Богданова Т. А. Новые материалы к биографии В. В. Розанова / Т. Богданова // Проблемы источниковедческого изучения русской и советской литературы : сб. науч. тр. – Л., 1989.

Богданова, Т. А. Новые материалы к биографии В. В. Розанова // Проблемы источниковедческого изучения истории русской и советской литературы: сб. науч. тр. - Л.: 1989

Т.А. Богданова

Новые материалы к биографии В. В. Розанова

(из переписки В.В. Розанова и Н.И. Глубоковского)

При одном упоминании имен Розанова и Глубоковского вместе возникает вопрос - что могла объединять этих людей, столь разных по общественному положению и мировоззрению. Публициста "Нового времени", писателя-мистика с антицерковными и "антихристианскими", тенденциями1 [1 "Но не антихрист ли он?" - спрашивал Глубоковского А.П. Лебедев (учитель Глубоковского, профессор МДА) в ответ на просьбу выслать Розанову книгу с дарственной надписью (ОР ГПБ. Ф.194, Глубоковский Н.Н., оп. 1, ед. хр. 569. Л.12. В дальнейшем ссылки на материалы архивного фонда 194 даются в тексте в прямых скобках с указанием номера единиц хранения и листов). Книгу Лебедев все-таки выслал. Подобное мнение разделяли и некоторые другие корреспонденты Глубоковского.] и профессора Санкт-Петербургской духовной академии, ученого-богослова с мировым именем? Как возникла эта удивительная переписка, с годами переросшая в дружбу? "Спасибо за память, - писал Розанов в 1909 г. (?) - А мне-то Вас как забыть. Сколько интереснейших писем! /757, л.78/ и в другом письме замечал: "В церкви, как и государстве есть свои "римляне". Вы - из них" /Там же, л.61/.

Яркая и крайне противоречивая фигура публициста, философа, литературного критика, историка культуры и религии В.В. Розанова (1856-1919) вызывала у современников совершенно полярные отклики. Сам он тому немало способствовал, намеренно эпатируя публику, чем, вероятно, может быть сближен с некоторыми антибуржуазными явлениями в культуре 1900-1910-х гг. Сходство обнаруживается в категорическом неприятии всяческих - общекультурных, политических, религиозных и иных - догм и принятых в обществе правил и приличий. Сходство сказывалось и в том, что в реакции на работы Розанова отчетливо выявлялись позиции разных групп общества не только по отношении к искусству, литературе, религии, но и к самой судьбе России, ее политическому будущему.

Публикуемые письма Розанова носят преимущественно автобиографический характер. Понятно, что будучи адресовали богослову, они касаются всерьез вопросов специфического отношения Розанова к церкви, которая, по его словам, представляет собой "ненадежный или скорее безнадежный корабль" - убеждение, за которое Розанов был едва не отлучен от церкви. Наряду с этим публикуемые письма Розанова содержат предельно искреннее, без рисовки и свойственного ему в литературном творчестве эпатажа, описание житейской а, главное, духовной эволюции, в результате которой и сложилось мировоззрение Розанова - врага догматизма в литературе, религии или политике.

Приведем по возможности подробные сведения об адресате писем Розанова - Глубоковском и их взаимоотношениях.

Николай Никанорович Глубоковский (1863-1937) родился в селе Кичменгский Городок Вологодской губ., в семье священника (был седьмым ребенком). После окончания Вологодской семинарии учился в МДА, в 1891 г. приглашен в Петербург, через три года становится экстраординарным профессором по кафедре Св. Писания Нового Завета, которую занимал вплоть до 1918 г. (после революции в 1919-1921 гг. преподавал в Первом Петроградском университете, затем Петроградском богословском институте). Он являлся почетным членом Киевской, Казанской, Московской духовных академий, Московского и Петроградского археологических институтов, действительным членом Общества истории и древностей российских, Палестинского общества и ряда других русских и иностранных научных обществ, в частности, Библейского общества в Лондоне, был вице-председателем Содружества между Англиканской и Восточной церквами в Лондоне. В 1909 г. избран чл.-кор. Российской Академии наук, в 1929 г. - чл.-кор. Болгарской Академии наук. (Глубоковский покинул Россию в августе 1921 г. из-за невозможности найти работу. Два года он провел в Финляндии, Чехословакии, с 1923 г. заведовал кафедрой Св. Писания Нового Завета на Богословском факультете Софийского университета.)

В молодости Глубоковский увлекался философией. Будучи студентом МДА, опубликовал несколько статей: "Свобода и необходимость (против детерминистов)", "Разбор учения Гартмана об Абсолютном начале, как бессознательном", о теософии и пр. С 1904 г. он редактировал Православную богословскую энциклопедию. Список научных трудов Глубоковского включает свыше 120 названий. Это статьи по текстологии, экзегетика Нового Завета, церковной истории, в том числе несколько капитальных монографий. Его главный труд "Благовестие св. апостола Павла по его происхождению и существу" (1-й том вышел в 1905 г.. 2-й я 3-й в 1910 и 1912 гг., в целом около 3000 с.) - предмет постоянного обсуждения в переписке с Розановым. Один из завершающих его трудов "Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии" (Петроград, 1918; Варшава, 1928). Kpoмe этого, как публицист-богослов он активно сотрудничал в русской и иностранной печати по церковно-общественным и экуменическим вопросам, был редактором "Церковного вестника" и "Христианского чтения". Егo статьи в разное время печатались в "Страннике", "Богословском вестнике", "Православном обозрении", журнале "Вера и разум", в "Чтениях в Московском обществе любителей духовного просвещения" и пр.

