Кошелев В. "О России петь - что весну встречать...": Игорь Северянин и Череповецкий край // Вологодский комсомолец. - 1987. - 15 мая

"О России петь - что весну встречать..."

Любителям поэзии Игорь Васильевич Лотарев был известен прежде всего по своему псевдониму: Игорь Северянин. Точнее даже так: Игорь-Северянин. Именно через дефис: псевдоним поэта воспринимался им как двойное имя, а не фамилия. Именно так он обозначал себя на обложках большинства своих сборников. Помимо внутренней музыкальности звучания (которую поэт всегда очень чутко улавливал), в таком именовании скрывался глубокий внутренний смысл. Имя "Игорь" было дано мальчику по святцам, в честь героического древнерусского князя Игоря Олеговича (икона этого святого хранилась в эстонском домике поэта в Тойле). Приложение "Северянин" означало место особенной любви и основной тематики творчества - как приложение "Сибиряк" в псевдониме Д. Н. Мамина. Псевдоним стал указанием на особое значение русского Севера в жизни и творчестве поэта.

. А русский Север для него воплотился в образе Череповца и его окрестностей - там прошли самые важные годы для формирования личности поэта. В 1896 году - когда Игорю было восемь лет - его отец, Василий Петрович Лотарев (военный инженер, отставной штабс-капитан), дабы уберечь сына от "тепличного" петербургского воспитания, переехал вместе с ним к своим сестре и брату, которые жили в Череповецком уезде Новгородской губернии. Тетка поэта, Елизавета Петровна Журова, была владелицей небольшого картонного заводика на речке Андоге, а дядя Михаил выстроил неподалеку, в селе Владимировке "дом, громадный двухэтажный". Появилось имение: родовое гнездо с поэтическим названием Сойвола.

Этот дом, на крутом берегу Суды, при впадении в нее Кемзы, сохранился до сих пор.

Сияет даль, и там, в ее сиянье,

Порожиста, быстра и голуба,

Родная Суда в ласковом влиянье

На зрелые прибрежные хлеба.

Ее притоки - Андога и Кумба,

Нелаза, Кемза, Шулома и Колпь,-

Открытья восьмилетнего Колумба...

Это - начальные строки одного из последних стихотворений поэта, написанного в 1940 году, после двадцатилетней эмиграции... А одним из первых его стихотворений, которое он позже включал свои поэтические сборники, была баллада "Царевна Суды" (1903). Тема "благословенной Суды", "рек, плывших по юности", величественной северной природы, "лесов дремучих" и "кипенья северной весны", - стала одной из ключевых тем творчества Игоря-Северянина, Именно там, на берегах "незаменимой реки", будущий поэт, по его собственному признанию, впервые: влюбился и услышал первые "чаруйные звуки".

В вас столько в детстве выужено рыбы,

По вам скользила лодочка моя:

Воспламененное мое спасибо

Вам; староновгородские края!

Шексна моя, и Ягорба, и Суда,

Где просияла первая любовь,

Где стать поэтом, в силу самосуда,

Взбурленная мне предрешила кровь.

С 1897 по 1902 годы Игорь Лотарев учился в Череповецком реальном училище. "Лучшее воспоминание: директор кн. Б. А. Тенишев, добрый, веселый, остроумный" (так он отметил в 1916 году в автобиографической справке). На квартире у Тенишева (впоследствии - известного математика, автора учебников) он и жил в городе. В реальном училище, "учась всему и ничему", Игорь увлекся литературой: Дюма и Майн-Рид, Некрасов и А. К. Толстой...

Во всех поэтических сборниках И. Северянина (а их было около 50) неизменно проходит "череповецкая" тема. В ранних книгах она появляется в форме "изысков" ("На реке форелевой в северной губернии", "Поэза детства моего и отрочества" и т д.); в поздних книгах - в виде ностальгических зарисовок, очень глубоких по существу.

Наиболее подробное описание жизни поэта в Череповце и в Сойволе находим в его автобиографической поэме "Роса оранжевого часа" (1925). Эта поэма представляет собой редчайший в русской литературе жанр поэм-мемуаров, где документальные (и очень достоверные) воспоминания И. Северянина, которые, в целом, не отходят от традиции литературных мемуаров, оказываются облечены в форму четырехстопного ямба с рифмовкой. Причем, в деталях "поэтические" мемуары И. Северянина оказываются почти адекватны прозаическим воспоминаниям: факты, фамилии, детали - все соблюдено, но вместе с тем, налицо некий художественный эксперимент: соединяются, казалось бы, два инородных начала: графическая и бытовая точность описаний с неожиданной метафоричностью.

От мглы людского пересуда

Приди, со мной повечеряй

В таежный край, где льется Суда.

Но стой, ты знаешь ли тот край?

Ты, выросший, в стране уродской,

В такой типично-городской,

Не хочешь ли в край Новгородский

Прийти со всей своей тоской?..

...Леса дремучие верст на сто,

Снега с корою синей наста,

Прибрежных скатов крутизну

И эту раннюю весну...

Снегурку нашу голубую,

Такую хрупкую, больную,

Всю - целомудрие, всю - грусть...

