В конце декабря или в начале января нового 1964 года Николай Рубцов приехал в деревню Николу. Приехал не надолго, навестить жену и дочь. По пути он зашел в Тотьме к своему товарищу Сергею Багрову, который работал тогда в районной газете, и передал ему (или редактору) несколько своих стихотворений.
Эти стихи и были напечатаны 14 января в районной газете «Ленинское знамя». Вернее, были напечатаны только два стихотворения — «В океане» и «Я весь в мазуте...» Зато было небольшое предисловие «Поэт Николай Рубцов — наш земляк», в котором, в частности, говорилось: «Дерзким спорщиком и отчаянным парнем с горящими глазами на смуглом лице — таким запомнился Николай Рубцов у себя на родине, в утонувшем средь черемух и берез селе Николе. Нелегким путем шагал он к своим творческим удачам. Незаконченный техникум в Тотьме, студеные штормы Ледовитого океана, бегущие к горизонтам железные дороги... и, наконец, Москва, Литературный институт имени Горького. Сейчас Николай учится на втором курсе. Стихи его печатаются в центральных газетах и журналах. Поэт уверенно держит путь в большую поэзию. На днях Николаю Рубцову исполнилось 28 лет...»
Это была первая публикация поэта в своей родной «районке». Некоторые строки стихотворения «В океане» отличаются от известного варианта. Напри- мер: «Я хрипло ругался. И хлюпал, как шлюпка, сердитый простуженный нос...» В этот же приезд Рубцов познакомился с сотрудником газеты Василием Елесиным, с которым будет у него переписка и дружество.
Видимо, у Рубцова были каникулы, и он не мог «растянуть» их сверх положенного, не мог рисковать — совсем недавно его отчисляли из института и снова восстановили. Следовательно, в том же январе он снова оказался в Москве. Здесь у поэта было уже немало друзей — не только однокашники, но и Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Станислав Куняев, Вадим Кожи- нов, Юз Алешковский и другие.
Не забывает Рубцов и старых друзей. Ранней весной 64-го года он приехал в Питер. Вот как об этом вспоминает ленинградский поэт Эдуард Шнейдерман: «...Оттепель, всюду лужи, а Коля — в черных валенках до колен. Предлагаю ботинки — категорически отказывается. Я сразу и не понял, в чем тут дело, потом сообразил: входит в некий образ. Отправились в угловой гастроном, а он, в нелепых этих валенках, в черном до пят пальто и длиннющем узком шарфе, который так часто упоминается мемуаристами, что мне тут и добавить нечего, скачет через лужи... К счастью, к ночи подморозило...» Видимо, действительно поэт странно был одет. Так иногда в Вологду при- едет человек из деревни — он тоже выделяется... Очевидно, в те же дни побывал Рубцов и в Приютине, повидал Кольку Белякова и, вероятно, своих родственников. Переночевал в вытрезвителе, потерял там половину своих денег.
В феврале-апреле поэт вполне мог побывать наездами и в Вологде, навестить там тетю Соню, зайти в писательскую организацию, с которой у него начали складываться отношения. Ответсеком был тогда Сергей Викулов.
Рубцов учился на втором курсе, и как раз к этому времени относятся воспоминания однокашника Валентина Солоухина (не путать с Владимиром), избранного тогда председателем студкома. Солоухин вспоминает, как поэт гекзаметром написал заявление на материальную помощь в 20 рублей (текст неизвестен), как за чайником приходил, за пишущей машинкой... Как Рубцов свою комнату общежитскую никогда на ключ не запирал... Передана атмосфера первых успехов и первых крупных гонораров... Впрочем, гонорары были чуть позже — в июне сразу два столичных журнала опубликовали стихи Рубцова, «Юность» и «Молодая гвардия». А пока, в феврале-марте, поэт подготовил рукопись (всю ночь на машинке печатал) и послал в Архангельское издательство. Из этой рукописи Солоухин взял несколько стихотворений для «Молодой гвардии».
