Варава, Владимир. Митрополит Евгений (Болховитинов) и "Философия Отчего края" / Варава В. // Москва. - 2005. - № 2
ВЛАДИМИР ВАРАВА
МИТРОПОЛИТ
ЕВГЕНИЙ
(БОЛХОВИТИНОВ)
И "ФИЛОСОФИЯ
ОТЧЕГО КРАЯ"
Владимир Варава, кандидат философских наук, доцент философского факультета Воронежского государственного университета, преподаватель Воронежской духовной семинарии.
Милее мне мой уголок простой...
И.Никитин
Упадок современной культуры и "Философия Отчего края"
Крупнейший мыслитель XX века М.Хайдеггер в торжественной речи в честь своего земляка композитора К.Крейцере в 1955 т, со всей серьезностью, тревогой и ответственностью говорил, "что сейчас под угрозой находится сама укорененность сегодняшнего человека". Осмысливая творчество своего именитого земляка, Хайдеггер был убежден, что "любое настоящее творение коренится в почве своей родной земли"1[1 Хайдеггер М. Отрешенность // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Сб. М, 1991. С. 105]. Ценность искусства измеряется не эстетическим своеволием художника, а духовной ответственностью творца, которая всегда ответ совести на боль народа. Родной земли не миновать, если хочешь выйти к пределам сущего и объять вечную даль зова...
Обращение к родной почве далеко не случайно у великого мыслителя. Хайдеггеру уже в середине XX века было очевидно, что современный ему человек (европеец) поражен недугом "суеты больших городов". Находясь в состоянии принципиальной бессмыслицы существования, он легко подвергается манипулированию со стороны примитивных идеологий и перестает быть нравственно и духовно вменяемой личностью. Общество техногенно перезревших симулякров, утративших пафос восхождения в неличные обители мира, - таковы люди новейшей эпохи.
Состояние человека, в котором последний уже более не способен вопрошать о смысле собственного бытия, не способен подняться к более высокому состоянию духа, Хайдеггер воспринимает с опаской. То, что философия называет "трансцендентным", есть бытийная основа существования; она выше любых и культурных, и житейских нужд. Верить в высшее и вечное - суть истинное свойство человека, при утрате которого он просто перестает им быть.
Духовный закат западной культуры - то, что было предсказано и показано многими мыслителями, видевшими опасность забвения отчего и родного. "Общество массового потребления" и прочие подобные эпитеты, в которых явлена низкая суть человека - плоды отрешения от исконных смыслов бытия. "Нашему веку грозит утрата корней", - говорит Хайдеггер; "нам угрожает духовное небытие", - как бы резюмирует сложившуюся ситуацию другой видный мыслитель Запада П. Тиллих. Таков философский диагноз духовного состояния эпохи, переставшей ощущать высшую реальность как реальность.
Сегодня и в России над человеком уже нависла гнетущая тень забвения. Интенсивные "интеграционные процессы" грозят отрывом людей от своих корней, от своей Родины. Сейчас важно знать не только то, что говорят западные апологеты западной системы, но и ее критики. Хайдеггер один из первых, кто всерьез заново поставил вопрос о смысле человеческого бытия. Поставил он его потому, что человек Запада оказался в ситуации утраты смысла.
* * *
Корневая антропология - глубинная сущность человека, основа его бытия, условие духовного и физического здоровья. Что живо, то имеет корень. Он осуществляет связь мироздания, через него проходит благодать живого. Смерть во многом есть смерть корня. Корень статичен по своей сути; чтобы он дал плод, ему нужны покой и забота. Плод уже может быть динамичным, он может обитать в пространствах иных миров. Но плод способен это делать, если корень его здоров и жив, и если корневая связь с самим истоком сущего не прерывается в его духовных и географических странствиях.
Сейчас наиболее очевидно болезненное напряжение между "родным" и "вселенским". Либеральная интеллигенция, соблазненная прорывом в общечеловеческое (вселенское), готовит "маргиналов вселенной" - неполноценных существ, обреченных влачить бездарное, безблагодатное существование. Ибо корень Родины они утратили, а "вселенского блага" не приобрели и не приобретут.
Противоядием этому в нынешней ситуации является направление, которое можно обозначить как "философия Отчего края". Это понятие, применимое к любому региону России, имеет конкретную воронежскую прописку. "Отчий край" - название литературной серии, выходившей в Воронеже, а затем и в других городах в 70-80-х годах XX века. Инициатором серии выступил писатель Виктор Будаков. Серия оказала благотворное влияние в деле расширения граней отечественной словесности. В современных условиях можно уже говорить и о философии, которая объемлет и осмысливает все истинные свойства национального духа. Понятие "философия Отчего края" направлено на то, чтобы выявлять ценные самобытные проявления русского национального самосознания и показать, что оно обладает живой конкретной реальностью, дающей смысл и бытие людям, живущим в просторе одной земли, веры и языка. Фундаментальная задача этой философии - постичь работу национальной идеи применительно к каждому региону России ("Отчему краю").
Русское мировоззрение едино. Но духовное богатство отечественной культуры позволило "русскому эйдосу" преломиться в каждом крае по-своему. И выявить его часто потаенную суть оказывается возможным, посмотрев, как оно раскрывается в людях, идеях, традициях того края, где непосредственно родился и вырос человек. Здесь оно зримее, отчетливее, узнаваемее. И понять, и принять его можно легче, узнав его проявление в близких и родных ликах.
Распознавание универсального начинается с вглядывания в близлежащее. Поэтому Хайдеггер и призывает к "осмысляющему раздумью", которое одно только и возможно в том месте, где Бытие дало человеку радость быть. "Достаточно остановиться на близлежащем и подумать о самом близком: о том, что касается каждого из нас - здесь и сейчас, здесь, на этом клочке родной земли (выделено мной. - В.В.), сейчас - в настоящий час мировой истории"2 [2 Там же].
"Философия Отчего края" способствует осознанию собственной идеи существования через выявление сокрытой от любострастных взглядов внешнего мира корневой сути нации. Здесь философия понимается не как строгое академическое (схоластическое) теоретизирование, но в исконно греко-русском смысле "любомудрия". Любомудрие и есть движение к правде, к тому высшему идеалу, который один и есть живоносный исток народа. Эта философия дает выявиться идеалу, как он выражен в слове, звуке, краске; иными словами, здесь представлено соборное культурное делание края, проявляющееся в различных видах праведного труда человека.
Отчий край связан с детством, а детство - великая тайна бытия и единственная надежда человека. Мир ввергнут в пучину зла и высветляется в радость вечности обетованием Христовым: "Будьте как дети".
С чего начинается движение к Небу? С постижения нетленной сути того края, где кровь и почва, дух и плоть, Земля и Небо образовали то место Бытия, из которого человек рождается на свет Божий. Отчий край хранит тайну появления человека.
"Бедный я человек!
Кто избавит меня от сего тела
смерти?.." (Рим. 7, 24)
У каждого Отчего края есть свой духовный зачинатель, "столп и утверждение" национального идеала. Если говорить о Воронежском крае, то вглядывание в глубь времени раскрывает удивительный образ нашего земляка митрополита Киевского и Галицкого Евгения (Болховитинова; 1767-1837). В последние годы усилиями историков и краеведов была раскрыта значимость этой фигуры в масштабах целой России. Его исторические и литературоведческие заслуги столь значительны, что светская наука признает в этом человеке одного из главных деятелей русского Просвещения.