В 1905 г. Глубоковский был избран членом епархиальной комиссии для участия в работе по подготовке Поместного Собора (в дальнейшем вплоть до созыва Собора в 1917 г. он участвовал в работе различных комиссий и совещаний, создаваемых при Св. Синоде по разработке реформы духовной школы и органов церковного управления). С I9II г. был членом Училищного Совета при Св. Синоде2 [2 Более подробно о Н.Н. Глубоковском см.: Игнатьев А. Памяти проф. Н.Н. Глубоковского // Журн. Моск. патриархии. 1966. № 8. С. 57-73.].

При знакомстве с материалами архива поражает не только широта научной и церковно-общественной деятельности Глубоковского. Ведя интенсивную научную, преподавательскую, редакторскую работу, он поддерживал огромную переписку (более 800 корреспондентов). Впоследствии Розанов поражался осведомленности Глубоковского "решительно о всех и всем" и часто наводил справки или просто спрашивал его мнение (полностью ему доверяя) о тех или иных преподавателях духовной школы, деятелях церковной иерархии и т.д.

Начало их переписки, завязавшейся по инициативе Глубоковского, относится к марту 1905 г. Получив первое письмо, Розанов был очень удивлен стоявшей под ним подписью (о Глубоковском ходили слухи как о "гордом и замкнутом" кабинетном ученом). В архиве Глубоковского сохранилось четыре его письма Розанову, относящиеся к марту-апрелю 1905 г. (тогда же возвращенные Розановым по просьбе Глубоковского). Первое из сохранившихся писем датировано 26 марта, последнее 27 апреля. Началу переписки предшествовала личная встреча, состоявшаяся, по-видимому, в марте 1905 г. на собрании религиозно-философского общества (за всю историю знакомства Розанов и Глубоковский, судя по переписке, встречались всего насколько раз. Вторая встреча состоялась лишь в феврале 1915 г. по время болезни Розанова).

26 марта в "Новом времени" появилась статья Розанова о духовной цензуре и о готовящейся реформе церковного управления (введение автономного патриаршества). Статья содержала ряд сведений, полученных от Глубоковского. Прочитав статью, Глубоковский в тот же день писал Розанову: "Нельзя не пожалеть, что в этом вопросе "Новое время" встало на неверную (resp. ложную) дорогу и по недоразумению защищает вожделения верных воздыханцев" /278, 1-1об./ (так Глубоковский называл часть черного духовенства во главе с Антонием Храповицким, которого считал главным вдохновителем готовящейся реформы). Глубоковский подробно разъяснял Розанову несостоятельность идеи о введении патриаршества с исторической и богословской точки зрения ("чистейший папизм" и т.д.) и доказывал, что она вызвана стремлением монашества к бесконтрольной власти. По мнению Глубоковского, засилие монашества и без того является основным источником бедственного положения церкви, духовной школы, цензуры. "Разве нормально, - писал он, - что везде в церкви выдвигаются вперед не люди за свои достоинства, но балахоны известного (черного) цвета <...> Духовная школа сверху донизу развращена монахами. И свет знания едва мерцает..." /Там же, 3-3 об./.

В письме содержались характеристики и приводились факты из жизни высших церковных иерархов. Глубоковский переслал Розанову также частные письма профессоров и преподавателей духовных академий и семинарий Москвы, Одессы, Киева, в которых критика готовящейся реформы дополнялась характеристикой ее идеологов и т.д. Пересылая эти документы, он замечал, что нужно "писать и писать энергичнее и скорее, чем грозит монашеская автономия" /Там же, 9 об./. Сам Глубоковский и его корреспонденты стояли за управление академий и за выведение высшей духовной школы из-под контроля церковной иерархии, за создание богословских факультетов при университетах с целью обеспечить возможность свободного развития духовного образования. Глубоковский предлагал Розанову через "Новое время" опросить общественное мнение, главным образом служителей высшей духовной иерархии, о проекте превращения духовных академий в богословские факультеты при университетах, для того, чтобы по ответам узнать о "помышлениях сердечных эхах святителей и учителей" /278, л.6/. В конце письма oн просил Розанова, в случае косвенного использования или прямого цитирования писем и пересланных документов, не называть источник информации и "ни в коем случае не упоминать даже и того, что это сообщил академический профессор" /Там же, л.16/, а также вообще не раскрывать его имени как корреспондента Розанова.