О рукописи для «Советского писателя» нужен большой и отдельный раз- говор. Тем более, что есть некоторая хронологическая неувязка. Вероятно, рукопись собрана была в начале 64-го. Но почему-то Рубцов не лично передал ее в издательство, хотя был в Москве, а послал почтой (из Николы?), да еще в неотпечатанном виде. А может, послал из Вологды? Во всяком случае, в записке Егору Исаеву, которую Рубцов приложил к рукописи будущей «Звезды полей», он указал, что связаться с ним можно по адресу: Вологда, ул. Ленина, 17, Союз писателей... И точно известно, что в июне Н. Н. Сидоренко уже написал для издательства отзыв об этой рукописи. А может, заранее написал?.. Но вернемся к студенту Рубцову и его московским друзьям и приятелям. «Как-то Рубцов уезжал из моего дома в ночь, и мне захотелось принести ему какую-нибудь маленькую радость. Я подарил ему эту книжку, будучи уверен, что Рубцов с его безбытностью в скором времени обязательно потеряет ее. Но друзья из Вологды рассказывали, что книга всегда была с ним в последние годы, а после смерти ее нашли в его скудной библиотечке...» Это вспоминает Станислав Куняев, который 6 мая 64 года подарил другу-поэту книгу Тютчева «Стихотворения» (1899 г.) — «изящное издание в парчовом с золотым шитьем переплете».
Книги книгами, но иногда хотелось и расслабиться. У Рубцова продолжались неприятности в ресторане Центрального Дома литераторов. Из доклад- ной записки помощника директора ЦДЛ: «В апреле-мае я дважды просил Рубцова покинуть здание ЦДЛ, куда он приходил с писателями, причем второй раз он в компании с Куняевым и Передреевым оскорбили писателя Трегуба». Обо всех этих скандалах подробно рассказал в своей повести «Путник на краю поля» Н. Коняев, раскопавший многие литинститутские документы. Добавлю только, что бунт Рубцова очень похож на те скандалы, которые устраивали Есенин, Ганин и другие в Москве 20-х годов, захваченной хамами. Кстати, в конце 63-го года повод для бунта был у Рубцова очень определенный — он возмутился, что для изучения в школах рекомендуют Сурковых, Уткиных и Сельвинских, а Есенина замалчивают!
Повторю, что к середине 64 года была в основном написана «Звезда полей». Об этом говорит в своих воспоминаниях В. Солоухин и некоторые документы, письма. Рубцов уже достиг творческой зрелости, мог творить свободно и мощно. Но бывали и у него какие-то «проколы», послабления. Напри- мер, 21 июня газета «Вологодский комсомолец» публикует не характерное для поэта стихотворение. Может, это экспромт, конечно, или что-то из раннего:
Надо быть с коммунистами
В слове, в мечте и борьбе!
Надо пути каменистые
Всем испытать на себе,
Чтоб на другого не сваливать
Трудности честных дорог,
Чтобы дороги осваивать,
Слившись в железный поток!
Надо быть с коммунистами
В разуме ясном, в душе...
Больше это стихотворение нигде не публиковалось и не упоминалось, как будто его и не было.
А «Юность» поместила в 6-м номере такие стихи: «Я весь в мазуте...», «Я забыл, как лошадь запрягают...», «Загородил мою дорогу...», «Улетели листья с тополей...» Некоторые строки выглядят не так, как в последующих публикациях.
12 июня Рубцова и его друзей удаляли из ресторана ЦДЛ уже с помощью милиции. И тут пошла писать губерния, событие раздули, дело дошло до Союза писателей СССР. Подробности опять же — в повести Н. Коняева. Чувствуя, что тучи сгущаются, Рубцов написал на всякий случай заявление в ректорат: «Прошу перевести меня на заочное отделение сроком на 1 год, так как я хочу в производственной обстановке работать над книжкой. Прошу на время заочного обучения оставить меня в творческом семинаре Н. Н. Сидоренко. 23 июня 64. Н. Рубцов».
Вскоре поэт уезжает на каникулы в Николу, а в конце июня начальство подписывает приказ о его отчислении из института.