Необычайное богатство духовно-интеллектуального наследия Е. Болховитинова позволяет его научные труды квалифицировать в терминах "подвига". Нас, в первую очередь, будет занимать исток научных подвигов одного из виднейших иерархов русской Православной Церкви. Сейчас это крайне важно, так как культура (в том числе и научная) потеряла ориентир своей деятельности, утратив первоначало и, соответственно, смысл своего бытия. Один только перечень работ ученого митрополита разрушает зловредный миф секуляризма о несовместимости научной и литургической деятельности, или в более широком контексте о тормозящем воздействии религии на науку.
Сегодняшнее время заново ставит вопросы: "что есть подлинная ученость", "в чем смысл науки", "каковы ее действительные истоки?" Личность митрополита Евгения во многом способствует прояснению этих насущных вопросов, ибо в его лице наиболее зримо проявлена классическая парадигма христианского понимания науки. Известный философ и богослов XI века Ансельм, епископ Кентерберийский постулировал тезис, ставший аксиомой нерасторжимости религиозной веры и научного познания: "Мне представляется постыдным небрежением, если, укрепившись в вере, мы не стремимся понять то, во что верим". Знание, книга, вера - синонимы, атрибуты подлинной учености и религиозности. Изначально они нераздельны, и лишь суетливый разбег "прогресса" разводит их на бесконечную дистанцию. Складывается впечатление у новых поколений, не имеющих уже ни веры, ни знания, что так было всегда, что так и должно быть. Сама личность митрополита Евгения - ученого и иерарха - свидетельствует об изначальном тождестве ума и духа, знания и веры.
Важно то, что христианская парадигма науки у митрополита Евгения окрашена в тона Православия. Византийское Православие в России было так осмыслено и пережито, что смогло радикально повлиять на создание глубоко самобытного облика национальной культуры, сочетавшей в себе и черты высокой классики, и этническое своеобразие. Константин Леонтьев один из первых философов, кто обратил самое пристальное внимание на глубинные черты русского самосознания. Это трагическое восприятие бытия, отчасти доставшееся нам в наследие от эллинско-византийского пессимизма, отчасти присущее самой драматической завязи русской жизни.
Понять творчество Е.Болховитинова нам представляется возможным только отрешившись от "объективных критериев научного анализа" и погрузившись в неотмирную стихию Отчего края, в котором зародились нерациональные побуждения к неутомимой деятельности "одного из величайших собирателей, которые когда-либо существовали" (М.А. Погодин).
Несуетливое всматривание в духовный облик ученого будет способствовать постижению бытийной драмы, непременно лежащей в основе великих трудов всех богоодаренных русских людей.
Почему мы связываем личность Е.Болховитинова с "Философией Отчего края"? Для этого, прежде всего, необходимо понять духовный импульс его фундаментального труда "Историческое, географическое и экономическое описание Воронежской губернии". Что его подвинуло к запечатлению сокровенных, неточных смыслов родной земли?
Е. Болховитинов прозрел суть русской идеи из недр Воронежского края. Прозрение это было нелегким, оно было окрашено в тона личного трагизма. Но здесь свершилось становление того мировоззрения и миропонимания, которое вылилось в подвижническую деятельность уже российского и вселенского масштаба. Получив в Отчем крае необходимую творческую энергию, он создает философский облик края (дабы его запечатлеть навечно) в форме историко-географического образа. Уникальность этого труда определяется не узко эмпирическим интересом к описанию фактов прошлого, а раскрытием духоносных смыслов родной земли исторически, географически, экономически проявившихся в данном месте.
Что же дал Отчий край Е.Болховитинову, сделав префекта провинциальной семинарии владыкой-митрополитом вселенского уровня? Каким образом Отчий край развил его необычайную даровитость, способность "будить пером потомков ото сна", отмеченную Державиным?
Здесь свершились те события, которые и определяют смысл русской идеи, русской философии, да и русской культуры в целом. Смерть всех членов семьи не могла не вызвать бытийных раздумий и переживаний. Это обстоятельство, повлекшее за собой крутое изменение всей жизненной линии, никоим образом нельзя рассматривать как частный факт биографии, но как точку бытийного перелома судьбы, сформировавшей тот образ человека, который мы знаем и перед которым благоговеем сегодня. И не зря свой невероятный научный подвиг Е.Болховитинов свершает в монашеском чине, то есть в том состоянии, которое предполагает глубочайшую духовную решимость сердца, фундаментальный переворот всего образа мыслей и чувств.
В Воронежском крае будущего владыку посетило несчастье, и соответственно, потрясение, вызвавшее глубокий духовный и интеллектуальный перелом и рост. За сухой фразой биографии: "По овдовении в 1799 г. вытребован Преосвященным С.-Петербургским Митрополитом Амвросием в С.-Петербург и с 3 Марта 1800 г. определен в Александро-Невской Академии Префектом, Философии и высшего Красноречия Учителем; 9 числа того же Марта пострижен в Александро-Невской Лавре и того же месяца 11 числа посвящен во Архимандрита Зеленецкого монастыря..." кроется судьба не только отдельного человека, но и целая веха отечественной культуры.
Важно заметить, что несчастье, понимаемое сознанием утилитарно-обыденным, весьма отличается от его восприятия сознанием нравственно-духовным. Личная трагедия, чей черный шов прошел по воронежской вехе жизни Е.Болховитинова, помогла ему постичь больную суть наличного мира и, соответственно, выбрать то единственно истинное дело-служение, которое дается тому, кто в расщелину тоски заглянул слишком глубоко. Воронежская трагедия явила молодому человеку всю жестоко-скорбную основу мира, во зле лежащего. Молния горя, один за одним выхватившая всех родных ему людей, научила въявь, всей открытой душой и всем сердцем чувствовать то, что всегда особо глубоко переживалось отечественным любомудрием как "болезнь бытия". Обретя мощный "опыт смерти", Е.Болховитинов обрел и главное задание жизни, которое есть одновременно задание всякого русского православного человека - преодоление смерти.
Горемычная суть русской жизни была сполна прочувствована Е. Болховитиновым. История русской земли - это еще и история человека, прямо заглянувшего в глаза стальной "правде" греха; вот поэтому и жизнь здесь неустроена на западный рационально-комфортный манер. Горе из сердца "выжимает" боль и веру. Сердце в России обнажено и глубоко чувствует извечную скорбь и тоску мира. Здесь понятно, что горе и тоска не есть явления временные, вызванные теми или иными неурядицами социальными или политическими. Такова суть смертного человека, живущего в смертном мире. Поэты это чувствуют особо:
Уж как вспомню я
Тебя, жизнь моя, -
Сердце кровию
Обливается!
Эти строки Никитина - поэтическая квинтэссенция всего трагического полотна русской жизни, смысл которой не в счастье, а в Правде. Никитин особо понимав, что счастье - "бред воображенья", "лишь призрак ложный", и в человеке всегда есть "горе тайное" и всегда ему идет навстречу "горе новое".
Этим мироощущением проникнуты все высшие проявления русского гения, составляя его особенность, уникальную "типологическую характеристику". Через это мироощущение возможно войти в трагический строй нации.
