Руководители Главного распорядительного комитета по устройству торжеств потрудились немало. Они приготовили гостиницу и семь ночлежных бараков, две чайные и три барака для бесплатной раздачи хлеба народу, две кашеварни и столовую, восемь киосков для торговли свечами, иконами и другими церковными принадлежностями. Были изданы брошюры о житии Евфросина Синозерского, о Синозерской пустыни, фотографии и открытки с видами синозерских храмов [25]. На страницах «Новгородских епархиальных ведомостей» подробно рассказывалось о проведении праздника с 25 по 30 июня 1912 года [26].
Накануне торжества, 24 июня, в Устюжну отправились крестные ходы из Моденского монастыря и приписанной к нему Шалочской Гурьевой пустыни, исторически связанных с именем преподобного, из села Чирец. Из Моденского монастыря крестный ход двинулся с чудотворной иконой святителя Николая, из Шалочской пустыни – с иконой Успения Божией Матери, из Филаретовой женской общины – с иконой Тихвинской Божией Матери. 25 июня крестные ходы прибыли в Устюжну. В Богородице-Рождественском соборе состоялось всенощное бдение [27], совершить которое прибыл архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений. Приветственная речь, произнесенная по прибытии архиепископа протоиереем устюженского Богородице-Рождественского собора Иоанном Казанским, и ответное слово архиепископа Арсения были опубликованы в № 13 «Новгородских епархиальных ведомостей» за 1913 год [28]. Торжества привлекли большое внимание. Собор не мог вместить всех желающих. Среди гостей присутствовал новгородский губернатор В. А. Лопухин. В тот же день в синозерском Благовещенском храме, построенном на том месте, где некогда стояла созданная руками преподобного Евфросина с братией, а позднее сожженная поляками церковь, был совершен парастас [29] по убиенным сподвижникам Евфросина. Поминовение проводилось по сохранившемуся древнему синодику.
Утром 26 июня в устюженском Богородице-Рождественском соборе состоялись панихида и молебен. Затем объединенный крестный ход с чудотворными иконами, в том числе устюженской святыней – иконой Смоленской Божией Матери, отправился в погост Мезга. Вечером в Мезженской церкви состоялась всенощная, которую проводили архимандрит Варсонофий, а также викарий Новгородской епархии и местные священники. В приходе погоста Синозерской пустыни служили заупокойную литургию и панихиду по погибшим. Службу проводил игумен Моденского монастыря Валериан. Вечером началось торжественное всенощное бдение. В синозерском Троицком храме собралось много богомольцев из Белозерского, Череповецкого, Устюженского, Тихвинского и других уездов Новгородской губернии. Вечером 26 июня всенощные бдения проводились также в церкви Покрова Богородицы в селе Белые Кресты и в Казанской церкви села Черенское.
Рано утром 27 июня в Мезженской церкви состоялось служение заказных молебнов и литургии. Затем устюженский крестный ход в сопровождении нескольких тысяч паломников отправился в село Долоцкое. Туда же пришел крестный ход из села Черенское. В Долоцкой церкви состоялось всенощное бдение в память того, что преподобный Евфросин был чтецом этой церкви. Службу проводил архиепископ Арсений. В тот же день проводились службы в Белокрестской, Люботинской и Мегринской церквях. Днем в село Мегрино прибыл объединенный крестный ход из сел Сомино, Избоищи, Белые Кресты. Вечером в древней Ильинской церкви села Мегрино был совершен парастас с поминовением по древнему синодику Мегринской церкви, где записаны строители и братия монастыря преподобного и по которому здесь совершалось поминовение в XVIII веке. Службу проводил архимандрит Владимир, настоятель Боровичского монастыря, и священники, прибывшие с крестным ходом. В тот же день в Синозерском приходе состоялось новое освящение Троицкого храма. Чин освящения и литургию совершал игумен Моденского монастыря с местными священниками. В пении принимали участие монахини Филаретовой пустыни. Троицкий храм не мог вместить всех желающих. В шестнадцать часов крестный ход из Синозерского прихода направился в Старую пустынь (место первоначального поселения преподобного) для освящения воды в колодце и пруде, вырытых руками Евфросина. Там же, в часовне, было совершено всенощное бдение в честь святителя Николая, храм которого имелся в пустыни.
Утром 28 июня крестный ход вышел из села Долоцкое к бывшей Синозерской пустыни. Грандиозное шествие растянулось не на один километр. Там их встретил приехавший на торжества епископ Кирилловский Иоанникий с двенадцатью священниками. Чуть раньше в Си-нозерский погост прибыл крестный ход из села Мегрино. Крестные ходы сопровождало не менее 5000 паломников [30]. На месте встречи архиепископом Арсением были отслужены молебны Пресвятой Богородице, святителю Николаю Чудотворцу и всем святым. В девятнадцать часов началось всенощное бдение. Паломники расположились у церковной ограды перед часовней, где находились мощи преподобному-ченика Евфросина. Здесь возвышался помост. С трех сторон расположились крестные ходы. Впереди помоста были помещены чудотворные иконы: Смоленской Божией Матери – из устюженского Богородице-Рождественского собора, святителя Николая – из Моденского монастыря, Знамения Божией Матери – из села Охона, Успения Божией Матери – из Шалочской пустыни и Божией Матери Всех Святых Скорбящих Радость – из села Сомино. Посередине находилась древняя икона святого преподобномученика Евфросина – подарок царя Алексея Михайловича. Всенощное бдение совершал протоиерей Петр Силин с диаконом Охонской церкви Дмитрием Яковцевским. Пел хор певчих устюженского Богородице-Рождественского собора и учеников Соминской и Охонской второклассных церковно-приходских школка также певчие Филаретовой женской обители и хоры Белокрестской, Долоцкой и Мегринской церквей. Хором управлял ключарь Новгородского кафедрального собора отец Н. Стягов.
Во всенощном бдении участвовали архиепископ Новгородский Арсений, епископ Кирилловский Иоанникий, архимандрит Варсонофий, настоятель Боровичского монастыря архимандрит Владимир, протоиерей Петр Силин, настоятель устюженского Богородице-Рождественского собора протоиерей Иоанн Казанский, уроженцы Синозерского прихода протоиерей Алексей и Петр Ивановичи Грациантовы, а также около 20 священников, прибывших с крестными ходами, и иеромонахи. Такого многочисленного собрания священнослужителей и богомольцев (их было около 12 тысяч) ни Синозерская пустынь, ни Устюженский уезд еще не видели [31].
29 июня в синозерских храмах были совершены ранние обедни и водоосвящение на озере. Днем архиепископ Арсений провел обедню, которая закончилась молебном преподобному Евфросину. После литургии крестные ходы отправились в обратный путь. В тот же день во всех церквях Новгородской губернии были совершены богослужения святым апостолам Петру и Павлу и преподобномученику Евфросину Синозерскому Чудотворцу.
За усердные труды по восстановлению церковного почитания преподобного Евфросина указом Святейшего синода от И июня 1912 года за № 8732 благочинный 2-го округа Устюженского уезда священник Белокрестской церкви Григорий Яковцевский был удостоен сана протоиерея [32].
В ноябре 1912 года Г. Д. Яковцевский вновь обратился к архиепископу Арсению. Речь шла о замене старой раки, в которой находились мощи преподобного Евфросина. К началу XX века она значительно обветшала. В дни июньских торжеств 1912 года паломница Мария Каше-варова предложила на место обветшавшей деревянной раки поставить новую бронзовую. Архиепископ Арсений дал согласие и в свою очередь обратился с соответствующим ходатайством в Святейший синод. В августе 1913 года разрешение на замену раки было получено. Проект устройства раки составил Г. Д. Яковцевский. Она была изготовлена в 1913 году. Новая рака оказалась значительно тяжелее прежней, поэтому решили переложить мощи преподобномученика в кипарисовый гроб. Гроб вставили в раку и закрыли наглухо крышкой [33].
