Смирнов Ю. А. Святитель Игнатий. Начало пути // Историческое краеведение и архивы. - Вып. 6. - Вологда, 2000
Ю.А.Смирнов,
СВЯТИТЕЛЬ ИГНАТИЙ. НАЧАЛО ПУТИ
Имя святителя Игнатия тесно связано с Вологодчиной и не только тем, что здесь он родился и провел детство, здесь жили поколения его предков и находится родовое гнездо. На вологодской земле случилось одно из самых значимых событий его жизни - здесь он был посвящен в монашество и начал свое восхождение по ступеням церковной иерархической лестницы.
Хотя основные вехи этого относительно короткого (с 1830 по 1833 год) периода жизни Игнатия хорошо известны, по общему мнению исследователей, остается еще немало вопросов, нуждающихся в дальнейшем изучении. Полагая, что архивные источники в значительной степени могут восполнить имеющиеся пробелы, мы попытались выявить и обобщить материалы Государственного архива Вологодской области, так или иначе касающиеся этого этапа биографии святителя.
Практически все документы архива, связанные с именем Игнатия, сосредоточены в фонде Вологодской духовной консистории. Специфика этих материалов такова, что лишь малая их часть хоть в какой-то степени отражает события внутренней жизни Игнатия. В основном они рисуют чисто внешнюю сторону его деятельности: продвижение по службе, хозяйственные хлопоты, взаимоотношения с окружающими и т.д.
Определение послушника Брянчанинова на жительство в Вологодскую епархию приходится на 1830 год, когда после двух лет послушнического искуса, едва оправившись от тяжелой болезни, во время которой он находился у своих родственников в Вологде, Дмитрий Александрович возвращается к иноческой жизни и удаляется в Успенскую Семигороднюю пустынь.
Находившаяся в 70 верстах от Вологды пустынь считалась одним из наиболее удаленных от жилья монастырей, но была при этом весьма многолюдной как по количеству братии, так и по числу богомольцев. Дело в том, что здесь находилась чудотворная икона Успения Пресвятой Богородицы, и во время свирепствовавшей в 1830-1831 годах в Вологде и ее окрестностях эпидемии холеры многие горожане приходили на поклон к чудотворному образу и молили о заступничестве. Имея крепкое хозяйство, пустынь получала значительные выгоды от хлебопашества и скотоводства и слыла "обильнейшей пред всеми общежитиями" епархии.
Строитель пустыни иеромонах Мельхиседек "по причине слабого и болезненного состояния" Дмитрия Брянчанинова назначил для служения ему молодого послушника Павла Образцова и поселил их в одну келью. Понимая, что исключенному из 3-го класса Вологодской семинарии пономарскому сыну было что перенять у старшего и более образованного собрата, настоятель поручил Брянчанинову обучать своего помощника "благонравию, некоторым познаниям и внешним обычаям, приличествующим монашескому сану". Вероятно, это был первый опыт духовного наставничества в монашеской жизни святителя Игнатия. Примечательно и то, что еще до пострижения Д. Брянчанинов признавался достаточно зрелым для подобных наставлений.
В феврале 1831 года Брянчанинов, подавший накануне прошение о пострижении в монахи, ходатайствует о переходе в малонаселенный Глушицкий монастырь, мотивируя это стремлением к уединению, безмолвной и внимательной жизни накануне столь важного события.
19 февраля 1831 года, за день до того, как вопрос о переводе был рассмотрен консисторией, в Святейший Правительствующий Синод ушло прошение вологодского архиерея о разрешении постричь в монашество вдовых священников и послушников ряда монастырей Вологодской епархии. Среди кандидатов на пострижение значился и Брянчанинов.
Процедура согласования заняла несколько месяцев, и только 5 июня Брянчанинов был вытребован в Вологодский Архиерейский дом. В резолюции на указе Святейшего Синода вологодский епископ Стефан распорядился постричь поручика Брянчанинова в архиерейской домовой церкви. Видимо, речь идет о Крестовой Христорождественской церкви, располагавшейся в бывшей крестовой палате Архиерейского дома. Правда, состоявшийся через две недели обряд пострижения прошел не в домовой церкви, как предполагал епископ, а в Воскресенском кафедральном соборе.