Духовная завязь русской жизни очень плотно сопряжена с идеей страдания, с идеей крестного пути. Гуманный Запад пытается облегчить удел человека радикальным стремлением вычеркнуть идею трагизма из основ человеческого существования. Трагизм (путь страдания и смерти) не принимается гуманизмом в качестве сущностного основания нравственного бытия личности. А это и есть антихристианский замысел Инквизитора устроить счастливую и бестрагичную жизнь для человека.
Но какой ценой? Ценой распятия Христа и отнятия у человека благодатной свободы. В этом глубочайший замысел нехристианского гуманизма. В этом и главная причина духовного кризиса западной цивилизации. В России всегда смиренномудро относились к страданиям. Здесь есть четкое понимание, что жизнь не высшее благо, а смерть не высшее зло.
Философия Отчего края дает увидеть, как на всей огромной земле русской свершается эта многовековая тяжба со смертью. И митрополит Евгений - один из первых русских подвижников, кто лично на себе перенес смертоносное действо русского горя и вышел в простор духовно-интеллектуального домостроительства в высокой аскетической стати, соответствующей высокому монашескому чину.
Смысл научно-исторических занятий митрополита Евгения коренится в духовных установках его мировоззрения. Потрясающая воображение кропотливость и тщательность, с которой он регистрировал в своих трудах сотни имен, прославивших земное и Небесное Отечество, может быть объяснима только в терминах религиозного долга, религиозного служения. Сам Е. Болховитинов в "Описании жизни и подвигов преосвященного Тихона, епископа Воронежского и Елецкого" так определяет свою задачу: "Сохранить в памяти имя, жизнь, подвиги, наставления и благотворные деяния мужей благочестивых и добродетельных обязует нас глас совести и закон божественный".
Слова эти показывают, что в основе подлинного научного познания лежит не любопытство ученого, даже не стремление к "истине", а духовные установки - "глас совести" и "закон божественный". Подлинная "связь поколений" есть дело совести, а не только человеческой памяти, которая бывает не слишком долгой и почтительной. А совесть, она ведь не человеческое свойство, в ней глас Божий повествует о высшем предназначении человека. Это весть, идущая к человеку и направляющая его к иному, то есть к истинному. Поэтому совесть, как "оракул из вечного мира", есть основа и исторической науки, и подлинной жизни. "Сию память и сей пример их добродетели, - говорит Е.Болховитинов, - достоит предавать и потомству, как для подражания, так и для славы".
Итак, историческая наука есть духовное восстановление соборной связи поколений. Принцип этот положен Е.Болховитиновым, и нужно сказать, он дал поразительные плоды. Им раскрыт сугубо русский способ научного делания - делания через экзистенциальное потрясение. Оно всегда будет давать результат совсем не похожий на тот, который рождается в уютных кабинетах западных схоластов-теоретиков, где производится не истина "живой жизни", а логический конструкт духовно обеспложенного ума.
Россия идет по стопам свято отеческой патристики, где так важен живой, трагический опыт веры; опыт, связанный с бесконечным риском для вечной жизни; опыт, соприкасающий человека с пустынным мраком богооставленности. И через все это и живая вера, и живая наука. Запад же идет по дороге схоластики, в нем знание подменяет веру, логика игнорирует сердце, а человек возвышается над Богом. Поэтому облик России и Запада (при единых греко-римских истоках) такой разный. А понять и почувствовать это дает "философия Отчего края", в которой сгусток русской боли и бесконечный порыв к вечной Правде явлены во всей полноте.
Одна из главных причин, побудившая Е.Болховитинова к служению на поприще фундаментальной словесности, была вызвана христианской болью утраты семьи.
На языке секулярной психологии эта ситуация выглядит так: горе, правильно пережитое - дает мощный творческий импульс к деятельности (в данном случае к словесной деятельности). Иными словами, аскетическая сублимация горя приводит к интенсивной интеллектуальной работоспособности. При этом определяющим является ценностная установка аскезы, ее духовный знак, который имеет позитивный смысл лишь в случае жертвенного отказа от своих эгоистических (своекорыстных, тщеславных) установок. Такова суть православного монашества, которое всегда имело огромный культурный, научный, нравственный смысл. Думается, что принятие иноческого пострига было ключевым для всего жизненного дела Е. Болховитинова. Оно имело, прежде всего, нравственное значение отказа от эгоцентрического своеволия ума для подвижнического труда на поприще неличного служения отечественной науке3 [3 Известно, какое большое значение Н.Федоров придавал деятельности воронежского губернского краеведческого музея, как высоко отзывался о нем. Глубоко примечательна духовная, идейная, научная связь Е.Болховитинова и Н.Федорова. Символично то, что граф Н.П. Румянцев (с которым Е.Болховитинова всю жизнь единило тесное научное содружество) является как бы посредником между этими фигурами. Трудясь в Румянцевской библиотеке, Федоров развил свое учение о восстановлении погибшего и погибающего мира. В каком бы крае ни был Е. Болховитинов (Псков, Калуга и т.д.), он делает то, что в дальнейшем будет делать Федоров - кропотливейше собрать и фиксировать малейшие проявления старины, записывая местные сказания и предания, которые являются частью Соборного Русского Сказа о бытийной судьбе Отечества. Именно Федоров продолжил сквозь время дело Е.Болховитинова, всю свою жизнь посвятив собиранию, изучению и сохранению бесценных свидетельств ушедшей жизни соотечественников с целью восстановления их существования не только в памяти, но и в Бытии].
Митрополит Евгений (Болховитинов) явил всему миру пример истинного служения Богу и Отечеству. Столкнувшись с крепью неумолимой смерти, он призвал помощь Божью, которая дала ему оружие мысли, слова и дела, и которое он направил в сторону истинного Просвещения - домостроительства вечной правды.
Русское Просвещение:
патриотическое любомудрие
против схоластической
диалектики
Глубоким смыслом исполнен тот факт, что свой практически первый труд Е. Болховитинов посвящает святителю Тихону Задонскому. Можно говорить о крепком духовном и интеллектуальном родстве двух выдающихся пастырей русской Церкви. И, конечно же, о несомненном влиянии фигуры святителя Тихона на молодого Болховитинова.
В лице св. Тихона отечественное богословие обрело опыт радикального преодоления схоластического метода подвигом живой веры. О. Георгий Флоровский так характеризует святителя: "На общем фоне
XVIII века ярко выделяется образ святителя Тихона... Святитель Тихон был большим писателем". Говоря о книге "Об истинном христианстве", Флоровский отмечает: "Это не догматическая система. Скорее мистическая этика, или аскетика. Но это был первый опыт живого богословия и опытного богословия, - в отличие и в противовес школьной эрудиции, без подлинного опыта"4 [4 Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 125]. Вот эту самую важную черту - "опыт живого богословия", преодолевающего недуховный схематизм схоластики, унаследовал и развил Е.Болховитинов.
Митрополит Евгений прошел выучку в традиции патристического любомудрия, очагом которой в России была Славяно-греко-латинская академия. Особое значение для становления Е.Болховитинова как ученого имеет тот факт, что время его пребывания в стенах Славяно-греко-латинской академии совпадает со временем ее протектората митрополита Московского Платона (Левшина). Это тот самый Платон, которого Вольтер в восхищении назвал "русским Платоном"; Платон, бывший архимандритом Троице-Сергиевой лавры и благословивший открытие Оптиной пустыни.
