Тюменев И. Ф. Пятисотлетие Кирилло-Белозерского монастыря // Исторический вестник. - 1897. - т. 69. - июль-сентябрь

Тюменев И. Ф.

Пятисотлетие Кирилло-Белозерского монастыря

По случаю исполнившегося в 1891 году пятисотлетия со дня кончины преподобного Серия Радонежского был торжественно отпразднован пятисотлетний юбилей основанной им Троице-Сергиевской лавры. В нынешнем году очередь пятивекового торжества настала для другой знаменитой обители - Белозерского монастыря, основатель которого был любимцем преподобного Сергия и пострижен в монашество родным его племянником. Наравне с Троицким монастырем, Кирилло-Белозерская обитель пользовалась громкою известностью во всей древней Руси, и память ее основателя глубоко чтилась не только народом и боярами, но и самими московскими государями, начиная с Василия Ивановича с его грозного сына и кончая последним представителем московского периода, царем Алексеем Михайловичем.

Я посетил Кирилло-Белозерскую обитель года три назад и хочу поделиться с читателями впечатлениями этой интересной поездки. Но прежде чем перейду к своим личным воспоминаниям о посещении знаменитой северной лавры, я должен сказать несколько слов об ее историй и поговорить о блаженном ее основателе, преподобном Кирилле, жизнеописание которого, составленное в XV веке Пахомием Логофетом, со слов очевидцев, помимо высокого интереса, возбуждаемого самою личностью преподобного, заключает в себе не мало данных для характеристики быта того времени 1) [1) Древний список жития 1470 года, писанный Паисием Ярославовым, находится в сборнике Троице-Сергиевской лавры за № 764. (Верховский, Словарь церковно-исторический, т. I, вып. I)].

Жизнеописание преподобного мы разделим на две части: на время пребывания его в Москве до шестидесятилетнего возраста и на последние тридцать лет жизни, проведенные в Белозерском крае, а в заключение познакомимся с его посланиями, в которых услышим собственную речь этого высоко гуманного и просвещенного деятеля второй половины XIV и начала XV столетия.

I.

Московский период жизни Кирилла

Чтобы лучше понять самую обитель,

должно познакомиться с жизнию и характером

великаго ея основателя, потому что

дух его как будто перешел в его

преемников и имел необходимое

влияние на последующие события.

А. Н. Муравьев:

Русская Фиваида

на севере - Кириллов монастырь.

Родители будущего просветителя глухой Белозерской области жили в Москве; они принадлежали к дворянскому роду и находились в родстве с окольничим и воеводою Тимофеем Васильевичем Вельяминовым, занимавшим значительное положение при дворе великих князей московских.

В 1337 году они были обрадованы рождением сына, которого при крещении назвали Козьмою. Мальчик стал подрастать, и родители озаботились дать ему образование, заключавшееся в то время в знакомстве с священным писанием и творениями отцов. Юноша, по словам его биографа, рос в чистоте и просвещенном разуме и был от всех любим и почитаем.

Но не долго пришлось родителям утешаться любимыми сыном; они оба вскоре умерли, поручив перед смертью сироту попечению Вельяминова.

Чтобы дать понятие о том, кем был на Москве этот окольничий, напомним, что в битве с татарами на берегах р. Вожи, где центром командовал сам великий князь Димитрий Иоанович, один из флангов был поручен Вельяминову. Когда в 1380 г. Донской двинулся с войском из Коломны на битву с Мамаем, Вельяминов, уже в звании большого московского воеводы, привел князю остальные русские полки на берега Лопасни и участвовал в Куликовской битве, где, по некоторым сказаниям и был убит, но этому противоречит то обстоятельство, что имя Тимофея Васильевича мы встречаем в числе первых свидетельских подписей в обеих духовных Димитрия Донского, а между тем вторая духовная, по всем вероятиям, написана не ранее 1389 года1) [1) В конце первой духовной (между 1369 и 1378 г.) говорится: "А послухи на сию грамоту Тимофей окольничный Васильевич, Иван Родионович, Иван Федорович"... и т. д. (Др. Росс Вивлиофика, изд. 2, т. I, стр. 87), а во второй, где Вельяминов уступает первое место только Димитрию Михайловичу Волынскому-Боброку, сказано: "а писал есмь сию грамоту перед своими отцы, перед игуменом перед Сергием, перед игуменом перед Севастьяном; а туто были бояре наша Димитрий Михайлович, Тимофей Васильевич, Иван Родионович"... и т. д. (там же, стр. 109)]. К такому-то знатному человеку, поступил Козьма по смерти своих родителей.