Только 8 апреля Розанов ответил на эго письмо: "... такое это свинство, - писал он, - получить столь обширное письмо и не ответить на него. Но, увы, уже много лег, кроме самых простых строк и самых нужных случаев я не пишу писем и самым горячо любимым родным" /756, л.3/. Разделяя отношение Глубоковского к монашеству, он замечал: "Несчастное наше духовное сословие. И несчастная церковь <...> Но туг все же виновато духовенство. Как не справиться, не выпрямиться. Выпрямились на "шелкопери" (писатели). Терпели, сидели в крепостных - и все же заставили себя и убояться, и уважать <...> Россия вообще не гениальна, а уж духовный мир ... И между тем лично нам много даровано в духовенстве! Но все куда-то проваливается ..." /Там же, л.3 об.-4/. При этом Розанов обвинял духовенство в потере "общеисторических горизонтов" и отсутствии политического такта, что обрекало готовящиеся церковные реформы на неудачу. По цензурным условиям Розанов не смог тогда воспользоваться присланными материалами. Однако с разрешения Глубоковского он сделал с них подробнейшие выписки "для утилизации в будущем", надеясь запрятать их куда-нибудь в документы, скрыв лица и имена. В середине мая 1905 г. он писал Глубоковскому: "Если что важное будет у Вас в Комиссиях и Вы найдете нужным "довести до сведения публики" - на всякий случай пишите мне; я переложу и вообще постараюсь" /Там же, л.6/, Через месяц Розанов снова вспоминает о материалах Глубоковского и сообщает о своем намерении сделать "статью-компиляцию". (В июне 1906 г. Розанов все-таки напечатал в своей статье часть одного из писем к нему Глубоковского (анонимно), о чем сообщил post factum и спрашивая, не обидел ли этим Глубоковского. В одном из писем Розанов также упоминал, что сделал в своей статье поправки, указанные Глубоковским.) В дальнейшем характер переписки меняется. Она вращаемся, в основном вокруг церковных и богословских вопросов и принимает все более личной характер. (Результатом делового сотрудничества явилось помещение в 1913-1916 гг. в "Новом времени" ежегодных обзоров русского богословия, сделанных Глубоковским по предложению Розанова, которые печатались в первых январских номерах газеты. В свою очерадь Розанов не раз обращался к Глубоковскому с вопросом, нельзя ли поместить его статьи в религиозных журналах, например "Страннике".)

Одним из главных вопросов, поднимавшихся в переписке, было отношение к русской церкви, к христианству. И здесь при всей парадоксальности высказываемых Розановым суждений, можно проследить определенную эволюцию в его взглядах, которая состояла в приближении, во все большей, с годами увеличивающейся тяге (не тождественно примирению) к церкви, что происходило не без влияния Глубоковского. В июне 1905 г. Розанов писал: "Меня вот многие обвиняют в антихристианстве: конечно - этого нет по простоте и скромности моей ("мученик" - интеллигент); но в самом деле я потерял все концы суждения о христианстве, добре, зле, пройдя длинный путь церковно-религиозной убежденности" /756, л.8 об./ (и спрашивал Глубоковского, как тот определяет свое положение в христианстве). "Но я убежден, - продолжал Розанов в том же письме, - что и вообще человеку с совестью невозможно сохранить "хорошее состояние духа" в наши дни, при набежавших тучах вопросов" /Там же, л.9/. ("Я чую что-то апокалипсическое в ближайших временах и почти днях", - писал Розанов в мае 1905 г.)

В другом письме (декабрь 1905 г.) Розанов замечал: "Может быть я поступаю резко и грубо; весьма возможно, что чего-то сам не замечаю, не принял во внимание и прочее. Но за вычетом всех этих ошибок, мне думается правильна моя мысль: что что-то не так во всем христианстве, что оно есть что-то совсем не то, за что мы его принимаем. Это просто крик сердца, мне самому дорого стоивший <...> Я вообще думаю, что в христианства открывается какая-то страшная и печальная тайна, которая разрешиться через 1000 или 500 лет. Мы теперь ничего в нем не понимаем. Самое лицо Христа - конечно центр всего" /Там же, л.11об.-12об./. Розанов считал, что вопрос о самом лице Иисуса вообще "томит" русских и "пошатывает фундамент" трех (католической, протестанской, православной) церквей." <...> Что же такое это лицо? Всего вероятнее - не светлое, но Страшно-Могущественное. Посла Христа все до-христово стало неинтересно, не нужно, похолодело. Христос б/ыл/ сильнее всего мира: с этим я согласен". /756, л.12об./. В этот же письме Розанов делает следующее признaние: "Мне ужасно печально думать и я пишу Вам с последнею горечью, что иногда мне кажется, в Христе величайшее оболыцение, совлекшее человечество с наивных и неинтересных древних путей и открывшее им бездну любопытного и обаятельного, но именно бездну и даже Бездну: в которую все повалилось как в некое психическое смятение (реформации, революции). Не знаю. Не знаю. Ничего бы я не пожалел, чтобы умереть "в вере отцов", и слова литургии: о "христианской кончине живота нашего" - редко не выдавят слезу из моих глаз. Но передо мной, вот лет 6, все смутилось. Началось почти с "пошлости": брак, семья, развод, консистория, незаконные дети. <...> Словом, во мне взбунтовался мещанин против аристократа, магната, герцога с обширных поместий, даже мещанишко малый, необразованный, но "со своими неотъемлемыми правами" - против страшного ума и силы, взбунтовалась Вандея против "победоносного" Парижа, принесшего "новый свет человекам". Все это мне очень грустно думать, но я думаю, что я прав. Когда я думаю: ну, а как на неба? куда я пойду "там": то утешаю себя мыслью: неужели Господь захочет маня казнить вечно мукою только за то, что я на могу иначе думать? И все силы употребляю, чтобы в жизни сохранить не блестящие добродетели, но быть тем тихим и непритязательным существом, о коих Христос же сказал: "их есть Царство Небесное". Мне кажется ад на для "мещан". Он - для гордых, непокоряющихся: а я если и на покоряюсь, то до последней степени смиренно, - только потому, что "не в моготу иначе". Поэтому со своими тяжалейшими сомнениями я живу спокойно, хотя иногда недостаток "христианские кончины живота моего" мне оч/ень/ тяжел: и будь я горд - я бы завтра повесился. Но славу Богу - Бог дал мне смирения, ту серость и сиротство, на которых для казни "руки на подымаются". Это - благодаря моему бедному происхождению, бедным родителям" /Там же, л.13-14/. Спустя полгода он вновь пишет: "И все в Церкви для меня темно. А ведь по природе я "добрый мальчик" с большими задатками к послушанию (ей-ей). Никто на знает, что по нигилистическим, моральнейшим (да! да!) побуждениям у меня возникла та часть бунта, какая есть /756, л.23об./. А еще чуть позже: "<....> Все утешение от Церкви <....> И мне так нужна эта вера<....> Э-богословие... Разве в нем дело? Это - крендели. Дело - в страдании, и это "иного утешения не имамы". И миришься со всеми, даже "пьяными". Все-таки они сохранила традицию, сохранили "тайну из века" /Там же, л.81-81об./.