Здесь мы должны коснуться, пожалуй, наиболее деликатного момента в биографии Д.А. Брянчанинова. Дело в том, что, согласно Духовному Регламенту, запрещалось постригать в монахи человека, не прошедшего трехлетнего искушения в монастырской жизни и не достигшего 30-летнего возраста. Формально Дмитрий Брянчанинов удовлетворял всем этим требованиям - провел в монастырях в качестве послушника три года и, что самое любопытное, на момент пострижения ему якобы исполнилось 30 лет. По крайней мере, это подтверждают все выявленные документы тех лет, содержащие сведения о возрасте Игнатия, в том числе написанные им собственноручно. То есть о случайной ошибке и речи быть не может. Между тем, согласно метрической записи Дмитрий Александрович Брянчанинов родился 5 февраля 1807 года, и в 1831 году ему никак не могло быть больше 24 лет. Налицо попытка скрыть свой истинный возраст.
Возникает вопрос, как оценить этот поступок молодого человека? Достаточным ли оправданием для, по сути дела, подлога является страстное и давнее стремление надеть монашескую рясу, если нарушаются как раз те нравственные нормы, строгое руководство которыми должно быть неукоснительным правилом для любого монаха. И уж совсем крамольная мысль: а не объясняется ли переход Игнатия из Семигородней пустыни всего лишь стремлением избежать опасности заражения холерой, тем более что в документах фиксируется факт смерти от холеры одного из монахов пустыни. По здравом рассуждении, однако, следует признать: достаточных оснований для подобного рода предположений у нас нет. Более того, факт подлога характеризует, может быть, не столько самого Игнатия, сколько распространенное в церковных кругах того времени негативное отношение к строгим ограничениям посвящения в монашество. Об актуальности этой проблемы свидетельствует и то, что уже через год после описываемых событий вышел указ, снижавший возрастную планку пострижения до 25 лет для тех, кто окончил курс богословских наук, и отменявший ее вовсе для вдовых священников. Брянчанинов, правда, ни к той, ни к другой категории не относился. Невозможно представить и то, что постригавшему Игнатия вологодскому архиерею, хорошо знавшему его еще ребенком, ничего не было известно об истинном возрасте своего подопечного. Учитывая близкий характер их взаимоотношений, весьма вероятно и то, что Брянчанинов действовал с молчаливого одобрения епископа. И, наконец, можно ли строго судить за незначительные, в общем-то, прегрешения молодости человека, прожившего праведником всю оставшуюся жизнь?
По мнению епархиального начальства, "монах Игнатий и по положению своему, и по воспитанию, и по силам своим ни к каким другим монашеским послушаниям не способен, кроме отправления церковного богослужения". Вероятно, именно это предопределило его быстрое продвижение на следующую ступень церковной иерархии. Менее месяца понадобилось для того, чтобы Игнатий был возведен сначала в младшую степень священства - иеродьякона, а затем рукоположен в иеромонахи, получив тем самым право совершать богослужения. Все это время Игнатий, будучи приписанным к Глушицкому монастырю, оставался в Вологде при Архиерейском доме, и "употребляем был для священнослужения". Более в Глушицкий монастырь он не возвращался, хотя и исполнял время от времени поручения своего настоятеля. Так, в сентябре-октябре 1831 года Игнатий выезжал "для исправления монастырских надобностей" в Санкт-Петербург.
6 января 1832 года он получил назначение на место умершего настоятеля Лопотова Пельшемского монастыря Иосифа, став самым молодым и одним из наиболее образованных настоятелей Вологодской епархии.
Игнатий принял монастырь далеко не в идеальном состоянии. Его предшественник, управлявший обителью более 20 лет, явно не уделял должного внимания ведению монастырского хозяйства. Монастырь старел и ветшал вместе со своим настоятелем. В возведенных из камня трех монастырских церквях и колокольне обнаружились трещины, не хватало церковной утвари, мебели и посуды, деревянная ограда вокруг монастыря обветшала и местами развалилась. Серьезные затруднения испытывали монахи и с жилыми помещениями. В предназначенном для братских келий каменном сводчатом корпусе при одной из церквей жить было нельзя, т.к. дощатые перегородки, которыми он был разделен на кельи, совершенно сгнили.