Церковные торжества в честь «изъятия из-под спуда и переложения в устроенную... раку честных мощей Святого преподобномученика Евфросина» [34] были назначены на 21 – 22 июня 1914 года35. Предполагалось проведение церковных служб в приходе погоста Синозерской пустыни и церквях, связанных с именем преподобного Евфросина, шествие крестных ходов из Белокрестской, Избоищской, Мегринской, Долоцкой, Железно-Дубровской, Мезженской, Покровской и Жерновской церквей. В торжествах участвовали архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений, архимандриты Тихвинского и Боровичского монастырей, протоиерей устюженского Богородице-Рождественского собора Иоанн Казанский, принты Воскресенской церкви города Устюжны и Филаретовой женской общины. Во время прославления преподобного в сонме святых новгородских его мощи были переложены в новую бронзовую раку (не сохранилась), изготовленную в память 300-летия дома Романовых. Рака вновь была установлена в часовне под колокольней.
Публикации в «Новгородских епархиальных ведомостях» сыграли важную роль в восстановлении почитания преподобного Евфросина Синозерского. Они дали информацию о преподобном, об истории пустыни и хранившихся в ней древностях. Большую роль в восстановлении церковного почитания святого Евфросина, несомненно, сыграл священник Белокрестской церкви Г. Д. Яковцевский. Умер он в селе Долоцком, в доме своего брата священника Модеста Яковцевского, у которого остановился, возвращаясь из прихода погоста Синозерской пустыни. Там он принимал деятельное участие в собрании Совета братства преподобномученика Евфросина Синозерского – своеобразной общественной организации, которая была создана с целью восстановления в будущем Синозерской пустыни как монашеской обители. Однако этим планам не суждено было исполниться. Главного вдохновителя идеи воссоздания Синозерской пустыни, Г. Д. Яковцевского, похоронили 20 декабря 1916 года недалеко от северной стены Покровской церкви в селе Белые Кресты.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Старое написание.
2 Новгородские епархиальные ведомости (НЕВ). 1894. № 17. С. 873 – 886; № 18. С. 933 – 939.
3 Обе пустыни находились на территории современного Устюженского района.
4 Подробно см.: Хрусталев М. Ю. Преподобный Евфросин Синоаерский и основанная им Благовещенская Синозерская пустынь // Устюжна: Историко-литературный альманах. Вып. 1. Вологда, 1992. С. 31 – 39; Устюжна: Историко-литературный альманах. Вып. 1 – 2. Изд. 2-е, испр. и доп. Вологда, 2007. С. 37 – 46.
5 Устюженский краеведческий музей (УКМ). Ф. 4. Оп. 1. Д. 20/1. Л. 5.
6 Тропарь – церковное песнопение, которое выражает сущность празднуемого события или изображает главные черты жизни и деятельности прославляемого святого. Кондак – церковное песнопение в честь святого или праздника.
7 НЕВ. 1894. № 18. С. 941 – 942.
8 Там же. 1895. № 16. С. 958 – 961.
9 Житие долгое время находилось в церкви пустыни. С 1936 г. находится в отделе письменных источников Череповецкого музейного объединения. Опубликовано в историко-литературном альманахе «Чагода» (Вологда, 1999. С. 235 – 261).
10 НЕВ. 1901. № 1. С. 49 – 62; № 2. С. 123 – 131.
11 Там же. № 3. С. 173 – 186.
12 Синодик – «помяник», т. е. книга, в которой записывались имена умерших для поминания их в церкви за упокой. В монастырские синодики, кроме имен братии, записывались имена великих князей и княгинь, царей и цариц, святителей, вкладчиков обители, местных прихожан. В настоящее время Большой Синозерский синодик находится в собрании Череповецкого музейного объединения
13 НЕВ. 1904. № 1. С. 21 – 29; № 2. С. 82 – 94
14 Там же. 1902. № 18. С. 1033 – 1042.
Молебен – одно из церковных богослужений, содержание которого составляет моление к Богу, Богородице или святым с просьбой и благодарностью по поводу событий и нужд церковной или частной жизни. Литургия (обедня) – главное христианское церковное богослужение, совершаемое священником.
16 НЕВ. 1912. № 18. С. 559.
17 Там же. С. 559 – 567; № 19. С. 588 – 595.
18 Там же. № 20. С. 613 – 619.
19 Там же. № 21. С.646 – 647.
20 Там же. № 22. С.780 – 784.
21 Там же. С. 782.
22 Там же. С. 780 – 782; № 23. С. 812 – 816; № 25. С. 880 – 886; № 44 С. 1492 – 1499.
23 Там же. № 32 – 33. С. 1144 – 1151.
24 Там же. С. 1150.
25 Там же. № 37. С. 1268 – 1275.
26 Там же. № 31. С. 1080 – 1084; № 32 – 33. С. 1144 – 1151- № 37 С. 1268 – 1275; № 38. С. 1303 – 1310; № 42. С. 1434 – 1437; № 45 С 1544 – 1549; № 47. С. 1602 – 1605; № 51 – 52. С. 1744 – 1747; 1913. № 14 С 474 – 481-№ 16 – 17. С. 573 – 579; № 41. С. 1354 – 1357; 1914. № 10. С. 328 – 332- № 14 С. 465 – 470.
27 Всенощное бдение (всенощная) – церковное богослужение, совершаемое в воскресные дни и великие праздники. Продолжается всю ночь.
28 НЕВ. 1913. № 13. С. 445 – 450.
29 Парастас – панихида, проводимая по особым случаям.
30 НЕВ. 1913. № 16 – 17. С. 579.
31 Там же. 1914. № 10. С. 329.
32 Там же. 1912. № 26. С. 905.
33 Там же. 1914. № 24. С. 773 – 783. (Ныне эта рака с клеймами 1799 г. находится в Казанской церкви г. Устюжны).
34 Там же. № 22. С. 700 – 708.
Н. Г. Кедров
ГОСУДАРСТВО И ЦЕРКОВНАЯ ОБЩИНА В 1920 – 1930-е ГОДЫ: ЭВОЛЮЦИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИИ В УСТЮЖЕНСКОМ РАЙОНЕ
Где летят, летят в потоках света
Новь и старь, как символы основ,
Блеклый флаг над крышей сельсовета
И кресты соборных куполов.
А. А. Васильев. Устюжна
Введение
Тема государственно-церковных отношений советского периода с начала 1990-х годов была и остается одной из самых популярных в отечественной исторической науке. Стремление к возрождению дореволюционных культурных символов, восстановление структуры Церкви и связанное с ним обращение к историческому опыту, наконец, религиозные переживания верующих, вызванные чередой юбилейных дат (1000-летие Крещения Руси; 2000-летие Рождества Христова), явились источником глубочайшего интереса к этому аспекту нашего прошлого. Одним из результатов этого интереса стало издание ряда серьезных трудов и множества различного рода публикаций по названной теме [1].
В основе настоящей работы лежит историко-системный подход, в рамках которого государственно-церковные отношения понимаются как отдельная, самостоятельная система общественных отношений, возникающая в результате взаимодействия организационных структур институтов власти и религии [2]. Это обстоятельство позволяет, во-первых, более четко определить объект исследования, избежав тем самым крена как в сторону анализа исключительно государственной политики (хотя она, разумеется, в тот период была основным динамическим фактором развития системы государственно-церковных отношений), так и в сторону изучения церковной организации; во-вторых, выявить структуру государственно-церковных отношений и попытаться проследить ее эволюцию. В рамках данной статьи анализируется лишь один из ее аспектов – взаимоотношения местных государственных органов районного и сельского уровня с приходскими сообществами верующих на территории Устюженского района (в современных его границах). В статье использованы материалы семи архивных собраний: Череповецкого центра хранения документации (ЧЦХД), архива Устюженского краеведческого музея (УКМ), Вологодского архива новейшей политической истории (ВОАНПИ), государственных архивов Вологодской (ГАВО) и Новгородской (ГАНО) областей, архива Управления ФСБ по Вологодской области и Устюженского районного архива. Несмотря на достаточно ярко выраженный региональный характер работы, автор стремился проследить взаимосвязи между государственной политикой, практикой местных органов власти и реакцией членов приходских сообществ на их действия.