Видимо, к этому времени относятся воспоминания Эдуарда Крылова о том, как Рубцов собирал чемодан в общаге, заводил механического цыпленка, которого вез дочке Лене.
Дальше идут несколько месяцев счастливой и трудной жизни в Николе. Мы вынуждены будем поправить некоторых исследователей и мемуаристов — Рубцов лишь один раз (в октябре) вырвался из Николы за полгода. Николай Коняев пишет, что поэт вернулся в Москву в конце августа — начале сентября. Но письма и факты опровергают это. Мемуаристы говорят, что поэт приезжал в Вологду в конце ноября на литературный семинар. Но не было семинара в том году, он был в следующем.
Есть ряд неточностей и в моей книге «Жизнь Рубцова», а кое-что туда просто не вошло — я не хотел повторять известные мемуары, некоторые мел- кие детали.
Вынужденную задержку Рубцова в Николе в 64-м году я бы назвал «великим сидением»! Это был и праздник творчества, и напряжение интеллектуальных, нравственных сил поэта. Было еще «сидение» в летние месяцы 63-го и 65 годов, но 64-й оказался самым плодотворным. Десятки прекрасных стихотворений, несколько лучших рубцовских писем — все это 64 год!
На письмах стоит остановиться подробнее. Перечислим их для начала:
27 июля — письмо С. Багрову в Тотьму.
Август — три письма С. Багрову в Тотьму.
22 августа — письмо А. Яшину в Москву.
25 сентября — письмо А. Яшину в Москву.
Октябрь (?) — в газету «Вологодский комсомолец» (письмо не найдено пока).
30 октября — С. Багрову в Тотьму.
3 ноября — А. Яшину в Москву.
Начало ноября (?) — В. Елесину в Тотьму.
Начало ноября — С. Викулову (в Союз писателей) в Вологду.
Ноябрь — С. Викулову (в Союз писателей) в Вологду.
18 ноября — С. Куняеву в Москву.
Конец ноября — декабрь — письмо С. Багрову в Тотьму.
Декабрь (?) — Г. Горбовскому в Ленинград.
Декабрь (?) — в Литературный институт.
Декабрь — С. Багрову в Тотьму.
Декабрь — А. Романову в Вологду.
Декабрь—С. Куняеву в Москву.
Почти все эти письма хорошо известны, не раз были опубликованы. Но есть и такие письма, которые не разысканы пока. Известно, например, что летом 64-го Рубцов получил три письма от преподавателя литинститута Н. Н. Сидоренко. Эти письма хранятся в архиве. Поэт отвечал на них.
Летом и осенью Рубцов получил два письма от старшего брата Альберта из Ленинграда. Вероятно, на второе из этих писем поэт ответил. Оказывается, Альберт тоже писал стихи, и был далеко не бездарен. Вот текст письма, которое он отправил Николаю в конце сентября:
«Коля, здравствуй! Чего ты не можешь написать мне хотя пару строк? Я тебе писал одно письмо, но не знаю, получил ли ты его, так как я писал его на общежитие, а адрес подзабыл. А узнавал я его в справочном в Москве. Видел тебя в «Юности», слушаю твои стихи по радио. Рад твоим успехам. Коля, почему ты не разу не мог заехать в отпуск ко мне. Я живу по-прежнему, материально немного получше. Со стихами занимаюсь редко, но совсем бросить не могу. А посоветоваться не с кем. Хочу написать пару стихотворений тебе.
Хожу, кричу, аукаю,
Весь мокрый, словно сука я,
В лесу грибы искал.
А солнце, падла рыжая,
Закрыл глаза бесстыжие,
Залез за облака.
Плюют в лицо деревья мне.
Нигде моей деревни нет.
Совсем я заплутал.
На небе тучи корчатся
Завыть от злости хочется,
Но голос потерял.
* * *
Вновь на улице тот же плюс,
Вновь на улице снежная слякоть.
Ты опять не пришла, ну и пусть,
Я не буду от этого плакать.
