Жил-был на свете
Добрый человек.
Песня лирника.
Неоглядна степь. Конца-краю нет. И гладка, и ровна, и, как блюдо зеленое, круглая... Только кой-где по ней могилки степные высятся. Да шлях прямой и широкий полосой витиеватой прорезал ее.
И около шляха могилка стоит.
Как выточенная, ровная да круглая, вся в зелени яркой.
И сидит у могилки старичок слепенький и поет заунывно тихим голосом:
Жил-был на свете
Добрый человек...
А сам незрячими глазами в небо смотрит. И такая благодать по лицу его разливается, будто он в небе невидимом светлый рай созерцает...
И кто бы ни шел, ни ехал шляхом утоптанным, всяк у старичка остановится, всяк песню его заунывную послушает и с собой ее унесет...
Купец ли проезжий, калмык ли широколицый, богомолка ли, что киевским угодникам грех свой с макову росинку несет, утешенья в жизни беспросветной ищет, солдат ли беглый, немец ли колонист, барин ли на четверне — все у могилки остановятся. Кто серебрушку, кто медяшку, кто хлебца кусочек старичку положит...
А старичок и сам с бездомовым бродяжкой голодным поделится и ему, на весь мир обозленному, в небо глядючи, свою песенку споет:
Жил-был на свете
Добрый человек...
И пойдет бродяжка, удал добрый молодец придорожный, и старичкову песню мурлыкает...
И поднимется в ночь туманную рука его, привычная на дело недоброе, и сверкнет в ней нож, кровью ржавленный,— а в памяти-то шлях широкий, старичок у могилки слепенький...
И опустится рука его нещадная, куда нож полетит, кровью ржавленный, из дрожащих губ песня просится:
Жил-был на свете
Добрый человек…
И уйдет он от зла, успокоенный песней старческой заунывною...
А в ночь темную лучами ясными от могилки свет разносится...
В степи могил — конца-краю нет.
И в могилах тех победители.
Все вожди лежат знаменитые, все в доспехах златокованых...
Шли с Востока орды дикие... Табуны коней несметные... Где пройдут они,— там былинки нет; где раскинут стан,— там гора стоит... Как умрет их вождь,— яму выроют... Дно ее уложат камнями, а на камни те и вождя кладут, с ним оружие и добычу всю — груды золота...
И везут-несут землю с камнями, до тех пор несут, пока вырастет над покойником гора круглая...
Чтоб потомки знали-видели, сколь велик герой под холмом лежит...
А потомки-то — как прошли века — холмы срезали, кости вырыли и оружие вместе с золотом в даль безвестную из могил несут...
И пришла пора, степь распахана, на могилах тех скирды выросли...
А у шляха могилка все цела стоит...
Все поет слепец песню старую:
Жил-был на свете
Добрый человек...
И хранит та песня могилку придорожную.
И никто ее не коснется, никто в ее нутро не заглянет.
Да и взять-то что с человека доброго! Ни оружия нет старинного, нет ни золота раздобытого.
И стоит себе могилка целехонька...
Да и кто погребен в ней — неведомо.
Да и был ли кто там? Ну, не все ли равно?!
Ведь уж где-нибудь да когда-нибудь ведь уж жил такой, про кого поют!
А где жил он, где помер, где кости его,— что и спрашивать!
А что был он такой — это ведомо.
И костей его нет — слава носится...
Над могилкой степной зорькой светится...
Тихой песенкой заунывною в вышине плывет к небу синему...
И поет слепец, в небо глядючи,— значит, видит он, где той песни путь.
И звучит она по земле кругом. Все, кто слышал на степи ее, в города несут, в села дальние и поют ее в дни тяжелые, в дни счастливые...
А слепец сидит, в небо глядючи, и народ к нему все идет, идет, и для всех слепец все одно поет над могилкою:
Жил-был на свете
До-брый человек...