Честный разумный юноша настолько понравился своему попечителю, что тот стал сажать его за свой семейный стол и вскоре сделал управителем всего своего имения. Но, проникнутый с детства истинами священного писания, Козьма более помышлял о спасении души своей, чем о мирских благах. Единственным путем, ведущим к достижению вечного блаженства, представлялось ему отречение от мира и пострижение в монашество. Зная, что Вельяминов добровольно не отпустить его в монастырь, Козьма, тщательно скрывая свое намерение от всех домашних, в то же время украдкою посещал обители, как в самой Москве, так и в ее окрестностях, с надеждою получить пострижение; но лишь только настоятели узнавали, что он принадлежит к числу домочадцев Вельяминова, как тотчас же спешили наотрез отказать просителю, зная, как могут поплатиться за такое самовольное пострижение. Время шло, а все старания юноши оставались бесплодными; положение было безвыходное.

Незадолго перед тем, в 30 верстах от Троице-Сергиева монастыря, при впадении речки Махрищи в Молокчу, была основана новая обитель пришедшим с юга постриженником Киево-Печерской лавры, Стефаном. Этот Стефан, друг преподобного Сергия, настолько пользовался в Москве всеобщим уважением, что когда он вследствие разных обстоятельств удалился было в Вологодские пределы, то был снова возвращен в Махрищи просьбою великого князя Димитрия Иоанновича.

Узнав, что Стефан возвращается и будет в Москве, Козьма решил обратиться к нему, и лишь только старец приехал, отыскал его, бросился ему в ноги и со слезами стал молить о пострижении. Слезы юноши растрогали старца, и дело, на которое не могли решиться северные, выросшие в послушании князьям, игумены, не испугало выходца из древнего Киева. Но власть Вельяминова была настолько сильна, что даже Стефан не решился действовать открыто и сразу постричь юношу. Чтобы испытать боярина, он сначала прибегнул к полумере, посвятив Козьму в рясофор, который считается только подготовительною ступенью к настоящему постригу; при этом старец переменил его мирское имя на монашеское и, оставив юношу у себя в доме, отправился к Вельяминову.

Время было за полдень, когда старец вступил на широкий двор Тимофея Васильевича. Хозяин только что пообедал и прилег отдохнуть, но, узнав о приходе Махрищенского игумена, немедленно встал, оделся и, выйдя к Стефану, стал, по обычаю, просить его благословения.

Благословив окольничего, старец прибавил:

- И богомолец твой Кирилл благословляет тебя.

- А кто такой Кирилл? - спросил Вельяминов.

- Бывший сродник твой, Козьма, а ныне инок, Господу работник и о вас молельщик.

Вскипел гневом окольничий и, несмотря на все свое уважение к игумену, наговорил ему много грубых слов. Стефан отвечал евангельским текстом:

- Идеже аще приемлют вас и послушают, ту пребывайте, а идеже не приемлют вас, ниже послушают, исходяще оттуду и прах их прилепший отрясите от ног ваших во свидетельство им.

Более он не сказал ни слова и покинул дом.

Услыхав грозные слова Спасителя, произнесенные в их доме, богобоязненная жена Вельяминова, Ирина, страшно испугалась и начала уговаривать мужа поскорее примириться с огорченным старцем. Раскаялся, наконец, и сам Тимофей Васильевич; он послал за Стефаном, просил у него прощения и дал Кириллу полную свободу действовать, как пожелает.