Розанов очень дорожил отношениями с Глубоковским. Спустя полгода после начала переписки он писал: "<....> Всякий вид интимности, дружелюбия и даже просто доверия меня трогает и привязывает. В моих глазах способность к ней людей, то есть способность другому дать дружбу - есть измеритель нравственного достоинства людей, куда выше соблюдения "УП", то есть пресловутого "не прелюбод/ействуй/" /Там же, л.15/. " ... Любите меня, - обращался он к Глубоковскому в другом письме, - как я Вас люблю; на бестактности мои плюньте: братство не жемчужина ли, которой надо всегда искать " /Там же, л.23об./ и замечал при этом: "Я так привык к Вашему доброму и милому отношению, что готов зубами его вытащить из всякой беды (размолвки)" /Там же, л.22-23/.

Розанов не переставал удивляться начитанности Глубоковского: "Чего Вы только не знаете, не читаете, - писал он. - Какой это дар, столько читать; да, - дар! Как я его чувствую, увы, вот лет 8 огромно мало читающих (удивительное психологическое переутомление к слову: я газеты читаю почти весь день до обеда - ползу" /Там же, л.23об./. Он был "поражен-восхищен стилем" работ Глубоковского, его языковой техникой. "Блеск, точность, щегольство, красивость - мысли, слова и пр. Из них самое прелестное качество - точность: печать Ваша копия Вашего ума, как интеллект Ваш - копия фамилии" /Там же, л.62/.

Великодушие, щедрость, доброта, широта взглядов на различные вопросы духовной, общественной и личной жизни в сочетании со строгой дисциплиною ума, духовностью и одновременно какая-то теплота, интимность мировоззрения Глубоковского привлекала в нем Розанова. Он писая, что у Глубоковского под "экстра-ученостью" скрывается "простая православная душа" и это было главным для Розанова: "Без учености еще обойтись можно, обходилась "толикое пространство лет" Русь; а без "прост/ой/ прав/ославной/ души" просто замерзла бы, да и с ума бы сошла. Как подумаешь об этом - "со всем помиришься", - о всем скажешь: "что делать" (30.XII I9I0) /756, л.39-З9об./. В феврале 1915 г. после встречи с Гдубоковским Розанов писал ему: "Спасибо, дор/огой/ Н/иколай/ Никан/орович/ за посещения. Они так согрели меня (ей-ей). <...> Во 2-ое посещение рассмотрел и то, чего в Вас не подозревал: нежную и мягкую человеческую доброту, "наше житейское". Понял лучше и физиологичнее, отчего Вы так хлопочите около больных и родных. Все слава Богу, То есть слава Богу, что Он дал нам доброту. Не "уми" наши важны, а важно, что мы иногда бываем просто хорошие люди" /Там же, л.51/.

Это "наше житейское" сближало особенно. В их личной жизни был схожий и очень важный момент - брак, не признанный церковью. (Розанов об этом рассказывает в одном из публикуемых писем.) Вероятно, он не случайно доверил Глубоковскому свои сомнения и после отправления письма (от 12.IX 1910) спрашивал, получил ли тот его "довольно ценное (субъективно)" письмо. Розанов мог слышать, или Глубоковский сам поведал о долголетней связи, начавшейся еще в годы его студенчества в Москве с женой своего учителя A.П. Лебедева - Анной Васильевной Лебедевой, которую считал своей женой (Лебедев скончался в 1908 г., но брак Глубоковского и Лебедевой был зарегистрирован только после революции).

Последнее письмо из имеющихся в фонде датировало 15 ноября 1916 г. Затем они вероятно потеряли друг друга из виду. После революции Глубоковский интересовался судьбой Розанова у П.А. Флоренского3 [3 Розанов очень высоко отзывался о Флоренском, с которым был знаком и состоял в переписке. "По интересу личности - писал он Глубоковскому в августе 1909 г., - представьте я во Флоренском встретил почти чудо: отшельник, монах (по жизни), философ (платоник) и вместе безгранично чувствующий природу, нашу "серую северную природу". То, что он в письмах мне писал, лишь на 1/2 я понимаю, постигаю: но что постигаю - в высочайшей степени любопытно" /757, л.62об./. Флоренский был редактором последней книги Розанова "Апокалипсис".].

В письме от 20 октября 1917 г. Флоренский сообщал Глубоковскому, что Розанов с семьей "спаслись в Посаде (Сергиевом под Москвой. - Т.Б.) и живут здесь". "Вас/илий/ Вас/ильевич/, - добавлял Флоренский, - часто вспоминает Вас и почему-то питает к Вам исключительную нежность и уважение - делая для Вас едва ли на единственное исключение из всей духовной школы. При свидании с ним не премину передать ему Ваш привет, который будет eмy приятен" /89I, л.2об./. От Флоренского Глубоковский узнал и подробности смерти и похорон Розанова. 13 марта 1919 г. Флоренский писал Глубоковскому, что Розанов "скончался мирно и благочестиво, за время болезни несколько раз приобщался и соборовался. От своих убеждений он не отрекался, но как-то совместил в себе радость благодати - ибо он таинственно был крещен за время болезни - свои думы о важности рождения. Погребение его было бедное, чтобы не сказать убогое: везли его на розвальнях. Но все было благолепно и светло - так искренне и красиво" /Там же, л.З/.

