Парламентская газета. - 2010. - 28 мая
Слишком много чёрных красок у войны
Более трёх десятилетий назад народный художник, действительный член Российской академии художеств Владимир Кор-баков создал первые портреты вологодских земляков, опалённых, как и он сам, огнём Великой Отечественной войны. К 65-летию Победы эта уникальная портретная галерея разрослась почти до полутораста холстов. Все они переданы в дар городу. Шесть работ из этой серии вошли в экспозицию персональной выставки Корбакова, несколько дней назад открывшейся в Комитете Государственной Думы по культуре. Другие портреты вологжан - участников Великой Отечественной показаны на выставке "Победа" в Центральном доме художника и в Российской академии художеств, где открылась экспозиция академиков-фронтовиков. Обозреватель "Парламентской газеты" побеседовал с Владимиром Корбаковым.
- Владимир Николаевич, вместе со многими другими ветеранами из разных городов России вы приглашены на праздничный военный парад. А первая ваша встреча с Москвой пришлась на октябрь 1941 года, когда ни один провидец не рискнул бы назвать дату грядущей Победы и, как мы знаем теперь, совсем не исключалась возможность, что линия фронта дойдёт до самой Вологды. Какой вы запомнили столицу первой военной осени?
- Москву-то я тогда почти не видел. Наш 265-й отдельный комсомольский лыжный батальон разместили на окраине столицы. Покидать казарму не могли, самоволки в такое время, естественно, исключались. Через несколько дней нас выстроили поздно ночью и отправили на передовую. Когда мы шли по тёмным улицам, думал только о том, что ждёт впереди. Почему-то была адская уверенность, что останусь жив. Провожая меня, бабушка Катя зашила в шинель маленькую иконку с ликом чудотворца Николая. В этом ли было дело или в том, что просто не мог поверить в близкую гибель, когда ещё не любил, мало что видел, ни одной картины не написал, - но о смерти не помышлял. Меня же никто не торопил на войну. За месяц до её начала призывная медицинская комиссия, как говорится, выдала мне "белый билет", поскольку из-за перенесённой в детстве операции я мог слышать только правым ухом. Но 24 июня я отнёс заявление в военкомат с просьбой отправить меня на фронт добровольцем. Скорее всего меня и без того призвали бы, так как в военное время требования к солдатам не так строги, как в мирные годы. Но повестки я ждать не стал...
- И где закончился ваш первый марш-бросок?
- Я же был младшим сержантом, а младшим командирам, как и солдатам, многого знать не позволено. Мы не ведали даже названий деревень, которые приходилось занимать. Знаю только, что обошли слева горящий Ржев. Это через неделю похода. И сразу в бой. Пули сначала миловали, а пост радать довелось от мороза. Однажды при штурме деревеньки на взгорке пришлось под шквальным огнём пролежать часа три на мёрзлой земле. Немцев мы в конце концов выбили, но ноги я обморозил. Война - тяжёлая, кровавая и страшно трудная работа. Если освоил её, то шансов уцелеть больше. Однажды вместе с командиром взвода попал под миномётный обстрел. Вы ведь наверняка не слышали, как поют мины в полёте?! Такое не забудешь. Первая - я понял по звуку - упадёт далеко перед нами. Вторая шла на недолёт. А вот третья самим воем своим подсказала - наша! Я успел повалить офицера, упасть рядом на спину, а перевернуться не успел. Взрыв был примерно в метре, и осколки пролетели над нами. Очень страшно было.
- У поэта-фронтовика Семёна Гудзенко есть строки о подобном обстреле: "Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной. Разрыв - и умирает друг. И значит - смерть проходит мимо"...
- В тот раз товарищи решили, что нас накрыло. А меня в части любили и, кажется, берегли. И не только по дружбе. Имелась причина поматериальней. Я не пил и не курил, что на фронте редкость. Свою махру и "наркомовские сто грамм" всегда отдавал тому, кто ближе. Конечно, в том, что я выжил на передовой добрых семь месяцев, больше от везения, чем от неприятия водки и табака, но всё же...
