Сафронов Ф. Ерофей Хабаров. - Хабаровск, 1983
Сафронов Ф.Г.
Ерофей Хабаров: рассказ о судьбе русского землепроходца
К 125 летию Хабаровска посвящается
Автор
Предисловие
Высоко вознес над Амуром свои белокаменные кварталы Хабаровск. Город рабочих и ученых, художников и поэтов, школьников и студентов весь устремлен в будущее, как и огромный край, центром которого он является. Но, обозревая контуры величественной перспективы, начертанной XXVI съездом КПСС, в день 125-летия со дня основания Хабаровска мы с удовлетворением видим, что у города-юбиляра есть не только большое будущее и славное настоящее. Прошлое Хабаровска стоит на фундаменте истории России столь же прочно, как его кварталы - на зеленых амурских холмах!
Нет, не основывал Хабаровск русский крестьянин-землепроходец Ерофей Павлович Хабаров, по город и край носят его имя. И это не случайно. Так народная память воздала должное одному из выдающихся деятелей эпохи великих русских географических открытий. За признание их подвига боролось не одно поколение передовых людей старой России.
"Англия, ломящаяся от тучности и избытка сил, выступает из берега, переплывает за океаны и создает новые миры, - писал, негодуя, А. И. Герцен. - Ей удивляются, и она заслуживает это удивление. Но так ли смотрят на подвиги колонизации Сибири, на ее почти бескровное завоевание? Горсть казаков и несколько сот бездомных мужиков перешли на свой страх океаны льда и снега, и везде, где оседали усталые кучки в мерзлых степях, забытых природой, закипала жизнь, поля покрывались нивами и стадами, и это от Перми до Тихого океана"*[* Герцен А. И. Сочинения, т. 6. СПб., 1905, с. 222].
Одним из этой когорты богатырей-первопроходцев и был помор-крестьянин Ерофей Павлович Хабаров, имя которого носят город Хабаровск и Хабаровский край, станция на Транссибирской магистрали и деревня в низовьях Киренги. Это благодаря его инициативе, труду, мужеству и настойчивости обширное и богатое Приамурье вошло в состав Русского государства еще в середине XVII века, а в долине Верхней Лены были подняты первые десятины целины и построены первые соляные варницы.
Да, и Иван Москвитин, и Василий Поярков, и Ерофей Хабаров, и Семен Дежнев, и Михаил Стадухин, н Владимир Атласов жили в очень сложное историческое время. Массовый героизм простых русских людей в годы яростной борьбы с вражескими нашествиями, грозившими самому существованию русской государственности, - и беспощадная эксплуатация трудового народа классом феодалов и самим позднефеодальным государством. Упрочение самодержавия и феодально-крепостнического строя - и грандиозные крестьянские войны, дважды сотрясавшие Россию в течение столетня. Рост национального самосознания - и тиски крепостнических и религиозных ограничений, деформировавшие свободное развитие личности...
Этими и другими непримиримыми противоречиями и резкими контрастами отмечена эпоха, и люди могли быть только такими, какими их сформировало время.
К сожалению, это не всегда понимали авторы, писавшие о Е. П. Хабарове*)[*См.: Чулков Н.П. Урофей Павлов Хабаров, добытчик и прибыльщик XVII в. - "Русский архив", 1898, кн. 1.].
В работах, опубликованных до 1950-х годов, где отдельные стороны его деятельности подвергались специальному анализу, некоторые исследователи порой предвзято оценивали действия Хабарова и черты его характера, не учитывая всей сложности исторических обстоятельств. Кое-кто без достаточных оснований выставлял землепроходца жестокосердным человеком и едва ли не "грабителем".
В исторических трудах 20-30-х годов, в которых в той или иной связи упоминалось имя Хабарова, читатель не найдет и сколько-нибудь ясной постановки вопроса о прогрессивной стороне его деятельности*)[*См.: Бахрушин С. В. Казаки на Амуре. Л., 1925; о н ж е. Военно-промышленные экспедиции торговых людей в Сибири в XVII веке. - "Исторические записки", 1941, т. 10.]. Объясняется это отчасти тем, что на упомянутых работах, безусловно, сказался тогдашний уровень развития нашей исторической науки.
За последние десятилетия советские ученые-историки создали немало интересных и полезных трудов но истории великих русских географических открытий, изданы также книги и брошюры, посвященные подвигам Семена Дежнева, Михаила Стадухина, Василия Бугора и других землепроходцев. Однако и поныне специальных исследований и тем более научно-популярных работ о жизни и деятельности Е. П. Хабарова мы почти не имеем.
Между тем в 50-80-е годы вышли в свет работы советских историков А. Л. Нарочницкого, С. Л. Тихвинского, М. И. Слад-ковского, В. И. Шункова, В. А. Александрова, М. И. Белова, Н. Ф. Демидовой, П. И. Кабанова, М. С. Капицы, А. Г. Кручи-нина, Г. В. Мелихова, В. С. Мясникова, Б. П. Полевого, Н. И. Рябова, М. Г. Штейна. П. Т. Яковлевой, В. С. Ясенева и других, в которых на основе марксистско-ленинской методологии получили научное освещение многие, прежде недостаточно изученные, страницы истории русского Дальнего Востока XVII века.
В трудах названных исследователей в результате изучения материалов маньчжурских и китайских исторических хроник, указов первых цинских императоров, свидетельств современников, русских дипломатических актов, опубликованных и архивных документов убедительно показана беспочвенность утверждений об "исторической принадлежности" земель советского Дальнего Востока Китаю. Опровергнуты также домыслы о якобы "утраченных и невозвращенных" районах Китая и версии о "вторжении" России на "китайскую территорию" в Приамурье и Приморье. Равным образом разоблачены попытки очернить доброе имя Ерофея Хабарова и других русских землепроходцев XVII века.
Подводя итоги многолетних исследований советских ученых-историков, В. А. Александров писал:
"Прежде всего признана первостепенная роль в присоединении Сибири к России (с конца XVI в. и на протяжении XVII в.), мирного ее заселения стихийным потоком русских, преимущественно поморских переселенцев; далее выяснилось, что принесенное русскими и неизвестное ранее сибирским народам пашенное земледелие стало ведущей отраслью хозяйства, обусловившей в дальнейшем экономическое развитие Сибири; наконец, вхождение Сибири в состав России повлекло за собой распространение и упрочение в Сибири новых, более передовых для того времени социально-экономических отношений, свойственных позднефеодальному Русскому государству. Сибирь становилась его органической частью, и процесс ее развития определялся общими для него закономерностями" *)[* Александров В. А. Особенности феодального порядка в Сибири (XVII в.) .- "Вопросы истории", 1973, М° 8, с. 39.].
Эти и другие достижения советской исторической науки позволяют полнее и в ряде случаев по-новому осветить жизнь и деятельность Ерофея Павловича Хабарова. В связи с 125-летием Хабаровска возникла необходимость вернуться к моей брошюре "Ерофей Павлович Хабаров", вышедшей в свет в Хабаровске в 1956 году, и существенно ее переработать и дополнить, что и сделано в настоящем издании. На этот раз больше внимания уделено амурским походам землепроходца и последнему периоду его жизни. Кроме того, в очерке использованы новые документы, выявленные нами в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА). Некоторые из них публикуются в Приложении к книге. Думается, они заинтересуют не только дальневосточных краеведов, журналистов и писателей, но и ученых-историков. Мы также включили в состав Приложения заметку А. А. Степанова "Как был найден Ачанский город Е. П. Хабарова" и несколько документов, опубликованных В. С. Мясниковым, Н. Ф. Демидовой и Б. П. Полевым.
В заключение считаю своим долгом отметить ценный вклад В. С. Шевченко в издание этой работы. Как и в 1956 году, автор искренне признателен А. А. Степанову за конструктивные предложения и пожелания.
Родина Ерофя Хабарова
Родиной Ерофея Павловича Хабарова было Поморье - суровый северный край, населенный смелыми, предприимчивыми людьми, в равной мере знавшими толк и в земледелии, и в мореходстве, и в зверобойном и пушном промыслах, и в ремесленном производстве, и в торговле. "Черносошные" поморские волости и в условиях укрепления феодально-крепостнического строя в России XVII века сохраняли за крестьянами ряд прав, главными из которых были отсутствие личной зависимости от помещика, право сдачи "тягла" (т. е. совокупности повинностей в пользу позднефеодального государства) и возможность передвижения и освоения новых земель, фактическое утверждение подворно-потомственного землепользования и т. д. И хотя государственные крестьяне, к которым относилось население "черносошных" волостей Севера Руси, испытывали на себе все возрастающий гнет феодального государства, им не были свойственны психология смирения и покорности судьбе, пассивность.
Бурные события начала XVII века, вследствие которых пришли в упадок многие центральные уезды Русского государства, меньше коснулись Поморья, и тем более не могли отразиться на нем разбойничьи набеги крымских татар, опустошавшие южные районы России.
Все эти факторы способствовали притоку беглых крестьян в Поморье, а рост населения в долинах северных рек, бедных пашенными угодьями, сопровождался развитием городов, промыслов и ремесел.
И вот в этом краю деятельных, свободолюбивых людей и появился на свет крестьянский сын Ерофеи Павлович Хабаров. Произошло это, как принято полагать (см. БСЭ, изд. 3-е, т. 28, с. 135), около 1610 года, однако вопрос о дате рождения будущего землепроходца нельзя считать решенным из-за отсутствия необходимых документов*)[* Если Хабаров родился в 1610 году, то как он мог отправиться в Мангазею в 1628 году, имея от роду всего лишь 18 лет? А ведь он еще подписал и "кабальные грамоты". Ясно, что находился он в это время в более зрелом возрасте. На это обстоятельство обратил наше внимание А. Л. Степанов.]. На основании косвенных данных (год первой поездки в Сибирь - 1628-й, служба "целовальником" в Хетском зимовье на Таймыре и в особенности челобитные последних лет жизни) нам представляется более вероятной другая дата - между 1601 и 1605 годом.
До последнего времени было также неясно, из какого конкретно района (уезда, деревни) Северной Руси происходил Ерофей Павлович Хабаров. В разных документах он себя называл то устюжанином, то соль-вычегодцем.
Вопрос несколько прояснился лет восемь назад. Исследователь М. И. Белов в начале 1970-х годов во время просмотра фондов ЦГАДА обнаружил дело Манга-зейской приказной избы за 1630-1631 годы, в котором довольно часто встречается фамилия Хабаровых*)[* См.: Белов М. И. Ерофеи Хабаров в Мангазее и на Таймыре. - "Летопись Севера", вып. VII. М., 1975, с. 107-112.]. Выяснилось, что до первой поездки в Сибирь Е. Хабаров проживал в деревне Дмитриево Вотложенского стана Устюжского уезда, примерно в 80 километрах к юго-западу от Великого Устюга, на левом берегу реки Сухоны, а его отец Павел Хабаров с сыном Никифором- в деревне Ленивицы Сольвычегодского уезда, тоже недалеко от Устюга Великого. В первой деревне в середине 20-х годов XVII века насчитывалось 25 крестьянских дворов.
Внимательно изучив эти данные и сопоставив их с другими сведениями, М. И. Белов пришел к выводу, что "на данном этапе изучения вопроса предпочтительнее считать деревню Дмитриево родиной Ерофея Хабарова" *)[*Там же, с. 109.].
Деревня эта существует и ныне: она входит в состав Нюксенского района Вологодской области.
Устюжский уезд с городом Устюгом Великим в XVII веке занимал исключительно выгодное географическое положение. Через него пролегали основные пути сообщения Европейской России с Сибирью. Путь в "Зауралье через Коломну, Рязань, Касимов, Муром, Нижний Новгород, Козьмодемьяиск, Казань, Тетюши, Соликамск не имел существенного экономического значения, и пользовались им очень редко. Главная же магистраль, которой отдали предпочтение правительство, купечество и промышленные люди в своих сношениях с Сибирью, проходила через Троице-Сергиев монастырь, Переяславль, Ростов, Ярославль, Вологду, Тотьму, Устюг Великий, Сольвычегодск, Кайгородок и Соликамск. С другой стороны, Устюжский уезд пересекали и пути сообщения всей московской земли с Архангельским портом на устье Северной Двины. Таким образом, в Устюге Великом в XVII веке скрещивались торговые пути нескольких направлений.
Город Архангельск являлся тогда единственным морским торговым портом Русского государства, связывавшим его с европейскими странами. Сюда ежегодно прибывало множество иностранных судов с разнообразными изделиями европейского мануфактурного производства. О быстром росте торговых связей Русского государства с западными странами свидетельствует неуклонное возрастание числа заходов в Архангельск голландских, английских и шведских кораблей. Если в 1600 году в этот порт прибыло 21 судно, а в 1618 голу 43, то в 1658 году - уже 80 судов, загруженных европейскими винами, пряностями, дорогими тканями, зеркалами, картинами, металлическими изделиями и прочими предметами широкого потребления. Ежегодно осенью в городе происходили ярмарки, снискавшие громкую славу на Руси. Для оптовой закупки иностранных товаров в Архангельск съезжалось множество русских купцов - привилегированных "гостей", торговых людей "гостиной" и "суконной" сотен, рядовых торговцев, занимавшихся скупкой и перепродажей товаров.
"Заморские гости" покупали все: пеньку, лес, смолу, деготь, поташ, юфть и холст, а также хлеб. Но, однако, самой выгодной статьей экспорта являлись дорогие сибирские меха - соболи, лисицы, белки и т. д., пользовавшиеся огромным спросом у европейских купцов. Вся масса заморских товаров, заполученных русскими купцами, доставлялась затем ими по воде и сухопутью во внутренние районы страны для реализации на местных рынках и торжках. Десятки и сотни обозов отправлялись ежегодно и в сибирские города.
Город Устюг Великий с прилегающей к нему территорией находился как раз на самых оживленных торговых "росстанях". Здесь на дощаники перегружались товары, приплавленные по северным рекам, и шли дальше, в Архангельск. И здесь же, в Великом Устюге, складировались доставленные из Архангельска заморские товары, прежде чем растечься отсюда по разным направлениям. И не удивительно, что Великий Устюг в XVII веке считался одним из самых богатых городов Русского государства.
Это, конечно, был не только транзитный пункт. В самом городе, вставшем на перепутье между рынками Запада и Востока, также велась обширная торговля хлебом и металлическими изделиями. Каждый третий городской ремесленник был занят изготовлением кос, топоров, ножей, серпов, подков, всевозможных замков. С любопытством вглядывались, вслушивались в шумную жизнь города заморские купцы, подолгу гостившие в Устюге Великом и жадно ловившие слухи о далекой и сказочно богатой Сибири.
И сами сибиряки нередко появлялись на постоялых дворах и в торговых рядах Устюга Великого. В своем большинстве это были те же крестьяне-поморы, что и жители Устюжского уезда.
Тысячи их ежегодно покидали родные деревни и отбывали в Сибирь в расчете на выгодную торговлю с местными племенами и на богатый соболиный промысел. Вплоть до второй половины 30-х годов XVII века рубль, вложенный в пушной промысел в морозной Мангазее, приносил удачливому охотнику-промышленнику 32 рубля прибыли*)[* Белов М. И. Мангазея. Л., 1969, с. 73,]. И хотя к этому времени, когда был закрыт Мангазейский морской ход, львиная доля прибыли доставалась семи "царским гостям" - Надею Светешникову, Осипу Елизову, Василию Гусельникову, Петру Унбину, Кириллу Босому, Исаку Ревякину, Иохиму Юсову, а рядовой крестьянин или посадский мог рассчитывать лишь на скромную долю пая в их промысловых артелях, все же неодолимая сила влекла массу людей за "Камень", как тогда называли Урал. Среди них находилось немало и уроженцев Устюжны, расположенной на перекрестке широких торговых путей и как бы электризуемой энергией мощного людского потока, катившегося в Сибирь и из Сибири.
Это была эпоха, когда начинался новый период русской истории, ознаменовавшийся "действительно фактическим слиянием всех... областей, земель и княжеств в одно целое. Слияние это вызвано было... усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок. Так как руководителями и хозяевами этого процесса были капиталисты-купцы, то создание этих национальных связей было не чем иным, как созданием связей буржуазных"*)[* Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 153-154.].
В торговлю вовлекались не только "лутчие" и "середние" люди посада, но и состоятельные крестьяне.
И по не удивительно. В XVII веке, в связи с развитием товарно-денежных отношений в стране, приведшим к постепенному формированию всероссийского рынка, из общей массы крестьян выделилась особая группа "торговых людей" - купцов средней руки. Причем эти землепашцы принадлежали к самым разным разрядам. Одни из них были "черносошными" (государственными) крестьянами, другие числились закрепленными за частновладельческими хозяйствами (боярско-помещичьими, патриаршими, епископскими, монастырскими). Одновременно в среде крестьянства, в связи с усилением феодально-крепостнического гнета, активизировались процессы социального расслоения. Все больше становилось бобылей, захребетников, подсуседников, половников, а в "черносошных" волостях - еще и массы так называемых "гулящих людей".