Письма публикуются впервые по автографам: из Ф.194 (Н.Н. Глубоковского), оп. I, ед. хр. 756; № 1 (л.1-2об.); № 2 (л.24-27); № 3 (л.28-32); № 4 (л.34-36об.); № 5 (л.44-45об.); № 6 (л.45-46об.); № 7 (л.53-54); № 8 (л.57-58 об.); № 9 (л.59-60об.). В прямых скобках перед письмами приводятся собственноручные пометы Н.Н. Глубоковского о дате получения письма. В конце публикаций приводятся постраничные комментарии и примечания к письмам.

№ 1

/Получено в конце апреля 1905 г. Н. Глубоковский/

Глубокоуважаемый Николай Никаноронич!

Касательно лично моего отношения к Церкви, о чем Вы спрашиваете, скажу Вам, что я много лет ужа начал считать весь этот "корабль" ненадежным или скорее безнадежным. Поражало меня что, когда я в Италии об этом заговаривал с падрами как "странствующий иностранец" (они ничего обо мне на знали), они с полу-слова меня понижали и кивали головой. Лично я еще в патриарха (т.е. что он будет) верю, а в Собор не верю: под патриаршеством лежит злой мотив: похоть власти,. Ну, она рванет - и патриарх будет. А собор? Ведь для этого надобен идеализм. А где он? У нищих на паперти? Да и те "двоеручничают". Церкви (in idea ) нет, осталось несколько благочестивых добрых, милых, умных, ученых людей: таковых знаю очень много из духовенства и профессоров. Изумляюсь, трогаюсь, но понимаю, что не в в этом дело. Благодати тут, Бога нет (т.e. в Церкви) - вот в чем дело. А "без Бога" и "religio" невозможна. Ну, напр/имер/ "по любви узнают, тго вы - мои ученики". Но 3 церкви ненавидят друг друга. И прочее. Из азбуки видно, что Бога нет.

Но "аз есмь добро думный человек", и не веря вовсе в будущее Церкви - хочу в мелочах помогать "тому, что есть" и "кто есть". Меру Митр/ополита/ Антония4 и я знаю; да ее ведь все знают, достаточно раз видеть, говорить. Мне пришли и сказали (из "Слова")5, что ему грозит высылка на Кавказ; я написал статью. Дело в том, что обер-прокуратуре, великое необходимое значение коей я знаю, - тем не менее просто взятием всех дел себе в карман и угрозой всем лицам - действительно свела к нулю церковь; в частности после -филарета6 она уже не пустила в столицу ни единого таланта (напр/имер/ бы Никанора7 Одесского, да и мало ли!). Таким образом, не Антоний в этом виноват, а все же Кон/стантин/ Пет/рович/8, коего лично очень люблю и уважаю, хотя всю его политику (по /нрзб./) считаю ошибочной. Он замечательно привлекательный человек и конечно ему пo-пояс и даже менее все иерархи. Вот разъяснение моего отношения к "мелочам церковной жизни", к "текущему": ибо малейшее соотношение начал религии так сказать sub specie coeli* [* С точки зрения неба (лат.).] мне представляется неизмеримо важнее патриархов и соборов. О них постоянно думаю. Самую "иерархию" я мысленно приравниваю и не ставлю выше "христов" у хлыстов: мужицкая и народная форма одного явления. Лично мне конечно ни "Христа", ни "митрополита" не нужно, и я на них оглядываюсь только, как на "пугало" в огороде. Пускай воробьи летят, зачем человеку бежать? Из духовн/ых/, я считаю даровитым (очень) только Антонина9 (я его близко знаю), но он отравлен властностью. Прочие - или добряки с "хитрецой" (еп. Сергий10) или совсем проходимцы (арх. Сергий11, с семинарии) или совсем лапотники. Из проф/ессоров/ Моск/овской/ Дух/овной/ Акад/емии/ (как и нашей) и я некоторых знаю: изумительные по красоте душевной люди, я думаю - лучшие, нежели профессора университетов. Но в дух/овной/ сфере, около этой красоты, есть прямо чудища (Аквилонов12, Заозерский13) и как они в "профессора" могли попасть - меня изумляет.

Преданный Вам В. Розанов.