Следует упомянуть и об опыте изучения темы, который существует в устюженском краеведении. Начало рассмотрению вопросов церковной истории Устюженского края XX столетия положил в 1990-х годах М. Ю. Хрусталев. Ему принадлежат работы, посвященные истории устюженских храмов, Николо-Моденского монастыря, а также судьбе митрополита Петроградского Иосифа (Петровых), опубликованные в первых выпусках альманаха [3]. Эти работы были своего рода первыми шагами в изучении церковной истории Устюженского края после долгих лет молчания. Однако они носили по большому счету описательный, справочный характер и не отличались вниманием к вопросам социальной жизни церковной организации и верующих. С середины 1990-х годов начинается процесс дробления церковно-краеведческой тематики, растет круг авторов, расширяется спектр решаемых проблем. В настоящее время в историческом устюженоведении имеются работы по отдельным аспектам государственно-церковных отношений [4], есть попытки изучения монастыря в системе хозяйственно-культурных центров уезда [5], изучается опыт деятельности приходских сообществ [6], популярностью пользуется изучение персоналий [7]. Однако комплексного изучения проблемы государственно-церковных отношений в Устюженском районе ранее не предпринималось.
Изменение роли Церкви в социокультурной среде
На протяжении многих веков храмы, являясь центрами литургической жизни, играли ведущую роль в духовно-религиозной жизни уезда. Ведь в начале XX века православное население составляло более 98 процентов от общей численности жителей уезда [8]. В храмах хранились особо почитаемые верующими святыни, каковыми являлись, например в Устюжне, чудотворные иконы Богоматери – Смоленская и Казанская. Помимо того, каждый из храмов имел свои престольные праздники, которые наполняли священным смыслом годовой круг жизни населения. Закономерно, что в наименованиях храмов Устюжны и их приделов нашло свое отражение большинство крупных православных праздников церковного календаря: 9 из двунадесятых, 4 из пяти великих.
Помимо исключительно религиозной значимости, нельзя не отметить и их социальных функций. Храмы являлись факторами образования топонимии. В этом отношении показателен пример города Устюжны, где церковно-православные названия широко отразились в названиях улиц и переулков. В начале XX века 15 из 36 (более 40 процентов) названий указанных на плане города улиц и переулков имели православное происхождение [9].
Выполняли храмы и определенные административные функции. При них посредством метрических книг велся учет населения. Сельские храмы к тому же несли системообразующую нагрузку. Как правило, центры приходов совпадали с центрами волостей. Храмы же, являясь средоточием общественной жизни, способствовали сохранению устойчивости в структуре расселения и системе местных центров.
Важным было и то, что на богослужение сходились люди различных социальных слоев и сословий. В храмах и вокруг них происходило межсоциальное общение людей, несколько сглаживающее социальные противоречия в условиях экономического и культурного неравенства. В крупные церковные праздники в храмах собирались огромные массы верующих. Так, по данным настоятеля Богородице-Рождественского собора протоиерея И. Д. Адрианова, в стенах собора и вокруг него по особо торжественным дням собиралось от 1000 до 4000 человек [10]. В храмах люди слушали церковное пение, могли любоваться прекрасно выполненными фресками и иконами, внимали проповедям священников. Все это вело к формированию у них нравственных, этических и эстетических представлений, то есть шел процесс культурного воспитания людей.
Участвовали церкви и непосредственно в деле народного просвещения. К 1896 году в уезде действовали 24 церковно-приходские школы, что составляло более 30 процентов всех учебных заведений низшего звена системы образования [11]. Священнослужители устюженских храмов преподавали Закон Божий в различных учебных заведениях города. Наиболее образованные представители духовенства составляли слой так называемой приходской интеллигенции, которая внесла немалый вклад в дело просвещения и культурного воспитания устюжан.
Революционные потрясения и последовавшая за ними смена правительственного курса по отношению к Русской православной церкви изменили привычную жизнь. Если религиозная жизнь при храмах первоначально оставалась неизменной, то в ряде других аспектов Церкви был нанесен значительный урон. Декрет «О регистрации актов гражданского состояния» от 18 декабря 1917 года передавал функции учета населения в руки государственных органов. Его положения подтвердили декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», принятый 20 января 1918 года и опубликованный 23 января 1918 года, а также инструкции по его проведению в жизнь [12]. Метрические книги от всех храмов передавались отделам записи актов гражданского состояния, а в паспортах и других официальных документах запрещалось делать отметки о проведении крещений, венчаний и других обрядов. Однако на практике местные власти этим не ограничились и стали несколько шире толковать указанные положения. В январе 1919 года Растороповский волисполком, к примеру, разослал по всем церквям своей волости отношение, в котором запретил проведение венчаний, крещений и погребений без соответствующего разрешения, угрожая в противном случае принять «соответствующие меры воздействия» [13]. Изъятие функций учета населения из церковного ведомства привело к временному расстройству и хаосу в их исполнении, примером чего может служить выдача местными органами власти документов с недостоверно указанными данными. В 1922 году уездный исполком критиковал сельские органы власти за выдачу ими справок о рождении со слов заинтересованных в этом лиц. Последним активно пользовались красноармейцы, указывая при получении удостоверяющих личность документов годом своего рождения год, подлежащий демобилизации. Результатом подобной халатности стали волнения в частях, что не могло не тревожить власть. Поэтому уисполкомом была запрещена выдача справок сельсоветами, а волисполкомам надлежало проставлять даты рождения лишь на основании регистрационных книг [14].
В том же русле проводилась и политика государства по отношению к Церковной школе. По декрету об отделении церкви от государства церковные структуры лишались всех учебных учреждений, за исключением специальных богословских, возможности преподавания Закона Божьего в государственных школах, возможности организовывать просветительские кружки и т. д. Вскоре все ранее относившиеся к церковному ведомству школы Устюженского уезда были из него изъяты. Пострадала при этом прежде всего система народного образования, хотя часть школьных учреждений была преобразована в советские, как, например, Устюженское духовное училище – в 4-ю устюженскую школу 2-й ступени [15]. Сказались эти изменения и на религиозной жизни, так как Церковь лишилась одного из путей духовного воспитания паствы. Однако следует признать, что содержание широкой сети школ вряд ли было бы возможным для приходов в условиях скудности их материального обеспечения в 1920-е – 1930-е годы. Так, еще в 1917 году некоторые представители устюженского духовенства, отмечая слабую обеспеченность церковноприходских школ, высказывались за объединение всех школ в руках государственного ведомства [16].
В 1919 году по решению государственных органов были изменены привычные для устюжан названия улиц и переулков [17]. Переименования производились и впоследствии. В результате от ранее значительного православного элемента в топонимии города не осталось и следа. Никольская улица была переименована в улицу Красных Зорь, Троицкий переулок – в Красный, Дмитровский переулок – в переулок имени Р. Люксембург, Воздвиженский переулок – в Свободорабочий, Петровский – в Коммунистический, Козмодемьянский переулок – в переулок имени Луначарского, Вознесенская улица – в Интернациональную, Введенский переулок – в Тихвинский, Духовский переулок – в Комсомольский, Успенский переулок – в Перевозной, Рождественский переулок – в Октябрьский, Покровский переулок – в Первомайский и т. д.
Правда, возможность религиозной жизни сохранилась вплоть до закрытия храмов в 1930-е годы, однако часть прежних функций Церковью была утрачена уже на первом этапе государственно-церковных отношений – после 1917 года. Несколько длительнее шли процессы свертывания церковных доминант в структуре местных центров Устюженского района. Этот процесс завершился лишь в 1930-е годы вместе с закрытием устюженских храмов, но это уже другая страница летописи государственно-церковных отношений.
Административный контроль и кампании по регистрации религиозных обществ
Декрет об отделении церкви от государства объявлял свободу совести личным делом каждого человека, что продолжало линию, намеченную еще Временным правительством. Однако декрет значительно ограничивал Церковь в плане ее материального обеспечения, лишал все церковные организации прав юридического лица, всей собственности и государственной поддержки. Это стало значительным ударом по структуре Церкви, так как поставило ее в непривычное после нескольких веков интеграции с государством положение и заставило искать пути выхода из сложившейся ситуации.