Не одна ты живешь на земле,
Ты в природу вглядись пояснее,
Ведь конец будет нудной зиме,
Ее лето прекрасное сменит...
...Пишу письмо на институт. И давай сразу отвечай. Я думаю, тебе обижаться на меня не за что. Ну вот, до свидания, пошли мне хотя несколько своих стихов. А. Рубцов».
Вероятно, после этой переписки братья еще встречались. Но уже вскоре след Альберта теряется. Поэт думал о брате, вспоминал о нем перед смертью, но разыскать уже не мог.
* * *
Итак, 64-й год... Нам лучше известна жизнь Рубцова летом и осенью этого года. Летние события отразились в воспоминаниях С. Багрова (см. сборник «Воспоминания о Рубцове», 1983). Рубцов нянчился с дочкой Леной, ходил за грибами и ягодами, купался. На три дня к нему в Николу приезжал из Тотьмы Багров, друг-журналист. При нем поэт экспромтом сочинил стихотворение «На реке» («Реки не видел сроду...»). Позднее С. Багров дополнил свои воспоминания: «Октябрь 1964 года. Москва, Общежитие Литинститута. Именно здесь, в одной из комнат большого студенческого жилища и познакомил меня Рубцов с осетинским поэтом Хазби Дзаболовым. Полноватый, широкий в плечах, в модном костюме при галстуке с брошью, Хазби оставлял впечатление преуспевающего студента, который жил и будет жить только благополучно. По словам Рубцова, у себя на родине в свои неполные 32 года Дзаболов считался едва ли не классиком осетинской литературы... В тот день Хазби передал Николаю стопку подстрочников, попросил его сделать их поскорее: в каком-то издательстве намечалась к выпуску книга. Рубцов заверил, что дело за ним не встанет, и спрятал рукопись в чемодан...»
Через неделю поэт перевел первое стихотворение, а за остальные, по словам Багрова, взялся в декабре.
* * *
Душевное состояние Рубцова, его творческие поиски летом 64-го можно представить по письмам к Александру Яшину. Три письма, три исповеди. В августе, сентябре и в начале ноября. Письма эти впервые были опубликованы в журнале «Наш современник» в 1988 году.
В первом письме Рубцов описывает свою деревню Николу («здесь для души моей родина»), рассказывает о своих лесных делах («ужасно люблю собирать грибы, особенно рыжики!»), говорит о журнальных публикациях стихов («подборка в «Юности» никуда не годится»). О плохих стихах поэт пишет: «Уж сколько раз твердили миру, что мы молотобойцы, градостроители и т. п., и все твердят, твердят! А где лиризм, естественность, звучность? Иначе, где поэзия? Да еще многие из пишущих со своим легкомысленным представлением об этом деле носятся, как курица с яйцом!..» Какое точное суждение о поэзии!
Коротко говорит Рубцов и о «Вологодской свадьбе» Яшина, «об этом прекрасном литературном явлении». О московской литературной мафии, об этих мерзавцах, которые действуют и по сей день, пишет так: «Хотелось бы мне напечатать стихи в «Литературной газете», но это абсолютно невозможно, даже если найдутся стихи подходящие. Пробовал. Похвалят меня, и уйду я с богом». Отлично сказано — «с богом».
И вот центральная, главная часть письма: «Здесь за полтора месяца написал около сорока стихотворений. В основном, о природе, есть и плохие и есть вроде ничего. Но писал по-другому, как мне кажется. Предпочитал использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания, которые звучали до нас сотни лет и столько же будут жить после нас. По-моему, совсем не обязательно в лирике употреблять современные слова... В общем, было такое настроение, а что дальше — видно будет».
Конечно, о творческом методе Рубцова нужен отдельный разговор. О его стихах 64-го года — тоже. Предстоит, например, установить, какие именно стихотворения он написал в это лето. Какие стихи доработал. А какие — только начал...
