотела... скажите, не с этой ли мисс Мануэлли написана обложка для романа мистера Сторберта?
      - Именно, мисс Перрен. Я сам ее отыскал.
      - Очень интересное лицо, правда?
      - Боюсь, что единственное в своем роде.
      - По-моему, в этом нет ничего плохого.
      - Как сказать, - проговорил Майкл и стал ковырять промокашку.
      III
      "ОТДЫХ ДРИАДЫ"
      Флер, изящная как всегда, умело скрывала то, что Майкл называл "одиннадцатым баронетом", - он должен был появиться месяца через два. Она как будто душой и телом приспособилась к спокойному и неуклонному коллекционированию наследника. Майкл знал, что с самого начала, по совету матери, она пыталась влиять на пол будущего ребенка, повторяя перед сном и утром слова: "Изо дня в день, из часа в час он все больше становится мальчиком", - это должно было повлиять на подсознание, которое, как теперь уверяли, направляет ход событий; и она никогда не говорила: "Я обязательно хочу мальчика", потому что это, вызвав реакцию, привело бы к рождению девочки. Майкл заметил, что она все больше и больше дружит с матерью, как будто французские черты самой Флер были больше связаны с процессами, происходившими в ее теле. Она часто уезжала в Мейплдерхем в машине Сомса, а ее мать часто гостила на Саут-сквер. Присутствие красивой Аннет, в ее излюбленных черных кружевах, всегда было приятно Майклу, который не забыл, как она его поддержала в то время, когда все надежды казались потерянными. Хотя он все еще чувствовал, что не проник дальше порога в сердце Флер, и готовился играть вторую скрипку при "одиннадцатом баронете", все же после отъезда Уилфрида ему стало много легче. Его забавляло и трогало, что Флер сосредоточила все свои коллекционерские инстинкты на чем-то, не принадлежащем ни к какой эпохе, одинаково свойственном всем векам.
      В сопровождении самого Обри Грина экспедиция на выставку в галерею Думетриуса отбыла из Саут-сквер после раннего завтрака.
      - Ваша дриада заходила сегодня утром ко мне, Обри, - сказал Майкл в автомобиле. - Она хотела, чтобы я попросил вас всячески отпираться, если ее муж налетит на вас с обвинениями за то, что вы рисовали его жену. Он где-то видел репродукцию с картины.
      - Гм-м-м, - пробормотал художник. - Что вы скажете, Флер, нужно отпираться?
      - Конечно, Обри, непременно.
      Улыбка Обри скользнула от Флер к Майклу.
      - Как его фамилия?
      - Бикет.
      Обри Грин устремил глаза в пространство и медленно произнес:
      Озлившийся Бикет сердито
      Сказал мне: "Вы будете биты:
      Как две капли - жена,
      И притом - обнажена,
      Мистер Грин, постыдились бы вы-то!"
      - Обри, как не стыдно!
      - Бросьте, Обри, - оказал Майкл. - Я говорю серьезно. Она страшно храброе маленькое существо. Она заработала деньги, которые им были нужны, и осталась вполне порядочной женщиной.
      - Что касается меня - несомненно.
      - Я думаю!
      - Почему, Флер?
      - Вы не губитель женщин, Обри.
      - По правде говоря, она возбуждала во мне эстетическое чувство.
      - Вот уж что не спасло бы ее от некоторых эстетов! - сказал Майкл.
      - А кроме того, она из Пэтни.
      - Вот это - уважительная причина. Значит, вы непременно дадите отпор, если Бикет к вам разлетится?
      Обри Грин положил руку на сердце.
      - Вот и приехали.
      Заботясь об одиннадцатом баронете, Майкл выбрал час, когда истинные поклонники Обри Грина еще завтракали. Растрепанный юноша и три бледно-зеленые девицы одиноко бродили по галерее. Художник сразу провел их к своему шедевру; несколько минут все стояли перед картиной, как подобало, словно парализованные. Сразу рассыпаться в похвалах было неудобно; заговорить слишком поздно - тоже бестактно; говорить слишком восторженно - прозвучало бы фальшиво; холодно проронить: "Очень мило, очень мило" - обидело бы. Сказать прямо: "Знаете, милый, говоря по правде, мне она ни чуточки не нравится", - разозлило бы художника окончательно.