Кирилл роздал все свое имущество бедным и, покончив мирские дела, снова явился к Стефану, который привел его в недавно устроенный в Москве Ново-Симонов монастырь, к настоятелю Феодору, племяннику преподобного Серия Радонежекого. Феодор постриг Кирилла, удержав за ним монашеское имя, данное Стефаном.

В Симонове введен был строгий общежительный устав, по которому каждый новый постриженник поручался духовному руководству опытного старца. Этому старцу он должен был постоянно отдавать отчет не только во всех своих поступках, но даже и в каждой мысли, в каждом духовном движении, а старец, выслушивая исповедь, давал советы, наставления и, как отец о сыне, заботился о своем духовном воспитаннике.

Старцем к Кириллу назначен был никто Михаил, известный своим "высоким" житием и взятый впоследствии из монастыря на смоленскую епископскую кафедру.

Ревностно предался молодой инок аскетическим подвигам умерщвления плоти и очищения духа; и лето и зиму ходил он в одном легком одеянии, по первому удару колокола спешил в церковь, уснуть позволял он себе только сидя, но часто и самые ночи проводил без сна на молитве. Бывало ночью начнет старец читать псалмы Давида, а Кирилл стоить и кладет поклоны.

Изнуряя тело, Кирилл почти ничего не ел, и наконец, стал просить у старца позволения принимать пищу только через два или три дня. Но наставник не разрешил этого и велел ему по-прежнему ежедневно бывать в трапезе.

Наконец, Феодор совместно с Михаилом признали, что Кирилл достаточно окреп духовно и может вступить в ряды самостоятельно трудящейся братии. Феодор определил его сначала в хлебную, потом на поварню.

Кирилл с радостью выполнял возложенное на его послушание, не оставляя и своих тайных духовных подвигов. Он носил воду, колол дрова, месил квашню и по целым дням жарился перед раскаленною печью, говоря себе: "терпи, Кирилл, этот огонь, чтобы избежать огня вечного".

Приходя из своей обители в Москву, преподобный Сергий заходил и в Симонов к своему племяннику, но большую часть времени проводил обыкновенно в хлебне у Кирилла, которого очень любил за его строгую жизнь. Бывало, только разнесется в обители слух, что пришел преподобный, и Феодор и братия прямо уже и идут в хлебню, зная, что гость, наверно, сидит там.

Эти посещения и подвижнический образ жизни Кирилла обратили на него внимание всей обители, и скромный труженик стал тяготиться возраставшим к нему общим уважением и, чтобы ослабить благоприятное впечатление, производимое на всех его личностью, начал юродствовать и совершать такие поступки, за которые Феодор налагал на него епитимию в виде сорокадневного питания одним хлебом и водою. Но постник к этому только и стремился. Теперь он мог изнурять себя под благовидными, предлогом назначенного наказания, и никто не мог поставить ему пощения в особую заслугу. Отбыв один срок, Кирилл немедленно навлекал на себя другое такое же сорокадневное наказание и таким образом, по полугоду оставался на одном хлебе и воде, пока, наконец, Феодор не догадался о высокой цели юродства и не прекратил свои епитимии.

Тогда Кирилл стал помышлять о таком занятии, которое дозволило бы ему уединиться от людей и навсегда запереться в своей келлии. Но в монастыри послушание почиталось выше поста и молитвы. Он не мог самовольно явиться к настоятелю и просить о перемене рода деятельности, - это было бы нарушением монастырского устава. Кирилл молчал и только в пламенной молитве открывал свои мысли перед Богоматерью, к которой привык обращаться во всех трудных обстоятельствах жизни. Через несколько времени Феодор сам позвал его и поручил списать в келейном уединении какую-то книгу. Можно представить себе радость Кирилла при неожиданном исполнении его задушевного желания. Но, трудясь в тишине и безмолвии над переписыванием книги, он с удивлением стал замечать, что молитва его лишена прежней глубины и умиления, и был очень доволен, когда, по окончании труда, Феодор снова послал его в поварню, где преподобный пробыл еще девять лет, и за это время был удостоен сана священства.