Продуктами питания монахи обеспечивали себя сами. Держали скот, на принадлежавших монастырю пахотных землях высевали рожь, а сенные покосы отдавали в аренду.
Впрочем, и здесь были свои проблемы. Приписанные к монастырю рыбные ловли на реке Сухоне никакой выгоды не приносили, т.к. желающих взять их в аренду не находилось из-за незаконного лова рыбы окрестными крестьянами. Выстроенная монастырем мукомольная мельница на реке Пельшме в первый же год настоятельства Игнатия вышла из строя.
К чисто хозяйственным проблемам добавились и сложности во взаимоотношениях с некоторыми членам братии. Так, 74-летний иеромонах Арсений, обладавший, по всей видимости, неуживчивым характером и заслуживший недобрую репутацию еще в 1820 году, когда был подвергнут штрафу за "возмущение к затейному доносу" на настоятеля своего монастыря, вынудил Игнатия просить вологодского архиерея о переводе старика в другой монастырь из-за его "неспокойной и своевольной жизни".
Не прижился в монастыре и уволенный от должности после 35-летнего служения священником Стефан Васильев. Лопотов монастырь должен был стать его последней обителью, здесь он хотел "положить кости" свои. Васильев определился на жительство уже при Игнатии. Однако, не пробыв в монастыре и года, он выразил желание перевестись в другую обитель и даже не остался ожидать нового назначения, а уехал к сыну, где вскоре и умер.
Очевидно, что Игнатий не склонен был превращать монастырь в прибежище для немощных и престарелых. Каждого из своих подчиненных он оценивал, прежде всего, с точки зрения пользы, приносимой обители. В результате к концу его пребывания в Лопотове монастыре средний возраст братии составлял приблизительно 30 лет, а самому старшему из монахов было 42 года.
Ушедших, однако, было совсем немного - всего несколько человек. Напротив, с приходом нового настоятеля начался рост численности братии Лопотова монастыря. Если в 1832 году здесь насчитывалось 7 человек (ровно столько, сколько положено по штату), то в октябре 1833 году количество братьев составляло приблизительно 16 человек. Подчеркнем, что речь идет об официально приписанных к обители монахах и послушниках, подлежавших регистрации в монастырской отчетности, куда не включались богомольцы и гости монастыря.
Очевидно, что большую часть новичков привлекала в монастырь личность его настоятеля. Некоторые были знакомы с Игнатием еще по жизни в миру, а также со времени его послушничества. Вновь прибывшие отмечали пришедшиеся им по душе монастырский устав обители, порядок богослужения и вообще жизнь здешних монашествующих.
Сам Игнатий характеризовал свою братию как крайне смирную, однако под его началом находились и люди нрава вовсе не тихого. Речь идет о сосланных епархиальным начальством на исправление под строгий надзор настоятеля нескольких священно-церковнослужителях, виновных в таких, например, грехах, как ослушание местному благочинному, злоупотребление спиртными напитками, вхождение в питейные заведения с дароносицей и т.д. Особого внимания требовали и отбывавшие в монастыре наказание крестьяне, осужденные на духовную епитимию за уголовные преступления. В период настоятельства Игнатия таковых было двое: один содействовал в убийстве, другой его неумышленно совершил.
Из сказанного ясно, как непросто было Игнатию при столь запущенном хозяйстве, крайней скудости средств и свыкшейся поначалу с таким положением дел немногочисленной братии остановить процесс умирания монастыря. Естественно, за такой короткий срок пребывания в должности настоятеля Игнатий не мог полностью преобразить монастырь, однако он активно занялся его переустройством.
Понимая острую необходимость в обновлении жилых помещений, Игнатий, прежде всего, взялся за строительство новых настоятельской и братских келий, благо строительный материал был, что называется, под рукой. По свидетельству помнивших то время монахов, монастырь был окружен густым лесом. Местные крестьяне не воспрещали им пользоваться и даже сами привозили в обитель требовавшуюся монахам древесину. В результате зиму 1832/33 годов братия встречала уже в новых деревянных домах.
Весьма успешно обстояли дела и с пополнением монастырской ризницы. К моменту вступления Игнатия в настоятельскую должность большая часть священнических одеяний находилась в плачевном состоянии. Достаточно сказать, что из 17 имевшихся риз приличный вид имела только одна. С помощью благотворителей Игнатий существенно обновил церковную утварь.