В XVIII веке усилились процессы вульгаризации секулярной культуры; и заслуга митрополита Платона в том, что в этой метафизически скудной ситуации он совершает подвиг возрождения традиций святоотеческого любомудрия. Формируется особое духовно-интеллектуальное явление в нашей духовной жизни - школа ученого монашества.
Именно здесь проявился самобытный стиль русского миропонимания, сочетающий в себе необходимую для смертного практическую деятельность разума с метафизической деятельностью духа. В результате преображенный разум оказывается способным стяжать благодатное созерцание "предметов" горнего мира и претворить их в сверхлогический опыт живой веры. Эту практику еще именуют живознанием: дух и буква онтологически проникают друг в друга так, что свершается таинство их животворения. Буква вне духа - мертвая логическая категория, а дух вне буквы - суетливое суемудрие непреображенного ума.
* * *
Широчайшая образованность митрополита Евгения, включавшая знание древних и современных ему языков, современной литературы и философских воззрений Европы, соблазняет причислить его к творцам просвещения в узкорационалистическом смысле: то есть просвещения, понимаемого как расширение познавательных способностей ума, накопления эмпирических знаний и развитие гуманистических перспектив.
Но термин "просвещение" имеет еще и другое толкование, коренящееся в традициях кирилло-мефодиевского наследия. Здесь количественный аспект наращивания внешних знаний о мире дополняется качественным - поиском метафизического смысла мироздания. Библейский контекст выступает в качестве фундаментальной основы миропонимания, отталкиваясь от которого, знание о мире трансформируется в знание мира. Это принципиальное отличие, ибо духовное знание мира предполагает смиренномудрое "незнание" сакральных основ сущего, и соответственно отсечение многочисленных и постоянно сменяющих друг друга "концепций" и "теорий", которыми изобилует наука и которые всегда на поверку оказываются "слишком человеческими" гипотезами.
Библия раскрывает духовный смысл Бытия; и тот способ познания, который питается из библейского истока, соответствует понятию духовное просвещение. Данный тип просвещения не отрицает секулярного, но, вбирая его эмпирический опыт, расширяет мирской горизонт личности до сверхмирского горизонта Бытия.
В этом контексте становится понятным, почему в сознании потомков митрополит Евгений (Болховитинов) остался, прежде всего, как историк. Флоровский отмечает несклонность, даже нелюбовь Болховитинова к теоретическим наукам: "Богословия он не любил и богословских интересов у студентов Киевской Академии, в бытность там митрополитом, не поощрял... к философии всегда относился с враждебной деятельностью"5 [5 Там же. С. 142].
Чем объяснить эту, в общем-то, странную для деятеля Церкви и культуры такого ранга особенность? Дело, конечно, не в том, что Е. Болховитинов был, прежде всего, историк и не был профессионально заинтересован в спекулятивных науках. Некоторая враждебность к сугубо теоретическим дисциплинам была обусловлена общей духовной недоброкачественностью того времени. Отчасти сам Флоровский проясняет ситуацию следующей характеристикой эпохи: "Самое слабое место духовной школы XVIII века было именно в ея латинском характере"6 [6 Там же. С. 113]. Латинский (то есть схоластический) характер существенным образом влиял на складывающиеся тогда институты секулярной культуры. И дело даже не в заимствованиях, а в откровенных переносах западных моделей в образование, вообще в жизнь.
Это очень тонко чувствовал митрополит Евгений, остро переживая католическое влияние в любой форме. Описывая жизнь арх. Мелетия Смотрицкого, он произносит такие характерные слова: "Он имел несчастье жить в таком веке и в таком месте, где Православие подвержено было тогда сильному и жестокому гонению от Папистов и Униатов".
Когда митрополит Евгений по поручению Св. Синода составил первое "предначертание" переустройства духовных училищ в рамках преобразования духовных школ и всей школьной системы, то одним из главных пунктов он положил ослабление засилья латыни в преподавании. Но владыка действовал не только внешними мерами через преобразование образовательной системы. Своими научными трудами, посвященными собиранию многообразных проявлений православного богомыслия в России, он значительным образом тормозил западную интервенцию.
А интервенция была существенной. Этот период отмечен глубоким влиянием западной культуры на Россию. Конечно, это влияние имело также и легковесные формы интеллигентской игры в атеизм. Атеизм философствующих аристократов, отдававших дань французской моде, был явлением поверхностным, основ национальной духовности не затрагивавшим. Е. Болховитинов из европейских языков владел, прежде всего, французским и знал реальную цену воздействия двух властителей дум - Вольтера и Руссо. Философия этих "вольнодумцев" могла "развратить" ум людей, уже оторвавшихся от традиционных национальных ценностей, субстанции духовной жизни слишком легковесная французская философия повредить не могла.
Выдающийся русский мыслитель XIX века Ю.Ф. Самарин в своей магистерской диссертации "Стефан Яворский и Феофан Прокопович" обстоятельнейше исследовал вопрос о католико-протестантском влиянии на русскую культуру и русскую церковь. Принимая во внимание факт сущностного тождества католицизма и протестантизма как целостного феномена западноевропейской религиозной культуры, можно говорить о едином воздействии западного христианства на Россию. Суть этого Самарин резюмировал так: "стремление создать богословскую систему по образцу Западно-Римской"7 [7 Самарин Ю.Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович // Самарин Ю. Ф. Избранные произведения. М., 1996. С. 32].
Если западные образцы затрагивают только сторону теоретическую, в форме спекулятивного богословия, то это полбеды. Но если речь идет о переосмыслении церковных Таинств, то происходит смена духовного состояния сознания, равная духовной гибели. Но ей-то, несмотря на реальную опасность, не дано было осуществиться. Хотя положение дел внушало тревогу. В письме к митрополиту Амвросию Новгородскому (Подобедову), видному иерарху русской Церкви, митрполит Платон кратко, но исчерпывающе обрисовал духовную ситуацию того времени: "Усилились: 1) неверие; 2) философия, маскою христианства прикрытая, какова и кажется и богословия пастырская... 3) папизм"8 [8 Платон (Левшин; митрополит Московский). "Из глубины воззвах к тебе, Господи..." М., 1996. С. 99].
Вот таким философии и богословию, "прикрытым маскою христианства", Е.Болховитинов предпочитает духовную историю отечественной словесности, судя по которой можно было понять смысл русской культуры, а, значит, и просветиться в подлинном значении этого слова
Православного богословия и православной философии как специальных теоретических дисциплин на основе тогдашнего русского языка не существовало. Сокровенный опыт исихазма, которым жили русские подвижники столетиями, не мог быть выражен адекватно в категориях русского (не церковно-славянского) языка. Это не пресловутая "отсталость", трактуемая на поверхностно-либеральный манер, а глубочайшая особенность отечественной культуры. Древняя Русь в отличие от Западной Европы выработала особый тип богословствования, которое называют "литургическим богословием". Духовные проблемы решались не с помощью логических операций, а посредством литургической практики, которая была универсальной основой жизни. Это не способствовало созданию богословских теорий и доктрин и поэтому, как свидетельствует авторитетный исследователь русской культуры Б. Успенский: "Богословские представления не излагались в сколько-нибудь систематической или последовательной форме"9 [9 Успенский Б.А. Древнерусское богословие: проблема чувственного и духовного опыта // Успенский Б.А. Этюды о русской истории. СПб., 2002. С. 279].