В 1390 году, Феодор был сделан епископом ростовским, и Симонов монастырь остался без настоятеля. Взоры всей братии обратились тогда на Кирилла, и он, несмотря на отказывание, был избран и поставлен начальником обители, причем и ему было усвоено звание архимандрита, данное в 1383 году константинопольским патриархом Феодору.

Трудное время настало для смиренной души преподобного. Слава нового симоновского архимандрита далеко распространилась по Москве, и в келлии его постоянно толпился народ. Наезжала к нему вся московская знать, князья, бояре, каждый со своими делами, со своими разговорами. Преподобный принимал их, выслушивала, беседовал, но душа его возмущалась этим мирским шумом и суетою.

В сентябре 1391 года, Кирилл с прискорбием узнал о кончине своего любимого собеседника и наставника, преподобного Серия, и, тяготясь все более и более своим высоким саном и сопряженными с ним приемами, представительством и другими хлопотами, он, несмотря на убеждения братии, отказался от настоятельства и заперся в своей келлии.

Место его занял архимандрит Спасского в Кремле монастыря, Сергий Азаков. Но слава удалившегося от дел Кирилла не только не умалилась, а продолжала распространяться все далее и далее. Теперь к нему стали приходить люди не из одной Москвы, а даже из других дальних городов, и Сергий начал завидовать популярности смиренного старца. Тогда Кирилл перешел в монастырь Рождества Богородицы "на старом Симонове" и поселился там.

Ему было уже около шестидесяти лет, но душа его все жаждала новых и новых аскетических подвигов. Его манило куда-нибудь в глушь, подальше от городов, от людей, в лесные дебри, где бы он мог, наедине с природою, всецело отдаться созерцательной жизни, молитве и богомыслию. Мы уже знаем, что в минуты тяжелых сомнений и разлада с жизнию он всегда обращался с горячею мольбою к Богоматери, и теперь, мучимый жаждою одиночества, он молил ее указать ему дальнейший путь к спасению.

Кирилл имел обыкновение каждый день после вечернего правила читать акафист Царице Небесной, и вот однажды, когда он во время чтения дошел до слов: "странное рождество видевшее, устранимся мира и ум на небеса преложим", - вдруг ему послышался голос:

- Иди отсюда на Белоозеро. Там уготовано тебе место, где ты можешь спастись.

Увидев мгновенно блеснувший свет, Кирилл открыл оконце своей келлии и убедился, что свет этот сияет над северною страною, где находилась Белозерская область. Всю ночь не смыкал он глаз от восторга и умиления, и эта ночь была для него светлым днем.

В то же время один из постриженников Симонова монастыря, Ферапонт, близкий преподобному, был послан по обительским делам в северные, Белозерские пределы. Вскоре после ночного видения Кирилла, Ферапонт вернулся в Москву и зашел на старое Симоново к старцу.

- Есть ли места на Белоозере, где бы можно было безмолвствовать иноку? - спросил его Кирилл.

- Много там мест удобных для уединенной жизни, - отвечал Ферапонт.

Кирилл не открыл ему своего видения и только заметил, что думает туда переселиться. Услыхав об этом Ферапонт, также стремившийся к уединению, охотно вызвался быть его спутником, и через несколько времени, взяв с собою икону Смоленской Божией Матери путеводительницы, Кирилл в сопровождении Ферапонта отправился пешком в далекий путь.

II.

Жизнь Кирилла в Белозерском крае.

Живо представились мне эти люди с

пламенною фантазией и огненным сердцем,

которые проводили всю жизнь гимнами Богу,

которых обнаженный ноги сжигались знойными

песками Палестины и примерзали ко льдам Скандинавии.

Эта жизнь для идеи, жизнь для водружения креста,

для искупления человека казалась мне

высшим выражением общественности;

ея нет больше, и она невозможна теперь.

(А. И. Герцен. Легенда о святой Феодоре).