Детство и юность Ерофея Павловича Хабарова, коренного помора, проходили в атмосфере небывалого прежде экономического подъема Устюжны, общего оживления и все обостряющихся социальных антагонизмов. Молодого крестьянского парня, наверное, волновали примеры сравнительно быстрого перехода некоторой части "черносошных" крестьян Поморья в разряд торговых людей, самые богатые из которых иногда даже получали путем пожалования высокое и почетное звание привилегированных "царских гостей", торговых людей "гостиной" и "суконной" сотен. К числу таких счастливцев, вышедших из рядовых крестьян Устюжны, относились, например, знаменитые Босые, Ревякины, Грудными, слывшие едва ли не самыми богатыми людьми на Руси*)[* См.: Бахрушин С. В. Научные труды, т. 2. М., 1954, с. 224-255.].
Характерно, что они, как и многие другие торговые люди Поморья, разбогатели благодаря сибирским промыслам и архангельским торгам. Сибири же была обязана своим возвышением и семья устюжского крестьянина Федота Минина Гусельникова, проживавшего в 20 х годах XVII века в деревне Омельяновской Комарицкой волости. Он имел четырех сыновей, из которых двое - Василий и Афанасий - впоследствии стали "гостями". В 20-40-х годах братья часто наезжали в Сибирь, добираясь до самых отдаленных ее уголков - Мангазеи и Лены.
Вначале они подряжались к богатым московским купцам и, доставляя их товары в Сибирь для продажи, заодно вкладывали хозяйский капитал в организацию соболиного промысла. Затем Гусельниковы стали ввозить за "Камень" и собственные товары - всевозможные промышленные изделия и хлеб, а в их промысловых артелях с каждым годом трудилось все больше покрученников.
Получая ежегодно из Сибири огромное количество шкурок соболей, бобров и другой пушнины, Гусельниковы с немалой выгодой продавали меха иностранным и русским купцам и в итоге нажили большое состояние.
Московское правительство учло влияние и авторитет братьев и включило их в состав "гостиной сотни", время от времени поручая им исполнение обязанностей таможенных голов в разных городах.
Это приказчик гостя Василия Усова Федот Алексеев Попов вместе с приказчиками Василия Гусельникова участвовал в знаменитой экспедиции Семена Дежнева, в 1648 году впервые обогнувшего Чукотский мыс, А ПЕРЕД ЭТИМ он промышлял и торговал на реке Оленек, откуда перебрался на Яну, Индигирку и Алазею, а в 1647 году - на Колыму. Предприимчивый торговец, раздосадованный тем, что его везде опережали конкуренты, решил плыть на неведомую реку Погычу, с тем, чтобы сбыть там, наконец, с выгодой свои товары. Погибли его кочи, погиб сам он в земле коряков от цинги, но и истории великих русских географических открытий его имя стоит рядом с именем казака-первопроходца Семена Дежнева.
Русского купца XVII века нельзя отождествлять с ограниченным и вульгарным буржуа более позднего времени. "Рост торговли в XVII в., приводивший к преодолению экономической замкнутости отдельных районов, вместе с тем подрывал их культурную обособленность, - пишут авторы "Очерков русской культуры XVII века", удостоенные Государственной премии СССР за 1982 год. - Значение торговли в развитии культуры России XVII в. выражалось прежде всего в том, что она была одним из средств распространения культурных ценностей, установления культурных связей и взаимного творческого обогащения. Видная роль в этом процессе принадлежала купцам..." *)[*Очерки русской культуры XVII века, ч. 1. М., 1979, с. 143.]
Не случайно наблюдательные иностранцы оставили свидетельства о том, что "страсть к торговле" едва ли не самая характерная черта московитов, которые "от самого знатного до самого простого любят купечество"*)[* Там же, с. 133.]. Однако эта "любовь" не препятствовала "самым простым" предъявлять счет "гостям" в дни грозных народных восстаний...
И молодой Хабаров, возможно, размышлял: принадлежность к крестьянскому сословию вовсе не преграда к тому, чтобы, служа России, прославить свое имя и возвыситься. Но для этого нужно приобщиться к сибирским промыслам и торгам с их баснословными прибылями.
Итак, Сибирь, о которой завлекающе повествовало сказание "О человецех незнаемых на Восточной стране", составленное в XV веке в Новгороде Великом и ходившее издавна в списках по поморским деревням: "В той же. стране, за теми же людьми, над тем же морем иная самоядь такова: вверху рты, рот на темени, а не говорит... А коли едят и они крашат мясо и рыбу да кладут иод калпакы или под шапку, а как почнут ести, и они плечимо движуть вверх и вниз..." Но в этом бесхитростном повествовании содержались сведения о Мангазее и даже о "Линной самояди" *)[* Б е л о в М. И, Мангазея, с. 21.] - племенах, населявших бассейн Лены!
Поездка в "закаменную страну"
Русскому человеку в XVII веке приходилось преодолевать огромные, зачастую самые непредвиденные трудности, чтобы попасть в Сибирь, эту холодную "полунощную страну". Служилые, торговые, промышленные и "гулящие" люди двигались туда двумя исторически сложившимися водными путями - Печорско-"Чрезкаменным" и Камско-Верхотурским.
Первый из них - наиболее древний, был известен еще новгородцам. Шел он от Великого Устюга вверх по реке Вычегде и по её притоку Вымь, далее по притоку
Выми Тетере и по Говнюхе. Здесь начинался волок, ведший на Ухту, а далее по Ижме следовал спуск в Печору. Таков был путь, соединявший бассейны двух больших рек европейского Севера - Северной Двины и Печоры. Путь за "Камень" вел отсюда по Печоре вверх, а далее продолжался по ее притоку Усе. Из Усы попадали в Собь и, наконец, поднимаясь по последней, - в её приток Елец, верховья которого близко подходили к Уральским горам. Лодки и поклажу приходилось перетаскивать через горы, что требовало чрезвычайных усилий. Перевалив через Урал, путешественники оказывались в верховьях другом, уже сибирской Соби и по ней сплывали вниз к устью Оби - одной из величайших рек Сибири.
Для перехода через Урал кроме Усы с ее притоками и Соби пользовались еще и другим притоком Печоры - Щугором. С его верховьев начинался "каменный волок", преодолев который спускались в реку Сыгву, а из нее через Киртас и Сосьву в Обь.
Печорско-"Чрезкаменным" путем ходили преимущественно летом. Товары перевозились в "малых суднех" - обласах, которые мало чем отличались от обыкновенных лодок, хотя и были оснащены парусами. Берега очень тесных, узких и мелководных речек были безлюдными, пустынными, и все это затрудняло передвижение. Но особенно тяжелым считался перевал через горные цепи Урала, вершины которых, как тогда писали, "в облаках не видети, а коли ветрено, ино облака раздирает". Зимний переход через Урал был почти невозможен из-за "великих" снегов и ветров. Хребет в такую пору преодолевали лишь изредка, в виде исключения, на оленях и собаках.
Движение по Печорско-"Чрсзкаменному" пути занимало в среднем около 100 дней, т. е. более трех месяцев. По, однако, чтобы добраться до "собольих" мест, в частности до Мангазеи, славившейся в первой трети XVII века богатыми промыслами, требовалось совершить еще не менее трудное путешествие морем. Мангазейскпй морской ход, еще в незапамятные времена освоенный поморами, в 1620 году был закрыт царским правительством, и в дальнейшем под этим названием подразумевался путь из устья Оби до Газовской губы - "Манга-зейского моря". Из Тазовской губы входили в устье реки Таз и поднимались до устья реки Мангазейки, где стоял город-крепость Мангазея.
Можно было попасть в Мангазею и южным путем, хотя по сравнению с северным он считался более долгим и кружным. Однако путешественники не зависели здесь от капризов погоды в такой мере, как на море, и не подвергались большому риску. Поднявшись с низовьев Оби до ее среднего течения, они входили в Сургут и по притокам последнего Кеть и Вах добирались до волока, с которого спускались в Енисей и далее до Турухана. С верховьев Турухана по волоку переходили в бассейн Таза и спускались вниз до Мангазеи.
Несмотря на все неудобства и трудности, Печорско-"Чрезкаменный" путь в XVII веке оставался большой дорогой, связывавшей Поморье с Сибирью. По нему передвигались главным образом торговые и промышленные люди. Много ли народа проникало таким образом в Сибирь? Судите сами: в первой половине XVII века через таможенные заставы проходило за год нередко до тысячи человек.
Для официальных же сношений правительства с сибирскими городами служил так называемый Верхотурский тракт, бравший свое начало с притока Камы Косьвы. Сперва путники поднимались по Косьве, затем по ее притоку Кырье. Затем, перевалив Уральский хребет, попадали в верховья одного из притоков реки Туры, впадающей в Тобол, который несет свои воды в Иртыш. Вниз по Иртышу спускались в Обь. Этим путем ездили главным образом зимою, в расчете поспеть к вскрытию сибирских рек и плыть далее по воде. Верхотурская государственная дорога, проходившая значительно южнее Печорско-"Чрезкаменного" пути, считалась менее трудной и опасной, хотя и более протяженной. Поэтому ею часто пользовались торговые, промышленные и "гулящие" люди из Поморья и других областей Русского государства. Причем движение их по этой дороге было даже более значительным, чем по северной Печорской. Верхотурская застава, расположенная в верховьях Туры, иногда за год отмечала до нескольких тысяч про мышленных и торговых людей.
Путешественники, выходившие в среднее течение Оби по Верхотурскому тракту, двигались далее в Мангазею и на Енисей одним из уже известных нам водным маршрутов: северным - по Оби и морю, южным - по Сургуту, Кети и Ваху.
Таковы были важнейшие пути в Сибирь в XVII веке, по которым из года в год шли и шли тысячи людей в поисках лучшей доли. Многие из них гибли от болезней, голода, в схватках с разбушевавшейся стихией или в стычках с "незамиренными" еще кое-где сибирскими аборигенами. Другие, а таких было большинство, выходили победителями в борьбе, которую без натяжек можно назвать героической, и шли дальше до тех пор, пока не достигали цели.
Это были не только промышленники и торговцы. Большинство составляли разного рода "гулящие люди", покинувшие родные места в надежде избавиться о тяжелого феодально-крепостнического гнета и обрести во вновь открытых местах волю. Всем им - людям разного
возраста и звания - Сибирь казалась неисчерпаемо богатой. Всем им хорошо было известно древнее предание, гласившее, будто бы в стране этой из одной тучи падали "веверицы (белки) млады, акы теперво рожены" и тысячами разбегались по земле, давая бесчисленное потомство, а из другой выскакивали "оленцы малы", заполняя все леса.
Будущий землепроходец Ерофей Павлович Хабаров также являлся одним из тех, кто связал свои надежды с "полунощною страною". В Сибири, о богатствах которой слагались легенды и ходили самые невероятные слухи, он мечтал найти свое большое счастье. Трудности пути, огромные расстояния, "хлад и мраз" его не пугали.
Какие далеко идущие замыслы вынашивалась, должно быть, в добротно сложенном поморском крестьян-ском доме! И вот зимой 1628 года семья Хабаровых пришла в движение. Ерофея и его брата Никифора позвала в дальний путь Мангазея, которую на Руси называли не иначе, как "златокипящая государева вотчина". Еще бы! В первую треть XVII века через Мангазейскую таможню ежегодно проходило столько шкурок соболей, что их стоимость равнялась годовым доходам царского двора.
Знал Ерофей что центром этой земли являлся Ман-газейский город, зa пятибашенными стенами которого смеркали купола патрональой святыни - соборной Троицком церкви. За острогом, ближе к реке Осетровке, стоял посад, где размещались гостиный двор, дворы посадский и служилых людей и где находилась Успенская церковь.
Расспрашивая бывалых земляков, прознали братья о том, что оживала Мангазея осенью, в конце августа и начале сентября, когда сюда прибывал из Тобольска караваи кочей с торговыми, промышленными и служилыми людьми, весной - в марте и апреле, когда охотники возвращались с промыслов, и летом - в июле, в пору возвращения на Русь.
Не являлось для Ерофея и Никифора Хабаровых секретом и то, что соболь в бассейне реки Таз к 1627 году был уже истреблен. За драгоценным мехом охотник шли дальше - на реку Турухан, а с Турухана в глубь Пясиды, т. е. средней части Таймыра, в бассейны Нижней и Подкаменной Тунгусок.
И все же еще в 30-е годы XVII века через Мангазсю проходило туда и обратно по тысяче и более человек, соболиных мехов вывозилось временами от 34 тысяч до 87 210 шкурок в год*)[*См.: Бахрушин С. П. Маигазейская мирская община в XVII в. - Научные труды, т. 3, ч. 1. М., 1955, с. 299; о н ж е. Легенда о Василии Мангазенском. - Там же, с. 334; Белов М. И.. Мангазея, с. 73.].
Собрав необходимые сведения о дальнем и нелегком пути, Ерофей и Никифор Хабаровы решили ехать "своими подъемы". Однако, стремясь избежать непредвиденных ситуаций, подписали "кабальные грамоты" и привлекли дополнительные средства на покупку снаряжения, продовольствия и небольшого запаса "товаренка" для мены с "иноверцами".
И вот остались далеко позади родные деревни, из Устюга Великого дорога странствий привела братьев в Соликамск, а затем по Бабиновскому тракту в Верхотурье и Тобольск. Здесь они наняли пять покрученников и примкнули к большому каравану кочей, во главе которого шли новые мангазейские воеводы Г. И. Кокорев и А. Ф. Палицын. Вместе со всеми пересекли бурные Обскую и Тазовскую губы. Затем, поднявшись по реке Таз, как обычно было заведено, перезимовали в Мангазее. С наступлением весны братья по Енисейскому волоку дошли до Туруханска (с Таза поднялись по Худосее Покульке, потом волоком перешли к Баихе по которой спустились в реку Турухан). От Турханска, стоявшего в 20 километрах выше устья Турухана, преодолев все препятствия, сплыли в Енисей и дальше морем прошли в устье Пясины, откуда волоком перебрались на реку Хету, впадающую в Хатангский залив. На этой реке стояло Хетское зимовье, куда Хабаровы прибыли летом 1629 года. Здесь в таможенной избе Ерофей стал служить "целовальником" по сбору десятинной пошлины с торговых и промышленных людей, как он договорился об этом еще в Мангазейском городе. А Никифор с покрученниками отправился в "нехоженые земли": в южную и среднюю части Таймырского полуострова, где, по слухам, водилось множество пушных зверей.
Весной 1630 года Хабаровы возвратились в Мангазею, а оттуда летом но морскому же ходу и по Оби - в Тобольск. Прибыли домой в конце 1630 или начале 1631 года. Затем в январе 1631 года Ерофей поехал в Москву и в приказе Казанского дворца, ведавшего в то время делами Сибири, подал челобитную на мангазейского воеводу Григория Кокорева, обвинив его в грабеже торговых и промышленных людей, в недозволенной продаже вина, пива и меда, в незаконном содержании кабаков, в мздоимстве и т. д. От имени Мангазейского мира он просил царя принять меры с тем, "чтобы... мангазейская землица вконец не запустела".
Дело в том, что на обратном пути с Таймыра Хабаров стал свидетелем грандиозной ссоры между мангазейскими воеводами Григорием Ивановичем Кокоревым И Андреем Федоровичем Палицыным. Их столкновение завершилось весной 1631 года открытыми военными действиями обеих сторон. В этой "мангазейской смуте". Ерофей Хабаров примкнул к сторонникам А. Ф. Палицына и стал одним из организаторов выступления торго-вых и промышленных людей против Г. И. Кокорева) чем и объясняется его поездка в Москву*)[* См.: Бахрушин С. В. Мангазейская мирская обшина, с. 316-325; Белов М. И. Ерофей Хабаров в Мангазее и на Тай мыре, с. 110-112.].
Хабаровы, вероятно, вернулись домой с немалыми "добытками", и если это так, то первая поездка братьев за "Камень" принесла им удачу. И вот уже в домашнем кругу зрели новые дерзкие замыслы. Сибирь заколдовала начинающих землепроходцев и снова манила их. Как раз в это время Русь облетела весть об открытии "великой реки Лены", где, по рассказам, "соболей и всякого иного зверя" водилось "видимо-невидимо" Было ясно, что вновь открытая страна обещала стать второй Мангазеей.