Заимствования категорий западноевропейской философии и богословия при общем подражательном характере той эпохи были просто неизбежны. И богословская рефлексия постепенно пропитывалась схоластическим языком, если не схоластическим духом. Поэтому поощрять занятия философией и богословием в то время значило автоматически стимулировать интерес к западной схоластической культуре. Ортодоксальность вероучительных принципов Церкви от этого не выигрывала. В этом смысле несистематическая деятельность митрополита Евгения по собирательству духовных сокровищ патристического любомудрия была сильнейшим противоядием систематическому философствованию в духе схоластического схематизма.
Митрополит Евгений стал наследником той традиции, которая избежала губительного влияния схоластической диалектики. Не логические умозаключения посредством абстрактных понятий, которые равно могут (в зависимости от идеологических настроений эпохи) и доказывать бытие Бога, и отрицать его, но сверхтеорийное постижение Божьей тайны через трагический опыт жизни, дающий подлинную благодать веры. Это самобытное русское мировидение, замешанное глубочайше на аскетическом опыте Отцов Православного Востока.
Можно приводить много высказываний Отцов Церкви, показавших тщетность рассудочных попыток постичь безмерность Божьей премудрости. Приведем лишь два характерных суждения, показывающих восточно-христианский путь Богопознания: "Всякое понятие, сформированное рассудком с целью постигнуть и объять Божественную природу, достигает лишь того, что вместо познания Бога создает Его идол" (Св. Григорий Нисский); "Только восторг может объять необъятную мощь" (св. Максим Исповедник).
Конечно, если речь идет о вещах эмпирических, то построение системы может быть оправдано. Но относительно духовного Бытия всякие рациональные построения абсурдны и нелепы. Непостижимость духовного есть глубочайшая тайна, прикосновение к которой возможно лишь в форме молитвы, подвига, смирения, или, по крайней мере, в форме благоговейного поэтического созерцания (которое и соответствует изначально метафизическому пониманию философии как удивления перед чудом Бытия), но никак не в форме рациональной науки.
Метафоричность, нетрактатность, христоцентричность русской философии - понятия, ставшие уже естественными для тех, кто не мыслит отечественную философию слепком с западноевропейской.
Е.Болховитинов один из первых мыслителей, который своей многообразной деятельностью (пусть не прямо, а косвенно) поставил вопрос о критериях достоверности научного знания. Вопрос столь важный для истины и столь опасный для секулярной науки, что представители "чистого академизма" стараются его проигнорировать или замолчать, списав законные вопрошания ищущего и сомневающегося духа в стан "туманной метафизики". Все дело в том, что наука не имеет объективных критериев и оснований, которые коренились бы в объективных инстанциях истинности; все зависит от субъективизма (часто граничащего с произволом) исследователя, от его мировоззренческой установки.
В плоскости духовного просвещения очевидно, что объективность научного исследования - миф (это блестяще философски обосновал в начале XX века А.Ф. Лосев). Но у истоков сужения границ волюнтаристского разума, извергающего из тьмы своего неведения бесконечные "научные парадигмы", стоял Е. Болховитинов. Бесценным явилось то, что он был наследником и верным продолжателем школы ученого монашества, знавшим реальную цену горделивому разуму и выработавшим целостную духовную методологию стяжания некоторых элементов рациональной истины о мире через практику непрестанного покаяния.
Россия выдержала в свое время схоластический искус. Именно искус, ибо красота логического доказательства, формальная строгость аргументов, "соблазнительная ясность наукообразного изложения" являлись средствами, которые трагический подвиг веры подменяли наукой, культурой, гуманизмом. Схоластический искус легкой веры преследует нас всегда. И сейчас, во время сектантского рассеяния нашего сознания, во время, когда пришел соблазн достичь счастья через религию (то есть подвергнуть себя верной духовной погибели), опыт наших просвещенных пастырей, заложивших незыблемый фундамент православного понимания жизни, особо необходим.
Церковная парадигма просвещения в своей основе смыкается с тем его образом, который был у Ломоносова, того человека, чье одно только имя в сознании всех светских поколений является символом просвещения. А Ломоносов в "Проекте регламента Академической гимназии" совершенно определенно понимал, что такое просвещенное юношество, вышедшее из гимназии: "Молодые люди должны приучаться там к правильному образу мышления и добрым нравам"10 [10 Ломоносов М.В. Проект регламента Академической гимназии // Ломоносов М.В. Избранная проза. М.. 1980. С. 181]. Духовно-нравственная основа просвещения очевидным образом здесь первична.
Ортодоксальное ядро нашей Церкви осталось вне сферы разного рода модернистских влияний. Это сказывается и по сей день. Несмотря на различные попытки духовной реформации и довольно серьезного обновленческого реванша (проявившегося в недавней кампании по переводу богослужения на современный русский язык), "столп и утверждение Истины" остается несокрушимым. И поэтому русская духовная культура продолжает хранить сокровища Восточной Церкви.
Опыт трагического слома "счастливой" жизни, который Е.Болховитинов приобрел в раннюю пору своей жизни в Отчем крае, помог ему обрести ту крепь веры, ясность ума и неистощимой работоспособности, которые сделали его одним из выдающихся людей нашего Отечества, которого современники благоговейно называли "столпов Церкви" (Фотий Спасский).
От префекта Воронежской семинарии до действительного члена Российской Академии (не считая почетного членства более чем в десяти отечественных и зарубежных университетов, академий и научных сообществ) - вот путь русского ученого монаха, получившего выучку в Славяно-греко-латинской академии под водительством митрополита Платона (Левшина), смиренно принявшего трагический путь земного служения, чтобы явить нетленную славу духоносного разума, определившего истинный смысл русского Просвещения.
"Словарь" как фундамент
православной книжности
Во всем многообразном наследии просвещенного владыки, бесспорно, особое место занимает "Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской Церкви". Это своеобразный небесный мартиролог ("небесный каталог") русских подвижников, свершивших на земле особый подвиг - подвиг книжный. И в этом наше глубочайшее культурное своеобразие. Когда современный человек, выросший на легендах о русском невежестве, вдруг обнаруживает сотни имен людей, творивших в течение столетий, имен, настолько глубоко вошедших в контекст классической словесности, - то он испытывает недоумение. Наше образование сызмальства приучает к тому, что культура - это Европа, а другие страны (Россия в том числе) лишь догоняют ее, приобретая статус "цивилизации" по мере приобщения к "бессмертным" творениям. А в "Словаре" явлено настолько глубокое великолепие книжной культуры Древней Руси, что ему позавидует любая "высокая культура". "Словарь" митрополита Евгения есть одновременно и глубинный экскурс в историю русского самосознания, и своеобразная "энциклопедия русской культуры"11 [11 Калитин Б.К. Краеугольный камень православной исторической науки //Митрополит Евгений (Болховитинов). Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-Российской Церкви. М., 1995. С. 12].