Александр Яшин не сразу ответил на это письмо. Он «ответил 2/Х 64 на два письма сразу» (пометка Яшина на письме). Второе письмо, довольно короткое, Рубцов пишет в Москву 25 сентября. Чувствуется растерянность поэта, неопределенность его положения, и отсюда — нелогичность в письме. В начале он пишет: «Не выезжаю в Москву, в институт потому, что перехожу на заочное». А в конце письма Рубцов вдруг говорит: «Поеду отсюда числа 27 сего месяца». Вновь поэт посылает Яшину и несколько свежих стихотворений.
И наконец, третье письмо Рубцова, уже ответное. Такое же интересное, как и первое. Поэт снова в Николе, он читает Льва Толстого, ожидает заморозков. И пишет Яшину, как бы продолжая тему своего первого письма, о поэзии: «...не поэзия от нас зависит, а мы зависим от нее. Не будь у человека старинных настроений, не будет у него в стихах и старинных слов, вернее, старинных поэтических форм. Главное, чтоб за любыми формами стояло подлинное настроение, переживание, которое, собственно, и создает, независимо от нас, форму». Небывалые мысли для советской литературы того времени! Рубцов — поэт от Бога. И этим он принципиально отличается от Асеевых и Жаровых, от Щипачевых, Слуцких и Чичибабиных... Это надо понять, принять, и никому не надо на это обижаться!.. Думаю, что письма Рубцова были некоторым откровением и для Яшина, а может, и большим откровением. Но нам трудно судить об этом — ответное письмо Яшина пока не разыскано. Известно только, что после выхода «Звезды полей» Александр Яшин как бы признал первенство Рубцова. Вот как Рубцов вспоминал об этом: «Когда в Тотьме на пристань сходили, он приблизился ко мне и только мне одному, только мне, знаешь, что сказал? Сказал вот это: «А ведь ты меня сильней!» И больше ничего. И я ничего». (Воспоминания Л. Дербиной в альманахе «Дядя Ваня», Москва, 1993, № 1.)
* * *
Августовский номер журнала «Октябрь» (московского толстого журнала!) очень порадовал Рубцова, дал ему новые силы и добавил уверенности в себе и в выбранном пути. Здесь были опубликованы тогда следующие стихотворения: «Звезда полей!..», «Взбегу на холм и упаду в траву!..», «Ночь на перевозе», «Хозяйка» (позднее это стихотворение публиковалось в расширенном варианте и под другим названием — «Русский огонек»), «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...» Пять стихотворений, почти все большие, в центральном журнале — для молодого поэта по тем временам это большая удача. И приличный гонорар, между прочим.
Видимо, за счет этого гонорара Рубцов и смог съездить в октябре в Москву. И, вероятно,— в Архангельск. Проездом он был в Вологде. Думаю, что как раз в этом октябре поэт повстречался в областном центре с Александром Романовым. Поэт Александр Романов рассказал об этой встрече в своих воспоминаниях, но год точно вспомнить не мог. Поскольку Рубцов читал Романову примерно те же стихи, что были опубликованы в «Октябре», я предполагаю, что встреча состоялась в 64 году — читать эти стихи осенью 1965 года было бы уже поздновато. А Романов говорит именно об осенней встрече. Остается еще 63-й год. Но... Не будем пока продолжать эту тему.
Октябрь 1964 года ставит и другие вопросы. Вероятно, Рубцов побывал в Архангельске. Может быть, туда его привели не только литературные дела? Ясно одно — ему очень нужны были деньги, надо было кормить семью... Из воспоминаний Б. Пономарева: «Осенью 1964 года Рубцов приехал в Архангельск. Как сейчас, помню первую встречу с поэтом в Северо-Западном книжном издательстве, директором которого я был в то время. В кабинет вошел молодой человек с худощавым болезненно-серым лицом, молча опустился на диван, в смущении потирая руки и время от времени глуховато покашливая. Мы, издательские работники, расспросили Николая о его жизни и поняли, что он оказался в стесненном положении. В издательстве находилась рукопись стихов Рубцова, и с автором был заключен договор и выдан ему аванс...»