В этот край Ерофей Павлович Хабаров, уже отец семейства, зрелый муж, отправился немедля-в 1632 году. Подвиги, большие и малые, ожидали его там. Великий Устюг выдвинул еще одного смелого, отважного проведывателя земель, и в скором будущем к именам первопроходцев-устюжан Семена Дежнева и Михаила Стадухина прибавится еще одно громкое имя.
Ленский житель
Первые, весьма заманчивые сведения о "великой реке Лене" сибирские казаки получили от илимских тунгусов вскоре после основания Енисейского острога (острог этот был поставлен в 1619 году). Тунгусы сказывали, что "де та река великая..., а ходят де тою рекою суды большие, а колоколы де на них великие есть, и звон де они слышат часто, и из пушек де с тех больших судов стреляют; а какие люди, и которых вер, и из которых земель или государств в которые земли и в государства ходят, и с какими товарами, или воинские люди, того они не веда-ют... А вода де в той великой реке солона, а что де в нее не кинешь, и из нее де мечет вон на берег. Да на той же великой реке есть острог, а на берегу ль де
он у той большой реки стоит или а острову, и какие в нем люди или сидячие живут и много ль их и воинские ль люди, того де они не ведают" *) [*Русская историческая библиотека (РИБ), т. 2. СМб., 1875, с. 373-375]
Фантастические детали этой любопытной "скаски", остроумно придуманные тунгусами, вероятно, с целью удержать казаков от дальнейшего похода на восток, нисколько не испугали тех. Напротив, "великая река Лена" была открыта уже в первой половине 20-х годов XVII века. Честь этого замечательного географического открытия выпала на долю рядового промышленника Пантелея Демидовича Пянды. Он с группой промыш-ленников поднялся по Нижней Тунгуске и, попав через Чечуйский волок на Лену, побывал даже в районе будущего города Якутска. Эта экспедиция, проходившая в сложнейших условиях тайги и бездорожья, продолжалась 4-5 лет*)[* Инициалы Пянды впервые документально установлены Б.П. Полевым (см.: Полевой Б.П. Новое о Пянде. - В кн.: Материалы по истории Сибири: Сибирь периода феодализма, вып. 2. Новосибирск, 1965, с. 283-284).].
Так произошло открытие огромного края, продвигано которому русские выйдут и к побережью Тихого океана, и на Амур, и на Северо-Восток Азии. Пантелей
Пянда проторил дорогу, и вскоре по ней двинулись казаки, промышленники и торговые люди, объединенные общей целью "учинить государю многая и большая прибыль" и не забывавшие в то же время и о собственных интересах. Этот людской поток, хлынувший вниз по Лене, быстро достиг ее устья, а затем растекся по многочисленным притокам.
Своеобразное комплексное изучение ленской "землицы" шло так быстро, что уже в 1633 году мангазейский воевода Андрей Федорович Палицын смог сообщить приказу Казанского дворца в Москве много новых подробных сведений о бассейне реки Лены. В поданных им "чертеже" и "росписи" воевода излагал подробное описание маршрута на Лену, приводил названия и местообитания племен, населявших ее бассейн, перечислял ленские притоки и ресурсы восточносибирской тайги. По его словам, "та великая река Лена угодна и пространна, и люди по ней розных землиц кочевных и сидячих, и соболей и иного всякого зверя много; и как де на ту великую реку Лену укажет государь послати сибирских людей с лишком и велит поставить город или остроги, где пригоже, и велит по той великой реке Лене и по иным рекам новых землиц людей приводити под свою государеву цареву высокую руку и на себя, государя, с них сбирати ясак, и государеве казне в том будет большая прибыль и будет та Лена река другая Мангазея" *)[*РИБ, т. 2, с. 960-961.].
Московское правительство, занятое в то время "строением" вновь открытых в Сибири земель, восприняло это известие с огромным интересом. Оно сразу же включило Якутию в состав Енисейского уезда, в бассейне Лены стали возводиться остроги, острожки и ясачные зимовья. Среди них главным являлся Якутский острог, поставленный в 1632 году енисейским казачьим сотником Петром Бекетовым.
Одновременно с правительственной колонизацией энергично шла и народная. В страну, где было несметное число соболей, лисиц, бобров и горностаев и где, по словам первых "проведывальщиков", местное населние "в соболях и во всякой дорогой мягкой рухляди цены не знало", явилось множество промышленников и купцов. Через Якутский острог, ставший своего рода "воротами" на Северо-Восток Азии, ежегодно проходили на промыслы и обратно свыше тысячи человек.
Были среди них и Хабаровы - Ерофей Павлович с братом Никифором и племянником Артемием Филипповым, добравшиеся до Лены в 1632 году. Дома, в Устюжне, Ерофей Павлович оставил жену Василису, дочь Анастасию и, кроме того, племянницу, находившихся на его иждивении. Оставив их, как потом он сам признавался, "без приюту", Хабаров, окончательно осел на Лене. Так устюжский крестьянин стал ленским жителем*)[* См.: Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), Сибирским приказ, стб. 381, л. 92.].
Первые шесть-семь лет Ерофей Хабаров часто переходил с одного места на другое. Он побывал всюду: с верховьев Лены спускался до ее среднего течения, плавал по ее большим и малым притокам. Ему были знакомы и районы устьев Куты и Чечуя, и бассейны рек Киренги, Витима, Олекмы, Алдана и множества мелких притоков Лены. Тайга, раскинувшаяся на огромных пространствах Ленского края, была исхожена им и его спутниками вдоль и поперек. Передвигаясь пешком, на лыжах, верхом на лошадях и оленях, Хабаровы в течение многих лет не знали уюта домашнего очага. Суровую зимнюю пору они проводили в наскоро поставленных зимовьях и шалашах, а нередко им, застигнутым ночью в тайге, приходилось спать прямо на снегу. Чрезвычайно интересовали нашего землепроходца природные богатства края. Этот весьма наблюдательный и сметливый русский крестьянин искал минеральные вещества, железную руду и цветные металлы, драгоценные камни. Особые усилия он направил на поиск соляных озерков: тогда в крае остро ощущался не достаток соли. Поиски эти увенчались блестящим успехом. Неутомимый землепроходец стал первооткрывателем знаменитых соляных источников на устье Куты, где сразу же и возник крупный, притом единственный центр обеспечения солью населения всего Ленско-Илимского края в XVII-XVIII веках. Ерофей Павлова обнаружил соляные источники и па реке Вилюе, также сыгравшие большую роль в снабжении Якутии солью*)[*См.: ЦГАДА, Сибирский приказ, стб. 344, л. 80.
Все эти "проведывания" новых земель имели огромное значение для дальнейшего подъема производительных сил районов Восточной Сибири. Забегая вперед отметим и такой факт: на открытых Ерофеем Павловичем "угожих землях" закладывалась первая русская пашня на Востоке Азии, здесь возникли первые поселения пашенных крестьян. Именно землепашцу и торговому человеку Ерофею Павловичу Хабарову и его отважным сподвижникам принадлежит большая личная за слуга в деле приобщения восточносибирских племен к передовой культуре русского народа.
Информация, добытая Хабаровым, беспромедлитель но бралась на вооружение Русским государством. "Чертежи", составленные землепроходцами, и "росписи" к ним давали властям возможность организовывать походы служилых и "охочих" людей для привода новых земель и неясачных народов "под высокую царскую руку". Далее, "чертежи" отдельных местностей и схемы маршрутов, выполненные на основе "скасок" первооткрывателей, являлись источниками для составления свободных чертежей Сибири, в которых обозначались не только географические объекты, но и указывались названия местных племен и те или иные виды природных ресурсов.
Уже на первом таком "Чертеже всей Сибири", составленном в 1667 году "по высмотру" тобольского воеводы П. И. Годунова, Восток Азии показан довольно широко. Чертеж 1673 года обобщил ряд новых географических сведений: о землях к северу и востоку от Лены, о реке Вилюе, однако не был свободен и от ряда неточностей. Новые чертежи Сибири, подготовленные в
Тобольске и Москве в 70-80-е годы XVII века, содержали еще больше данных о северо-восточной части Азии. Но вершиной сибирской картографии XVII века был, безусловно, атлас Семена Ремезова (1698 - 1700). Включался в него и "Чертеж земли Якуцкого города" - детальная этнографическая карта всей Северо-Восточной Сибири - от бассейна Лены до Камчатки и побережья Охотского моря и от береговой черты Северного Ледовитого океана до бассейна Зеи.
Все эти труды могли появиться лишь в результате многочисленных открытий якутских служилых и промышленных людей, - открытий, отраженных по горячим следам на "чертежах", в "росписях" и "отписках". К примеру, авторы карт 1667 и 1673 годов первые данные о бассейне Амура почерпнули именно из "отписок" Василия Пояркова и "опроса" Ерофея Хабарова. Примечательно, что географические открытия Хабарова и других землепроходцев еще во второй половине XVII века стали достоянием западноевропейской науки. Николай Витсен, опубликовавший в 1690-1691 годах карту Сибири, воспользовался сибирскими атласами 1667 и 1673 годов. Первый из них, "годуновский", доставленленный в Западную Европу шведским разведчиком Э. Пальмквистом, издал в 1692 году в Данциге Адам
Шлейсинг. В XVIII веке в Западной Европе получи ли признание "чертежи" С. У. Ремезова, с которых снимались и распространялись копии и которые служили первоисточником для многих карт европейских географов. Более того, русскими "чертежами" пользовались, авторы разных научных и популярных географических трудов, издававшихся в европейских столицах. Таким образом, сведения о Сибири, собиравшиеся простыми русскими людьми, дошли не только до Москвы, но и до' стран Западной Европы.
Итак, "проведывание" Ерофеем Павловичем Хабаровым новых земель отнюдь не было продиктовано одной лишь любознательностью. Находясь в далеком крае, он радел о "государевом деле", стремился служить своему народу, России. Вместе с тем он искал богатства, чести и славы, вел дела смело, с большим размахом, и судьба до поры до времени благоволила ему.
Новое направление в деятельности Ерофея Павловича на Лене началось с того, что в 1639 году он подал в Енисейском остроге воеводе Никифору Логиновичу Веревкину челобитную с просьбой разрешить ему осесть на устье Куты для варки соли и производства опытных посевов. Соответствующее разрешение было получено, и Хабаров обосновался на облюбованном месте, обзавелся домом и хозяйством. Так землепроходец стал жителем Усть-Кутского острожка, через который проходили пути сообщения Ленского края с Западной Сибирью и центром России.
В XVII веке в бассейне реки Куты кочевали оленные эвенки-охотники - налягиры, или ладагиры. Эти "многие тунгусские люди" находились в то время на низком уровне развития и существовали главным образом за счет охоты. В этом-то районе Ерофей Павлович и начал вместе с нанятыми им работниками расчищать и поднимать целину. Опытный посев, произведенный им весною 1640 года, был первым в истории Ленско-Илимского края. Удача сопутствовала Хабарову: собранный урожай составил несколько сот пудов хлебa. Успех воодушевил пионера ленского земледелия, и к весне 1641 года Ерофей Павлович имел уже около 26 десятин распаханной земли.
Кроме хлебопашества Хабаров занимался на устье Куты извозом - на своих лошадях доставлял через Ленский волок в Якутский острог казенные грузы, не забывая также и о промысле пушнины. Однако другие заботы уже волновали его: на устье Куты Хабаров поставил первую в Восточной Сибири соляную варницу и положил начало разработке минеральных богатств края. Рабочая сила (солевар, подварки, "ярышки" - дроворубы и кузнецы) была наемной. Вываренная в чренах - больших железных сковородах - соль продавалась на сторону. Ерофей Павлович и тут не забывал про "государев интерес" и посылал образцы соли в Енисейский острог для исследования. Эти-то образцы и натолкнули местные власти на мысль о выгодности эксплуатации не соляных ключей, текущих с Ленского волока к Илиму, а соляного озерка близ устья Куты.
Сравнительно крупное хозяйство Хабарова было создано им "своим пожитчишком", накопленным за годы пребывания на Лене. Но вскоре хозяйство это было разрушено по воле первых воевод Якутского острога Петра Головина и Матвея Глебова, прибывших осенью 1640 года в Илимский острог и проживших здесь до вскрытия реки Лены*)[Московское правительство решило бассейн Лены и Илнма, ранее входивший в состав Енисейского уезда, выделить в самостоятельный уезд с центром в Якутском остроге. Первые воеводы П. Головин и М. Глебов прибыли в Якутск только летом 1641 года.].
Воеводы получили "наказную память" Сибирского приказа о заведении пашни на Лене для снабжения местного гарнизона хлебом и о поисках соляных ключей. Поэтому обжитое Ерофеем Павловичем место при влекло их внимание, и они "отписали" его на государя. Вскоре здесь уже работал первый в Восточной Сибири соляной завод, обеспечивавший солью весь Ленско-Илимский край. На пашне же, поднятой Хабаровым, были посажены якутские служилые люди, обязанные весь урожай сдавать в казенную житницу.
Затем на устье Куты стали оседать разного рода "гулящие люди". Уже к 1654 году здесь обосновалось 11 крестьянских семей. К концу века дворов стало 21, и обрабатывали крестьяне до 224 десятин земли. Так в районе старой заимки Ерофея Павловича Хабарова, отобранной в казну, возникла целая слобода, представлявшая собой один из важнейших очагов русского земледелия на Лене.
Воеводы, довольные, должно быть, тем, как они легко и быстро выполнили задание правительства, проследовали в Якутск, а "старый опытовщик", переехавший весною 1641 года на устье реки Киренги, горько жаловался на крутой поступок Петра Головина. В одной из своих челобитных царю он писал: "Петр Головин взял у меня, сироты твоего, что я прежь сего рос-пахал, усолье Усть-Куты реки з двором и с варницею на тебя, государя, и убытка, государь, мне, сироте твоему, учинил в той пашне и в варнице пятьсот рублев. А опричь меня, сироты твоего, никто заводу пашенново и варнишново не заваживали, а я, сирота твой, в том пашенном заводе от воеводы Петра Головина разорился и одолжал великими долги"*)[ЦГАДА, Сибирский приказ, стб. 136, л. 931.]. Было ясно, что Ерофей Павлович прав, и Сибирский приказ в 1645 году предписал якутскому воеводе Василию Никитичу Пушкину, посланному на смену Петру Головину, выдать потерпевшему из государевой казны 500 рублей - крупную по тому времени сумму. Деньги, однако, Хабаровым получены не были.*)[*См. там же, стб. 344, л. 77-80.].
Устье реки Киренги, куда вынужден был перейти Ерофей Павлович, оказалось хорошим местом, с "хлебородной, доброй" землей. И это позволило ему создать здесь хозяйство даже более обширное, чем на устье Куты. В районе, где кочевали немногочисленные роды эвенков-охотников и где земледелие вовсе не было известно, Хабаров за короткий срок силами наемных работников распахал 60 десятин земли и с большим успехом выращивал злаковые культуры. В крае скотоводства, охоты и рыболовства хлеб являлся выгодной статьей торговых операций, и в этих условиях земледельцу нетрудно было превратиться в хлеботорговца. По дошедшим до нас архивным материалам видно, что усть-кирснский новосел снабжал хлебом не только торговых и промышленных людей, но и казну. Известно, что в одном только 1642 году он продал 900 пудов ржаной муки, притом это лишь по сохранившимся данным*)[*ЦГАДА, Сибирский приказ, стб. 31, л. 30.]. Доходы от хлебопашества и промыслов давали ему возможность осуществлять крупные финансовые операции. Как показывают документы, в 1642 году он "имал кабал" на 510 рублей, полученных от пяти должников*)[*См. там же, Якутская приказная изба, oп. 1, стб. 31, л. 1, 29, 41, 56.].
Однако благополучие Ерофея Павловича продолжалось недолго и на устье Киренги. Первый якутский воевода Петр Головин, отобравший усть-кутскую заимку Хабарова и вообще снискавший печальную известность в крае своими насилиями и произволом, наложил руку и на его усть-киренское хозяйство. За отказ ссужат деньгами воеводскую казну Ерофей Павлович был брошен в якутскую тюрьму и подвергнут жестоким пыткам. При аресте Головин реквизировал у него 3000 пудов хлеба. Хабаров просидел в тюрьме около двух с половиной лет и был выпущен на волю только во второй половине 1645 года.
Едва придя в себя, Ерофей Павлович вместе со своим братом и племянником с еще большей энергией и настойчивостью принимается за дело. Снова закипела жизнь на берегах Киренги. Здесь строилась мельница, распахивались новые земельные участки. Беспокойному хозяину помогал приказчик Михаил Дмитриевич Пивов.