Добравшись до Белозерских пределов, путники осмотрели много глухих и пустынных месть, но ни одно из них не было по душе Кириллу. Наконец, они вступили в область верхнего течения Шексны и увидали впереди высокую гору. Это была Маура, с вершины которой открывается роскошный вид на окрестности. Поднявшись на гору, путники были поражены красотою расстилавшейся у ног их картины. Среди зелени окружавшего гору дремучего леса сверкала внизу поверхность Сиверского озера, далее, в стороне, прихотливыми изгибами вилась Шексна, то пропадая, то снова появляясь между своими холмистыми берегами, еще далее светлила зеркальная гладь других озер, и вид заключался синеющими далями горизонта.

- Вот покой мой! - воскликнул Кирилл. - До века вселюсь здесь, как изволила Пречистая. Блогословен Господь Бог отныне и до века, услышавший молитву мою!

Место для жительства старец избрал себе неподалеку от горы между озерами Сиверским, Лунским и Долгим. Здесь они с Ферапонтом водрузили деревянный крест, отпели благодарственный канон Богоматери, и теперь только Кирилл рассказал спутнику о своем дивном ночном видении.

Сначала они поселились вместе в землянке, но через несколько времени Ферапонт отыскал себе другое место верстах в 16 от Кирилла, между озерами Бородовским и Пасским, где основал со временем другой монастырь.

Кирилл остался один среди лесной глуши. Лишения были ему не страшны, - он уже давно привык к ним, и в 60 лет, благодаря постоянным трудам и воздержании, он был по-прежнему бодр и силен телом и духом.

Первым из окрестных жителей навестил его некто Исая, который рассказал, что как раз на том самом месте, где теперь поселился отшельник, они не раз слыхали звон и, как будто бы, пение. Пробовали ходить на звук, искали, но ничего не находили, а слышали многие ясно. Потом уединенную землянку стали посещать крестьяне Авксений Ворон и Матвей Кукос; они помогали старцу в трудах.

Среди своих пустынных трудов и подвигов Кирилл был искренно обрадован приходом к нему двух иноков из Симонова: Зеведея и Дионисия, которые разыскали своего наставника в северных дебрях и поселились с ним. Стали приходить в пустыню и другие иноки, прося позволения жить под руководством отшельника. Являлись к преподобному и миряне с просьбою о пострижении. Добродушный старец не отказывал пришельцам, которые все селились подле него, и вскоре были устроены келлии и часовня для молитвенных собраний. Пустынька была обнесена деревянною оградою.

Вскоре монастырская часовня уже не вмещала молящихся, и иноки стали просить старца, чтобы построил им церковь. Кирилл и сам видел, что церковь необходима, но в этом глухом краю нельзя было найти плотников, которые могли бы построить такое обширное здание. Старец начал молиться, и совершенно неожиданно, никем не званные, явились в обитель опытные мастера, которые и срубили первую церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы. Это было ровно пятьсот лет назад, именно летом 1397 года.