На бумаге, конечно, все выглядит гладко и красиво. Но каково было гениальному поэту, когда при окончательном расчете за сборник «Лирика» он получил от щедрот Архангельского издательства «огромную» сумму — аж 29 рублей. Не выдержав, Рубцов назвал этих людей идиотами!.. Но это было уже в следующем году.
А в октябре 64-го поэт, возможно, читал еще стихи на собрании вологодских писателей. И в этом же месяце он успел опять поскандалить в Москве. Но о скандале читатель узнает чуть ниже, когда я процитирую письма Ст. Куняева.
* * *
В архиве Рубцова хранится машинописный титульный лист сборника «Душа хранит». Внизу напечатано — «1964 г. Москва». Вот, оказывается, когда еще была задумана эта книжка поэта! На этом же листе кто-то от руки написал: «Николай Константинович Рубцов. Вологодская обл. Тотемский р-н, с. Никольское». Рукой Рубцова «Константинович» зачеркнуто, и написано «Михайлович». Замечу попутно, что Москва часто путала его отчество.
Вероятно, уезжая на каникулы, поэт оставил сборник «Душа хранит» Станиславу Куняеву, чтобы тот предложил его в одно из центральных издательств. По письмам мы увидим, что так оно и было скорей всего.
Письма Рубцова Куняеву известны, не раз публиковались. А письма Куняева долго лежали в архиве, поэтому сейчас я процитирую их почти целиком. Итак, история переписки двух поэтов и тексты писем. Первое письмо Станислав Куняев написал в августе или в конце июля:
«Здравствуй, дорогой Коля! Как тебе живется в твоем прекрасном далеке? Скоро ли приедешь к нам, порадуешь нас?
Пишу тебе не только по велению души, но и по делу. Книжку твою я сдал уже давно в издательство «Молодая гвардия». Но пока ничего определенного они мне не говорят. В «Знамени» все стоит на месте. Я, видимо, заберу оттуда стихи и отнесу или в «Огонек», или в «Литературную Россию». Но я хочу, чтобы ты прислал мне еще стихов. Хотя бы из сборника «Душа хранит», что- бы у меня их было побольше.
Толя уехал в Грозный вместе с Шемой. Игорь завоевывает Москву. Пиши. Привет тебе от Гали.
...Твой Стасик».
Видимо, Рубцов не ответил на это письмо — думал, что скоро уже сам приедет в Москву. Но побывал он в столице лишь в октябре. Встречался там и с Куняевым. А вернувшись в Николу, пишет ему 18 ноября большое письмо («Я опять пропадаю в своем унылом далеке... Я проклинаю этот божий уголок за то, что нигде здесь не подработаешь, но проклинаю молча...»)
Станислав Куняев ответил быстро:
«Здравствуй, милый Коля! Несказанно был рад твоему письму и спешу тебе ответить. Успокойся, никаких последствий наше поведение в ЦДЛ не имело, так как оно затмилось совершенно невероятным фактом: в тот же вечер какой-то крепкоголовый поэт разбил головой писуар в уборной Дома литераторов. Так что ты остался студентом и Передреев также цел. Со стихами в «Знамени» еще нет ясности. Как только она будет — я тебе напишу.
Все мы живы, здоровы, чего и тебе желаем. Я даже сочинил несколько стихов. Вот один из них.
Если жизнь начать сначала,
в тот же день уеду я
с Ярославского вокзала
в Вологодские края.
Перееду через реку,
через тысячу ручьев
прямо в гости к человеку
по фамилии Рубцов...»
Куняев приводит стихотворение полностью. В декабре Рубцов ответил ему коротким письмом и блестящей поэтической шуткой, в которой немало горькой иронии в адрес московских «краснобаев». Между прочим, здесь есть какие-то отзвуки «Ворона» Эдгара По.
«Ответ Куняеву...
Если жизнь начать сначала.
Все равно напьюсь бухой
И отправлюсь от причала
Вологодчины лихой.
Знайте наших разгильдяев!
Ваших, так сказать, коллег!
— Где,— спрошу я,— человек
По фамилии Куняев?