Пусть я собой не буду, пусть

Я окажусь совсем бездарью,

Коль в строфах не осовтозарю

И пламенно не воспою

Весну полярную свою!

Тот же принцип находим и в других произведениях; вот, например, в поэме "Падучая стремнина":

Мы были к утру на лазурной Суде

От станции верстах в семи, не больше,

Именье дяди, при впаденьи Кемзы

В мою незаменимую реку.

Лиловый дом на берегу высоком,

Вокруг густые хвойные леса.

Возникают детали, которые для поэтического произведения, казалось бы, совершенно лишние; нагнетание их осложняется общим ироническим оттенком повествования. Вот - картинка череповецкого быта.

Отец отдельную квартиру

Нам нанял. Мамин же багаж

Собой заполнил весь этаж.

О, в эти дни впервые лиру

Обрел поэт любимый ваш!

Шкафы зеркальные, комоды,

Диваны, кресла и столы -

Возили с пристани подводы

С утра и до вечерней мглы.

Сбивались с ног, служа, девчонки,

Зато и кушали за двух:

Ах, две копейки фунт печенки

И гривенник - большой петух!..

Вся поэма "Роса оранжевого часа" начинена подобными картинками, деталями, перечислениями:

В моей благословенной Суде

В ту пору много разных рыб, -

Я, постоянно рыбу удя,

Знал каждый берега изгиб.

Лещи, язи и тарабары,

Налимы, окуни, плотва.

Ах, можно рыбою амбары

Набить, - и это не слова!..

А связующий стержень между этими "картинками" - ирония. Именно ирония становится необходимой для создания некоего единства авторской интонации. Поэтому в поэме, наряду с "я" прежним (ребенком, отроком), непременно присутствует и всепонимающий, иронически оценивающий, "я" сегодняшний - "поэт любимый ваш". Вспоминающий "я" именно потому получает право с такой дотошностью разливаться в его излюбленной "стихии воды" (как он замечает в поэмах), что уже оказывается отдален от того провинциального быта, которым одновременно дорожит как памятью детства - и который осмеивает как быт, чуждый поэзии.

Поэтому в гамме отношений И. Северянина к Череповцу (и к своему прошлому, с Севером связанному) оказываются возможны самые различные оттенки - от непримиримого до восторженного. При этом и поэтическая непримиримость, и поэтический восторг получают общую ироническую трактовку. Вот, к примеру, выпад против Череповца в "Поэзе детства моего и отрочества" (1912):

Череповец! Пять лет я прожил

В твоем огрязненном снегу,

Где каждый лицеист острожил,

Где было пьянство и разгул.

Что ни учитель - Передонов,

Что ни судеец - Хлестаков...

О, сколько муки, сколько стонов

Наивно-жалобных листков!

Давно из памяти ты вытек,

Ничтожный город на Шексне,

И мой литературный выдвиг

Замедлен по твоей вине...

Тебя забвею. Вечно мокро

В твоих обельменных глазах.

Пускай грядущий мой биограф

Тебя разносит в пух и прах!

Отражают ли эти инвективы действительное отношение поэта к тому краю, где прошло его детство и отрочество? Никоим образом. Вот начало стихотворения И. Северянина "Музей моей весны" (1916), где дан развернутый гимн тому же Череповцу:

О милый, тихий городок

Мой старый верный друг,

Я изменить тебе не мог

И, убежав от всех тревог,

В тебя въезжаю вдруг!

Ах, не в тебе ль цвела сирень,

Сирень весны моей?

Не твой ли - ах! - весенний день

Взбурлил во мне "Весенний день",

Чей стих - весны ясней?..

Противоречивость обоих поэтических заявлений - кажущаяся. Оба изображения тут же переводятся в единый иронический план: или обликом "грядущего биографа", или насмешливым обращением: "О первый мой самообман!.." И в том, и в другом случае особенно важным для поэта становится контекст поэтической иронии...

С этим явлением сталкиваемся на каждом шагу! Вот "выпад" против реального училища в Череповце:

Не забеременела школа

Моим талантом и умом,

Но много боли и укола

Принес мне этот "мертвый дом",

Где умный кажется ослом.

Убого было в нем и голо,

Давно пора его на слом!

А вот отрывок из стихотворного послания к директору реального училища в Череповце Б. А. Тенишеву:

Мне сразу вспомнилась и школа,

И детство, и с природой связь,

И вы, мой добрый, мой веселый,

Мой остроумный милый князь!..

Где - правда? А правда в том, что Череповецкий край, "незаменимая Суда" и "реки, плывшие по юности", и даже "школа" (больше-то И. Северянин нигде и никогда не учился) стали для поэта в его последние, тяжелые годы вынужденной эмиграции символом родины и образом "высшей" любви.

А та "лирическая ирония", которую Игорь-Северянин объявил своим поэтическим "каноном", стала, как это ни кажется странным, основой его художественной изобразительности - в том числе и в "череповецких" стихах. Чтобы изображение действительности у поэта И. Северянина было точным, оно должно стать ироничным.

В. КОШЕЛЕВ,

кандидат филологических наук.