- В известной песне поётся: "Последний бой - он трудный самый". Каким было ваше последнее военное испытание?
- В мае сорок второго немцы пошли в наступление. Мы не удержали безымянную для меня деревню на холме, но наутро пришёл приказ вернуть эту высотку. Немцы стреляли плотно. Мы залегли, немного окопались. Передо мной вдруг фонтанчики земли от пуль, как в кино. Думаю, если не атакуем, то всех перестреляют. Что-то крикнул, побежал вперёд. Друзья из моего отделения за мной. Тут автоматная очередь, я получил две пули. И началось странствие по госпиталям. Мой санитарный поезд попал под бомбёжку, но обошлось. В Иванове прооперировали и отправили в Сталинабад, как называлась тогда столица Таджикистана. Дорога дальняя, раны тяжёлые, началась гангрена. Собрались ампутировать, а я молю - не режьте, художнику не жить без правой руки. Хирург был немного похож на Калинина, с такой же бородкой клинышком. Он эту бородку потеребил и сделал операцию на совесть. Это моё последнее военное чудо. Совсем здоровой рука не стала, но кисть держать до сих пор могу.
- Владимир Николаевич, один из ваших автопортретов назван "Украденная победа". На нём вы изобразили себя примотанным к кресту георгиевскими лентами...
- Если бы знали, как непросто жилось, да и теперь живётся многим ветеранам. Сейчас и наш Президент об этом открыто говорил... Прежде же зачастую молчали. В этом смысле многих и впрямь лишили плодов Победы. Я не о себе, мою жизнь неудачной не назовёшь. Война меня искалечила, но она же помогла профессиональным художником стать. Без неё я не учился бы в Московском художественном училище инвалидов Великой Отечественной войны, после которого поступил в Суриковский институт...
- Вы один из немногих художников, которых на родине при жизни удостоили личного музея. В вологодском музейно-творческом центре "Дом Корбакова" хранятся портреты ветеранов, циклы, посвящённые пейзажам, связанным с жизнью и творчеством Николая Рубцова, серия работ "По дороге Ломоносова". Иначе говоря, вы - художник, чья муза - земля Русского Севера. Но среди ваших работ есть и масштабная коллекция картин, посвящённых 100-летию Русско-японской войны...
- Эту войну должен был изобразить всем известный баталист Василий Верещагин. Японская мина, потопившая броненосец "Петропавловск", лишила нас великого художника и той военной летописи, которую он мог создать. Сама эта война по прискорбным идеологическим причинам была обречена на забвение. О ней вспоминали в основном в связи с революцией 1905-1907 годов, оставляя в тени героизм и подвиги наших воинов. Увлёкшись этой темой, я изучил сотни публикаций. Каким-то образом про это прознали в Японии. Ко мне стали приезжать журналисты из Страны восходящего солнца, и в конце концов я получил приглашение показать свою выставку в Токио во время мероприятий по случаю вековой годовщины этих событий. Часть работ была потом показана в Москве, была небольшая выставка в Санкт-Петербурге на борту крейсера "Аврора". Не всем известно, что этот "корабль революции" участвовал в Цусимском сражении, смог остаться в строю, вырвавшись из блокады... Эти работы я подарил музею крейсера.
- Среди коллекций, подаренных вами Вологде, - необычное собрание шаржей, рисунков и живописи под названием "Меня рисуют друзья". Вас в разные годы изображали многие мастера отечественного изобразительного искусства...
- Мне всегда везло на друзей по профессии. Они рисовали меня, я рисовал их. В один прекрасный день мне показалось, что эта коллекция может быть интересна не только мне, я устроил выставку в Вологде, а затем передал городу всё это собрание. Оно, кстати сказать, продолжает пополняться. Одним из последних меня изобразил Зураб Церетели. А совсем недавно меня осчастливил своей статуэткой московский скульптор Леонид Баранов.