Общежительный устав, введенный преподобным в своем монастыре, дает нам понятие о жизни иноков в строгих обителях того времени. Церковная служба совершалась благоговейно, и напевы были тихие и чинные. Каждый имел в церкви свое указанное место и без особой надобности не имел права покидать его. Примером того, как надо стоять во время молитвы, служил сам преподобный, который не пропускал ни одной службы, в церковь являлся первым и, несмотря на свои лета, ни разу не позволил себе прислониться к стене или сесть бее времени. В трапезе, где каждый также имел свое назначенное место, тишина наблюдалась полная, никто не смел ни шептаться, ни разговаривать, и все слушали только чтеца, читавшего очередное поучение или житие. Блюд за трапезой, кроме постных, дней, подавалось три, а настоятель вкушал только от двух и то не досыта. Питьем для братии была одна вода; вино и мед запрещено было даже вносить в монастырскую ограду. В кельях имелись только иконы, книги и сосуд с водою для умывания рук, так как пить воду позволялось только с благословения в трапезе. Братия занималась в свободное от молитвы время переписыванием книг и рукодельями. Никто не мог иметь никакой частной собственности, - все было общее и поступало в монастырскую казну, откуда братия получала все нужное. Ни в одежде, ни в обуви не было никакого различия, а о преподобном говорится, что он носил "ризу раздраную и многошвенную". Никому не позволялось выходить из обители, кроме одного только инока, на обязанности которого лежала закупка припасов для обители. Весь день проводили в молитве и трудах; а преподобный, несмотря на постоянный заботы и попечения о своих пасомых, находил время побывать каждое утро на поварне, где он, по старой памяти, лично участвовал в приготовлении пищи для братии. Имея в виду дальнейшее существование обители после своей смерти, он с благодарностью принимал пожертвования разными угодьями и недвижимою собственностью, которые жертвовали обители частные благотворители, но на управление этим имуществом у него был свой особый взгляд. Однажды некий боярин Роман, благотворитель обители, прислал ему дарственную грамоту на село. "Если тебе угодно, человек Божий", написал ему преподобный, "дать село в дом Пречистыя на прокормление братии, то вместо пятидесяти мер жита, который ты даешь нам, отпускай их сто, если можешь, - мы будем довольны; а селами своими владей сам, ибо нам они не нужны и не полезны для братии, а душа, единаго брата дороже всего имения". Он не дозволял также ходить по мирянам за сбором на монастырь и принимал только то, что они приносили сами, смотря на их приношения, как на дар, посылаемый Богом.

Духовное руководство и личный пример Кирилла создали в обители не мало подвижников, отличавшихся замечательною строгостью жизни, как, например, старец молчальник Игнатий, который в продолжение тридцати лить своего иночества ни разу не ложился для отдыха, а спал, или, точнее, дремал, только стоя или сидя. Учеником этого Игнатия был Иннокентий, которому Кирилл при кончине передал управление монастырем. Любимым учеником самого преподобного был Христофор, переписавший не одну церковную книгу под руководством старца. Христофор, между прочим, обрек себя на подвиг вечного пребывания в обители и до самой смерти ни разу не вышел за монастырские ворота. Из числа братии упомянем еще о постриженике преподобного - Мартиниане. По поручению Кирилла, он занимался чтением и изучением духовных книг, но более, чем из книг, узнал он от самого своего блаженного учителя, слова которого собирал и закреплял в сердца, "как на хартии". Впоследствии Мартиниан был игуменом Ферапонтовой пустыни и Троице-Сергиева монастыря. Некоторое время в обители Кирилла пробыл и св. Дионисий Глушицкий, который своею кистью сохранил для нас на иконе черты преподобного.

В житии Кирилла записано со слов очевидцев много случаев дивной его прозорливости и чудес, совершенных его несокрушимою верою.

Но силы старца слабели; ноги отказывались служить. Он уже не мог сам ходить в церковь, хотя и не оставлял своего обычного правила лично совершать богослужение в каждый праздничный день. В эти дни братия приносила старца на руках в церковь, и он, собрав остаток сил, отправлял божественную службу. Незадолго до кончины он позвал в келлию все свое духовное стадо, завещал им строго держаться общежительного устава и назначил преемником своим Иннокентия.

Последнюю божественную службу отслужил он 8 июня 1427 года, в самый Троицын день, а 9-го числа, в день своего ангела, св. Кирилла Александрийского, стал готовиться к смерти. Собравшаяся в его келлию братия рыдала, прощаясь с своим наставником.

- Если ты оставишь нас, отче, - говорили некоторые, - то и место опустеет, ибо многие переселятся из монастыря.

- Не скорбите о моем отшествии, - отвечал умирающий, - если получу дерзновение у Господа и у Пречистой Его Матери, то не только не оскудеет обитель моя, но еще более распространится; только имейте любовь между собою.

Лицо его было весело; он радовался, как путник, который, после долгого странствия, видит, наконец, свою родину. Братия просила его благословения; он благословил, простился со всеми и, в свою очередь, просил прощения и молитв. В последние минуты жизни блаженный причастился св. тайн и с молитвою на устах скончался тихим сном праведника на девяностом году от рождения.