Как правило, описывая бедствия, постигшие Церковь после принятия декрета, современные авторы обходят вниманием следующие вопросы: как принятие декрета сказалось на положении государства в этой двухполюсной системе, было ли оно подготовлено к последствиям этого акта? На последний вопрос вряд ли можно ответить положительно. Если до революции 1917 года существовала четкая, отточенная веками система взаимодействия и контроля (порой даже чересчур излишнего) государства над Церковью, то своим декретом советская власть разрывала все еще сохранившиеся к тому времени контакты. Теперь в лице Церкви государство получило самостоятельную, слабо контролируемую общественную организацию с огромным авторитетом и влиянием на массы. К тому же организацию, недовольную ограничительными положениями декрета и порой активно противодействующую их проведению в жизнь [18]. У государства же первоначально не оказалось даже органов, занимающихся вопросами религии и Церкви. Созданный весной 1918 года специальный отдел при Наркомате юстиции, по мнению некоторых исследователей, числился только на бумаге [19]. Все это делало ситуацию в сфере государственно-церковных отношений очень сложной, предрасположенной к возникновению самопроизвольных конфликтов. Вместе с тем, сложившееся положение дел поставило перед государственными органами проблему поиска средств и методов контроля за церковной организацией, которая и решалась на протяжении всего последующего десятилетия [20].
В современной региональной историографии вопрос о характере действий местных властей решается неоднозначно. А. С. Окунева в своей статье пишет: «Этот декрет послужил основой для полного произвола на местах по отношению к церкви и ее служителям. Повсеместной практикой стали самовольные закрытия церквей, конфискация для революционных нужд церковного имущества и предметов культа, аресты священнослужителей, привлечение их к принудительным работам и т. д.» [21]. В более взвешенной статье другой череповецкой исследовательницы, Г. Н. Леоновой, приводится фактически противоположное мнение. Она считает, что в 1918 – 1924 годах в Череповецкой губернии проводилась работа «по образованию религиозных общин, по их регистрации и по передаче религиозным общинам церковного имущества». Череповецкий губисполком, по ее мнению, строил свои отношения с последними на принципах терпимости, лояльности и осторожности [22]. Архивные материалы по Устюженскому уезду позволяют прояснить некоторые аспекты указанной проблемы.
Выявленные факты говорят о том, что какого-либо противостояния между уездными властями и церковными органами в 1918 – 1920 годах в Устюженском уезде не наблюдалось, а политика местных организаций первоначально не содержала какого-либо репрессивного элемента. Этому есть свои объяснения. Во-первых, по всей видимости, следует признать, что, несмотря на регулярно выходящие в центре законодательные акты, на местах, в частности в Устюжне, плохо представляли (если знали вообще) политическую линию, выбранную новой государственной властью в церковном вопросе. Так, например, на заседании Устюженского исполкома 26 апреля 1918 года, наряду с вопросом о праздновании 1 Мая, обсуждался вопрос и о праздновании Святой Пасхи. Относительно последнего исполком постановил на неделю прекратить занятия в школах, а также «на устройство тов. красноармейцам праздника Св. Пасхи купить по 3 яйца на человека, 1 фунт колбасы на 4[-х] человек и 1/40 на человека водки» [23]. Вплоть до конца 1918 года не предпринималось никаких действий по реализации декрета об отделении церкви от государства. Сам декрет и инструкция по его проведению были обсуждены лишь на заседании того же исполкома 31 декабря 1918 года, которое постановило: «Поручить отделу народного образования провести декрет в жизнь» [24]. Неизвестно, однако, были ли предприняты отделом народного образования какие-либо меры в этом вопросе, так как в 1919 году реализацией норм декрета занимались другие отделы уисполкома. Во-вторых, следует иметь в виду, что Советское государство в то время остро нуждалось в квалифицированных кадрах, пригодных для управления, поэтому нередко в новых органах власти оказывались представители дореволюционного чиновничества и просто образованные люди, в том числе и священнослужители. Так, в 1920 году священники были делопроизводителями в земельном отделе и отделе управления Устюженского уисполкома [25]. В отделе народного страхования работал священник Н. Андрианов, правда, следует отметить, что в 1919 году он ради сохранения должности отрекся от сана [26]. В-третьих, госслужащие в то время были связаны с верующими посредством различного рода социальных контактов (семейных, деловых, дружеских, профессиональных). Так, нередко советские чиновники занимали руководящие должности в религиозных общинах. В этом отношении даже достаточно выборочные и неполные данные, полученные на основе сравнения списка чиновников из «Адрес-календаря Череповецкой губернии 1921 года» и списков членов-учредителей, значащихся под договорами религиозных общин города Устюжны на право пользования церковными зданиями и имуществом, подтверждают распространенность такого явления. Так, в отделе управления уисполкома из среды верующих были руководители четырех его подотделов (общего, заготхлеба, заготтары, личного состава). Из сотрудников финотдела в число членов-учредителей религиозных обществ города входили заместитель заведующего, заведующий тарифно-нормировочным и налоговым подотделами. Устюженским ЗАГСом руководил староста Вознесенской церкви Ф. И. Раевский [27]. Разумеется, у этих людей не было желания обижать близких по церковной общине людей. Напротив, они могли помочь своему сообществу решить различного рода «бумажные» вопросы во взаимоотношениях с властью. Впрочем, следствием тесноты уездного мирка были и противоположные ситуации. Так, жертвой сведения личных счетов стал известный на весь уезд настоятель Моденской Преображенской церкви протоиерей Александр Кушников, который вследствие несправедливого доноса вынужден был несколько месяцев провести в тюрьме [28]. В-четвертых, в массе своей население Устюженского края оставалось глубоко религиозным, и резкий разрыв с традицией мог вызвать противодействие.
Несмотря на достаточно мирное развитие взаимоотношений Церкви и государственных органов в Устюженском уезде, не обошлось дело и без кровавых инцидентов. В селе Вельском в 1918 году был расстрелян священник местной церкви Павел Александрович Кушников. Однако в данном случае можно согласиться с мнением Е. А. Во-ротынцевой, связывающей этот инцидент скорее с разгулом уголовного элемента в крае, чем считать его актом какой-либо целенаправленной государственной политики [29]. В практике взаимоотношений государства и Церкви в те годы существовали даже факты номинального сотрудничества. Например, Николо-Моденский монастырь в 1918 – 1919 годах за денежную плату отвозил на принадлежащих ему лошадях в уездный центр чиновников местного ВИКа. Последние же свидетельствовали в пользу монастыря о том, что монахи самостоятельно ведут хозяйство и непосредственно участвуют в трудовой деятельности [30]. В таком же русле прошла и первая кампания по регистрации религиозных объединений в 1919 – 1920 годах.
Декрет об отделении церкви от государства в целом носил декларативный характер и не устанавливал механизмов реализации выдвигаемых в нем положений. Они были разработаны несколько позже и опубликованы в «Инструкции о порядке проведения в жизнь декрета об отделении церкви от государства» от 24 августа 1918 года. В ней подробно оговаривался механизм передачи верующим церковного имущества. Последнее передавалось верующим по договору, для заключения которого необходимо было сформировать группу верующих численностью не менее 20 человек и предоставить местному совдепу опись имущества. Однако реализация этих положений в Череповецкой губернии началась не сразу после издания вышеуказанных нормативных актов, а лишь с конца 1918 – начала 1919 года. Более чем через год после издания декрета, 23 февраля 1919 года, Череповецким губернским отделом юстиции был выработан циркуляр № 1060 по вопросу о проведении в жизнь декрета об отделении церкви от государства. Фактически именно с этого момента (а не с 1918 года, как указывала Г. Н. Леонова) началась первая кампания по регистрации приходских общин [31].