И тотчас ответят хором:
— Он в Москве! Туда катись! —
И внушат, пугая взором:
— Там нельзя греметь запором
И шуметь по коридорам:
Он описывает жизнь! —
И еще меня с укором
Оглядят: — Опасный вид! —
Мол, начнет греметь запором
И шуметь по коридорам,
То-то будет срам и стыд!..
Гнев во мне заговорит!
И, нагнувшись над забором,
Сам покрою их позором,
Перед тем спросив с задором:
— Кто тут матом не покрыт? —
Кроя наших краснобаев.
Всю их веру и родню,
— Нужен мне,— скажу,— Куняев,
Вас не нужно — не ценю! —
Он меня приветит взглядом
И с вопросом на лице
В цедээловском дворце
Помолчим... с буфетом рядом!»
И, наконец, последнее послание Ст. Куняева — новогодняя открытка: «Здравствуй, милый мой отшельник! Поздравляю тебя с Новым годом. Рукопись на днях куда-нибудь отнесу. Она мне очень пришлась по сердцу. Дай бог тебе в Новом году новых радостей. Поклон от Гали. Обнимаю. Стасик».
В тексте открытки упоминается рукопись. Это подборка стихотворений Рубцова, которую он послал в одном из писем.
Мы видим, что у поэта были в столице и друзья-сверстники и старшие товарищи. Рубцов искал и нашел друга-защитника в Александре Яшине. Об их отношениях очень точно написала дочь Яшина Наталия, комментируя переписку двух поэтов: «Рубцов строит отношения с Яшиным, ему хочется иметь друга, с которым можно и поделиться мнением, и пожаловаться, и попросить помощи, совета». Кстати, вот запись в дневнике Яшина: «11 февраля 64 г. Удалось устроить Васе Белову деньги в «Новом мире» за непошедшие рассказы... Мне самому очень приятно, что удалось поддержать парня. Как и Рубцова!»
* * *
10 сентября Н. Н. Сидоренко написал письмо ректору Литинститута с просьбой восстановить Рубцова в числе студентов. Почти сразу Сидоренко пишет и Рубцову — предлагает ему все-таки приехать в Москву, хоть ненадолго. Не знаю, был ли Рубцов на приеме у ректора, но 3 октября ректор распорядился восстановить его на заочном отделении. Но в приказ это распоряжение так и не попало — может, повлиял «свежий» октябрьский скандал Рубцова в ЦДЛ, а может, всех отвлекло более серьезное событие: 14 октября на пленуме «скинули» Хрущева. Как бы то ни было, но поэт снова стал студентом лишь в начале следующего года, 65-го. А в декабре он написал в институт такое письмо: «Уважаемые товарищи! После того как я уехал из Москвы, из института, где я был (в октябре) по делу своего восстановления на заочном отделении, — я уже больше не работал зав. клубом в с. Никольском, т. к. за длительное отсутствие «потерял» эту должность. С ноября работаю в здешней районной газете. Об этом и посылаю вам справку. Так что мой адрес прежний: Вологодская обл. Тотемский р-н, с. Никольское.
С уважением Николай Рубцов.
P.S. Неужели до сих пор не оформлен приказ о моем восстановлении? Ведь я тогда уехал, договорившись по этому поводу с ректором и с кафедрой творчества».
Так, постепенно, события жизни Рубцова выстраиваются для нас в единую цепь. Что-то мы знаем сегодня лучше, что-то — хуже. Как ни странно, мы плоховато знаем о том, когда и как поэт сближался с Вологодской писательской организацией. Некоторые из писателей-вологжан не пишут о самых первых встречах, другие ошибаются в датах на целый год. Видимо, первые кон- такты были в 64-м, затем был семинар в конце 65-го, связи укреплялись в 66-м, а уж в 67-м Рубцова признали не только в Москве и Вологде, но и во всей России.
Вот еще некоторые штрихи переписки поэта в 64-м году. В ноябре Рубцов пишет два письма руководителю Вологодской писательской организации Сергею Викулову. Содержание этих писем косвенно подтверждает, что Николай Рубцов был в октябре в Союзе писателей и Викулов уже наверняка знал его по рекомендациям Яшина.