Окрыленный успехами, Хабаров задумал заселить устье Киренги новыми землепашцами - выходцами с Руси. Решив стать слободчиком, он намеревался призывать "охочих людей" на пашню, ссужая их деньгами, семенами, сельскохозяйственным инвентарем. Ерофей Павлович говорил открыто, что у него есть московский указ, что ему велено самому садить в пашню своих крестьян*)[Там же, oп. 1, стб. 66, л. 128-129.]. Планы эти осуществить не удалось, так как Ерофей Хабаров жил на Киренге недолго, до 1649 года. Привлеченный слухами об открытии Даурии, он свернул свое дело и стал во главе большой экспедиции во "Второе Сибирское царство".
Так закончился семнадцатилетний период жизни устюжанина на Лене. Мирные будни хлебопашца он променял на беспокойную жизнь походного атамана. В 1649 году, когда Ерофей Павлович покидал устье Киренги, здесь жили 20 крестьянских семей, занимавшихся земледелием. То были последователи "старого опытовщика", пионеры ленского земледелия. Дорогу им проторил Хабаров.
Вслед за ними на берегах Киренги осядет немало "гулящих" и промышленных людей. Уже в 1699 году в этом районе насчитывалось не менее 120 крестьянских семей, обрабатывавших около полутора тысяч десятин земли. Центром его являлся Усть-Киренский острожек, за рублеными стенами которого возвышались добротно построенные амбары, лавки, церкви. В острожке кроме казаков проживали посадские и торговые люди. Возле острожка находились строения Троицкого монастыря. Словом, на месте, где когда-то стояла одинокая заимка Ерофея Хабарова, выросла оживленная слобода - крупный центр земледельческой культуры на Лене.
Открытие Даурии и проведование путей на Амур
В XVII веке Даурией русские называли страну, расположенную в верхней части бассейна Амура, по имени обитавшего там наиболее многочисленного народа - дауров.
Дауры были монголоязычными племенами. Они жили по Амуру от Амазара и Урки до нижнего течения Зеи включительно. Далее, вниз по Амуру, до устьев Сунгари и Уссури, обитали тунгусо-язычные гогули и дючеры (дучеры), впоследствии вошедшие в состав современной нанайской народности*)[*Полевой Б. П. Дючерская проблема (по данным русских документов XVII в.). - "Советская этнография", 1979, № 3, с. 47-58.].Еще ниже по реке располагались поселения натков и ачанов (предков тех же нанайцев). В низовьях Амура и по морскому побережью жили гиляки, т. е. современные нивхи.
Дауры занимались пашенным земледелием, однако, по мнению советского историка В. И. Шункова, уровень развития его не следует преувеличивать. Они знали "шесть хлебов": овес, ячмень, гречиху, просо, коноплю и горох. Из зерна умели получать вино, а из конопли жать масло и выделывать канаты. Занимались и огородничеством, возделывая арбузы, дыни, бобы, чеснок, огурцы, мак и табак. В даурских садах, по отзывам русских землепроходцев, вызревали "яблоки, груши, орехи грецкие, орехи руские", а на привольных амурских лугах паслись стада лошадей, коров, баранов и свиней. В хозяйстве дючеров полеводство и животноводство играли подсобную роль; средства к жизни им давали охота и рыболовство.
Дауры и дючеры жили родовыми общинами - улусами, как их называли русские. Улусы возглавлялись князцами. Центром улуса нередко являлся городок, обнесенный стеной с башнями и окруженный рвом и валом. Под мощными укреплениями некоторых городков были устроены "подлазы", т. е. подземные ходы. Внутри таких крепостей располагались деревянные и каменные дома.
Натки, ачаны и гиляки слыли "непашенными" народами и питались исключительно рыбой. Из домашних животных они держали собак, которыми пользовались для езды.
Общественный строй амурских племен той поры все еще мало исследован. Однако нет сомнения в том, что в XVII веке у них не было государственной организации, хотя они и находились на разных стадиях разложения первобытнообщинного строя и формирования классовых отношений. Как явствует из многочисленных исследований, проведенных советскими и зарубежными учеными, с глубокой древности и вплоть до середины XVII века, времени появления на Амуре первых отрядов русских землепроходцев, амурские аборигены сохраняли свой самобытный уклад жизни и политическую независимость*)[*Окладников А. П., Деревянко А. П. Далекое прошлое Приморья и Приамурья. Владивосток, 1973.]. Племенные вожди могли принимать почетные титулы и подарки от властителей Поднебесной, могли даже ездить в Пекин с внешними изъявлениями "покорности", но это отнюдь не препятствовало им успешно отражать вооруженные вторжения с юго-запада в "страну непроходимых гор и лесов".
В 1616-1640 годах ряд походов в Приморье и на Средний Амур совершили и войска маньчжурских богдыханов. Но ни китайцы, ни маньчжуры здесь не закреплялись, не создавали своих поселений, не размещали гарнизонов, не оставляли представителей своих властей. Ципские войска, как правило, ограничивались ограблением и истреблением населения, частичным угоном его на юг, изъятием пушнины и других ценностей. Словом, амурское население никогда не управлялось ни маньчжурами, ни тем более китайцами, а территория Приамурья и Приморья никогда не входила ни в состав Китая, ни маньчжурской Цинской империи*)[*См.: Тихвинский С. Л. Вступительная статья. - В кн.:Китай и соседи в древности и средневековье. М., 1970, с. 7-8; Мелихов Г. В. О северной границе посточных владений маньчжурских (цинских) феодалов в период завоевания ими Китая (40- 80-е годы XVII в.) - В кн.: Документы опровергают: Против фальсификации истории русско-китайских отношений. М., 1982, с. 20-28; он же. Как готовилась агрессия феодальных правителей цинского Китая против русских поселений на Амуре в 80-х гг. XVII в. - Там же, с. 72-73.].
Этот общий вывод подтверждается и отчетом якутского письменного головы В. Д. Пояркова о его амурской экспедиции (1643-1646): "А натки живут но Амуру по обе стороны улусами, а ясаку они никому не дают. А гиляками плыли до моря две недели же, а гиляки сидячие живут по обе стороны Амура и до моря улусами, да и на морс по островам и губам живут многие ж гиляцкие люди сидячие улусами, а кормятся рыбою, ясаку они, гиляки, хану не дают" (курсив мой. - Ф. С).
Бассейн Амура, где проживали независимые племена, в начале XVII века являлся "ничейным пространством". От него были удалены и русские владения, и маньчжурские, и тем более китайские. И в 1616-1644 годах (период существования Маньчжурского государства), и позднее, вплоть до начала 80-х годов XVII века (т. е. уже в период Цинской империи), крайние пределы "Богдойской земли" находились только в районе современной Южной Маньчжурии КНР. В ее состав не входили и считались внешними территориями даже районы Нингуты и Гирина, этих форпостов маньчжурской экспансии на Северо-Востоке. "Появление первых русских землепроходцев в бассейне р. Амура и начало освоения ими Приамурья совпало по времени с уходом основной части маньчжуров во Внутренний Китай в целях его завоевания"*)[*Мелихов Г. В. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII в.).М., 1974, с. 93.], - отмечает советский ученый-востоковед Г. В. Мелихов.
Имеется известие о том, что уже в 1637 году томские казаки, собиравшие ясак с алданских тунгусов, узнали от них о племенах, живших по рекам Зее и Шилкару (Шилке). Однако более подробные сведения были получены енисейскими казаками, ходившими в 1639 году во главе с Максимом Перфильевым в верховья Витима. Возвращаясь в Енисейский острог, они 27 июля 1640 года на реке Тунгуске встретились с якутскими воеводами П. Головиным и М. Глебовым, направлявшимися в свою резиденцию, и сообщили им важные подробности о Приамурье.
Тунгус, взятый казаками в верховьях Витима в аманаты, и его сородичи рассказали землепроходцам, что "живет де, государь, вверх по Витиму реке даурской князец именем Ботога с товарищи", "а юрты де, государь, у того князца Ботоги рубленые. И скота де, государь, у того князца Ботоги всякого и соболя много, и серебро де у него, Ботоги, есть", что то "серебро Ботога и камки покупает на Шилке реке у князца Лавкая, а от Ботоги де ... по обе стороны Витима реки живут даурские конные многие люди. А бой де, государь, у них лучной", что "от Ботоги де, государь, на Шилку реку волок ходу полчетверта*)[*Т. е. три с половиной.] дни. А по той реке Шилке живут многие даурские пашенные люди, а хлеб де, государь, у них всякой против русково и до Усть-Шилки реки. Да на той же, государь, Шилке реке у князца Лавкая, на усть Уры [Урки] реки под улусами блиско серебряная руда в горе, и ис той де, государь, руды доурские князцы Лавкай с товарыщи плавят серебро, и руды де, государь, серебряные много. И то де у них серебро разходитца по многим волостям и по улусам в продаже, а продают де, государь, серебро на соболи <...>. Да на Шилке ж де, государь, реке у князца Лавкая и у иных князцей по улусам пашут хлеб, рожь и ячмень и иные семена, и тот де они хлеб продают на Витим реку князцу Ботоге и иным князцам, и тунгусские де, государь, те люди у них покупают же на соболи. А хлеба де родитца много"*)[*Хрестоматия по истории СССР XVI-XVII вв. М., 1962, с. 553-555.].
Эти рассказы тунгусов о богатствах Приамурья: О соболях, о плодородии почвы, о серебряной руде - вьн звали исключительный интерес у русских людей. Еще в 1641 году П. Головин направил письменного голову Еналея Бахтеярова с 51 служилым человеком "в Витим реку для... ясачного збору, и прииску новых землиц и серебряной для руды, и медной и свинцовой, и хлебной пашни..."*)[*ДАИ, т. 3, СПб., 1848, с. 26.]
Однако первое плавание по Амуру совершил не Ена-лей Бахтеяров, а Василий Данилович Поярков, тоже письменный голова Якутского острога. Он вышел в путь из Якутска 15 (25) июля 1643 года (на Алдане его догнали Юшка Петров и Патрикей Минин) с 130 служилыми и "охочими" людьми. Им были даны "для угрозы немирных землиц" пушка, "ядром полфунта", порох и свинец. В "наказной памяти", подписанной П. Головиным, говорилось, что Поярков посылается на Зею и Шилку (во владения князца Лавкая) "для государева ясачного сбору и для прииску вновь неясашных людей, и для серебряной и медной и свинцовой руды, и хлеба". Ему поручалось в проведанных местах "острожки поставить и со всем укрепить"*)[*Там же, с. 50-51.].
Однако сил у небольшого отряда землепроходцев хватило лишь на "проведывание" Приамурья. Через три года, 12 (22) июля 1646 года, испытав исключительные трудности и лишения и потеряв в пути большую часть отряда (из 133 человек вернулось около пятидесяти), Поярков прибыл в Якутск. Путь его шел вниз по Лене, затем вверх по Алдану до Учура, из Учура - вверх по Гонаму. Оттуда землепроходцы перешли волоком к верховьям Брянты, а затем спустились на Зею и, после зимовки в устье Умлекана, далее в
Амур. Сплыв к устью Амура, казаки перезимовали здесь, а летом 1645 года Охотским морем на кочах добрались до устья реки Ульи. Наконец, с верховьев Ульи Поярков перешел в верховья Май, впадающей в Алдан, и с частью отряда возвратился по Мае, Алдану и Лене в Якутск. Местами зимовки поярковцев были Зея, устье Амура и Ульинское зимовье, поставленное Иваном Москвитиным в 1639 году.
Экспедиция Василия Пояркова имела огромное значение. Удалые землепроходцы открыли великую реку Амур, проведали пути в неведомую землю и плавали по Амуру от устья Зеи до Амурского лимана. Они увидели своими глазами заветный край. Перед ними действительно предстала цветущая земля, столь непохожая на таежные дебри Сибири. По берегам Зеи и Амура часто встречались городки, вспаханные поля, плодовые сады, табуны лошадей, стада коров. Василий Поярков узнал от аборигенов, что всего за день удачливый охотник мог добыть десять и больше соболей*)[*См.: Полевой Б. П. Новое об амурском походе В. Д. Пояркова (1643-1646). - В кн.: Вопросы истории Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1973, с. 112-126.].
Возвращение Василия Пояркова и его рассказы, подтвердившие слухи о богатствах Даурии, всколыхнули Якутск. К тому же воеводам Василию Пушкину и Кириллу Супоневу Поярков высказал мнение, что жителей Даурии "под государеву царскую высокую руку привесть можно, и в вечном холопстве укрепить, и ясак с них сбирать". И вскоре в Москву ушла "отписка", в которой якутские воеводы испрашивали санкции царя Алексея Михайловича на подготовку новой, более многочисленной экспедиции в Приамурье. Они писали: "Только де, государь, ты укажешь на Даурскую землю послать, и тебе, государю, будет прибыль... служилые люди будут в хлебных и скотных местах, и твоим государевым служилым людем в хлебных запасах скудости никакой не будет"*)[*ДАИ, т. 3, с. 58.]. Разрешение, вероятно, было дано, но воспользоваться им не удалось.
Тем временем был открыт более короткий путь на Амур - вверх по Олекме, затем по ее притоку Тугиру, с верховьев которого через хребет шел волок на Урку, а по Урке спускались уже в Амур. Путь этот был разведан в 1645-1648 годах промышленными людьми, обосновавшимися в бассейне Олекмы и Тугира.
Первый поход на Амур
Открытие более короткого и удобного пути в край, щедро наделенный богатствами природы, взволновало многих людей. Инициатива нового похода в Приамурье исходила на сей раз не от воеводской канцелярии, а от частного лица - Ерофея Павловича Хабарова. Даурия с ее сказочными богатствами казалась ему землей обетованной, она сулила ему такие "добытки", которые киренское хозяйство никогда не смогло бы дать. С другой стороны, ему хотелось послужить "государеву делу" - присоединить богатый край к Русскому государству.
И вот весной 1649 года Ерофей Хабаров отправился навстречу новому якутскому воеводе Дмитрию Андреевичу Францбекову, ехавшему из Москвы в Якутск. Встреча состоялась в марте в Илимском остроге, и воевода прочел челобитную, содержание которой поразило бы каждого: киренский хлебопашец просил доверить ему смелое и очень трудное предприятие - организовать экспедицию на Амур. Причем набрать участников похода из промышленных и "гулящих" людей, снабдить их всем необходимым (продовольствием, платьем, снаряжением) вызывался сам Ерофей Хабаров. Речистый и напористый житель Лены своими рассказами о богатствах Даурии увлек Францбекова. "Наказная память", данная воеводой Хабарову, гласила, что Ярко Павлов сын Хабаров отпускается на государеву службу "на новую землю по Олекме реке, на князца на Лавкая да на Батогу и на его улусных людей" для призыва их "ласкою под государеву царскую высокую руку, чтоб они были в вечном ясачном холопстве вовеки неподвижны, и государев ясак соболи и лисицы с себя и с улусных людей давали государю по все годы безпереводно".
Ерофей Хабаров, испросив разрешение на поход, обязался было набрать 150 "охочих людей", однако согласились идти с ним в далекий край всего лишь 70 человек. Здесь были и рязанцы, и волжане, и черкасы (ссыльные украинцы), и поморы, в большинстве своем крестьяне, разоренные помещиками и приказными и от тягот жизни сбежавшие с насиженных мест, холопы, порвавшие с унизительной личной зависимостью, рядовые посадские люди, доведенные до отчаяния непосильными поборами, промышленные люди, искавшие новых богатых охотничьих угодий.
Все они называли себя покрученниками Хабарова, так как были наняты им на определенных условиях, скрепленных договором. Каждый из них должен был служить Хабарову три года, получая долю добычи на промыслах и во время похода ("пополам и из трети"). Ерофей Хабаров ссужал их за свой счет "деньгами, и хлебными запасы, и суды, и ружьем, и зельем, и свинцом". Деньги были выданы им "на корм и на платье и на обувь на три годы всем". Если верить заявлениям самого Хабарова, то на "подъем" 70 человек он израсходовал огромную по тому времени сумму - три с половиной тысячи рублей (в переводе на золотую валюту XX века - 56 тысяч рублей).
Из сохранившихся документов видно, что значительную часть этой суммы киренский хлебопашец занял в счет будущих "добытков". "Государев наряд" (пушки, свинец, порох, пищали, куяки), "железная рухлядь" (котлы, косы, серпы, сошники, железо кричное), сукна были взяты им у казны с условием возмещения их стоимости по окончании похода. Большую сумму денег Хабаров получил и от самого Францбекова, опять-таки при условии возврата с процентами.
Экспедиция, организованная Ерофеем Хабаровым "на своих проторех" (т. е. на свои средства), по существу носила характер частного предприятия. И дело здесь не только в том, что она финансировалась лично самим Ерофеем Хабаровым, - главное, что в ее составе вначале не было ни одного служилого человека. Отряд состоял только из "гулящих" и промышленных людей. Все они действовали "без государева жалованья", однако, что особенно важно, полагали себя состоящими на "государевой службе" и имели четкие указания царской администрации о порядке присоединения Даурии к Русскому государству.