№ 2

/"Получено 1907, П, 14 среда"/

Дорогой Николай Никанорович! Горячо благодарю за присылку "Ц/ерковного/ В/естника/"14 и письмо и память. Без лести: до чего изящен у Вас печатный стиль (в письмах - наоборот, рыхл расплывчат - конечно от усталости). Я, читая, смеялся: "это Фру-Фру бежит (в "Ан/не/ Кар/ениной/", лошадь Вронского): а у нее "ноги тонкие, сухие, породистые". Сам я от усталости скверно пишу: но сохранил вкус к хорошему письму. Воя Ваша речь - чудная и с удивительной теплотой сказанная. В других местах - ученость; а тут - и сердце. Это удивительно: ну, а Киреев, Гринянин, Горчаков?!15 И Вы же меня спрашиваете: "для чего, начиная брань, уклоняться от благословения церкви?" Да ведь Вы 1 и случаен, а Горчаковых - тьмы, и это - закон, норма в церкви. "Собор/ы/" ... да ведь они были из Илиодоров и Горчаковых, просто - черносотенные сонмища невежд, злых прежде всего. Так вот и "уклоняться от благослов/ения/ церкви" надо, чтобы с Гриняниным-Горчаковым не иметь дела, не иметь разговоров, с ними и вообще со всем этим "покончить". Я ужасно раздражен прочтя все это, и в сотый раз сформулировал: "нет, вначале надо бойкотировать, объявить бойкот и венчающим попам и повенчавшимся у них мирянам и начать разорять храмы (простите), в которых совершили венчание". Ибо сирены у них всегда найдутся (тут и изящными речами Вашими воспользуются, услащивая: "вот как говорит христианин", и прикрывая на время Гринянина и Горчакова), всегда они найдут простодушных, которые пойдут к ним "благословиться", и затем - ад, жестокость, сатанинская гордость "канона" и на конце всего - детоубийство, мужеубийство, женоубийство в "канонически правильных" и безлюбовных браках. Замечательно и истинно: предсоборн/ое/ присутствие даже не заикнулось о любви в браке, как единственном собственно "каноническом" основании брака. Просто и ее не существует. "Такая мелочь". "Важны - мы, попы". Фу, гадость.

И если углубляться, батенька, то куда мы придем. Плачу и продолжаю (а Вы "кляните"): не Ап. ли Павел уже оказал: "не надо обрезания", т.е. бесспорного завета с Богом, поставил "Я" свое выше Бога, божия. Вот где корень-то: что клоня голову низко, низко, как бы лобзая человеков, он на самом деле поднял ее высоко-высоко, выше "облака ходячего" и солнца и луны. Вот где горе: в гордости. Ее не может не быть у церкви, ибо она была уже у Апостола и Aпостолов. Грустно все это. И еще страшнее, когда я думаю, а где и этого начало, то нахожу его в: "дайте - ноги вам омою". Так и Ал. Павел: "омывал ноги" ближнему, Тимофею, Титу, нищенкам, а уже - низверг весь Иерусалим, отрекся "закон и пророков". "И ноги там омою": ну как же не броситься к такому сердолюбию. И кинулись: и поднялись над силами прочих, глупых, плачущих боги и "скорпионы" - да что "скорпионы" /нрзб./: костры католичества и земляные колодцы - тюрьмы православия.

Все "в одном стиле": то-то и ужасно, что один стиль ведь, у церкви, апостолов, в Евангелии: "дай, омою ноги, дай - вырежу из спины ремень", "кротко клоню голову - голова повыше облаков".

Не знаю куда и деться, с моими сомнениями. Грустно жить. Женa у меня очень верующая; 3 раза была в операции, и "без веры в Боги как бы я жила". И поразительно: чем жена моя больше привязана к церкви - тем я больше ненавижу все церковное, ибо воочию и вот тут у себя дома вижу: на такую веру человеческую церковь ответила... Горчаковыми, Киреевыми, "соборами", ап. Павлом, Евангелием, чем-то ловким, искусным, обольстительным и сухим безжалостным внутри себя. Не кляните: но и у ап. Павла - все "слова" одни, а никого и ничего он не любил кроме себя, своей личной биографии и своего слова: "влек за власы" христиан, а потом "жидов", но вообще кого-нибудь но только непременно "за власы". Да и в Евангелии: "будете гореть в геене", "отделю солому от пшена", "покайтесь", "Ангела искать на лоне брата своего". Ну и "буду гореть в огне", и "пусть отделяют меня в солому", а просто не хочу быть со всем этим жестокосердием, черствостью, бездушием.

Ничего не было более бездушного в истории - как христианство. Это моя аксиома!!

Что-то ужасное (какой-то кошмар!)

Влюбленность в себя! Когда даже жгли "ближнего".

Простите, я взволновался - опять-же чтением ("Ц/ерковного В/естника/"): но помня из детства пугавшую меня картинку ада: сидит сатана - держит у груди Иуду-предателя: то сколько раз, читая что-нибудь "церковное", "каноническое" я думал: "это сатана прижимаег к груди свое/й/ церковь" и как пол мира "прижмет", так выскочит "церковное слово" на 2000 лет значения.

Отчего да я, не политик, кричу: "социализм!" для меня та прелесть в нем, что в нем со всем этим кончено я крепко. Даже корешков не осталось; а корешки-то и ядовиты. "Ядовиты" эти привязанности, эти вздохи. Ядовита моя собственная иногда тоска по церкви. Люблю "вечерний звон" и проч/ее/. Лампаду перед образом люблю, люблю подробности, старые, милые; но центр дела - ненавижу.

И у маня все это не теория, а практика "вот-вот из дома", из крови, из быта. Ничего придуманного.

Ну, не очень осуждайте. Очень грустно мне. А знаете, что раз лично меня "посетил Бог" (страхом): года 1,5 назад сидит у нас Вася Успенский (В.Л.), болтает, и я как-то неосторожно сказал: "да от того, что в этих словах Иисуса не было правды" (не помню очень). Вдруг на меня, с другого конца стола, закричала (она - из типа кротких, но это у нее от боли): "как же ты говоришь, что нет правды в слове Христа: так ты значит хочешь сказать, что Христос иногда говорил сознательную неправду. Так кто же говорит правду, кому в мире верить, тебе что ли". Все это - приблизительно. И вдруг что-то случилось, и я точно почувствовал, что Христос здесь (в комнате) и на меня нашел такой чрезвычайный страх, что я весь затрепетал, точно в щель уйти, и совершенно не мог быть один: и попросил Успенского ночевать у нас (все же - от семинарии, богослов): и не говоря слова он остался (никогда не бывало). Все почувствовали, что что-то случилось, и что я чрезвычайно боюсь. Христос вошел в комнату не как бы судья мой и несмотря на меня (эти расслоения я чувствовал); а как страшная подавляющая Тайна, как что-то большое все комнаты наполняющее и больше дома, страшное и сильное. Я почувствовал себя комаром, которого вот-вот раздавят.