      Наконец Майкл тихонько ущипнул Флер, и она сказала:
      - Действительно прелесть, Обри, и ужасно похоже, по крайней мере...
      - Насколько можно судить. Но, право же, вы удивительно поймали сходство. Боюсь, что Бикет тоже так подумает.
      - Бросьте, - сказал художник, - лучше скажите, как вы находите цветовую гамму?
      - Прекрасно. Особенно тон тела; правда. Флер?
      - Да, только мне кажется, что тень с этой стороны должна бы быть чуть глубже.
      - Да? - уронил художник. - Пожалуй!
      - Вы уловили дух, - сказал Майкл, - но вот что я скажу вам, дорогой мой, откровенно: в картине есть какойто смысл. Не знаю, что с вами за это сделает критика.
      Обри Грин улыбнулся.
      - Это в ней была самая худшая черта. Она сама меня на это навела. Фатальная штука - заразиться идеей.
      - Я лично с этим не согласен, а ты. Флер?
      - Конечно нет; только об этом не принято говорить.
      - А пора бы, нечего плестись в хвосте за кафе "Крильон". Знаете, волосы здорово сделаны, и пальцы на ногах тоже - просто так и шевелятся, когда смотришь на них.
      - И до чего приятно, когда ноги не изображены в виде всяких кубов. Кстати, Обри, модели похожи на цветы "Мадонны в гроте" Леонардо.
      - Вся картина слегка в Леопардовом стиле, Обри. Придется вам с этим примириться.
      - Да, Обри, мой отец видел эту картину. Кажется, он на нее зарится. Его поразило одно ваше замечание - про белую обезьяну, помните?
      Обри Грин широко развел руками.
      - Ну как же! Замечательная обезьяна! Только подумать - нарисовать такую вещь! Есть апельсин, разбрасывать кожуру и спрашивать взглядом: к чему все это?
      - Мораль! - сказал Майкл. - Поосторожнее, старина! Ну, всего доброго! Вот наше такси. Идем, Флер. Оставим Обри наедине с его совестью.
      В такси он взял ее за руку.
      - Бедная птаха, этот Бикет! Что, если бы я наткнулся на тебя, как он - на свою жену!
      - Я не выглядела бы так мило.
      - Что ты! Гораздо милее, по-моему. Хотя, по правде сказать, она тоже очень мило выглядит.
      - Так чего же Бикету огорчаться в наше просвещенное время?
      - Чего? Господи, детка! Уж не думаешь ли ты, что Бикет... я хочу только сказать, что мы, люди без предрассудков, считаем, что мы - весь мир. Так вот, это все чепуха. Мы - только маленькая, шумная кучка. Мы говорим так, будто все прежние критерии и предрассудки исчезли; но они исчезли не больше, чем сельские дачки и серенькие городские домишки.
      - Почему вдруг такая горячность, Майкл?
      - Знаешь, милая, мне просто немножко приелась вся наша компания и ее манера держаться. Если бы эмансипация действительно существовала, это можно было бы выдержать. Но это не так. Между современностью и тем, что было тридцать лет назад, нет разницы и в десять процентов.
      - Откуда ты знаешь? Тебя тогда на свете не было.
      - Верно. Но я читаю газеты, говорю со всякими людьми и присматриваюсь к лицам. Наша компания думает, что они - как скатерть на столе, но они - только бахрома. Знаешь ли ты, что всего каких-нибудь сто пятьдесят тысяч человек у нас в Англии слышали Бетховенскую симфонию? А сколько же, по-твоему, считают старика Бетховена устаревшим? Ну, может быть, наберется пять тысяч человек из сорока двух миллионов. Где же тут эмансипация?
      Он замолчал, заметив, как опустились ее веки.