Вся эта ватага, объединенная волей Ерофея Хабарова, выступила из Якутска осенью 1649 года. С Лены участники похода поднялись на стругах по капризной и угрюмой Олекме. Путь был трудным: приходилось преодолевать многочисленные пороги и шивера. Поэтому уже на устье Тугира (приток Олекмы) люди были застигнуты заморозками. Здесь они провели короткую зимовку, после чего примерно в конце января 1650 года выступили вверх по Тугиру, с верховьев которого через волок перешли в верховья Урки (приток
Амура). Могло быть это или в конце февраля, или в первой половине марта 1650 года.
С реки Урки начиналась земля князца Лавкая, а затем дальше, вниз по Амуру, располагались улусы других даурских князцов. Лавкаев город близ устья Урки произвел впечатление на Хабарова и его спутников. Обширные и светлые дома с большими окнами находились за крепостной стеной с башнями, подземными ходами и тайниками, ведшими к воде. В многочисленных ямах хранился большой запас хлеба. Само же поселение, выглядевшее неприступно, оказалось безлюдным. Гадая о причинах, побудивших жителей покинуть крепость, отряд двинулся дальше. Однако пустовали и второй укрепленный городок, являвшийся центром улуса зятя Лавкая, и третий.
Первыми представителями даурских племен, с которыми Ерофей Хабаров повел переговоры через толмача (переводчика), были сам Лавкай, его братья Шилгиней и Гильдега, зять и раб, прискакавшие к третьему городку во время кратковременной остановки отряда. Выяснилось, что дауры, получив сведения о походе против них якобы многочисленного русского войска, покинули свои улусы. Ерофей Хабаров попытался растолковать Лавкаю, что он прибыл с мирными целями, но Лавкай оказался несговорчивым и ускакал обратно. В погоне за ним Хабаров через день добрался до четвертого, тоже оставленного жителями, городка, а на следующий день - и до пятого, расположенного на берегу Амура. Там нашли только одну старуху, оказавшуюся сестрой Лавкая.
От этой женщины русские землепроходцы впервые узнали о напряженной политической ситуации, сложившейся в средней части бассейна Амура к середине XVII века вследствие грабительских набегов маньчжуров. "Эта захватническая политика Маньчжурского государства, - отмечает Г. В. Мелихов, - угрожала самому существованию пародов Дальнего Востока и выдвигала объективную необходимость их защиты и спасения"*)[Мелихов Г. В. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII в.), с. 77.].
Узнали хабаровцы и о том, что часть даурских родов откупалась от маньчжуров дорогими мехами, предпочитая "принесение даров" поголовному ограблению и массовому угону пленных мужчин и женщин в "Богдойскую землю".
Проведав страну и собрав сведения о ней, Ерофей Хабаров убедился, что с небольшими силами подчинить Даурию невозможно. Поэтому он возвратился в первый Лавкаев город, оставил здесь свой отряд, а сам приблизительно в апреле отправился в Якутск, куда и прибыл 26 мая 1650 года*)[См.: ЦГАДА, Сибирский приказ, стб. 344, л. 77-78.]. Здесь он красочно рассказал о благодатном крае, предъявил и "чертеж" Лавкаевых городов и земли. Якутские воеводы сразу же отправили этот "чертеж" в Москву.
Одновременно в Москву, в Сибирский приказ, ушел и обстоятельный отчет о первом походе Ерофея Хабарова в Даурию. В конце "отписки" со слов землепроходца сообщалось следующее: "А будет изволишь ты, государь, послать на князя Бокдоя своих государевых ратных людей, и надобно, государь, ратных служилых людей тысяч с шесть... А только, государь, они, даурские князцы, тебе, государю, учинятца сами своею волею покорны или твоею государевою грозою под твою государеву высокую руку приведены будут, и заведут-ца тут в Даурской земле пашни: и тебе, государю, будет прибыль большая, и в Якуцкой, государь, острог хлеба присылать будет не надобно, потому что де из Лавкаева города с Амура реки через волок на Тугир реку в новой острожек, что поставил Ярко Хабаров, переходу только со сто верст, а водяным путем из того Тугирского острожку на низ Тугирем рекою и Олек-мою и Леною до Якуцкого острогу поплаву на них только две недели; а чаять, государь, что та Даурская земля будет прибыльнее Лены, а сказывал он, Ярко, нам, холопем твоим, что и против всей Сибири будет место в том украшено и изобильно"*)[*ДАИ, т. 3, с. 261.].
Второй поход на Амур
Ни Дмитрий Францбеков, ни Ерофей Хабаров не стали ждать ответа из Москвы, который можно было получить лишь через два-три года. Хабаров сразу же по приезде объявил новый набор в даурский поход. Желающих оказалось на этот раз больше, чем прежде, из них было отобрано 117 "охочих людей". На "подъем" их Хабаров израсходовал четыре тысячи рублей. Столь большой суммы у него не могло быть, поэтому он вновь воспользовался широким кредитом, предоставленным Францбековым как из казенных, так и из собственных средств. Воевода, охотно вкладывая свой капитал в предприятие Ерофея Хабарова, рассчитывал вернуть его с лихвой. Понимая огромное политическое значение экспедиции, Францбеков назначил Хабарова "приказным человеком" Даурской земли. С той же целью вместе с "охочими людьми" был отправлен 21 казак под начальством Третьяка Чечигина.
Францбеков дал Хабарову весьма любопытное задание: привести "князя Богдоя" в русское подданство. Дело в том, что во время первого похода Хабарова дауры сообщили ему о существовании "князя Богдоя" - маньчжурского хана. В "наказной памяти" от 9 июля 1650 года, данной Хабарову, Францбеков обязывал его отправить к Богдою посольство, с тем, чтобы "князь Богдой с родом своим и с племенем и со всеми улусными людьми был под государевою нашего царя и великаго князя Алексея Михайловича всеа Руси высокою рукою в холопстве".
Посланники должны были доставить и грамоту Д. А. Францбекова "князю Богдою", составленную в тот же день, 9 июля, и сказать ему "милостивое жаловальное слово, чтоб ты, князь Богдой, был под его государя нашего царя и великого князя... высокою рукою в вечном холопстве со всем своим родом и сыными даурскими князи", ибо "государь наш царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии силен и велик и страшен, многим царям и государям и великим князьям повелитель и государь... и от его, государскаво, ратнаво бою никто стоять не может". В грамоте подчеркивалось, что посланники пришли "не для бою", а для "жаловального слова", и что если он, князь Богдой, добровольно не примет подданство, то наш царь, хоть и "праведен и кровей ничьих не искатель", пошлет большое войско для смирения его "ратным боем"*)[*Русско-китайские отношения в XVII веке: Материалы и документы, т. I. 1608-1683. М., 1969, с. 129-130.].
Ерофей Хабаров, облеченный званием "приказного человека" и получивший большие полномочия, пробыл в остроге недолго. Он выступил из Якутска в первой половине июля 1650 года и осенью того же года прибыл на Амур. С радостью встретили его соратники, засевшие на берегу Амура, значительно ниже устья реки
Урки, под стенами городка зятя Шилгинея "князца" Албазы. Жили они здесь в острожке, поставленном ими после неудачного штурма Албазина.
Прибытие подкрепления к русским вызвало панику среди жителей Албазина, и они поспешно оставили его. В городке, занятом без боя, хабаровцы нашли много продовольствия, в том числе хлеба, и, укрепив городок, прожили здесь до лета 1651 года.
В течение зимы 1650/51 года "охочие люди" и казаки, имея базу в Албазине, первом русском остроге в Приамурье, совершали походы вниз и вверх по Амуру. И все же ясака удалось собрать немного, он был отправлен в Якутск 25 марта 1651 года вместе с доверенными лицами, в числе которых находился и племянник Ерофея Павловича Артемий Филиппов Петриловский.
Доверенные Хабарова повезли в Якутск и его "отписку" о том, что, "по подлинным расспросным речам", "князя Богдоя", оказывается, как такового нет, а есть "земля Богдойская", правит которой какой-то Шамшакан. Поэтому 27 июля 1651 года в Якутске была написана новая "наказная память" Хабарову, обязывавшая его снарядить посольство из восьми служилых людей во главе с Третьяком Чечигиным уже не к Богдою, а к Шамшакану. "Наказную память" получил и сам Третьяк Ермолин Чечигин.
В то время в Москве еще смутно представляли себе военно-политические характеристики Цинской империи, а в Якутске полагали, что загадочный Шамша-кан - князь примерно такого же ранга, как Лавкай или Албаза*)[*См.: Русско-китайские отношения в XVII веке, т. 1, с. 130- 132, 542-543.].
А между тем служилые и "охочие" люди с приближением весны стали строить дощаники и струги, ковать якоря. 2 июля 1651 года они оставили Албазин и поплыли вниз по Амуру. 3 июля прошли мимо сожженного недавно городка "князца" Дасаула. Дня через два-три достигли сильно укрепленного городка "князца" Гуйгудара и взяли его штурмом после продолжительной осады.
У стен этого городка произошла первая встреча русских с маньчжурами, наблюдавшими со стороны за ходом сражения. После боя, на следующий день, маньчжуры послали к Хабарову своего представителя. ПеЧ реводчика у казаков не было, и только с помощью "даурских баб" с трудом удалось понять смысл сказанного маньчжуром: их царь велел с русскими не драться, а "свидеться честно". Хабаров ему "честь воздал и подарки государевы давал" и отпустил "в свою Богдойскую землю"*)[*Русско-китайские отношения в XVII веке, т. 1, с. 135.].
В городке Гуйгудара отряд простоял более шести недель. Затем, оставив городок, дня через два казаки подошли к пустовавшему Банбулаеву городку, вокруг которого желтели поля несжатого хлеба. Было решено здесь обосноваться, и Хабаров стал было продавать своим товарищам сельскохозяйственные орудия, взятые им в Якутске. Однако слухи о богатых землях на Зее! позвали в дорогу, и ватага во второй половине августа 1651 года снова понеслась вниз по Амуру.
Через три дня, миновав несколько поселений выше и ниже устья Зеи, в том числе улус "князца" Кокурея, также покинутые жителями, хабаровцы добрались до городка "князца" Толги, построенного, по словам местных жителей, будто бы людьми всей Даурии. Городок действительно оказался сильно укрепленным, он был обнесен двойными стенами и окружен тройным рвом.
Но людей в нем находилось мало, а "князцы" Туронча с братьями и Толга пировали в окрестностях, так что городок был взят без боя. Затем были пленены даурские "князцы", которые изъявили полную покорность, дали 60 соболей и присягнули вносить ясак впредь "по вся годы".
Решив здесь осесть, казаки укрепили городок и начали подумывать о заведении пашни. По решению казачьего круга ("и яз, приказной Ярофейко, посоветовав с ратными людьми, служилыми и вольными казаки") пленные были отпущены без выкупа, "и велели им жить без боязни, и они жили в тех своих улусах у города с нами за един человек, и корм нам привозили, и они к нам в город ходили"*)[*ДЛИ, т. 3, с. 363.]. Казалось бы, добрые отношения с местным населением начали налаживаться.
Однако 3 сентября дауры неожиданно "на кони свои высели все и с ясырями из улуса все побежали". Улус опустел. Оставаться здесь не имело смысла, и Ерофей Хабаров 5 сентября приказал плыть дальше.
За Толгиным городком кончались владения дауров и начинались земли тунгусоязычных гогулей и дючеров. Наталкиваясь на сопротивление родоплеменной верхушки, не желавшей уступать часть своих доходов московскому царю, казаки поступали по законам военного времени: брали заложников, захватывали скот и делили его между собой, а эти действия вновь вызывали противодействие. "Нужно помнить, - подчеркивал советский историк А. М. Сахаров, - что русский крестьянин, посадский человек, казак (в массе своей) никогда не был врагом нерусского человека на вновь присоединяемой земле... Поэтому выступления против русских вообще, которые инспирировались местной знатью, никак не могут быть отнесены к числу исторически прогрессивных, справедливых движений, даже если в них участвовали широкие массы и если в этом выступлении стихийно проявлялся их протест против гнета и эксплуатации... Выступления против России не только не приближали освобождения нерусских народов от гнета и эксплуатации, но, наоборот, отдаляли это освобождение, потому что результатом их могло стать только утверждение глубоко отсталых форм общественной организации"*)[*Сахаров А. М. Образование и развитие Российского государства в XIV-XVII вв.., 1969, с. 213.]. Это высказывание справедливо и по отношению к части даурских и дючерских "князцов", действия которых серьезно ослабили способность амурских племен к отражению маньчжурских набегов.
Миновав устья Сунгари и Уссури, на исходе сентября отряд остановился в земле ачанов на левом берегу Амура, значительно ниже устья Уссури, неподалеку от того места, где теперь расположен Комсомольск-на-Амуре. Здесь, в центре большого улуса, Хабаров заложил Ачанский город, в котором отряд и провел зиму 1651/52 года*)[*Полевой Б. П. О местонахождении Ачанского городка. - "Советская археология", 1960, № 3; См. также Приложение, с. 107.]. Попытка ачанов и дючеров овладеть крепостью, предпринятая в начале октября 1651 года, не удалась. Хабаров стал посылать своих людей в улусы для сбора ясака, и местное население вскоре, по правовым нормам того времени, было приведено в русское подданство.
Казалось бы, ничто не предвещало беды. Но вот рано утром 24 марта (2 апреля) "сверх Амура реки славные ударила сила и ис прикрыта на город Ачан-ской", "сила богдойская, все люди конные и куячные". Более чем двухтысячное маньчжурское войско было вооружено пушками, скорострельными пищалями и петардами. Командовал им военачальник Хайсэ. Одним из мотивов, побудивших маньчжуров совершить вооруженное вторжение в Приамурье, являлось то, что "русская политика в крае была успешной и привлекала к Русскому государству все большее число представителей местного населения. Маньчжуры справедливо страшились, что примеру таких даурских и эвенкийских вождей, как Гантимур, Туйдохунь и Бойгопь, добровольно перешедших со своими людьми к русским, могли последовать другие племена и народы не только Верхнего Амура и его левобережья, но и правобережья Амура, т. е. района современного Северо-Востока. Это поставило бы маньчжуров перед лицом серьезной угро зы в этом обширном крае и могло повлиять на положение Цинской династии во всем Китае"*)[*Мелихов Г. В. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII в.), с. 96-97.].
Едва маньчжурское войско подступило к стенам Ачанска, как казачий есаул Андрей Иванов забил тревогу: "Братцы казаки! Ставайте наскоре и оболокай-тесь в куяки крепкие!" Нападение оказалось столь внезапным, что некоторые казаки бились "в единых рубашках". В ходе сражения наступил критический момент, когда "богдойцы" сделали пролом в остроге и через те "проломные стены" ворвались в городок. В тот момент "богдойский" князь Исиней стал кричать своим воинам: "Не жгите и не рубите казаков, емлите их, казаков, живьем!" Русские было уж "промеж собою прощались". И тут громко прозвучали призывные слова Ерофея Хабарова и Андрея Иванова: "...И помрем мы, казаки, все за один человек против государева недруга, а живы мы, казаки, в руки им, богдойским людем, мы, казаки, не дадимся!" Это обращение подняло дух казаков. На проломное место они прикатили "пушку большую медную" и начали бить по врагу в упор. Били они и "из иных пушек железных" и "из мелковj оружия". Маньчжуры, не выдержав, отступили от острога, а казаки, "156 человек в куяках", предприняли смелую вылазку в маньчжурский стан. "И нападе на них, богдоев, страх великий божий... - сообщал позднее Хабаров в Якутск, - покажися им сила наша несчетная, и все достальные богдоевы люди прочь от города и от нашего бою побежались врознь". Вооруженное вторжение маньчжуров в русское Приамурье было успешно отражено.
Ачанская победа знаменательна и тем, что отряд Хабарова, уступавший по численности маньчжурскому войску десятикратно, потерял убитыми только десять человек, ранено же было 78 человек, "и те все от ран оздоровили". Маньчжуры же оставили на поле боя 676 погибших воинов. Трофеи достались казакам богатые: 830 лошадей с хлебными запасами, 17 пищалей скорострельных, 2 железные пушки, 8 знамен. "Переиманы языки"*)[*Русско-китайские отношения в XVII веке, т. 1, с. 135-136.].
Дождавшись весны, Ерофей Хабаров оставил Ачан-ский город и 22 апреля 1652 года стал подниматься вверх по Амуру.