Дальнейшие планы переустройства монастыря требовали больших расходов. Выдаваемого от казны ежегодного пособия, а также того, что зарабатывали своими силами, едва хватало на самые элементарные нужды. В поисках новых источников денежных поступлений монахи все чаще выходят в мир, устанавливают новые связи вне монастыря. Свидетельство тому - участившиеся поездки монахов "по монастырским надобностям". Впечатляет география этих командировок: Москва, Санкт-Петербург, Псков, Рига, Калужская, Тульская, Курская епархии, Слободская Украина и проч.
Последовавший в ноябре 1833 года перевод Игнатия в Петербург привел к значительным переменам в составе братии Лопотова монастыря. Обитель покинули 9 человек. Одни устремились вслед за Игнатием, другие получили новые назначения, третьи предпочли сменить монастырь.
Бразды правления монастырем перешли к иеромонаху Николаю, одному из старожилов обители. Ему выпало продолжить начатое Игнатием обновление монастырских зданий. Необходимые для этого деньги были уже собраны. Через год наиболее трудоемкие и дорогостоящие восстановительные работы были завершены - и, в частности, исправлены каменные постройки. Тогда же был восполнен и недостаток посуды и мебели в настоятельской и братских кельях.
Рассказывая о первых шагах святителя Игнатия на монастырском поприще, нельзя не упомянуть и об оказавшем может быть решающее воздействие на его судьбу вологодском епископе Стефане (Романовском).
Понимая, что сейчас сложно установить истинные причины, побудившие Стефана оказывать покровительство Игнатию, рискнем все же высказать предположение, что ключевым фактором было несомненное призвание молодого человека к иноческому подвигу. Тем более что подобный случай в биографии Стефана не единственный. Многим был обязан в служебном отношении преосвященному Стефану, занимавшему тогда кафедру Волынской епархии, протоиерей Житомирского собора Г.А. Рафальский, впоследствии архиепископ Варшавский, митрополит Новгородский и Санкт-петербургский Антоний.
На первых порах архиерей взял на себя руководство молодым монахом, был его наставником. Сам Игнатий отмечал "милостивейшее архипастырское внимание" к себе со стороны Стефана. И действительно, в стремительном продвижении Игнатия по ступенькам церковной иерархии, на что у других уходили годы, чувствуется твердая рука вологодского владыки.
О том, насколько полной была поддержка архиерея, говорит и тот факт, что ни одно из начинаний Игнатия, ни одна из его просьб не были отвергнуты. Между тем Стефан вовсе не производит впечатление мягкого, покладистого человека. Скорее наоборот, документы рисуют образ властного, жесткого и скорого на расправу администратора.
Интересен Стефан и своим отношением к современнику Игнатия Николаю Рынину, уже тогда почитавшемуся многими вологжанами и священнослужителями ясновидцем и чудотворцем. Судя по документам, Стефан не видел в Рынине никакого провидческого дара, считал его обычным городским сумасшедшим и пытался пресечь распространявшееся почитание блаженного. Так, в 1831 году Стефан предписал игумену Спасо-Суморина монастыря Геннадию, приютившему Рынина, немедленно выслать его из обители. Видимо, не очень доверяя игумену, епископ поручил Тотемскому духовному правлению "разведать", точно ли выполнено его распоряжение, а самому Геннадию строго указал, "что если впредь хотя на одну ночь примет сумасшедшего Рынина в монастырь, то неминуемо удален будет от монастыря и предан суду".
В заключение следует отметить, что без малого двухлетнее управление Лопотовым монастырем - всего лишь небольшой эпизод в жизни святителя Игнатия, особенно на фоне почти четвертьвекового служения архимандритом Троице-Сергиевой пустыни. Однако кратковременность этого периода нисколько не умаляет его значимости. По сути дела в Лопотове монастыре Игнатий был вынужден решать тот же круг нравственных и хозяйственных проблем, что и в Троице-Сергиевой пустыни. Безусловно, масштаб и сложность задач, вставших перед ним на новом месте службы, а главное цена потраченных на их решение душевных и физических сил - на порядок выше, но уже обретенный опыт настоятельского служения наверняка оказал ему неоценимую услугу.