      - Я думала, Майкл, что надо бы переменить занавески у меня в спальне - сделать голубые. Я видела вчера у Хартона как раз тот цвет, какой нужно. Говорят, что голубой цвет хорошо влияет на настроение, теперешние мои занавески слишком кричащие.
      Одиннадцатый баронет!
      - Все что хочешь, душенька. Сделай голубой потолок, если это нужно.
      - Ну нет! А вот ковер тоже можно переменить - я видела чудесный серовато-голубой у Хартона.
      - Ну, купи его. Хочешь сейчас съездить туда? Я могу вернуться в издательство подземкой.
      - Да, по-моему, лучше съездить, а то еще упущу ковер.
      Майкл высунул голову в окно.
      - К Хартону, пожалуйста!
      И, поправляя шляпу, он посмотрел на Флер. Вот ома, эмансипированная женщина!
      IV
      ОТДЫХ БИКЕТА
      Примерно в этот же час Бикет вернулся в свою комнату и поставил на место лоток. Все утро под сенью св. Павла он переживал троицын день. Ноги у него гудели от усталости, и в мыслях было неспокойно. Он тешил себя надеждой, что будет иногда ради отдыха поглядывать на картинку, которая казалась ему почти фотографией Вик. А картинка затерялась! И ведь он ничего не вынимал из кармана - только повесил пальто. Неужели она вылетела в сутолоке или он сунул ее мимо кармана и уронил в вагоне? Ему ведь еще хотелось и оригинал посмотреть. Он помнил, что название галереи начиналось на "Д", и потратил за завтраком полтора пенса на газету, чтобы посмотреть объявления. Наверно, имя иностранное, раз картина с голой женщиной. "Думетриус". Ага! Он самый!
      Как только он вернулся на свое место, ему сразу повезло. Тот самый "олдермен", которого он столько месяцев не видел, опять прошел мимо. Словно по наитию, Бикет сразу сказал:
      - Надеюсь, что вижу вас в добром здоровье, сэр. Никогда не забываю вашу доброту.
      "Олдермен", глядевший вверх, точно увидел на куполе св. Павла сороку, остановился, как в столбняке.
      - Доброту? - спросил он. - Какую доброту? Ага, шары! Мне они были ни к чему.
      - Конечно, сэр, конечно, - почтительно согласился Бикет.
      - Ну, вот вам, - проворчал "олдермен", - только в другой раз не рассчитывайте.
      Полкроны! Целых полкроны! Взгляд Бикета провожал удалявшуюся фигуру. "В добрый час!" - тихо пробормотал он и стал складывать лоток. "Пойду домой, отдохну малость, а потом поведу Вик смотреть эту картину. Забавно будет поглядеть на нее вдвоем".
      Но Вик не было дома. Он сел и закурил. Ему было обидно, что ее не оказалось дома в первый его свободный день. Конечно, не сидеть же ей весь день в комнате. И всетаки! Он подождал минут двадцать, потом надел костюм и ботинки Майкла.
      "Пойду посмотрю один, - решил он. - И стоить будет вдвое дешевле. Пожалуй, сдерут шесть пенсов, не меньше!"
      С него содрали шиллинг - целый шиллинг, четверть его дневного заработка! - за то, чтоб посмотреть какую-то картину! Он робко вошел. Там были дамы, которые пахли духами и говорили нараспев, но внешностью они и в подметки не годились его Викторине! Одна из них за его спиной сказала:
      - Посмотрите! Вот это сам Обри Грин! А вон его картина, о которой столько говорят, "Отдых дриады".
      Дамы прошли мимо Бикета. Он пошел за "ними. В конце комнаты, заслоненная платьями и каталогами, мелькнула картина. Пот проступил на лбу Бикета. Почти в натуральную величину, среди цветов и пушистых трав, ему улыбалось лицо - точный портрет Викторины! Неужели кто-нибудь на свете так похож на нее? Эта мысль была ему обидна: так обиделся бы коллекционер, найдя дубликат вещи, которую он считал уникумом.
      - Изумительная картина, мистер Грин! Что за тип! Молодой человек, без шляпы, со светлыми, откинутыми назад волосами, ответил:
      - Находка - не правда ли?