В середине мая отряд встретился с партией казаков, плывшей ему навстречу по Амуру. Ерофеи Павлович узнал, что отправленные им 25 марта 1651 года с ясаком Третьяк Чечигин, Дружинка Попов и Артемий Филиппов Петриловский прибыли в Якутск 29 мая. Попов был послан в Москву с воеводской "отпиской", излагавшей донесения Хабарова, Чечигин же и Петриловский набрали 110 "охочих казаков", к которым присоединились 27 служилых людей. Все они получили "государево жалованье" и прибыли на Амур в начале сентября 1651 года. Не застав Хабарова в Албазине, казаки остановились на зимовку в Банбулаевом городке.
Среди прибывших не оказалось Ивана Нагибы и его 27 казаков. Посланный вниз по Амуру на поиски Хабарова, отряд этот разминулся с Ерофеем Павловичем и был вынужден выйти в Амурский лиман, а затем и в Охотское море. После долгих странствий и многих приключений Иван Нагиба "с товарищи" вернулся в Якутск, преодолев тысячи километров по Амуру, Охотскому морю и Охотскому побережью.
Объединенный отряд землепроходцев продолжал подниматься вверх по Амуру, делая остановки в пути и совершая отдельные вылазки в улусы. Зимовать остановились 1 августа 1652 года на правом берегу Амура против устья Зеи, в улусе "князца" Кокурея. Здесь решили строить город. Однако непредвиденные события нарушили эти планы. Уже давно среди "голытьбы", набранной Хабаровым в свой "полк", зрело недовольство. Амур действительно, как и говорил Хабаров, оказался богат и рыбой, и зверем, и птицей, и добрыми пашенными угодьями, разве что серебряных гор здесь не было. Но частые переезды с места на место, опасные "посылки" в "немирные" селения не давали возможности казакам осесть где-либо и, помимо "государева дела", заняться промыслами, земледелием, торговлей с местным населением. И вот 1 августа гнев и возмущение значительной части отряда прорвались наружу. Казаки во главе со Степаном Поляковым и Константином Ивановым обвинили Ерофея Хабарова в том, что он "постоянства не делает... ни в Даурской земле, ни в Дючерской земле, города не ставит и аманатов теряет, даурских и дючерских князей небрежением и нерадением, а государеву казну продает... От того, себе ты, приказной человек Ерофей Хабаров, корысть получаешь велику, и мы, государевы холопи твои, подымались из Якутского острогу и промыслов своих на своих подъемах, и будучи мы, холопи твои государевы, с ним, Ярком, на твоей государевой службе задолжали"*)[Полевой Б. П., Таксами Ч. М. Первые русские сведения о нивхах-гиляках. -- "Страны и народы Востока", вып. XVII. М., 1975, с. 144.].
Выслушав ответные обвинения Ерофея Хабарова в "воровстве", 132 казака захватили часть судов и ушли в низовья Амура служить государю отдельно. Здесь, среди Гиляцкой земли, они поставили острог с башнями, взяли аманатов и приступили к сбору ясака. Но это продолжалось недолго: 30 сентября под стены острога явился Ерофей Хабаров и поставил зимовье на против. Острог был взят после осады в середине октября и в феврале 1653 года сожжен, сторонники Полякова и Иванова жестоко наказаны: биты кнутами и батогами (некоторые от ран померли).
Перезимовав в четвертый раз на Амуре, в мае 1653 года Ерофей Хабаров поплыл вверх по реке*)[*.: ЦГАДА, Сибирский приказ, стб. 344, л. 77-80.].
25 августа 1653 года к устью реки Зеи, где остановился отряд, прибыл уполномоченный царского правительства московский дворянин Дмитрий Иванович Зиновьев и с ним 330 служилых и "охочих" людей (150 человек из Москвы, остальные с "розных попизовных сибирских городов"). Зиновьеву было поручено подлинно "разведывать про Даурскую землю" и "про Китайское государство... сколь далече от Даурския земли и как к нему путь", "всю Даурскую землю досмотреть и ево, Хабарова, ведать", сказать даурским княз-цам "государево милостивое слово" и приготовить все необходимое для войска, которое предполагалось отправить в Даурию под начальством окольничего И. Лобанова-Ростовского (вскоре план этот был оставлен).
По прибытии Д. И. Зиновьев роздал привезенные от царя награды: Хабарову - червонец золотой, служилым людям - новгородки, "охочим людям" - московки*)[*Серебряные монеты. Две московки равнялись одной новгородке.]. Этот акт означал официальное одобрение действий отряда Ерофея Хабарова на Амуре. Однако от должности "приказного человека" Хабаров был отстранен. Свою роль в этом, возможно, сыграл иск окольничего П. Ф. Соковнина к Ерофею Хабарову и брату его Никифору "в займах... в 2100 рублей". Еще год назад, 30 июня 1652 года, служилому человеку Никите Прокофьеву, отправлявшемуся на Амур, вменялось в обязанность "дать на поруки" Ерофея Хабарова, "что им, Ярку, ехать в Якуцкой острог, как минетца даурская служба, а Никифорка Хабарова привезть за приставом ему, Никитке, с собою вместе в Якутской острог"*)[См.: ДАИ, т. 3, с. 354.].
В довершение всего служилые и "охочие" люди подали изветную челобитную на Ерофея Хабарова, обвиняя его в притеснениях подчиненных и туземцев, в нерадении государеву делу и в частном наживательстве (тут припомнили, как Ерофей Хабаров на стоянках занимался курением и продажей вина и пива, как он по высокой цене продавал снаряжение, сельскохозяйственный инвентарь и т. д.). Зиновьев, получив челобитную и опросив казаков, решил везти с собой в Москву Ерофея Хабарова, Степана Полякова и Константина Иванова, а "приказным человеком новые Даурския земли" назначил служилого человека Онуфрия Степанова Кузнеца и дал ему от себя "наказную память", велев "с радением" взимать ясак.
Зиновьев, согласно данному ему поручению, расспросил "иноземцев и Ярка Хабарова с товарыщи" о новой Даурской земле и о Китае. Он сказал "государево милостивое слово" даурским князцам. Последние "били челом" царю Алексею Михайловичу, "чтоб государь пожаловал, своим государевым служилым и охочим людей воевать и грабить их не велел, а они, иноземцы, государю ясак с себя по всей мочи платить учнут, и быти под его государскою царского величества высокою рукою в вечном холопстве ради, только б государь пожаловал, велел их оберегать от богдойского царя Андри-кана".*)[*Русско-китайские отношения в XVII веке, т. 1, с. 200.]
Зиновьев решил и вопрос об отправке посольства к "богдойскому и никанскому (т. е. китайскому) царям" с предложением принять им русское подданство (Хабаров сделать это не успел). 14 сентября он отправил дальний путь четырех служилых во главе с Т. Е. Чечигиным: Василия Панфилова, Ивана Шнпунова, Василия Иванова и Томила Васильева, с тем, чтобы "богдойский и никанский цари" "с своими землями были под государевою царевою и великого князя Алексея Михайловича всея России самодержца высокою рукою в подданстве навеки неотступно и ему, великому государю, служили".*)[*Там же. Посланники погибли в пути.]
Устроив амурские дела, Зиновьев в середине сентября выехал в Москву вместе с частью отряда (150 служилых людей), Ерофеем Хабаровым и его "оппонентами", соболиной казной и ясачными книгами.
Так закончилась служба смелого землепроходца на Амуре.
Ерофей Хабаров пробыл на Дальнем Востоке около четырех лет и плавал по Амуру с верховьев до низовьев. "Подымаясь собою в поход без государева жалованья", он положил много труда для присоединения Приамурья к Русскому государству. Местные "князцы", однако, неприветливо встретили русских и вначале оказали им сопротивление. Обстоятельство это явилось основной причиной крутых мер, к которым был вынужден прибегать "приказной человек" Ерофей Хабаров. В этой связи нелишне напомнить официальные указания Москвы сибирским служилым людям: "Прежде уговорить (местные племена. - Ф. С.) ласкою, всякими обычаи, чтоб ласкою и приветом уговорить и к шерти привести на том, что им быть под государевою царевою высокою рукою и ясак с себя платить, а будет никоторыми мерами тех непослушников уговорить будет немочно, а вперед от них чаять будет какого дурна, и тех непослушных людей велеть смирять войною".
Так гласила и "наказная память", полученная Ерофеем Хабаровым от Дмитрия Францбекова. Все это было вполне в духе эпохи феодализма.
Ерофей Хабаров, основную задачу своей экспедиции видевший в присоединении Приамурья к Русскому государству, одновременно пытался распространить русское земледелие на Амуре. Он всячески склонял якутских воевод к переселению крестьян на Амур для заведения пашни и в 1650 году специально привозил в Якутск образцы даурских хлебов. Но что реально мог сделать якутский воевода, занятый прибором "охочих людей" на ленскую пашню, которая тогда только зарождалась и которая развивалась чрезвычайно медленно, особенно в бассейне Средней Лены? Отсутствие притока вольных переселенцев, сказывавшееся на развитии земледелия на Лене, ставило и здесь преграды, и Францбеков ограничился лишь очередной "отпиской" в Москву с сообщением о наличии многих пашенных мест во вновь открытой стране.
В этих условиях Ерофей Хабаров сам решился взяться за дело и во время своего пребывания в Якутске ранним летом 1650 года, получив от казны в порядке
ссуды сельскохозяйственный инвентарь, "сговорил" с собой 20 крестьян. Крестьяне эти с инвентарем, продовольствием и семенами были оставлены им в районе Тугирского волока для производства опытных посевов. Но места здешние оказались "каменными", и крестьяне вскоре были переведены в Албазин. Во время зимовки в Албазине Ерофей Хабаров попытался заселить район устья Урки, покинутый соплеменниками "князца" Лавкая. Тут его тоже постигла неудача, поскольку охотников не нашлось, и Хабаров вынужден был оставить там четырех своих кабальных людей. Эти первые попытки заведения на Амуре русского земледелия не пропали даром, ибо позднее дело Хабарова продолжили его последователи. Уже в 60-80-х годах XVII века русские крестьяне и промышленники распахивали в районе Албазина многие сотни десятин земли.
Имел Хабаров последователей и в закреплении Приамурья за Русским государством. Его ратные люди остались на великой реке, осталось и все снаряжение - "государев наряд" и "железная рухлядь", приобретенные им же. Осталась и часть служилых людей, прибывших с Зиновьевым. Всего там собралось до 540 человек.
Во главе их был поставлен служилый человек Онуфрий Степанов Кузнец. Хотя он и жаловался, что Зиновьев назначил его "в неволю", но все же оказался на высоте своего положения и все делал "по совету с войском". Помощником его стал племянник Хабарова Артемий Петриловский.
18 сентября 1653 года, после отъезда Д. И. Зиновьева, отряд О. Степанова Кузнеца с устья Зеи поплыл вниз по Амуру к устью Сунгари. Русским надо было запастись хлебом на зиму, заготовить лес для строительства судов.
Зиму 1653/54 года казаки провели в Дючерской земле, "не доплыв Гиляцкие земли". Живя здесь, собирали ясак, а с наступлением весны поделали "суды большие и струги" и поднялись выше по Амуру.
20 мая, достигнув устья Сунгари, пошли вверх по реке, думая "приводить неясачных дючерских мужиков под государеву цареву высокую руку", и попутно сделать запас хлеба. Но 6 июня их встретило большое маньчжурское войско "со всяким огненным стройным боем, с пушки и пищали". Началась жаркая схватка "на суше и на воде в стругах". Одолеть маньчжуров не удалось. Отряд вернулся на Амур и продолжил плавание вверх по реке.
Зиму 1654/55 года казаки решили провести на правом берегу Амура, у устья реки Кумары (современная Хумаэрхэ). Здесь 2 ноября они начали строить острог "стоячей", известный под названием Кумарского. Его сильно укрепили. По углам вывели быки, стены изнутри засыпали хрящом, сделали нижний и верхний "бои" для ружей и пушек. Выкопали "колодезь" глубиной в шесть саженей, поставили козлы железные для освещения (зажигали смолу), кадки для кипятка против "навального приступа". Вокруг острога вырыли ров глубиной в сажень и шириной в две сажени. За рвом вбили в землю "чеснок" в два ряда - первый деревянный, второй железный.
И вдруг днем 13 (23) марта 1655 года острог окружило десятитысячное маньчжурское войско с разноцветными знаменами. Маньчжуры были хорошо вооружены, имели пушки, пищали и "всякие приступные мудрости", но взять острог штурмом они не смогли, хотя и держали его в осаде три недели. "Богдойцы" неоднократно били по острогу из пушек, пускали "огненные заряды для зажегу", подходили к укреплениям на диковинных телегах со щитами, лестницами, баграми железными, со смолой и соломой. И все же в конце концов огромное войско, которым командовал фудутун Минъандали, было вынуждено отступить в район Мукдена.
Память о героическом кумарском "осадном сидении" долго жила в Сибири, переходя из поколения в поколение потомков отважных амурских казаков. Как и ачанская победа, успешная оборона Кумарского острога навсегда вошла в историю ратного искусства России.
Отразив нашествие "богдойцев", казаки закрепились в Кумарском остроге. Здесь они провели зимы 1655/56, 1656/57 и 1657/58 годов. Летом на судах ходили вверх и вниз по Амуру, Сунгари и Уссури, взимая ясак.
И в эти годы на Амур двинулись сотни русских людей. "Поход в Приамурье Е. Хабарова, действовавшего по официальному наказу якутского воеводы Д. Францбекова, - пишет современный советский исследователь В. А. Александров, - способствовал массовому переселению на Амур русского населения из Енисейского, Красноярского, Илимского и Якутского уездов, которое приняло систематический характер... О массовом характере переселенческого движения свидетельствуют данные 1655 г., когда после народного восстания в Прибайкалье на Амур ушло более 300 промышленных и гулящих людей, крестьян и служилых людей"*)[*Александров В. А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина XVII в.). М., 1969, с. 13.]. Перечень этих "уходов" можно было бы продолжить, однако мы просто сошлемся здесь на сибирского историка П. А. Словцова, который "на основании не сохранившихся до нас сведений считал, что на протяжении 50-х годов на Амур ушло по меньшей мере полторы тысячи человек"*)[*Там же.]. С каждым годом Приамурье все увереннее обживалось русскими людьми, нашедшими здесь вторую родину. В 1656 г. в Нерчинске обосновался А. Ф. Пашков, назначенный воеводой в Приамурье, и, таким образом, Нерчинск стал центром нового обширного воеводства.
Однако летом 1658 года отряд О. Степанова Кузнеца, возвращаясь после зимовки в нижнеамурском Ку-минском острожке "вверх по Амуру реке в рудех для государева ясачного збору и для проведываиья воеводы Офонасья Пашкова", был остановлен ниже устья Сунгари, у Корчеевской луки, маньчжурской флотилией "в 47 бусах с вогняным боем, с пушками и с пи-щальми". В завязавшемся сражении погибли О. Степанов Кузнец и 270 его соратников. Спаслись лишь 95 казаков, сплывших вниз по Амуру "к морю", да 180 служилых людей во главе с Климом Ивановым, посланных накануне в разведку. Но до Якутска, Нерчинска и Илимска добралось всего около двухсот человек.
И все же после разгрома отряда О. Степанова Кузнеца положение в Приамурье отнюдь не изменилось в пользу маньчжуров. Как справедливо писал академик А. Л. Нарочницкий, в результате походов Хабарова и Степанова "весь Амур до Татарского пролива и земли к востоку от Аргуни до Большого Хингана вошли в российские владения", а "ясак взимался до самого моря"*)[Нарочницкий А. Л. и др. Международные отношения на Дальнем Востоке, кн. 1. М., 1973, с. 17-18.].
Это никак не устраивало маньчжурских правителей Китая. Будучи не в силах вытеснить русских с Амура, они задумали лишить их продовольствия и ясака, приступив к насильственному переселению коренных жителей в долины рек Хурхи и Нонни. В 1654 году маньчжурские военачальники угнали значительную часть дауров, в 1656 году - гогулей и дючеров. Но выселить всех аборигенов со Среднего Амура им не удалось, хотя "богдойцы" крайне жестоко обращались с ними, "житла и юрты" дотла сжигали и разоряли*)[*ДАИ, т. 4, с. 80-83.].
Дауры, гогули и дючеры терпели лишения на чужбине, и, не выдержав притеснений маньчжурских властей, при первой же возможности возвращались в родные места. Так, например, поступил эвенкийский "кня-зец" Гантимур, прикочевавший на Шилку со всем своим родом. Он вновь принял российское подданство, и ему был дарован княжеский титул.*)[*См.: Мясников В. С. Становление связей Русского государства с Китаем. - В кн.: Русско-китайские отношения в XVII веке, т. 1, с. 15-16.] "Историческая роль Русского государства на Дальнем Востоке в этот период заключалась в том, что оно защитило народы Приамурья от маньчжурского разбоя и дальнейшего насильственного сгона с родных мест".*)[*Мелихов Г. В. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII в.),с. 99.]