"Словарь" выявляет духовный и интеллектуальный облик писателей Древней Руси, показывает, какой круг тем их волновал, о чем они писали. Во-первых, "Словарь" обнаруживает основательное знакомство русских книжников с "византийским корпусом". Вот только несколько характерных переводных трудов, свидетельствующих об уровне взаимодействия с культурой христианского Востока, которая для своего времени была высшей в мире: "Беседы Златоустовы на Матфея Евангелиста" (пер. Авраамия Флоринского), "Все сочинения Св. Дионисия Ареопагита с толкованиями Максима Исповедника" (пер. Евфимия Монаха), "Макария Египетского Беседы о совершенстве" (пер. Моисея Гумилевского), "Слова св.Ефрема Сирина" (пер. Макария Оснецкого), "Поучительные Слова Св. Григория Назианина (пер. Иринея Клементьевского).
"Словарь" показывает, что жанр поучений является основой отечественной книжности. Фраза "Словаря": "Кроме многих поучений, из коих некоторые и напечатаны, он сочинил..." - может считаться наиболее характерной при описании трудов русских книжников.
Практически все видные представители отечественной словесности внесли здесь свой весомый вклад. "Собрания поучительных слов", "Жития" (которые тоже есть род поучений) есть у митр. Амвросия Подобедова, арх. Анастасия Братановского, еп. Аполлоса Байбакова, еп. Гавриила Бужинского, арх. Симона Лагова, митр. Феофилакта Русанова, митр. Платона Левшина, арх. Никифора Феотокия и у множества других писателей. Общая направленность мысли очевидна.
Становится понятной глубина прозрений Гоголя в смысл писательской деятельности. Его размышления встраиваются в традиционный духовный контекст отечественной литературы. Творения древнерусских книжников подтверждают важнейшую мысль Гоголя о предназначении писателя, о назначении литературы, о ее учительном свойстве. Гоголь говорит: "Я писатель, а долг писателя - не одно доставление приятного занятия уму и вкусу; строго взыщется с того, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям... всякий писатель должен оставить после себя какую-нибудь благую мысль в наследство читателям"12 [12 Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями // Гоголь Н.В. Собрание сочинений. В 7 т. Т. 6. М., 1978. С. 188].
Гоголь раскрыл метафизический смысл русского письма, который кардинально отличается от использования этого дара в иных культурных традициях. Исследования Евгения Болховитинова и прозрения-пророчества Гоголя выявляют сотериологический характер отечественной словесности и, соответственно, всей культуры. Иерархия жизненных ценностей сводится к одной высшей идее жизни, которая есть идея Спасения, причем не символического, а реалистического. Только так возможно постичь сокровенное в русской жизни.
Лингвистический фон "Словаря" имеет большое значение для полнокровного развития современной философии в России. Сегодня новые разыскания в области гуманитарного знания маркируются англо-американской терминологией на соответствующий мировоззренческий лад13 [13 Например, "гендерные исследования", "танатология", "валеология" и прочие лейблы современной все более оскудевающей науки]. Без преувеличения в гуманитарной сфере царит евро-американская цензура, значительно снижающая уровень и глубину философских возможностей человека.
Многие греческие названия текстов русских книжников, содержащихся в "Словаре", могут возродить забытые ныне целые философско-богословские жанры: Евгеонт (созерцание в натуре видимых Божиих дел), Проскинитарий (поклонение Святым местам), Анфологион (Цветословие), Тератургим (чудеса), Иероглифическая Ифика (нравоучительная философия), Киновион (изображение иноческого жития), Диоптра (Зерцало), Кириакодромион (толкование Воскресных Евангелий), Христомафия (выбранные места из трудов святого мученика и философа Иустина), Илиотропион (соображение человека с волею Божией), Енхиридион (ручная книга), Неисходимый Индиктион (Пасхалия Зрячая), Паренезис (Увещевание), Папомастика (бич на Папу), Кекрагармон (вопль, воззвание), Новый Мантор (наставление отрокам), Манна (Хлеб животный), Акос (врачевание)...
Стилистическое любомудрие проявляется и в русифицированных названиях - Руно Орошенное, Гармония на Евангелие, Диоптра жизни человеческой, Меч духовный; Ключ разумения, Жезл правления, Показания истины, Нравоучительное зерцало, Трубы словес, Зерцало богословия, Перло многоценное, Обличительные слова, Слова похвальные, Утешительное послание, Опыт о Провидении Божием, Дидаскалии, Миротворение, Здравая философия, Естественное любомудрие о Боге, Спасительные правила, Феатр нравоучительный, Мессия правдивый, Маргариты, Богомыслие в пользу правоверным...
Знаковым является практически полное отсутствие жанра трактатов у русских книжников. За редким исключением, например "Трактаты" Адама Зерникава (сказывается "природное Лютеранское исповедание"), "Трактат" архимандрита Манассии Максимовича "О различии Римской и Греческой Церкви" (на латинском языке) ("обучался в заграничных Академиях").
Важно и то, что в "Словаре", помимо обширнейших материалов, касающихся состояния нашей культуры, содержится небесполезная для современного читателя духовная биография некоторых писателей. Скажем, жизнеописание Адама Зерникава, "знаменитого состязательного Богослова Греко-Российской Церкви", дает представление о "духовных мытарствах" человека, воспитанного в лютеранстве, прошедшего искус протестантства и обретшего истину в православном вероучении. Географическая тропа жизни Адама Зерникава (Кенигсберг, Иена, Оксфорд, Кембридж, Лондон, Париж, Лион, Турин, Венеция... и наконец, Чернигов, Батурин) соответствует тропе религиозных исканий, которые находят свое завершение в России, в Православии, в монашестве, в создании важнейшего апологетического труда, посвященного вопросу исхождения Святого Духа только от Отца, в котором, на основе творений ранних Отцов Церкви, показаны существеннейшие искажения христианскою вероучения со стороны католического Запада.
Вдумчивое изучение "Словаря" стимулирует исследователя к переосмыслению не только европоцентристских установок, согласно которым доломоносовский период отечественной словесности рассматривается как подготовительный период, а подлинный же расцвет русской философии приходится только на вторую половину XIX века. Само наличие в культуре книги, подобной "Словарю", заставляет переосмыслить понимание того, что есть философия.
Схоластическая доминанта, согласно которой философия - это Декарт, Кант, Юм и т.д., настолько глубоко въелась в сознание академической среды и вообще культурной элиты, что серьезно препятствует углубленному изучению допетровского любомудрия.
Митрополит Евгений был консерватором в прямом смысле: он собирал ("консервировал") духовные сокровища отечественной книжности. И в этом особый умысел, ибо тексты патристики сами научают приобщающегося к ним с сердечной искренностью. Это тексты особого рода, в них отражен подлинный духовный опыт Церкви, необходимый человеку для его спасения, а не только для увеличения его образовательного потенциала, расширение уровня его эрудиции. В этом философский смысл уникальнейшего собирательства Е. Болховитинова.
И научный подвиг нашего просвещенного иерарха в том, что он смог раскрыть великое-безвидное русского прошлого, то есть вечное. Сейчас мы сильно страдаем от многообразных искажений русского национального самосознания. Труды Болховитинова просто бесценны, ибо выявляют глубоко своеобразный стиль русской культуры. Незнание основ - традиционный порок светско-либерального образования, ориентированного исключительно на каноны атеистического просвещения. Как следствие - "бесконечный тупик" в образовании. Болховитинов со всеми его трудами, с его "Словарем" (с обилием неизвестных имен), с его трагическим жизненным путем нужен сегодняшнему российскому просвещению больше, чем это было в XVIII веке.