      - Удивительно - воплощенная душа лесной нимфы! И какая загадочная!
      Это самое слово всегда говорили про Викторину! Тьфу, наваждение! Вот она лежит тут - всем напоказ, только потому, что какая-то проклятая баба как две капли воды похожа на нее. Ярость сдавила горло Бикету, кровь бросилась ему в голову, и вместе с тем какая-то странная физическая ревность охватила его. Этот художник! Какое он имел право рисовать женщину, похожую на Вик, - женщину, которая не посовестилась лежать в таком виде! А тут еще эти со всякими разговорами насчет кьяроскуро, и язычества, и какого-то типа Ленеарда! Черт бы побрал их фокусы и кривляние. Он хотел отойти - и не мог, прикованный к этому образу, так таинственно напоминавшему ту, "которая до сих пор принадлежала только ему. Глупо так расстраиваться из-за совпадения, но ему хотелось разбить стекло и раскромсать это тело в клочки. Дамы с художником ушли, оставив его наедине с картиной. Без посторонних было не так обидно. Лицо было тоскливое, грустное, И с такой дразнящей улыбкой! Сущее наваждение, право! "Ладно, - подумал Бикет, - надо пойти домой к Вик! Хорошо, что я ее не привел сюда глядеть на свою копию. Будь я олдерменом, я бы купил эту проклятую штуку и сжег".
      И вдруг у входа Бикет увидел своего "олдермена", разговаривающего с каким-то чумазым иностранцем. Бикет замер в полном изумлении.
      - Это вошходящая жвезда, миштер Форшайт, - услышал Бикет, - цены на его вещи поднимаются.
      - Все это верно, Думетриус, но не каждому в наш" дни доступна такая цена - слишком дорого!
      - Хорошо, миштер Форшайт, вам я уштуплю дешть процентов.
      - Уступите двадцать, и я покупаю.
      Плечи "чумазого" поднялись вровень с его волосатыми ушами - нет, даже выше! А улыбка-то, улыбка!
      - Миштер Форшайт! Пятнадцать, шэр!
      - Хорошо, уговорили; только пошлите картину на квартиру к моей дочери, на Саут-сквер - вы знаете адрес? Когда у вас закрывается?
      - Пошлежавтра, шэр.
      Вот как! Значит, подделка под Вик перешла к этому "олдермену"?
      Бикет яростно скрипнул зубами и выскользнул на улицу.
      Он испытывал странное чувство. Не зря ли он так волнуется? Ведь в конце концов это не она. Но знать, что другая женщина может так же улыбаться, что у нее такие же черные кудри, те же изгибы тела! И он вглядывался в лицо каждой встречной женщины - ну совсем иное, совсем не похоже на Вик!
      Когда он пришел домой, он увидел Вик посреди комнаты, с воздушным шариком у губ. Вокруг нее на полу, на стульях, на столе, на камине лежали надутые шары - весь его запас; один за другим они отлетали от ее губ и садились, куда хотели, - пунцовые, оранжевые, зеленые, красные, синие, - оживляя своей пестротой унылую комнату. Все его шары надуты! А Вик стояла среди них, в своем лучшем платье, улыбающаяся, странно возбужденная.
      - Что за представление? - воскликнул Бикет.
      Приподняв платье, она вынула из чулка пачку хрустящих бумажек и протянула ему.
      - Смотри! Шестьдесят четыре фунта. Тони! Я раздобыла все, что надо. Можем ехать!
      - Что?!
      - Меня точно осенило - пошла к мистеру Монту, который нам тогда прислал вещи, и он одолжил нам эти деньги. Когда-нибудь мы с ним расплатимся. Ну, разве это не чудо?
      Бикет впился испуганными, как у кролика, глазами в ее лицо. Эта улыбка, этот взволнованный румянец! Странное чувство шевельнулось в нем - не обман ли все это? Вик не похожа на Вик! Нет! И вдруг ее руки обвились вокруг его шеи и влажные губы припали к его губам. Она прильнула к нему так, что он не мог шевельнуться. Голова закружилась.