По сути дела эта кампания не имела какой-либо единой выработанной процедуры и состояла из трех компонентов, которые в совокупности и определяли содержание процесса официального оформления обществ. Первым из них было выделение из состава верующих группы лиц (так называемых членов-учредителей), которые брали бы на себя ответственность за принятие церковного имущества. В Череповецкой губернии необходимый для этого минимум лиц, в отличие от норм инструкции от 24 августа 1918 года, составлял 30 человек [32]. Вторым обязательным элементом было заключение между местным совдепом и религиозным обществом договора на право пользования зданием церкви и культовым имуществом. Третьим элементом стало принятие приходскими общинами уставов, регистрируемых в губернском отделе юстиции. Последние, по всей видимости, были результатом активности самих прихожан и отличались отсутствием единой формы. Нами на сегодняшний день выявлено четыре варианта подобных документов. Уставы проходили соответствующую проверку, где их нормы сверялись с положениями декрета об отделении церкви от государства. В случае, если устав не соответствовал последним (а это было, за редким исключением, практически повсеместно), он возвращался в общину с требованием исключить или изменить не соответствующие декрету статьи. После внесения требуемых изменений устав регистрировался. Следует, правда, оговориться, что судьба этих уставов оказалась недолговечной. Уже 30 декабря 1921 года циркуляром губкома все уставы религиозных общин Череповецкой губернии были аннулированы [33]. В этом акте, по-видимому, сказалось стремление властей к унификации внутренней организации религиозных обществ. Однако вернемся к ходу регистрации. О нем можно судить по темпам заключения договоров.
Анализ 27 случаев заключения договоров показывает, что первая кампания по регистрации религиозных общин в Устюженском районе растянулась почти на год – с марта 1919 по март 1920 года. Наибольшая интенсивность заключения договоров приходится на август – ноябрь 1919 года, наибольшее же число договоров (10) было заключено в ноябре указанного года (см. приложение 1). Последним был заключен договор с верующими Хрипелевской церкви 4 марта 1920 года [34]. Утверждение уставов религиозных общин обычно предшествовало заключению договоров. После оформления всех документов община объявлялась утвержденной, о чем ей сообщалось особым документом, однако незначительное число сохранившихся подобных источников не позволяет выявить динамику «утверждения» религиозных общин.
Весьма примечательно в этой кампании проявилась роль чиновников, которые приняли непосредственное участие в организации религиозных обществ. Они приходили на организационные собрания, объясняли верующим новое законодательство и требуемые от них действия. В отдельных случаях они даже брали на себя организационные функции. Так, например, 27 июня 1920 года «под руководством председателя Маловосновского волостного исполнительного комитета Ивана Степанова прихожанами Маловосновской церкви были произведены выборы президиума к сей церкви» [35]. Выступали государственные органы в качестве арбитров в случае возникновения при создании общин внутренних конфликтов в среде верующих. Перский волисполком вынужден был разбирать случай, произошедший в Крутецкой религиозной общине, когда часть верующих оказалась невключенной в состав общины, вследствие чего в праздник Николая Чудотворца им отказали в проведении молебнов на дому [36]. В целом же местные чиновники отнеслись к реализации норм декрета вполне спокойно, как к типичной для них бюрократической работе, добросовестно выполняя предписанные им указания. В ходе этой кампании общинам не чинилось никаких препятствий, наоборот, деятельность местных органов власти стала одним из факторов создания религиозных обществ. Служащие Никифоровского волостного совета о проведенной ими работе писали так: «Метрические книги от всех церквей изъяты и хранятся при вол[остном] совете. Имущество церквей принято на учет, религиозные общины организованы при всех церквях» [37]. Таким образом, в ходе кампании по регистрации 1919 – 1920 годов приходские сообщества получили свое организационное оформление в рамках новой правовой системы. Государственные органы на местах в результате кампании, по всей видимости, так и не сформировали механизмов контроля за внутренней деятельностью религиозных обществ (за исключением сферы имущественных отношений). Иногда они не имели о них даже самых общих сведений. Так, в 1920 году отдел записи актов гражданского состояния обращался к городским общинам с просьбой указать размеры приходских храмов и данные об их посещаемости. Для этого в общины пришлось посылать официальный запрос, на который и поступили надлежащие ответы. Именно поэтому государство было вынуждено продолжить формирование системы контроля за деятельностью религиозных общин.
Постановление ВЦИК от 3 августа 1922 года предписывало регистрацию как необходимое условие деятельности любого религиозного общества. Вышедшая вслед за ним 27 апреля 1923 года «Инструкция НКЮ и НКВД РСФСР о порядке регистрации...» впервые прописывала механизм государственной регистрации религиозных обществ. Для регистрации общины требовались: протокол собрания учредителей общества, список членов общества, количество которых повышалось до 50 человек, и гербовый сбор за регистрацию. Надзор за деятельностью религиозных обществ возлагался на органы Наркомата внутренних дел [38]. Государственными структурами был разработан так называемый «Нормальный устав» религиозных обществ, который унифицировал органы управления общин верующих. Эти законодательные новации и стали основой для новой кампании по регистрации, которая прошла в Устюженском уезде в 1923 – 1924 годах.
К тому времени ситуация в сфере государственно-церковных отношений значительно изменилась по сравнению с 1918 – 1919 годами. В 1922 году прошла широкомасштабная кампания по изъятию церковных ценностей, сопровождавшаяся показательными процессами над духовенством и активизацией антирелигиозной пропаганды. Последняя особенно усилилась в 1923 году. В Устюженском уезде повсюду проходили антирелигиозные диспуты, в которых активное участие принимали атеисты и представители Церкви, стремившиеся отстоять каждый свои позиции [39]. Однако события в Устюженском уезде значительно уступали по масштабам антицерковному наступлению, проходившему в это время в других уездах губернии. Еще в 1921 году в Тихвинском, Кирилловском и Белозерском уездах были ликвидированы благочиннические округа [40], тогда как в Устюженском крае они упоминаются в документах даже в 1930-е годы. В Тихвинском и Кирилловском уездах при непосредственном вмешательстве обновленческого духовенства, видевшего своим главным противником духовенство канонического направления, в 1923 – 1924 годах началось закрытие церквей и монастырей, относящихся к патриаршей юрисдикции. Проводились аресты священнослужителей за возношение имени патриарха Тихона и за другие проступки [41]. В Устюженском уезде, несмотря на наличие ряда острых конфликтов, ситуация не достигла такого накала, как в целом по губернии.
Новая кампания по регистрации прошла с августа 1923 года по ноябрь 1924 года (см. приложение 1). Она сопровождалась определенными усилиями власти в области антирелигиозной пропаганды, но в целом в Устюженском уезде прошла достаточно спокойно. На этот раз приходским советам религиозных общин пришлось взять функции по регистрации на себя, с чем они, в общем-то, успешно справились. Некоторые из зарегистрированных в 1923 году общин, решив, что теперь требуется ежегодная регистрация, подавали повторные заявления в 1924 году. Так, например, совет Вознесенско-Растороповской общины даже выслал в административный отдел Череповецкого губис-полкома взнос за регистрацию, который был возвращен общине как уже зарегистрированной в 1923 году [42]. В отдельных случаях большие трудности при регистрации вызывала выплата гербового сбора. Гербовый сбор за регистрацию Моденской монастырской общины составил 1600 рублей. Подобной суммы сразу в казне общины не нашлось, и монастырь вынужден был вносить ее по частям [43]. В ходе кампании формировались и основы системы административного контроля за внутренней деятельностью религиозных обществ. С 1924 года власти стали требовать от религиозных общин ежегодной присылки в административные отделы списков членов общины, членов приходского совета и служителей культа [44]. С этого же времени требовалась предварительная регистрация вопросов, обсуждаемых на собраниях членов общин, в отделе управления УИКа. К этому времени относятся и первые прошения верующих о разрешении проведения крестных ходов, что свидетельствует о попытках власти поставить под свой контроль отдельные элементы религиозной жизни.
Завершение оформления системы контроля в Череповецкой губерний произошло в 1927 году, незадолго до опубликования знаменитой декларации заместителя патриаршего местоблюстителя, митрополита Сергия (Страгородского), признавшего зависимость церковной власти от светской в целом по стране. В первой половине 1927 года административным отделом Череповецкой губернии за подписями его начальника Васильева и начальника общего подотдела Чистякова была выпущена объемная «Инструкция о порядке наблюдения за религиозными организациями», сводившая воедино многие из ранее изданных циркуляров и разъяснений по религиозному вопросу [45]. Поскольку эта инструкция является наиболее полным кодексом норм по контролю за деятельностью религиозных обществ, обратимся к ее анализу.