Больше не бывало, и вообще больше я никогда не боялся.

Ну, устал. "Будем любить друг друга как есть". Ваш В. Розанов.

№ 3

/Получено 1907. У. 23 - среда/

Благодарю за память и присылку дорогой Николай Никанорович (однако убийственный у Вас почерк: 1/2 часа читаешь письмо: все буквы похожи друг на друга, все? Ли?). Но зачем Вы меня разубеждаете, что Вы (приблизительно) не черносотенный. Ведь я Вас отлично знаю, дружен (в думе) с Вами, и если в печати называю "охранительным" - то, чтобы "тише сидели" те правоверные, которые обычно против всяких новшеств в семейном вопросе. Я был уверен, что Вам это сразу понятно.

Вы просто очень образованный и очень порядочный человек. Вы одиноки? На это почти надо плюнуть: ведь наши дни (да и когда их не было в истории), "малозначительные" и "малоразмышляющие". Но мне кажется, надо иметь мужество и великодушие любить и "врагов своих", этих темных и пошлых людей, если они природно хороши.

Тронули меня глубоко Ваши слова: "мне Вас всегда жалко почему-то и я думаю Вы хорошо кончите" и пр. Спасибо, дорогой. Я всегда люблю это вот теплое прикосновение душ. Лучше науки, учености, славы. Поистине, в последнем - все "тлен". Тут я согласен со "старцами"! Вообще во многом я с ними согласен: и в то же время как хочется мне разрушить весь "иконостас" церкви. Верите ли, часто шепчу: "всех их надо за бороды стащить из под киотов".

Причина - семья и вообще неуладица. В 1886 г. меня кинула 1-ая жена, на которой я женился еще студентом, по моральнейшему поводу: очень гордая, страстная "легитимная" и прочее и прочее, страшно стильная женщина, начитанная - ей было 38 лет, когда я с нею встретился еще в 8-м классе гимназии. Я полюбил ее последний день и хотя она соглашалась любить и жить со мною "так" (и жила уже), я (ведь знаете мальчишеский героизм) потребовал венчания. У нее был чудный закал и стиль - для гостиных, лекций, вообще суеты: а никакого быта, никакой способности к ежедневной жизни. Промаялись 4 года, и (по-видимому влюбившись в юношу-еврея) кинула меня, жестоко и беспощадно, как она все делала. А вообще она страшно была психологически-жестокий человек, а влюбился я прямо в стиль ее души. Что-то из средних веков и из католических кафедралов, хотя русская, народная. - Ну-с, маята. - Только жандарм меня выслушал со вниманием и дал добрый совет - потерпеть: и ей Богу я ему за доброе внимание и 1/2 часа внимательного разговора до сих пор благодарен. Вы видите "кроток есмь сердцем"* [* Попы и вообще духовные на слова о положении, переминались о ноги на ноги как жеребцы в стойле. Та же психология.]. - Прошли годы, и я встретил (духовные) бабушку 50 лет, дочь ее 26 лет и внучку 7 лет: и полюбил чисто нравственною любовью вот весь их милый маленький домик, такой благородный, бедный, нуждающийся. Уверен, что "вдовица в Сарепте Сидонской" была точь в точь, как этот чистенький домик в Ельце. Маята. Мука. Жеребцы - духовные переминаются с ноги на ноги. Теперь только, я это понимаю, но я до тогo "кроток сердцем есмь", что годы не понимал, не чувствовал темного в духовенстве: а как напротив этот домик был "из духовных", то я и полюбил всех вообще духовных и церковь. Ну, долго рассказывать: в конце концов (по его предложению, попа) мы тайно обвенчались, без записи и книге и свидетелей (en crois, мы и поп) за 1000 руб. Жена моя до того наивна, что до сих пор любит и "счастлива" этим поэтическим испуганным браком, в таком уединении. И опять я по наивности за этого попа много лет Бога молил. Рождаются дети - все "незаконные", жена моя - не по моему, а по друзей моих частью неверующих - "как святая" - в ложном положении. Попы, духовное ведомство - все, "переминаются с ноги на ноги". Теперь слушайте: любил я с крошками детьми (когда мать нездорова или что) ходить в церковь, к Введению, на Петербургской стороне. Я всегда б/ыл/ задумчив, и рассеян. Психология мечтателя и созерцателя. Я не вижу того, что другие все видят - годы: за то могу год - не отводя глаз, рассматривать песчинку, которой другие но замечают. Вот моя практическая слабость и теоретическая сила (так произошла книга "О понимании"16). Теперь будьте страшно внимательны: стоя в церкви, с такой безграничной любовью к этой церкви, ко всему, всему в ней, виду, житию, священнику, дьяку, всему и к молящемуся люду я как-то однажды подумал:

- А ведь все это меня не любит.

Не умею передать. Слов не било. Било ползучее чувство морфологическое, клеточное передвижение в душе, и озарение из них как молнией.