      - Наконец! Наконец-то! Как чудесно! Поцелуй меня, Тони.
      Бикет обнял ее; его страсть была неподдельна, но за ней, временно заглушенное, вставало чувство какой-то нереальности...
      Когда это случилось - вечером или уже ночью пришло первое сомнение - призрачное, робкое, настойчивое, неотвязное, оно на рассвете вгрызлось ему в душу, сковало его оцепенением. Деньги - картина - пропавшая газета - и это чувство нереальности. То, что она ему рассказала... Разве так бывает? Зачем мистер Монт станет давать в долг деньги? Она с ним виделась - это несомненно: комната, секретарша - она так безошибочно описала мисс Перрен. Откуда же это грызущее сомнение? Деньги - такая куча денег! С мистером Монтом... нет, никогда! Он настоящий джентльмен. Ох, какая же он свинья, что допускает такую мысль о Вик! Он повернулся к ней спиной, попробовал уснуть. Но разве уснешь, когда заползет такое подозрение? Нет! А ее лицо среди шаров - как она зацеловала его глаза, как замутила ему голову так, что он ни подумать, ни спросить, ни сказать ничего не мог. От смутных подозрений, от тоски и неизвестности, от трепетной надежды и видений Австралии Бикет встал совсем измученный.
      - Так, - сказал он за завтраком, запивая какао хлеб с маргарином. - Я, во всяком случае, должен повидаться с мистером Монтом, - и вдруг он добавил, глядя ей прямо в лицо: - Вик?
      Она ответила на его взгляд так же твердо и прямо - да, прямо. Ох, и свинья же он!..
      Когда он ушел, Викторина остановилась посреди комнаты, прижав руки к груди. Она спала еще меньше его. Лежа тихо, как мышь, она без конца думала одно и то же: поверил ли он? поверил ли он? А вдруг не поверил - что тогда? Она вынула деньги, за которые было куплено - или продано? - их счастье, и еще раз пересчитала их. Обида на его несправедливость жгла ее. Разве ей хотелось стоять в таком виде перед мужчинами? Разве ей все это легко досталось? Да ведь она могла получить эти шестьдесят фунтов три месяца назад от того скульптора, который по ней с ума сходил, - так он по крайней мере уверял ее. Но она выдержала испытание, да, выдержала. Тони совершенно не за что на нее сердиться, даже если б он узнал все. Ведь она это сделала ради него - главным образом ради него, - чтобы он не продавал эти шары во всякую погоду! Если б не она, они так бы и сидели ни с чем, а впереди зима, и безработица, как пишут в газетах, все растет! Опять сидеть в холоде, в тумане! Брр! Ведь у нее все еще иногда побаливает грудь, а он вечно хрипит. И эта тесная комнатушка, эта кровать, такая узкая, что невозможно повернуться, не разбудив его. Почему Тони сомневается в ней? А ведь он сомневается. Она поняла это из его робкого "Вик? ". Убедит ли его мистер Монт? Тони такой хитрый. Она опустила голову. До чего все на свете несправедливо! У одних есть все, как у хорошенькой жены мистера Монта. А когда пытаешься найти выход и попытать заново счастья - вот что получается! Она тряхнула волосами. Тони должен ей поверить, должен. Если нет - она ему покажет. Она ничего не сделала стыдного. Ничего, совершенно ничего! И как будто стремясь пойти вперед и повести за собой свое счастье, она вынула старый обитый жестью сундучок и аккуратно стала складывать в него вещи.
      V
      МАЙКЛ ДАЕТ СОВЕТЫ
      Майкл все еще сидел над корректурой "Подделок". Кроме "чертовых куличек", у него не было никакого адреса, и послать корректору было некуда. Восток велик, а Уилфрид не подавал признаков жизни. Вспоминает ли о нем теперь Флер? Майклу казалось, что не вспоминает. А Уилфрид - ну, он, вероятно, тоже начал ее забывать. Даже страсть не может жить, не питаясь.

К титульной странице
Вперед
Назад