Инструкция выделяла две сферы контроля: деятельность религиозных организаций и соблюдение условий договоров на право пользования имуществом церкви. В системе контроля за деятельностью религиозных обществ можно выделить несколько направлений: 1) контроль за организационной структурой и общими вопросами управления объединениями, 2) контроль за составом верующих, 3) контроль за религиозной жизнью обществ. Для регистрации общества было необходимо наличие двух условий: не менее 50 человек верующих (совершеннолетних и «не опороченных по суду») и устава. Общество официально признавалось действующим только после регистрации устава административным отделом губисполкома. Инструкция оговаривала компетенцию общин. Последние в своей деятельности имели право: устраивать молитвенные собрания (литургии), проводить собрания по управлению имуществом, выбирать должностных лиц и представителей на церковные съезды, назначать служителей культа. Таким образом, все полномочия обществ сводились исключительно к вопросам богослужебной жизни и внутреннего управления. Особо оговаривались в инструкции возможности морального и материального воздействия общества на своих членов. Так, общины не могли взимать со своих членов денежных взносов, кроме добровольных пожертвований, и налагать на членов какие-либо взыскания. Контроль за исполнением этих положений осуществлялся местными волисполкомами и отделениями милиции следующим образом: во-первых, путем проверки текущей документации обществ (общины обязаны были вести протоколы всех собраний и приходо-расходные книги); во-вторых, через присутствие представителей государственных органов на собраниях членов общин, о проведении которых необходимо было своевременно оповещать властные структуры; в-третьих, путем ежегодных обследований общин. Сохранившиеся акты подобных проверок свидетельствуют о тщательности их проведения. В ходе этих мероприятий учитывались наличие у общины описей имущества, охраны (сторожа), техническое состояние здания церкви, оплата общиной страховых взносов, средства общины, «гигиеническое» состояние помещений церкви и церковной территории, административное подчинение общины в церковном отношении, имущество, приобретенное или пожертвованное после революции, состав прихода и соответствие богослужебной жизни установленным нормам [46]. За составом общин контроль должен был осуществляться посредством ежегодно представляемых общинами списков своих членов. Органы милиции строго следили, чтобы одни и те же люди не записывались в состав различных религиозных обществ. Особо оговаривался выход членов из религиозного общества. При этом необходимо было известить волисполком или местное отделение милиции. В противном случае действительным выход властью не признавался. Ограничивала церковной территорией инструкция и богослужебную жизнь религиозных общин. Для проведения служб или каких-либо церковных обрядов вне церкви требовалось разрешение местных органов власти. Исполнение религиозных обрядов в общественных местах строго запрещалось. Исключением считалось только исповедание и причащение больных, и то только в случае разрешения администрации больницы. Любое нарушение этих правил могло стать поводом для ликвидации религиозной общины.
Таким образом, можно говорить о том, что к 1927 году завершился процесс формирования системы государственного контроля за религиозными общинами. Эта система все более перерастала присущие ей еще со времен синодального периода регулирующие функции и принимала ограничительный характер. Последний нашел свое выражение как в указанной выше инструкции, так и в практическом ходе очередной кампании по регистрации, которая началась в декабре 1927 года и, по-видимому, была связана со сменой административного подчинения района, вошедшего в состав Ленинградской области. Административный отдел Устюженского РИКа действовал посредством благочинных, разослав им копии устава с требованием распространить их среди общин. Последним отводилась весьма незначительная роль: принять и заверить устав подписями всех членов-учредителей, причем возможность внесения дополнений была строго ограничена двумя пунктами: а) догматическими положениями данного религиозного культа, б) отношением к другим религиозным обществам [47]. Впрочем, как оказалось на деле, вообще какие-либо дополнения к уставу властями не поощрялись. Так, из устава Николаевской Орельской общины при регистрации власти требовали исключить ряд внесенных общиной дополнений религиозного характера [48]. Несмотря на подобные неувязки, эта кампания прошла достаточно быстро. Большинство уставов было зарегистрировано в мае 1928 года (см. приложение 1). Объяснением ранее не наблюдавшейся при регистрации быстроты может служить ряд обстоятельств: достаточно стабильная обстановка в сфере государственно-церковных отношений, сложившаяся в 1925 – 1927 годах, использование властью церковных структур в целях регистрации, усовершенствование государственных механизмов контроля и управления процессом регистрации, что, в частности, проявилось в переходе к групповому методу регистрации религиозных обществ. Теперь уставы регистрировались не по времени их поступления в государственные структуры, а группами, по мере их накопления. К тому же следует учитывать, что эта регистрация была уже третьей по счету, и в целом ее механизм был знаком верующим, что значительно упрощало процедуру, а следовательно, и ускоряло темпы.
Вскоре, однако, последовала новая кампания по перерегистрации религиозных общин. Причиной ее проведения стало принятие 8 апреля 1929 года ВЦИК и СНК РСФСР постановления «О религиозных объединениях», на многие десятилетия ставшего нормативно-правовой основой взаимоотношений государства и Церкви в Советском Союзе. Тем не менее неправомерным представляется мнение тех авторов, которые считают, что постановление привнесло ряд новых ограничительных элементов в систему государственного контроля за религиозными обществами [49]. Пожалуй, единственным новым ограничением в вопросах административного контроля в постановлении стала статья 14, дававшая регистрирующим органам право отвода из состава органов управления общины отдельных лиц. В некоторых же случаях закон 1929 года даже смягчал существующие к тому времени нормы. Так, в соответствии с постановлением минимальный состав религиозного общества теперь должен был составлять не менее 20 человек, а не 50, как было ранее. Это значительно облегчило регистрацию обществ, особенно в 1930-е годы, когда многие прихожане просто боялись записываться в состав учредителей религиозных общин, опасаясь возможных преследований и репрессий. Статья 16 постановления делала необязательными уведомление и разрешение органов местной власти для проведения собраний административных органов религиозных общин, тогда как ранее невыполнение этих предписаний могло привести к ликвидации общины. В целом же постановление вообще мало что нового внесло в сложившуюся к тому времени систему административного контроля, а скорее просто систематизировало сложившиеся законные и подзаконные акты по этому вопросу, оформив их в некую законодательную целостность общероссийского уровня.
Очередная регистрационная кампания, развернувшаяся в конце 1929 – начале 1930 года, проходила на фоне начавшейся первой в районе волны закрытий храмов и репрессивной политики в отношении верующих и духовенства. Если ранее власти давали верующим один месяц на подготовку всех материалов для регистрации, то теперь этот срок был ограничен менее чем двадцатью днями. Некоторые общины не успевали провести в столь короткие сроки организационные мероприятия. Например, прихожане Вознесенско-Растороповской церкви, прося продлить сроки регистрации, обращали внимание властей на то обстоятельство, что большинство людей «находились в отлучке за семенной ссудой», вследствие чего в указанные сроки организационное собрание провести не удалось и оно было назначено на более позднее время, а также говорили о том, что сбор информации о составе прихода требует значительного времени [50]. Несмотря на подобные трудности, общины все же успешно прошли эту регистрацию. Большинство религиозных обществ Устюженского района были зарегистрированы в марте – апреле 1930 года, хотя в отдельных случаях кампания затянулась и до конца этого года (см. приложение 1).
Фактически кампания по регистрации общин в 1929 – 1930-х годах стала последней, которую прошли практически все религиозные общества Устюженского района. О перерегистрации общин в 1930-е годы сохранились лишь отрывочные сведения. Относительно уверенно можно говорить о перерегистрации 1935 года и перерегистрации договоров в 1936 году. Имеются отдельные упоминания и о более поздних регистрационных мероприятиях. Так, верующие Никифоровской церкви в своем заявлении в РИК просили зарегистрировать список общины 25 февраля 1939 года [51]. Нами выявлены также списки Оснопольской (1938 г. – 78 человек), два списка Шуклинской (1938 г. – 171 и 189 человек), Сретенско-Преображенской города Устюжны (1938 г. – 20 человек), два списка Троицкой города Устюжны (1938 г. – 42 и 20 человек) религиозных общин района. Все эти факты дают возможность предположить, что даже в конце 1930-х годов приходские общины Устюженского района, несмотря на жесткую ликвидационную политику власти, продолжали попытки официального оформления.
