Мы слишком близки сегодня по времени к Валерию Гаврилину, и его недавний уход не обозначил того расстояния, с которого можно верно увидеть и осознать в полной мере масштабность его творческой личности и место, предназначенное для него в русской и мировой музыке. Но любя его как друга-товарища, как редкостного в гармоничности своей натуры человека, мы имеем право и должны сказать о том, чем была и остается для нас его музыка, кем был и остается для нас он сам.
Сказать об этом и просто и сложно. Просто, потому что Валерий сам был прост и открыт, доступен и очень понятен. Сложно, потому что в этой внешне ясной и вседоступной его простоте всегда присутствовала недосягаемая для поверхностного взгляда глубина
мыслей и чувств, не искусственно скрываемая, а потаенная, сокровенная, постигаемая лишь громадным душевным и умственным усилием. Не случайны же слова Георгия Свиридова: талант — это тайна.
Расхожих, пустоправильных слов научились мы говорить и выслушивать уймищу. Но никак не приспособить к Гаврилину эти трафаретно-лакированные речи. Не получалось-то и при жизни его, а уж теперь - тем более. Ныне у каждого с ним свой молчаливый диалог, свои с ним беседы. А я в этом безмолвном общении не могу освободить душу свою от чувства вины. Почему не успел, почему не ослушался его и не сделал как хотел и считал нужным.
Из давних разговоров.
— Валера, меня не тревожит право первой брачной ночи. Ну, спел первый Минин. Давай мы с Капеллой тоже сделаем «Перезвоны».
— Слава, ты ведь очень занят. Капелла, консерватория... хлопот полно всяких. Минин поет, не прекращает пока. Тебе же некогда, вон у тебя сколько работы.
- Давай тогда что-то новое. Я все другое оставлю...
— Да, знаешь, неудобно как-то. Я же наблюдаю, сколько у тебя обязательств всяких, программ разных. Минин все же посвободней...
И дождался я, что спели «Перезвоны» мы ему уже вдогонку. Не услышал он нас, не сделал своих замечаний и не порадовался нашей работе. И каждый раз теперь, выходя на сцену, будто оправдываясь, хочу убедить его, что мы трудились честно, выверяя каждую фразу, стараясь как можно правильнее донести до зала его замысел. Да поздно!
Не умел, не мог он себя навязывать. Себя не щадил, а щадил других. И так деликатно старался освободить людей от каких бы то ни было обязательств перед ним. Чтоб ни у кого не было никаких угрызений. А сам страдал. Кому нужна музыка на бумаге?! Музыка жива, когда звучит. Его же музыка звучала мало. И не потому, что была плоха или не востребована. В сферах российской, европейской и планетарной музыки, как и во всем прочем, существует своя большая политика, где героями не становятся, а их назначают. Гаврилин не был отмечен такой милостью. Истины ради следует добавить, что среди наших соотечественников здесь он не одинок. В то же время он знал, понимал, каждым нервом своим ощущал оздоровительную необходимость звучания музыки для болеющего потерей национальной памяти нынешнего общества, для очищения жизни нашей от скверны зла.
Есть у меня одна фотография с концерта в Большом зале Филармонии. На ней нет ни сцены, ни исполнителей — только зал. Но что это за зал! Какие лица! Не передать словами эту звонкую гамму восторженно радостных чувств, запечатленных на снимке. То музыка гаврилинского балета «Женитьба Бальзаминовая буквально разорвала гнетущую завесу тревожно-сумеречного нашего бытия, и засиявший, будто залитый солнцем, зал улыбался, ликовал, и казалось, вот-вот запоет. Можно сказать, что ж тут особенного: своя музыка, свой российский слушатель.
Так вот недавно в Берлине, в знаменитом Шаушпильхаузе оркестр студентов Петербургской консерватории играл «Бальзаминовая. Все было так же, как дома. Публика лучилась радостью, а по завершении исполнения, стоя, с бурными изъявлениями восторга устроила долгую овацию.
Дарить людям радость своим творчеством — удел избранных. А Гаврилин и был избранным. Правда, в молодости мы оба об этом не думали. Просто жили не сытой и не завистливой жизнью. Вот она, вроде бы совсем рядом, наша вольнодумная студенческая пора. А вот детский сад Малого оперного, где по утрам мы встречались, приводя туда своих маленьких отпрысков. И вот уже оно — скоротечное, забитое до отказа сутолочной суетой наше работное бытие, где все бегом, все взахлеб, второпях, не успевая, где некогда передохнуть, взглянуть на себя, подлечиться... А чуть приостановился, — глядь, — ты уже на финишной прямой и пора, по выражению одного из наших прежних вождей, «подэтаживать». Кто и какое успевает спеть соло в этом несущемся потоке, не всегда заметишь. Но кто-то обречен быть услышанным. Кому-то свыше дано поручение отразить и выразить в своем соло боли и радости, муки отчаяния и трепетные надежды, глухую бездну безверия и могучую силу веры целого поколения. Кто резцом, кто кистью, кто словом, а кто «глаголом звука» исполняет предначертанное. И дано каждому из них для свершения высшей той воли особое право нескончаемого жизненного труда, неистощимого терпения в преодоления многих тягот, непрестанного поиска истины и редких радостей ее обнаружения. Вся жизнь их по сути — молитва о сбережении родной земли, отечественных святынь и многострадального ее народа. Для себя они ничего не просят. Потому от содеянного ими исходит доброе излучение, врачующее страждущие души, придающее силу слабым или усталым, дарующее надежду потерявшим ее, возвращающее веру, которая соединяет людей, крепя державные устои.
Валерий Гаврилин — из их числа. Все, чем он жил и что делал, -это песнь о России. Как сродни ему в этой теме параллельное соло еще одного вологжанина — Николая Рубцова. И какая невосполнимая потеря, что именно незаписанная музыка на стихи Рубцова была последним устремлением Валерия.
Любовь к России, сыновнее ей служение — в сочетании с именем Гаврилина не затертая фраза, а самая главная суть его чистой жизни. И не могло быть иначе, ибо вспоен он был ключевой водой Отчизны. Оттого каждый звук, каждый им записанный мотив сохранял ее родниковую свежесть. Нет Гаврилина без России. Но и сегодня России нет без Гаврилина. Он здесь, он с нами. Его голос я слышу постоянно. Такие люди не уходят. Это не мистика, это правда: пока есть мы, они всегда с нами, потому что они у нас, потому что они часть нас самих.
17 марта 2002 г., Санкт-Петербург