А ответил на письма Рубцова уже Александр Романов, который сменил Викулова на посту ответственного секретаря писательской организации Вологды в самом начале декабря. Рубцов сразу же откликнулся: «Дорогой Саша! Несказанно был рад твоей весточке...» В сборнике «Воспоминания о Рубцове» это письмо, как и некоторые другие, датировано неверно. А письмо Романова, видимо, не сохранилось. Второе же письмо Александр Романов написал уже в конце января следующего года...
* * *
Нет худа без добра... Рубцову не с кем было поговорить в деревне, и вот он написал несколько писем, среди которых есть не только деловые, но и письма с глубокими размышлениями о России, о деревне, о человеческой душе. Поэт таким образом зафиксировал свои мысли, и мы знакомимся с ними на- прямую, без посредников, то есть в самом точном варианте.
Неоконченное письмо Глебу Горбовскому мы тоже, пожалуй, почти безошибочно можем датировать осенью 64 года. Оно перекликается, а иногда почти дословно совпадает, с другими письмами этого периода. И то же самое на- строение: «...Нет и здесь у меня уединения и покоя, и почти поисчезали и здесь классические русские люди, смотреть на которых и слушать которых — одна радость и успокоение. Особенно раздражает меня самое грустное на свете — сочетание старинного невежества с современной безбожностью, давно уже распространившиеся здесь». По-моему, никто до Николая Рубцова не сказал так верно об этой грани духовного состояния русской деревни. Поэт не без оснований считал, что много хорошего мы оставили в прошлом: «Давно уже в сельской жизни происходят крупные изменения, но до меня все же докатились последние волны старинной русской самобытности, в которой было много прекрасного, поэтического...» (из недатированной биографии «Коротко о себе», которая тоже, вероятно, написана в 64 году или в конце 63-го).
К этим размышлениям примыкают и строки из письма Рубцова к Яшину осенью 1965 года: «В деревне мне, честно говоря, уже многое надоело. Иногда просто тошно становится от однообразных бабьих разговоров, которые постоянно вертятся вокруг двух-трех бытовых понятий или обстоятельств... Особенно не люблю тех женщин, которые вечно прибедняются, вечно жалуются на что-то, вечно у которых кто-то виноват и виноват настолько, что они рады бы стереть его с лица земли. А у некоторых вообще все виноваты. Столько ненависти в словах некоторых женщин, вернее все-таки баб, что слушать их просто страшно...» Таким образом, на протяжении нескольких лет Рубцов болел этими вопросами, потому что он жил «в своем народе». Страдая, размышляя, он нашел выход только в творчестве, в искусстве, но не в жизни.
Мы уже видели, что к 64 году Рубцов достиг творческой зрелости, даже некоторого пика своей поэзии. Кстати, в июне этого года Н. Сидоренко так сказал о стихах своего подопечного: «Перед нами — рукопись первой книги поэта, и рукопись выдающаяся...» Вероятно, это был первый случай, когда в отношении Рубцова прозвучало слово «выдающийся». А было поэту 28 лет!
Стоит еще сказать, что сами обстоятельства, безденежье, подталкивали поэта в 64-м году к разносторонним занятиям. Кроме стихов он пробовал писать прозу, сотрудничал с газетами, собирался даже писать заметки о поэзии. Несколько лет назад я разыскал и опубликовал две страницы рубцовской прозы... Но главным делом для Рубцова оставалась и навсегда осталась лирика.
...К концу декабря поэт был уже в Москве. Тут на несколько дней или часов мы теряем его из виду. А 31 декабря вечером поэт звонит в квартиру Вадима Кожинова. Затем, в 23 часа 50 минут Рубцов, возбужденный и воспрянувший, мчится в машине с друзьями-писателями по Новослободской улице столицы. Они спешат в общежитие Литературного института, где будут звучать тосты, стихи и протяжные, живые рубцовские песни, слушая которые страдаешь и радуешься — вот странно! — в один и тот же миг.