Все эти регистрации проходили в соответствии с положениями постановления «О религиозных объединениях» 1929 года, но практика государственного контроля за религиозными объединениями к этому времени претерпела значительные изменения. Так, прихожане Никифоровской церкви жаловались в РИК на то, «что произвести перерегистрацию очень трудно ввиду того, что хождение за избами с повесткой и собрания не разрешаются» местными властями. Верующие просили РИК разрешить раздать повестки на каждое селение Никифоровского прихода с тем, чтобы желающие смогли записаться на сельских сходах. Прихожанам Никифоровской церкви все же удалось сформировать двадцатку, но даже после этого регистрация общины встретила определенные трудности вследствие противодействия власти. Верующие три раза подавали списки двадцатки в Устюженский РИК, однако все их усилия оказались безрезультатными. О существовании первого списка в райисполкоме просто забыли, второй – был отклонен вследствие того, что умер намеченный председатель общины, третий – в РИКе отказались рассматривать, заявив, что он был составлен без разрешения Никифоровского сельсовета [52].
Случаи саботирования государственными чиновниками были не так уж редки, причем иногда дело доходило до откровенного обмана верующих. В 1939 году на собрании прихожан Понизовской церкви председатель Устюженского райисполкома Д. С. Соловьев принародно составил список двадцатки и обещал зарегистрировать общину в два-три дня. Однако никакого ответа о регистрации общины верующие так и не получили, несмотря на их неоднократные обращения по этому вопросу во властные структуры [53]. Откровенное противодействие при регистрации общин в 1930-е годы дополнилось и иными грубыми формами административного воздействия. Пользуясь статьей 14 постановления «О религиозных объединениях», местные органы власти смело исключали из правлений общин неугодных им лиц. Так, районный административный отдел требовал в 1930 году исключить из исполнительного органа Крутецкой религиозной общины одного из ее самых деятельных членов – В. И. Захарова, объясняя это тем, что он является кулаком и торговцем [54]. Из состава правления Казанской религиозной общины был отведен как лишенец Ф. М. Богданов [55]. Административный контроль в 1930-е годы стал для местной власти средством, позволявшим ограничивать непосредственно религиозную деятельность общин. Поэтому нередкими в это время становятся жалобы верующих по поводу запрещения им проводить крестные ходы, молебны по домам верующих, вынесение чудотворных икон за пределы церкви [56]. Власти объясняли эти ограничения, ссылаясь то на необходимость проведения демонстрации, то на подачу не в срок прошений верующих, но истинная их цель была иной – прервать религиозную жизнь в крае. К концу 1920-х годов государственный контроль превратился из средства регулирования в средство ограничения, а в 1930-е годы – из средства ограничения в средство свертывания деятельности религиозных сообществ.
Имущественные отношения и конфискационная политика власти
Русская православная церковь главной своей задачей испокон веков считала служение Богу и духовное окормление верующих. Однако вместе с тем она вынуждена была вести свою деятельность внутри общества с его мирскими проблемами и заботами. В силу этого обстоятельства Церковь не могла не строить систему материального обеспечения, связанную с обладанием собственностью. Декрет об отделении церкви от государства кардинально изменил существующее положение. Русская православная церковь лишалась прав юридического лица, а все ранее принадлежавшее ей имущество объявлялось «народным достоянием». Эта часть декрета по существу была самой радикальной и вызвала наибольшее неприятие в церковных кругах [57]. Ведь из собственника Церковь превращалась в полубесправного арендатора. По декрету храмы, церковные постройки вместе со всем находящимся в них имуществом (земли и капиталы были национализированы ранее) передавались общинам верующих в бесплатное пользование. Считается, что последний пункт был внесен по личному предложению В. И. Ленина, который, мысля стратегически, прекрасно понимал, что окончательное лишение верующих их храмов может привести к общественно-политическому катаклизму.
Принципы передачи церковного имущества приходским общинам были заложены в августовской инструкции 1918 года «О порядке проведения в жизнь декрета "Об отделении церкви от государства и школы от церкви"». Здания и имущество церквей передавались верующим на следующих условиях. Прихожане обязывались беречь и хранить передаваемое имущество, обеспечивали его содержание и ремонт, пользовались им только в религиозных целях, обязывались возмещать государству возможные убытки, вести опись имущества, допускать к его осмотру представителей власти [58]. Все имущество передавалось религиозным общинам по договорам, которые были заключены в Устюженском уезде в ходе кампании по регистрации 1919 – 1920 годов. Кроме указанных общих принципов, в региональном варианте договоры были дополнены еще некоторыми положениями. Среди них – запрещение проводить в сдаваемых зданиях политические собрания, раздачу книг, брошюр и листовок, вести агитацию против советской власти и использовать набатный звон. Помимо всего этого, в марте 1920 года Череповецким губернским отделом юстиции было дано указание дополнить уже заключенные договоры пунктом следующего содержания: «... договор этот Советом рабочих и крестьянских депутатов может быть расторгнут» [59]. Так произошло оформление новой системы имущественных отношений между государством и Церковью.
Особое место в государственной политике занимали вопросы, связанные с нахождением в храмах исторических и художественных ценностей. 5 октября 1918 года СНК РСФСР был принят декрет «О регистрации приема на учет и охранении памятников искусства и старины, находящихся во власти частных лиц, обществ и учреждений». Декрет предполагал произвести регистрацию с постановкой на учет всех памятников искусства и старины. Также статьей 5 этого декрета закладывалась возможность их принудительного отчуждения государством в случае небрежного отношения владельцев [60]. Инструкция коллегии по делам музеев предписывала представителям местных органов (совдепов, коллегий по охране памятников и рабоче-крестьянских инспекций) развернуть широкую деятельность по выявлению памятников искусства и старины, находящихся в храмах. Правда, следует отметить, что первоначально в Устюженском уезде такая работа произведена не была, хотя отдельные попытки узнать об имеющихся в храмах памятниках искусства предпринимались с конца 1918 года. Запрос о наличии в храмах предметов искусства и старины был разослан через Новгородский епархиальный совет благочинным округов, а последними – священникам приходских храмов. На основе полученных таким путем сведений благочинные составляли рапорты в Череповецкий губотдел народного просвещения. Однако, судя по сохранившимся образцам этих рапортов, можно сказать, что значительной информативностью они не отличались, а содержали в основном общеизвестные сведения [61].
Учет и контроль за памятниками искусства и старины были налажены лишь в 1920 году, когда в Устюжне начала действовать секция Комиссии по охране памятников искусства и старины, возглавляемая Б. Г. Кирилловым. М. Ю. Хрусталев следующим образом оценивал ее деятельность: «С 1920 года в городе Устюжне действовал уездный подотдел по охране памятников ... целью деятельности этого учреждения было уничтожение зданий культа со всем их содержимым» [62]. Вряд ли можно согласиться со столь категоричной оценкой деятельности секции применительно к первой половине 1920-х годов, вероятно, подобная направленность в ее работе появилась позже, лишь в конце 1920-х – 1930-е годы. На начальном этапе своего существования, разумеется, никаким уничтожением храмов секция не занималась, а лишь собирала информацию о находящихся на территории уезда храмах и усадьбах. Для реализации этой цели использовались три способа: высылка настоятелям храмов запросов о памятниках; рассылка и сбор опросных листов (в них указывалась следующая информация: наименование погоста, количество церквей, наименование престолов, даты постройки храмов, местные святыни, список деревень прихода, особо чтимые места прихода, приписные церкви и часовни, народные предания о погосте, примечательные могилы на кладбищах); командирование сотрудников секции на места с целью проведения подробного описания церквей. Такими путями была собрана информация фактически обо всех храмах уезда. Общинам при наиболее древних из храмов выдавались «временные охранные свидетельства», пусть хотя бы и юридически, но свидетельствовавшие о том, что эти храмы охраняются законом.