- Я, моя Варя (жена), эти вот дети, которых я сюда привел, всему этому храму противны, чужды, ненавистны, как "беззаконники", нарушившие их "святые уставы", и в основе и отдаленно все мы "враги Христосовы" или "Христос наш враг" просто по существу: "Суть агнцы Царствия Ради Небесного", "хорошо вдаять в брак, а лучше не вдаять" (Ан. Павел) я вообще вое это "мазаны" и "непомазаны" (Щедрин). Ну, в письме не напишешь. С глубокой медлительностью, вот "как яблочко зреет" вся безграничная моя любовь к церкви - безграничный идеализм скромного, теплого семьянина, терпеливого как "осел", невзыскательного, негордого - обратилась (через годы) в столь же неумолимую ненависть (ярость) ко всему "Сему Царству"; не говоря уже о храме, но и к Тому, Кто дал 1-й толчок к девству, первый сворот от ветхозаветного идеала семьи - прочее и прочее. Словом, все совершилось органически - идеи, догадки, сопоставления потом пришли, хотя шли быстро, "открытия следовали за открытиями", раз я стал в позу отрицания всего, ненавидения всего. Тут поверьте, не только храмы не удерживаются, наше "старенькое, добренькое православие", но ничего не удерживается, и мне представляется и чувствуется сплошной ложью, хорошо прикрытою и xopoшо разукрашенною и запутанною в необыкновенно искусный ущел (Иисус завязал). Словом, ум мой беден: развязывать всего я не умею, я обыкновенный человек: но потенциально во мне, на моем личном примере - христианство не то чтобы умерло: но его как религии никогда и не было. Вы знаете: умер человек, от скарлатины: и тезис "человек бессмертен" - румяна, все равно из-за смерти одного. Не умею доказать. Все люди бессмертны (положим - все Адамы, и еще до греха): вдруг один умирает. И тогда ясно, что "смерть есть", "бессмертия нет". Так в моем примере:

"Христианство - свет"

"Христианство - добро"

"Христианство - любовь"

"Христианство - Бог", "Бог наш, иного не знаем".

Но стою я (вот тогда в церкви) - глубоко несчастный, глубоко грустный, глубоко правый (да! да!) с детьми - малютками, женой - такой наивной самоотверженной, ко всему и вся никогда себя не помнящей и та добрая старушка в Ельце, все обиженные, оттолкнутые гордой (да! да!) церковью, такой самоуверенной (суть ее!) гордецами апостолами (как ап. Павел противопоставил себя Моисею!) и основою всей гордости - Иисусом, Который сказал: "Я - Бог" (в вариантах, в оттенках) - вот и только, и это как "Иван умер от скарлатины, один - умер: ergo смерть есть и бессмертие миф): так из моего примера обнаруживается:

Церковь - гордыня (Не правда ли? на правда ли? Суть в этом "святатые", "не поправимые", нельзя нарушить соборных постановлений" и даже самых глупых мнений св. отцов).

Церковь - злой дух.

Церковь - лживые, лицемерные уста.

ВСЕ = ЛОЖЬ

Вот! Вы умом своим все это "укомплектуйте", раздвиньте строки в томы и получится моя личная и литературная истерия. Моe положение личное до того неделимо стойко, не по моему усилию, а по своей сути, что, я уверен, скорее вся церковь разъедется, рассыплется, как дресва (песок) из гранита (выветрившегося), чем я хотя на вершок сдвинусь о места. И пусть я негодяй, лом ("лом - всякий человек"); не во мне дело, а в моем вот тогда молящемся в церкви, я помню тот час свой, помню, что он был прав, помню весь колорит правоты, вот этот смиренный с наклоненной головою, так хотящий бы поцеловать руку у /мо/лоденького священника, так слушающий дьячка.

Все помню. И

- Не надо!

- Не наш!

- Вон!

- Черт!

Тогда я ответил:

- Черти!

Вот так просто! Теперь я Вам скажу другое: я верю, что со мною Бог, вот "как бы чувствую Его за пазухой". До сих пор (50 лет) во мне сохранились это мое вечное трудолюбие, абсолютная трезвость мысли, спокойствие души, после - это малое; сохранилась (без преувеличения) моя скромность, просто "недуманье ничего о себе", особенно никакого /нрзб./, безграничная расположенность к людям (даже к врагам, напр/имер/ литературным), презирающим меня - (ей! эй!), простота, глубокая житейская наивность, и я думаю: "да неужто это от черта? Неужто со мною черт? Не явно ли, что Бог меня хранит, что он недалеко от меня. И прочее. И тогда резюмирую: думаю: в истории должно было что-то случиться "в роде меня", дабы раскрылась какая-то (может и точь-в-точь так, как я думаю) неправда церкви и христианства, и вот все это, я, моя личная судьба. 1-й брак, - до того идеалистический, и 2-й вне всякой чувственности (тут интересные подробности: дело в том, чтo между 2-мя браками я в половом отношении "испортился", стал импотентным - почти совсем: и когда произошел "духовный роман", - я со скукою сказал невесте (ей 26 лет), что "неспособен", "кажется совсем и вот-вот на донышке". Тогда она, моя самоотверженница - сказала, что это грустно конечно, но что она будет - жить со мною духовно, без сожития, и гасила мое отчаяние: когда потом я "расцвел" просто от здоровой и молодой женщины. Но этого возможность я тогда не знал) - все это устроено, создано Проведением, чтобы "вышло все, что вышло".

Устал и пошел спать.

Друг мой: я уверен, что все это совершилось для "судьбы" и "истории". И как мне никогда не приходилось излагать, т.е. вот особенно тогдашнего отчаяния в церкви, - то сохраните эти строки и по моей