В Москве
Д. И. Зиновьев устье реки Зеи оставил в середине сентября 1653 года, но зиму провел на Тугирском волоке и оттуда продолжал посылать разные указания О. Степанову Кузнецу на Амур. Перевалив через Становик, он спустился по реке Олекме, потом поднялся по Лене до устья Куты и оттуда через Ленский волок попал в Илимский острог. Далее Зиновьев следовал по Сибирскому тракту через Енисейск.
Ерофея Хабарова Дмитрий Зиновьев вез в Москву под надзором. В пути всячески его притеснял - бил и наносил оскорбления. Отобрал и все его пожитки, стоимостью около полутора тысяч рублей.
С тяжелыми думами ехал в Москву Хабаров. По прибытии в Енисейский острог он пробовал было искать защиты у воеводы Афанасия Пашкова: 2 июня 1654 года подал ему челобитную с жалобой на самоуправство Дмитрия Зиновьева. Но что мог сделать провинциальный воевода с московским дворянином, посланным самим правительством? На последнем этапе пути Хабарова везли под конвоем и даже надели на него "смыки" (род кандалов), поскольку Зиновьев опасался побега.
В стольный город Москву прибыли 12 декабря 1654 года.*)[*См.: Русско-китайские отношения в XVII веке, т. 1, с. 200.] Ерофей Хабаров был доставлен в Сибирский приказ - высший правительственный орган, ведавший делами Сибири. Там же Зиновьев отчитался о своей поездке перед боярином и князем Алексеем Никитичем Трубецким и дьяком Григорием Протопоповым, доложил о присоединении Приамурья к России, рассказал о делах даурских и, сгущая краски, в темном свете представил результаты деятельности Хабарова на Амуре.
Однако Ерофей Хабаров был не из тех, кто мог бы довольствоваться бессильными стенаниями в ответ на черную кривду. Он подал встречную жалобу на самого Зиновьева, обвинив его в самоуправстве, грабеже и вымогательствах, и предъявил властям опись своих вещей, отобранных у него Зиновьевым. Так началась тяжба, и Сибирский приказ приступил к разбору дела.
Тем временем Ерофей Хабаров, по его словам, жил в нужде и бедности: "а ныне я на Москве от Дмитрия Зиновьева изувечен и меж двор скитаюся и за бедностью голодом помираю"*)ЦГАДА, Сибирский приказ, стб. 344, л. 77-80.], - сетовал он. К счастью, Сибирский приказ довольно быстро разобрался в существе дела и объявил тяжущимся сторонам свою волю. По приговору, вынесенному 12 июня 1655 года и объявленному 13 числа того же месяца, Дмитрию Зиновьеву надлежало возвратить Ерофею Хабарову отнятое имущество. Дмитрий Зиновьев, гласил указ, за непомерное самоуправство заслуживает жестокого наказания, но освобождается от него по указанию самого царя. Зиновьев возвращал вещи Хабарову частями, пытаясь все-таки кое-что присвоить. По этому поводу возникали ссоры, которые прекратились только в сентябре, когда Ерофей Хабаров объявил, что он примирился с Дмитрием Зиновьевым и отказался от спорной "рухляди".
В июне 1655 года Ерофей Павлович обратился к царю Алексею Михайловичу с обширной челобитной. Перечислив все свои службы на Лене и Амуре, а также перенесенные им тяготы и лишения, Хабаров особо подчеркивал, что ясак, собранный им в Даурской, Дючерской, Ачанской и Гиляцкой землях, равно как и аманаты, доставлен государю в Москву. Челобитная заканчивалась такими словами: "Милосердый государь царь и великий князь Алексей Михайлович [т.], пожалуй меня, холопа своего, вели, государь, за мои службишка поверстать, в какой чин я, холоп твой, пригожуся; и службам моим под сею челобитною роспись и за подъем... и за хлеб вели, государь, из своей государеве казны денег дать, что ты, государь, укажешь, чтоб мне, бедному и изувеченному, за бедностью ныне на Москве голодом не помереть и вконец не погинуть. Царь государь, смилуйся, пожалуй".*)[*Там же, л. 77.]
"Царь-государь" уважил просьбу старого землепроходца лишь частично: денежного жалованья ему дано не было, но за многолетнюю службу Ерофей Павлович был повышен в чине и получил звание сына боярского по Илимскому списку. Дети боярские в XVII веке представляли собой привилегированный слой служилых людей в сибирских городах. Они выполняли наиболее ответственные поручения и получали денежный, хлебный и соляной оклады в размере, значительно превышающем оклады рядовых казаков, десятников, пятидесятников и сотников. Вместе с тем правительство, очевидно, приняло во внимание челобитную недовольных Хабаровым участников амурского похода, а также огромную по тем временам сумму сделанных- им долгов, и распорядилось впредь не допускать его на Амур. Грамоты с соответствующими указаниями ушли в сибирские города.
Ерофей Павлович Хабаров должен был возвратиться на Лену, в Илимский уезд, и работать там в качестве приказчика приленских крестьянских деревень, раскинувшихся от устья Куты до Чечуя*)[Чу л к о в Н. П. Ерофей Павлов Хабаров, добытчик и прибыльщик XVII в., с. 170.].
Есть сведения, что Хабаров выехал из центральной части России в Илимский уезд в 1658 году. Если это соответствует действительности, то неизвестно, где он провел время с конца 1655 года - в Москве или в своем родном уезде. Вероятнее всего, он жил дома, в Устюжне.
Попутно отметим, что привезенные в Москву "для роспросу даурские и дючерские и гиляцкие люди Анай с товарищи", 7 человек, "да женка и девка" в Москве были приняты хорошо, "царским жалованьем пожалованы" и отпущены в свои земли с енисейским служилым человеком Константином Ивановым, одним из "супротивников" Хабарова, и амурским казаком Гаврилой Шипуновым.*)[*Русско-китайские отношения в XVII веке, т. 1, с. 203.].
Снова на Лене
По прибытии в Илимский острог сын боярский Ерофей Павлович Хабаров был поверстан на службу и внесен в окладную книгу. Годовой оклад его жалованья составлял 48 пудов овса, 3 пуда соли и около 10 рублей денег.*)[См.: ЦГАДА, Сибирский приказ, окладные книги 1660 и 1661 гг. (кн. 420, л. 134, 286 об.).] Илимский воевода вновь прибывшего сына боярского направил в Усть-Киренскую волость в качестве приказного человека. Так Ерофей Хабаров возвратился в хорошо знакомые ему места, покинутые им в 1649 году. За минувшие десять лет здесь произошло немало перемен. В волости резко возросла численность русского населения. Одних только крестьянских дворов стало около семидесяти, не говоря уже о дворах промышленных, торговых, посадских и прочего звания людей. Сам Усть-Киренский острожек, центр волости, Хабаров едва узнал. Выросли новые башни, амбары, казенные житницы. За острожком на посаде поднялся большой гостиный двор, окруженный лавками "с разборами".
Острожек этот стал резиденцией государева человека Ерофея Павлова сына Хабарова, имевшего на руках "наказную память" илимского воеводы. Согласно этой "памяти", он как приказчик обязан был призывать и устраивать на пашню "гулящих людей", наблюдать за своевременным посевом и уборкой урожая, собирать "с прибавкой перед прежним" казенный хлеб и сохранять его без потерь, добиваться аккуратного выполнения крестьянами повинностей (трудовых, натуральных). Кроме того, Хабаров обязан был "досмотреть пашенных крестьян", "надзирать почасту, чтоб крестьяне пашню пахали против окладу сполна и с пашни никуда не бегали и пашен впусте не покидали", смотреть, чтобы они "зернью и карты не играли, и б...ни и корчмы не держали", а также, чтоб они "жили меж себя в любви бессорно и друг друга не обидели", не допускать "воровских бунтов и кругов и драк и убойств".
Были обязанности и полицейского, и судебного характера. Участников "воровских бунтов и кругов и драк и убойств" Хабаров должен был арестовывать и, сковав, отправлять в канцелярию илимского воеводы. Челобитные "в обидах, и в разоренье, и в драки, и в бою, и в увечье, и в иных обидах" надлежало разбирать, допрашивать тяжущиеся стороны и свидетелей, результаты следствия посылать в воеводскую канцелярию для вершения дела. В случае обнаружения незаконной торговли вином и табаком Ерофей Хабаров должен был описывать "на роспись без остатку" все имущество виновных, а "винокуренные курени разорить и пожечь". Мелкие дела подлежали решению самого приказчика. Он обязан был "чинить крестьянам наказанье смотря по их винам, бить батоги нещадно". В компетенцию Ерофея Хабарова входил и разбор гражданских, исковых дел в пределах пяти рублей.
Из изложенного видно, что полномочия Ерофея Хабарова как приказчика были обширными; он имел помощников, выделенных крестьянами из своей среды, - старост, целовальников, десятских.
Оклад за свою службу Ерофей Хабаров вначале получал натурой. Это его, однако, не удовлетворяло, и он вскоре взамен хлебного жалованья получил разрешение пахать пашню*)[*Уже в окладной книге 1662 года говорится: "сын боярский Ярофей Павлов сын Хабаров пашет пашню" (кн. 420, л. 472).]. Это был случай редкостный, так как хорошо оплачиваемые дети боярские не занимались хлебопашеством: нужды для этого не было. Например, из 12 детей боярских, состоявших в 1665 году на службе в Илимском уезде, имели пашни только двое, в том числе и "сын боярский Ярофей Павлов сын Хабаров".
Многое пережил в своей жизни Хабаров. В период, когда он устраивал жизнь Ленского края, его притеснял грозный Петр Головин. Амурская же экспедиция принесла ему новое разочарование - вместо славы и наград он получил побои, оскорбления. Он служил Русскому государству, немалый ясак, собранный им и его соратниками с амурских племен, обогатил царскую казну, он ознакомил с новым богатым краем не только Якутск, но и Москву. Тем не менее, как это ни странно, на нем висели огромные долги за "государевы товары, за ссуду, за судовые снасти, за холсты и за сукна, за пушки", взятые им в Якутском остроге для амурского похода. Тяжелым бременем легли эти долги на плечи Ерофея Хабарова: шутка ли, с него требовали четыре тысячи восемьсот пятьдесят рублей два алтына!*)[*См.: ЦГАДА, Якутская приказная изба, опись 1, стб. 191, л. 81.]
Расплатиться с казной было непросто. В 1660 году в зачет амурского долга Хабаров отдал "мельницу колесную", находившуюся в соседней Чечуйской волости, и 108 соболей*)[*Там же.], однако это было каплей в море. Поэтому в том же 1660 году якутский воевода Иван Федорович Большой Голенищев-Кутузов, снесшись с илимским воеводой, арестовал Хабарова и доставил его в Якутский острог. Ерофей Павлович слезно просил воеводу отпустить его в Илимский острог для отыскания поручителей, т. е. таких лиц, которые бы согласились нести ответственность за несвоевременную уплату Хабаровым казенных долгов. Просьба эта была уважена, старого землепроходца отпустили в Илимский острог, но "за приставом", в сопровождении служилых людей. В случае ненахождения поручителей Ерофей Павлович подлежал обратной высылке в Якутский острог, также "за приставом"*)[*Там же, л. 81-84, 86.].
Будучи человеком известным, со связями, Хабаров легко нашел поручителей и вернулся в Усть-Киренскую слободу, где и прожил еще несколько лет.
Наряду с земледелием он занимался и промыслами, отпуская в тайгу покрученников. Сравнительно большое хозяйство давало значительный доход. Бывалый землепроходец снова почувствовал силу и стал строить смелые планы на будущее.
Последняя попытка вернуться в Приамурье
После отъезда Хабарова дела в Даурии шли своим чередом. От имени Русского государства тамошними делами до образования Нерчинского воеводства правил Онуфрий Степанов Кузнец. Из Сибирского приказа именно ему шли "наказные памяти" об управлении ясачным населением Даурии. Однако московское правительство сочло нужным образовать в Приамурье особый уезд и в июне 1654 года издало указ о направлении на воеводство "на Амур-реку" Афанасия Филипповича Пашкова, до этого являвшегося воеводой Енисейского уезда. Ему было поручено основать центр нового уезда в Албази-не или другом месте, "где б не чаять приходу воинских богдойских людей"*)[*Русско-китайские отношения в XVII веке, т. 1, с. 199 (см. комментарий В. С. Мясникова).].
Но А. Ф. Пашков, ознакомившись с положением дел на месте, в 1656 году заложил новый острог на реке Нерче (приток Шилки), названный Нерчинским. Этот острог стал центром Нерчйнского уезда, в состав которого, кроме Прибайкалья и Забайкалья, вскоре вошло и все Приамурье. Однако в 1682 году, ввиду обширности территории уезда, Приамурье было выделено в особый Албазинский уезд с центром в Албазинском остроге.
Тем временем открывалась новая страница в истории Приамурья. Дело в том, что уцелевшие сподвижники О. Степанова Кузнеца разнесли по разным градам и весям вести о богатствах Даурии. Их рассказы вызвали всеобщий интерес, и люди, возбужденные этими слухами, снова двинулись на Амур: они шли туда и в одиночку, и небольшими партиями. Среди них были люди "всяких чинов": вольные казаки, охотники-промысловики, беглые крестьяне и посадские, "гулящие люди".
Новую волну народного движения в Приамурье поднял ссыльный поляк Никифор Романович Черниговский. В 1638 году он в числе других военнопленных попал в Сибирь и был записан в службу сначала в Енисейске, потом в Илимске. В 1665 году Черниговский вместе с сыновьями и другими казаками возглавил восстание на реке Киренге, казнил илимского воеводу Лаврентия Авдеевича Обухова и бежал на Амур. В пути к нему примкнуло много "охочих людей", и численность отряда достигла 84 человек. Восстановив и укрепив Албазинский острог в 1665 году, казаки стали "служить государю". В этой связи В. А. Александров справедливо замечает: "Однако как бы ни стремилось русское трудовое население избежать феодального гнета, оно отнюдь не собиралось выйти за границы российской государственности, поскольку район Албазина вошел в состав владений России еще во времена похода Хабарова"*)[*См.: Александров В. А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина XVII в.), с. 25.].
В Приамурье потянулись и другие русские из Енисейского, Илимского и Якутского уездов. Прежде всего пашенные, потом торговые и промышленные люди. Вскоре, в 70-80-х годах XVII века по левому берегу Амура, от слияния Шилки и Аргуни до устья Нижней Погромной реки, стояло более 20 русских слобод, деревень и заимок. В некоторых из них проживало до 80 крестьянских семей. Угожие земли быстро осваивались. К 80-м годам в Албазинском уезде проживало до 500 крестьян и несколько сот промышленников и "гулящих людей". В 1685 году здесь засевали более тысячи десятин пашни. Урожаи были хорошие. Уезд обеспечивал себя хлебом и даже вывозил излишки в Забайкалье.
Одновременно Черниговский и последующие приказчики Албазинского острога взимали ясак с населения Среднего Амура, Зеи и Бурей. На Зее было поставлено несколько острогов.
И вот эти бурные события, особенно уход Никифора Черниговского "в Дауры", всколыхнули в душе Ерофея Хабарова старые мечты и надежды. Был он и крестьянином, и промышленным, и торговым, и приказным человеком, но в душе остался прежде всего землепроходцем. Хабаров решил покинуть насиженное место и вернуться на "свою" реку. Но для этого требовалось, чтобы власти отменили решение о недопущении его на Амур. Нужно было ехать в Тобольск и Москву.
Готовясь в дальний путь, Ерофей Павлович 11 ноября 1665 года передал Усть-Киренскому Троицкому монастырю, основанному в 1663 году, мельницу "против Усть-Киренского Никольского погоста за Леною рекою на речке Тихтилячихе", с тем, однако, условием, чтобы свой хлеб он молол на ней "безденежно" и чтобы монастырь после смерти Хабарова записал его в свою "литию и синодик" и поминал "вечным поминанием". А 25 июня 1667 года Хабаров завещал после своей смерти тому же монастырю и Усть-Киренскую заимку, за исключением "медной посуды и железного заводу, скота". Старцы, в свою очередь, обещали поминать "душу его, Ярафееву, жены Василисы и родителей", постричь у себя в монастыре пять нищих, убогих людей*)[*См.: Полевой Б. П. Последняя поездка Ярофея Хабарова в Москву. - "Дальний Восток", 1982, № 8, с. 140-141.].