"Степень изученности древнерусского философского наследия явно недостаточна. Одной из причин этого является неполное преодоление европоцентристской оценки допетровского периода"14 [14 Громов М.Н., Козлов Н.С. Русская философская мысль X-XVII веков. М., 1990. С. 14]. Ценность этого наблюдения высока, ибо она принадлежит именно академическим исследователям, - это голос самой научной и университетской среды. "Словарь" восполняет те пробелы, которые связаны с пониманием оригинальности национального мировоззрения.
Западная периодизация истории исходит из постулата о прогрессе в истории. Согласно этой (сугубо светской), установке прошлые эпохи менее развиты в культурном плане, так как они были менее развиты научно, технически, экономически и проч. Соответственно, последующие эпохи по мере "цивилизационного роста" полагаются более продвинутыми. Это западническая (по сути марксистская) антиметафизическая установка, лишающая прошлое бытийной ценности. Если принять иную точку воззрения, согласно которой история лежит не во времени, а располагается в Бытии, то все ее периоды оказываются равноценными. Ибо смысловым центром становится не будущее, а вечное. По сути, это христоцентрическое понимание жизни и истории, не отбирающее у прошлого его бытийного статуса, а наоборот, раскрывающее его.
Чтобы более отчетливо уяснить отличия западной схоластики от восточного умозрения, можно обратиться к тому, как Хайдеггер понимает историю в контексте западной философской культуры. На этом фоне проявляется своеобразие "исторического метода" митрополита Евгения как православного ученого. Хайдеггер, истолковывая сущность науки истории как "опредмечивания прошлого", указывал на то, что основой процесса опредмечивания служит охватываемость, то есть доступность сферы исторического исследования. Эта доступность позволяет истолковывать материал о прошлом. Поэтому всякая история не есть лишь простая регистрация фактов или сообщение о чем-то, имевшем место в прошлом. Это всегда истолкование, без него нет истории как науки. А здесь самая главная проблема для истории. Истолкованию всегда подлежит лишь понятое и понятное. А как быть с тем, что не только не понятно, но уже никогда не может быть извлеченным из мглы пропавшего времени жизни?
Поэтому историки часто вынуждены выступать не столько в качестве истолкователей, сколько фальсификаторов. Причем без злого умысла, а в силу эпистемологической ограниченности аппарата исследования. Наиболее распространенные модели фальсификации - ложная аналогия и упрощение. То и другое приводит к сущностной деформации прошлого. Соответственно, далеко не все может быть исторически измерено, так как не может быть рационально постигнуто. Особенно это касается явлений незаурядных, выбивающихся из стереотипных канонов интерпретации. По этому поводу Хайдеггер говорит: "Неповторимое, редкостное, простое, словом, великое в истории никогда не самопонятно и поэтому всегда необъяснимо. Историографическое исследование не отрицает величия в исторических событиях, но объясняет его как исключение. При таком способе объяснения великое измеряется обычным и средним" 15 [15 Хайдеггер М. Там же. С. 45-46.]
Хайдеггер воспроизвел поразительно точную модель, по которой действует историк-европеец(!), прошедший выучку в школе схоластической диалектики, являющейся определяющей парадигмой мироистолкования для представителя западной культуры.
В свете этого опыта становится проясненной научная деятельность митрополита Евгения. Если для западного историка, потомственного схоласта-диалектика, великое (по Хайдеггеру - неповторимое, редкостное, простое) измеряется обычным и средним, тем самым уничижается, и даже более - уничтожается его величие, то методология Болховитинова-историка, наследника патристического любомудрия, радикально иная. Не противоположная (среднее и обычное измерять великим, тем самым тоже искажать, несправедливо возвеличивая нестоящее), а именно иная. Через раскрытие безмерно большого количества невыдающихся (по западным меркам) имен, восстановить духовную правду русской книжности. Скажем, чем могут быть примечательны личности Димитрия Зографа (перевел в XV в. с греческого языка ямбическую поэму Георгия Писида "Миротворение"), Закхея (перевел аскетический корпус Исаака Сирина "Слова Постнические"), Симеона (участник Флорентийского Собора и автора "Повести о Флорентийском Соборе"), Тимофея Рвовского (писавшего в XVII веке о происхождении Славян и Руссов) и т.д. Имена взяты на выборку, но они характеризуют общий духовно-эвристический настрой научной деятельности Е. Болховитинова: через эти имена раскрывается глубочайшая книжная связь с византийской культурой, которая формировала национальный стиль жизни во многом анонимным и безвидным подвигом большого количества русских служителей Слова. Тем самым созидалось в духовно-интеллектуальном контакте с Византией и здание культуры отечественной, которая во многом может быть понята как культура культа Слова.
С этих позиций ценность "Словаря" безмерна. Ибо последующие "фундаментальные исследования" отечественной словесности, обогащенные более усложненными гуманитарными технологиями, увеличивающие эмпирические показатели русской литературы, ничего не добавляют сущностного. Ибо, зафиксированная в "Словаре" парадигма отечественного миропонимания не нуждается в эмпирических добавлениях, "усовершенствованиях", но предполагает неустанное постижение и истолкование. "Словарь" явил все необходимое для понимания особенности отечественной ментальности. Сейчас необходима духовная герменевтика, которая поможет осознать, что те смыслы, которые искали и обретали древнерусские подвижники, не являются лишь смыслами, присущими их эпохе, а суть важнейшее знание и для нынешнего духовно-культурного состояния.
В современной ситуации расхристианизированной культуры литература потеряла ориентир, потеряла Свет и Смысл (всяк пишет на свой страх и риск). Литература по преимуществу одномоментна и сиюминутна. Автор работает исключительно для себя; слово не оставляет следа в истории, так как не оказывает нравственно-преображающее действие на души людей. Словесность должна обрести утраченный христианский исток, чтобы ее плоды не пропали в позорном забвении поколений. "Словарь" показал, насколько многообильна словесная плоть русской культуры.
"Основатель отечественной
словесности"
Проникновение в историю Отчего края Е. Болховитинов начинает с реконструкции духовного пласта. "Полное описание жизни святителя Тихона Задонского" - предначинание всех научных дел будущего владыки. Выстраивается определенная смысловая иерархия, духовная методология: вход в Отчий край через святителя этого края. И в дальнейшем, занимаясь описанием Новгородской, Псковской и других российских земель, митрополит Евгений следует этому примеру описания края через описание, прежде всего, православных святынь.
История, литература, география, богословие - круг исследований Е.Болховитинова и одновременно новая методология, раскрывающая целостный облик как эпохи, так и края. Соединение времени и пространства (то, что в дальнейшем в гуманитарной науке получит название "хронотоп") через призму духовного прочтения разных проявлений творческого духа народа, сначала на уровне Отчего края (Воронеж, Новгород, Вологда, Псков, Киев), затем до обобщений всероссийского масштаба - "Словарь русских писателей", "История российской иерархии" - дает целостное представление уже о своеобразии всей отечественной культуры как таковой.
Митрополит Евгений заложил основы методологии изучения Отчего края, которая в дальнейшем развилась в фундаментальное краеведение. Занимаясь описанием монастырей, он выявляет те особенности русской культуры, которые представляют ее субстанциональные характеристики. Духоносная особенность Восточной Церкви в России проявилась, прежде всего, в религиозном творчестве народа. Не зря М.Погодин называл владыку основателем отечественной словесности. Духовно осознавая ипостасную основу Слова, зная, что оно не только продукт человеческого творчества, но и проявление Божественной Премудрости, просвещенный митрополит трепетно и скрупулезно занимался собиранием этого дара. Монашеский и митрополичий чин, литургически просветив его разум, дал возможность видеть онтологический смысл всякого слова.
Знаком мощного прорыва в сферу разума, просвещенного духом (ибо только такой разум не станет заниматься "выдумками" относительно сущности мироздания, погрязнув в бесчисленных "картинах мира") становится языковой аспект творчества Е.Болховитинова. Можно сказать, что ученый митрополит явился основателем многих жанров русской словесности. Он как бы находился на стыке различных мыслительных потоков, переводя их в соответствующие речевые структуры. Не случайным было "литературоведческое наставничество" Державина со стороны владыки.
Перечень осмысленных и прописанных митрополитом Евгением тем не может не потрясать современного человека, который все более глубоко забивается в расщелины "профессионализма", утрачивая универсализм миропонимания и миротолкования. Если даже поверхностно просмотреть список его работ, то картина будет весьма впечатляющей. Назовем на выбор лишь несколько, чтобы представить дар многогранного владения глубинными знаниями: "Новая Латинская Азбука", "Историческое, географическое и экономическое описание Воронежской Губернии", "Историческое изображение Грузии в политическом, церковном и учебном состоянии...", "Предначертание о преобразовании Духовных училищ", "Исследование о личных собственных именах у Славенорусов", "История о Славенорусских типографиях", "О старинной Славенорусской Арифметике", "Словарь Исторический о бывших в России писателях Духовного чина Греко-Российской Церкви", "О русской церковной музыке", "Сокращенные правила Священной Герменевтики", "Дополнения к Философским лекциям для студентов Философии", "О сокровенных в природе вещах", "О свойствах и действии воздуха", "О трудности естественного Богопознания", "О связи Церковной Истории с Богословием", "О врожденных идеях, неверно допускаемых", "О символических книгах Русской Церкви", "Каноническое исследование о Папской власти в Христианской Церкви", "Исследования о Славенском переводе Священного Писания Ветхого и Нового Завета" и др.
Это далеко не полный перечень трудов, в которые еще входят переводы с греческого, латинского, французского, указующие на метафизическую мощь разума, отказавшегося от горделивых и тщеславных человеческих претензий на всеведение, на "истину". К творчеству ученого монаха необходимо добавить еще и поэтическое наследие.
Раскрывая обильное сокровище отечественной словесности, митрополит Евгений своей практической деятельностью как бы дает наглядную иллюстрацию важным мыслям- прозрениям Ломоносова, высказанным им в интереснейшем документе 1775 года "О нынешнем состоянии словесных наук в России": "Красота, величие, сила и богатство российского языка явствует довольно из книг, в прошлые времена писанных, когда еще не токмо никаких правил для сочинений наши предки не знали, но и о том едва ли думали, что оные есть или могут быть"16 [16 Ломоносов М.В. Указ. соч. С. 394].
Это глубочайшая характеристика нашей природной антислоластической ментальности гениально схвачена Ломоносовым. Дело не в рациональном научении, не в "грамоте", которая так старательно формируется институтами светского образования, а той таинственной прирожденной даровитости русского гения, который духовной интуицией чувствует благолепие языковой стихии и по благодати претворяет ее в нетленные произведения словесности.
Единственной "школой" русского языкового великолепия было христианское вероучение, о чем Ломоносов также авторитетно свидетельствует в статье "Предисловие о пользе книг церковных в российском языке": "Сие богатство больше всего приобретено купно с греческим христианским законом, когда церковные книги переведены с греческого языка на славянский для славословия Божия". Более того, "небрежением чтения книг церковных" происходят явления, содействующие искажению и упадку языка. Средством сохранения и чистоты, и красоты, и высокой духовности языка Ломоносов полагает непрестанную литургическую практику: "И российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго церковь российская славословием Божиим на словенском языке украшаться будет"17 [17 Там же. С. 398]. Вот исток подлинной книжности - славословие Божие, которая есть основа истинной культуры. Ломоносов высказал принципиальные суждения об онтологической сущности слова.
Поэтому исследования Е. Болховитинова носят не узко профессиональный характер по церковной истории, археологии, палеографии, а представляют собой раскрытие своеобразия отечественной культуры, делая указания последующим исследователям, где и что нужно изучать и постигать, чтобы верно понять ее суть. Те, кто следует этому пути, понимают, что "умозрения в красках" - высочайшее достижение мировой культуры.
* * *
Промыслительным образом, венцом духовной и научной деятельности митрополита Евгения, совпавшим с его земным завершением, было описание Киевского Отчего края. От Воронежа - до Киева - таков путь, в котором вся Россия предстает как огромный Отчий Край для тех, кто чувствует сопричастность родным истокам и благоговение перед ними. Для тех, кто не хулит Отечество, не старается его реформировать, модернизировать, переделать на какой-либо инокультурный лад, кто не гнушается его самобытными дарами, кто способен в них увидеть благодатный свет вечности и кто принимает путь отчих страданий как свой собственный путь, Владыка Евгений дал образец такой жизни, ее истинно Православного образа и смысла.
Обращение к Воронежскому краю делает понятной духовное родство и духовную связь между великими делателями, которые на первый взгляд как бы и несводимы меж собой. Через призму "Философии Отчего края" становится ясно, что общего у поэта Кольцова и Святителя Тихона Задонского, митрополита Евгения и Андрея Платонова. Сопоставления и параллели можно множить. Главное - понять основной принцип: Е.Болховитинов, глубоко пережив русское горе, раскрывшееся ему во всей полноте на Воронежской земле, понял провиденциальную суть бытия и свою духовную миссию в жизни. Понять не только земное назначение, но и смысл своего служения как "образа Божьего" необходимо всякому человеку. И "Философия Отчего края" дает такую возможность, раскрывая многообразно-единую суть духовно-культурного делания всех людей, живших в этом крае, и именно с этой перспективы, с этой бытийной точки мироздания (которая и есть sub specie aeterniti - точка зрения Вечности) прозревшими его суть.
У каждого Отчего края есть свой Болховитинов. Нынешняя ситуация измельчания человека в быту, не дозволение ему размышлять о вечном и переживать свою конечность трагически опасна для души и требует раскрытия такого понимания смысла жизни, которым жили прошлые поколения. Культура не творится в творческом экстазе, культура (если она подлинна) есть всегда подвижнический ответ совести на бесчинство распоясавшейся суеты. Подлинная культура - укротительница смерти. Вот поэтому Святитель и поэт, художник и инженер, музыкант и архитектор находятся в одной духовной упряжке.
Истинное в русской культуре свершается непрестанно; нужно научиться видеть, для чего творили и творят в России. "Философия Отчего края" показывает соборное переживание боли и трагизма бытия и, соответственно, светлую задачу неустанного движения к вечно святой Дали.