По этому поводу в переписной книге Усть-Киренского Троицкого монастыря от 1679 года сказано следующее: "Во 175-м году приложил илимский сын боярский Ярофей Хабаров на Усть-Кирснги реки в монастырь пресвятыя и живоначальные Троицы заимку свою и мельницу на Лене реке. И на тое свою заимку и мельницу он, Ярофей, в Троицкой монастырь и поступную дал за своею рукою, что после его, Ярофеевы, смерти тою его, Ярофеевскою, заимкою владеть Троицкого монастыря вкладчиком и старцам". В заимке было 18 десятин пахотных земель, сенокосов "по логам около кустов и озерок копен на двести", скотинного выпуска "на кочках и на мокрых болотных местах десятины на две"*)[*ЦГАДА, Сибирский приказ, кн. 686, л. 130-131.].
Чтобы получить возможность выехать в Тобольск и Москву, Ерофей Хабаров в начале 1667 года вызвался лично доставить в столицу годовую илимскую казну - пушнину и документы о сборе ясака, хлебных запасах, пахотных землях и т. д. Выехал он в Тобольск летом и прибыл туда осенью того же 1667 года, когда под руководством воеводы Петра Ивановича Годунова велись работы по составлению первого "Чертежа всей Сибири". Наряду со "всяких чинов бывалыми людьми" был опрошен и Ерофей Павлович. "В результате была создана новая серия маршрутных чертежей"*)[*Копылов А. Н., Полевой Б. П. Землепроходцы XVII в. и изучение Сибири. - Освоение Сибири в эпоху феодализма (XVII-XIX вв.). Новосибирск, 1968, с. 30.]. 15 ноября Годунов утвердил первый сибирский атлас и поблагодарил Хабарова за ценные сведения о верховьях Лены и Амуре. И в этот момент Ерофей Павлович подал воеводе челобитную.
Старый землепроходец просил власть отпустить его на Амур "для городовой и острожных поставок и для поселения и хлебных пахот"*)[*Чулков Н. П. Ерофей Павлов Хабаров, добытчик и прибыльщик XVII в., с. 190; Полевой Б. П. Последняя поездка Ярофея Хабарова в Москву, с. 141-142.]. Причем обещал поднять "на своих проторех сто человек и на своих судах и [с] хлебными запасами". Однако на эту просьбу, к великому огорчению Хабарова, Годунов ответил отказом. Он не решился нарушить правительственный запрет в отношении бывшего "приказного человека" Даурии. Учитывал воевода и особенности дальневосточной политики Москвы, с одной стороны, опасавшейся обезлюдения районов Восточной Сибири, откуда самовольно уходило на Амур "тяглое" население, а с другой - фактически поощрявшей освоение земель Приамурья вольными русскими переселенцами.
Сын боярский Ерофей Павлович Хабаров к этой категории переселенцев не относился. Кроме того, его возвращение на Амур явилось бы в Сибири событием заметным, могло бы усилить отток сибиряков "в Дау-ры". Кстати, в 1674 году на Тугирском волоке была восстановлена застава, преградившая путь вольным амурским переселенцам.
П. И. Годунов, благодарный заслуженному землепроходцу за помощь в составлении первого сибирского атласа, все же порекомендовал ему лично отправиться в Москву и там ходатайствовать о своем деле. Выехал Е. П. Хабаров в столицу 26 ноября 1667 года вместе с сыном боярским Давыдом Бурцевым, повезшим с собой "Чертеж всей Сибири" с "росписью". Прибыв в Москву 3 января 1668 года, Ерофей Павлович до середины февраля был занят передачей илимской казны и документов Сибирскому приказу. За исправную доставку казны он получил повышенное жалованье и проездные до Лены. Но, обласкав ветерана, московские политики подтвердили свой запрет*)[*См.: Полевой Б. П. Последняя поездка Ярофея Хабарова в Москву, с. 142.], и Хабаров ни с чем вернулся на Лену, в Киренск.
Мы можем только догадываться, как был опечален Ерофей Павлович крушением своей мечты вновь увидеть Амур, но уверены, что унынию он не предавался, вел жизнь бодрую и деятельную. И так - до своего последнего дня.
Однако читатель вправе спросить: а как же сложилась семейная жизнь знаменитого землепроходца? Вернемся на четверть века назад.
Находясь в тюрьме Якутского острога в 1643-1645 годах, Ерофей Павлович обратился в Москву с просьбой отпустить его в Сольвычегодск, к "домишку своему". Каким-то образом он узнал, что жена его "стоит на правеже", так как до сих пор не расплатилась с долгами, сделанными им еще при отъезде на Лену. Он хотел "женишку свое и детишка с правежу от своих долгов освободить". В ответ на эту челобитную 16 июля 1645 года из Сибирского приказа от имени боярина и князя Никиты Ивановича Одоевского была послана грамота в Якутск о разрешении Ерофею Хабарову выехать на родину.*)[См.: ЦГАДА, Сибирский приказ, стб. 136, л. 931, л. 931- 932, 936-938.]
Около 1650 года Хабаров обращается с новой челобитной в Москву, где пишет, что он на великой реке Лене живет "лет з двадцать, а женишка моя Василиска с дочеришкою моею и со внуком и с племянницею живут на Устюге без приюту". Он просит власть отпустить их к нему в Якутский острог.*)[*Там же, стб. 381, л. 92].
Хотя мы и не имеем каких-либо сведений об ответе Москвы, однако можем предположить, что челобитные Хабарова остались без последствий. Грамота Сибирского приказа в Якутск пришла, вероятно, в 1646 году. А в 1649 году начался первый амурский поход Хабарова. Челобитная же 1650 года могла дойти до Москвы где-то в 1651 году, ответ же на нее получили на Лене, вероятно, уже в следующем году. Но в 1653 году Е. П. Хабаров выехал в Москву с Д. И. Зиновьевым прямо с Амура.
Таким образом, вероятнее всего, что Ерофей Павлович в Усть-Киренской волости жил один, без семьи. Исчез он отсюда между 1667 и 1671 годами. Это устанавливается точно. В Илимской окладной книге 1665 года Е. П. Хабаров числился в детях боярских и взамен хлебного жалованья пахал пашню/*)[*ЦГАДА, Сибирский приказ, кн. 480, л. 131.] К сожалению, книги за последующие пять лет в фондах Сибирского приказа (ЦГАДА) не сохранились. Но из челобитной Е. П. Хабарова на имя П. И. Годунова мы знаем, что в 1667 году он выехал в Тобольск и затем в Москву, откуда вернулся на Лену в 1668 году. А вот дальше - полная неизвестность. В окладной книге 1671-го и последующих годов Ерофей Павлович уже не упоминается.*)[*См.: там же, кн. 595.]
Однако вопрос прояснился в самое последнее время. Б. П. Полевой документально установил, что Хабаров умер в начале 1671 года в своей деревне Хабаровке, вблизи Киренска. Ему тогда было под семьдесят. От него остался сын Андрей, проживший всю жизнь в Илимском уезде и числившийся "илимским посадским" человеком. Однако в 1690 году его ("Андрея Ярофеева сына Хабарова") за службу отца поверстали в дети боярские. В этом чине он служил до 1694 года, когда снова был "справлен по прежнему в посад".*)[*См. там же, кн. 975, л. 4-6; 1097, л. 194; 1109, л. 77.]
Мы не знаем, "законный" ли это сын Ерофея Павловича. Вполне возможно, что он был прижит вне брака и в последующем усыновлен.
Ныне поставлен вопрос о месте захоронения Ерофея Павловича Хабарова. Осенью 1981 года хабаровские кинолюбители вблизи города Нерчинска, на кладбище села Калинино (в прошлом Монастырище), обнаружили могильную плиту с хорошо различимой надписью: "Ерофей Павлович". Но слово "Хабаров" прочитывалось плохо, была хорошо видна лишь первая буква и некоторые другие. Эта весьма интересная находка воодушевила энтузиастов, они сняли небольшой фильм "По следам Ерофея Хабарова" и выступили в печати*)[*См.: Чернявский А. По следам Хабарова. - "Тихоокеанская звезда", 1981, 1 дек.].
По их словам, старожилы забайкальского села Калинино хранят предание о том, что Ерофей Павлович Хабаров последние годы жизни якобы провел в одной из келий местного монастыря и был погребен на сельском кладбище. В то же время хабаровские кинолюбители признают, что их находка не дает оснований утверждать, будто удалось установить место захоронения знаменитого землепроходца, что нужен научный поиск.
Теперь этот вопрос можно считать, пожалуй, решенным. Ерофей Павлович Хабаров умер на Лене, в районе Киренска, в своей заимке. По словам Б. П. Полевого, он в районе Нерчинска "никогда не был за всю свою богатую приключениями жизнь".
Следует сказать несколько слов и о попытках архаизировать написание имени Ерофея Павловича Хабарова. Видимо, все же следует писать не "Ярофей", а "Ерофей". В XVII веке не было строго принятой транскрипции имянослов. Поэтому и писали: Василий - Василей, Владимир - Володимер и т. д. У нас нет никаких достоверных данных, которые позволили бы согласиться с утверждением Б. П. Полевого, будто Хабаров называл себя именно Ярофеем. Мы просто не можем знать, как он себя называл.
Имеются и другие неясные вопросы. Но нам известно самое главное - деятельность землепроходца и землепашца Ерофея Павловича Хабарова в годы его активной жизненной поры. Она и показана в настоящей работе.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Ерофей Павлович Хабаров по обыкновению той поры имел прозвище. Иногда о нем писали: "Ярофей Павлов сын Хабаров-Святитской"*)[*Бахрушин С. В. Очерки по истории колонизации Сибири в XVI и XVII вв. - Научные труды, т. 3, ч. 1, М., 1955, с. 155.]. Был он, вероятно, малограмотным, а то и вовсе неграмотным. На обороте его челобитной от 1642 года имеется приписка: "К сей челобитной вместо Ярофннка Павлова по его велению ленской стрелец Ивашко Микитин руку приложил"*)[*ЦГАДА. Якутская приказная изба, oп. 1, стб. 31, л. 41.]. Не исключено, однако, что позднее Ерофей Павлович грамотой все же овладел.
Но этот крестьянский сын обладал пытливым умом, незаурядным трудолюбием и несокрушимым оптимизмом. Его знали и ценили многие современники-сибиряки. Именно поэтому, как мы уже писали, в 1690 году сын его Андрей был поверстан в дети боярские по Илимскому списку. Деревня, выросшая на месте хабаровской заимки близ устья Киренги, называлась Хабарово. И когда в мае 1858 года, спустя почти два века после смерти Е. П. Хабарова, солдаты 13-го Восточносибирского линейного батальона во главе с капитаном Я- В. Дьяченко заложили на берегу Амура военный пост, они назвали его Хабаровкой. В 1880 году селение Хабаровы получило уже ранг города, который позднее стал официально именоваться Хабаровском*)[Чернышева В. И. Хабаровск. Хабаровск, 1958, с. 4, 6, 7.] и ныне отмечает свое 125-летие.
Ерофей Павлович Хабаров занимает видное место в исторической литературе. О нем писали еще дореволюционные исследователи, а ныне пишут советские историки, этнографы, писатели, журналисты. Более ста лет на Амуре разыскивают остатки Ачапского города, в котором он зимовал в 1651/52 году.*)[*См.: Маак Р. Путешествие на Амур в 1855 г. СПб., 1859,отд. 1; Маш у ков И. Ерофей Павлович Хабаров. - "Дальний Восток", 1949, № 5; Рябов П., Штейн М. Не искажать историю! - "Дальний Восток", 1954, № 4; Долгих Б. О. Этнический состав и расселение народов Амура в XVII в. по русским источникам. - Сб. статей по истории Дальнего Востока, М., 1958; Полевой Б. П. О местонахождении Ачапского городка. - "Советская археология", 1960, № 3, см. также Приложение, с. 107-110.]
Имя Ерофея Павловича Хабарова не забыто. Оно живет в исторических документах, трудах исследователей и писателей, названиях населенных пунктов и улиц, в памяти народа. Любопытно, что многие якуты -жители северных районов Якутской АССР носят фамилию Хабаров. Их предки восприняли ее, должно быть, в первые годы крещения якутов, еще о XVIII веке.
Да, многое совершил этот выдающийся русский землепроходец. На Амуре все началось с него. Он первым поставил вопрос об исследовании только что открытого края, о присоединении его к России. Получив поддержку правительства, набрал "охочих людей", одел, обул, вооружил их на свои средства и сам повел их па Амур. Ходил по этой реке вниз и вверх вначале как атаман вольной ватаги, радея в то же время о государевом деле, потом, уже в звании "приказного человека", действовал от имени государства: взимал ясак с местного населения, приводил его под "царскую высокую руку".
После отъезда Е. П. Хабарова вместе с Д. И. Зиновьевым в Москву "приказным человеком" в Приамурье остался его сподвижник О. Степанов Кузнец. В итоге деятельности русских землепроходцев были образованы Нерчинский и Албазинский уезды Русского государства. Так дело, начатое ленским хлебопашцем, обрело большое государственное значение.
Однако цинские императоры, войска которых в 50-е годы неоднократно изгонялись из Приамурья, в 80-е годы XVII века перешли к крупномасштабной агрессии против русских поселений на Амуре.
Объектом цинской агрессин оказался форпост русских владений на Амуре Албазин, небольшой гарнизон которого в 1685, 1686 и 1687 годах героически сражался с многотысячным маньчжурским войском. Как известно, только под угрозой применения силы и физического уничтожения посольства Ф. А. Головина русские были вынуждены заключить Нерчинский договор. Во время переговоров маньчжуры, пытаясь хоть как-то обосновать свои территориальные притязания, даже утверждали, будто земли бассейна Амура некогда принадлежали Александру Македонскому, а цинские императоры якобы являются его наследниками. Однако вскоре после заключения договора Военный совет Цинской империи докладывал богдыхану Канси о том, что к его владениям отошли земли, ".никогда раньше не принадлежавшие Китаю".
Земли Приамурья и Приморья были возвращены России мирным путем в 50-60-х годах XIX века - по Айгунскому (1858) и Пекинскому (1860) договорам. В этот период китайские правители стремились к улучшению отношений с Россией, видя в ней союзника в борьбе против экспансии западных держав, в 40-60-х годах XIX века навязавших Китаю условия неравноправных договоров и вынашивавших далеко идущие замыслы в отношении Сахалина и Амура.
Именно поэтому Китай сам был заинтересован в завершении русско-китайского территориального размежевания на Дальнем Востоке. Недаром в преамбуле Айгунского договора было записано: договор заключен "по общему согласию, ради большей вечной взаимной дружбы двух государств, для пользы их подданных". Цинский император, ознакомившись с текстом договора, заявил, что договор составлен с "должным вниманием" и следует "исполнять все, что в этом договоре постановлено"*)[*См.: Рябов Н. И., Штейн М. Г. Очерки истории русского Дальнего Востока: XVII - начало XX века. Хабаровск, 1958; Яковлева П. Т. Первый русско-китайский договор 1689 г. М., 1958; Кабанов П. И. Амурский вопрос. Благовещенск, 1959;. Русско-китайская граница, установленная в 1858-1860 годах мирным путем, без единого выстрела, длительное время была границей добрососедства и мира между двумя великими державами. Такой она должна быть и впредь.
Хабаровск за годы Советской власти превратился в крупный индустриальный, научный и культурный центр огромного края, также носящего имя Ерофея Павловича Хабарова.
"Дальний Восток осваивался трудом многих поколений русских людей. Это исконно русская земля, край героической истории нашего народа..." - подчеркивается в приветствии ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР трудящимся советского Дальнего Востока, воинам-дальневосточникам и морякам Краснознаменного Тихоокеанского флота в связи с 60-летием освобождения Дальневосточного края от белогвардейцев и интервентов.*)[*"Правда", 1982, 23 окт.]
В достижениях трудящихся Хабаровского края есть изрядная доля и малых народов Приамурья, в кратчайший исторический срок прошедших путь от отсталости к прогрессу, от патриархально-родового строя к социализму.
Дружба советских народов - величайшее достижение социализма, источник нашего могущества. Плечом к плечу с потомками сподвижников Е. П. Хабарова и О. Степанова Кузнеца участвуют в дальнейшем преобразовании Приамурья нанайцы, ульчи, удэгейцы, нивхи, орочи, эвены и эвеyки, предки которых еще в XVII веке, приняв русское подданство, соединили свою судьбу с судьбой русского народа. Ныне их братьями стали все большие и малые народы великого Советского Союза.
Александров В. А. Россия на дальневосточных рубежах. М., 1969, главы 3, 4, 5; Мелихов Г. В. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII в.). М., 1974; Мясников В. С. Империя Цин и Русское государство в XVII веке. М., 1980 и др.