Душой секции был ее руководитель Б. Г. Кириллов. В ходе профессиональной деятельности ему удалось наладить добрые отношения со многими представителями духовенства, среди которых он пользовался определенным авторитетом. Это обстоятельство позволяло более продуктивно построить работу секции. Настоятель Николо-Моденского монастыря, тогда еще иеромонах, Варлаам так обращался к нему в своем письме: «Уважаемый Борис Григорьевич! Шлю привет и лучшие пожелания, сим уведомляю Вас, что временное охранное свидетельство получено. Приношу Вам сердечную благодарность за Ваши труды и хлопоты» [63]. Выступал Б. Г. Кириллов и с идеей явно мало вписывающейся как в идеологию строителей коммунизма, так и в концепцию государственной политики в отношении Русской православной церкви. Он высказывал мысль об организации церковными структурами своего музея в Устюжне. С этой целью, обращаясь к благочинному церквей города, он даже предлагал провести общее собрание городского духовенства [64]. Однако обстановка того времени не способствовала реализации таких планов.
Разразившийся в 1921 – 1922 годах масштабный голод в Поволжье стал поводом для проведения властью широкой кампании по изъятию церковных ценностей. Использование государством материальных ресурсов Церкви не было чем-то экстраординарным в российской истории. Власть и ранее неоднократно путала церковную казну со своей. Так оно было при Иване IV, Петре I, Екатерине II. Однако политическая подоплека послереволюционного развития довела сложившуюся в 1922 году ситуацию в сфере государственно-церковных отношений до предельного драматизма. С одной стороны, сказалось прохладное отношение церковных кругов к советской власти, поддерживаемое общим неприятием массами верующих во многих районах страны антицерковных акции последней [65]. С другой стороны, партийные деятели и руководители Советского государства видели в кампании по изъятию церковных ценностей возможность нанести существенный удар по оппозиционной им в идеологическом плане организации [66]. Результат этого конфликта был трагичен. В ряде мест произошли кровавые столкновения, прозвучали выстрелы. Тысячи священников были осуждены на показательных процессах, организованных властью. Впрочем, события этой кампании в Устюженском уезде отмечались меньшим накалом страстей.
Первый опыт изъятия церковных ценностей в Устюженском уезде власти получили еще до начала широкой кампании. Так, 17 января 1921 года член местной организации ВКП(б) Соколов на основании имеющегося у него ордера произвел обыск в церкви Вознесения Господня города Устюжны, в результате чего выявил и изъял «медные деньги».
В тот же день было произведено изъятие в соборе Рождества Пресвятой Богородицы [67]. Известно также, что в 1921 году были сняты железные зубья с оград Успенской и Воскресенской церквей города [68]. Однако случившееся было не более чем прологом к последующим событиям.
Широкомасштабная кампания по изъятию церковных ценностей началась в уезде после издания декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 года «О порядке изъятия церковных ценностей». В отличие от реализации положений декрета об отделении церкви от государства на сей раз власти действовали оперативно. Уже 1 марта было проведено первое организационное собрание комиссии по изъятию церковных ценностей. На нем были заслушаны декрет и прилагающиеся к нему инструкции, избран состав комиссии. В нее вошли: представители уфинотдела – Шпанов, исполкома – Градусов, уездный уполномоченный губполитотдела П. П. Градусов, представитель военного комиссариата Краснов, от уездного комитета партии – Проскурякова, от уездного бюро юстиции – Константинов. Впоследствии также активное участие в деятельности комиссии принимали Еремин, Тихонов, Проворов и другие. Помимо собственно комиссии, по предложению Шпанова был создан еще один орган, так называемая «секретная тройка по изъятию церковных ценностей». На сегодняшний день вследствие отсутствия каких-либо источников ее функции остаются невыявленными, однако, судя по составу (в нее вошли, кроме самого Шпанова, представители силового и политического управлений Краснов и Градусов), можно предположить, что целью ее работы был контроль за политической стороной хода кампании. Комиссия сразу же приступила к работе. Было решено провести широкую агитационную кампанию, для чего уездная комиссия просила губкомиссию отсрочить время начала сбора ценностей. Таким образом, первоначально в деятельности комиссии проявилось стремление избежать возможных конфликтов. В целях агитации решено было использовать авторитет священнослужителей, для чего в качестве подготовительного мероприятия Градусовым была проведена разъяснительная работа среди духовенства [69].
Устюженские священнослужители с энтузиазмом и рвением откликнулись на призыв власти, поскольку считали помощь голодающим делом богоугодным, соответствующим духу христианского учения. К тому же могли они руководствоваться и обращением патриарха, призывавшего помочь страждущим Поволжья. В архиве УКМ сохранилось «Воззвание к православно-христианским общинам», подписанное наиболее авторитетными представителями устюженского духовенства: настоятелем Богородице-Рождественского собора протоиереем И. Адриановым, который в те годы фактически являлся координатором всей церковной жизни уезда, благочинным священником К. Спасским и молодым иереем М. Смирновым, впоследствии ставшим в Устюжне человеком-легендой. Сравнивая тяжелую годину бедствий Поволжья с ужасами времен осады Иерусалима, они обратились с горячим призывом ко всем верующим края: «Помощь должна быть оказана в самых широких размерах ... Все, что возможно, и все, что казалось невозможным, должно быть отдано голодным братьям и через них голодающему Христу. У нас в церквях есть такие ценности, которые могут спасти тысячи жизней. Это то золото, то серебро, те камни, которые мы принесли в храмы в дар Богу, но теперь, когда коса смерти косит сотни тысяч жизней, неужели мы будем хранить то, без чего можем совершать богослужение в своих храмах. Принесенное Богу должно быть отдано Богу в лице голодного брата, помня, что, кто дает голодному, дает самому Христу ... Пусть не будет ни одного равнодушного, ни одного не желающего исполнить завет Христа» [70]. Воззвание распространялось по религиозным обществам через сеть местных государственных структур. Так на первом этапе кампании проявилось сотрудничество государства и устюженского духовенства в благом деле спасения голодающих.
В таком же русле прошли и первые мероприятия кампании. 31 марта уездная комиссия направила своих представителей на собрания приходских общин города с целью агитации верующих. В большинстве случаев собрания прошли успешно, верующие с пониманием отнеслись к сбору ценностей. В каждом приходе из паствы выбирались специальные комиссии по выделению ценностей, подлежащих изъятию, которые сразу же приступили к работе. Священнослужители оказывали активную помощь членам уездной комиссии. Например, на собрании прихожан Троицкой церкви с речью в пользу пожертвования выступил настоятель храма протоиерей С. В. Кедров. Присутствующий при этом представитель уисполкома Соколов писал: «Собрание прошло великолепно, без особых затруднений и политически вполне приемлемо» [71]. Результаты не замедлили сказаться. Уже на следующий день религиозными общинами было сдано 18 фунтов 45 золотников (7,5 килограмма) ценностей от общины Богородице-Рождественского собора, 133/4 фунта (5,6 килограмма) – от Воскресенской общины. Пожертвования были сделаны и другими церквями города [72].
Однако этот результат не устраивал власти. У комиссии был свой план на то, сколько нужно собрать ценностей. На ее заседании 3 апреля были рассмотрены описи имущества, сданные религиозными общинами при заключении договоров, в результате чего «во всестороннем обсуждении вопроса и общего подсчета ценностей во всех церквях укомиссия нашла возможным изъять ряд ценных церковных предметов». С собора предполагалось собрать еще 30 фунтов ценностей, с большинства устюженских церквей – по 12 фунтов. Общинам предлагалось к 4 апреля предоставить списки сдаваемых ценностей [73]. Верующие реагировали неоднозначно. В большинстве случаев они просили комиссию или ограничиться уже выделенными ценностями, или же уменьшить размеры дополнительных изъятий. Дело усугублялось тем, что теперь власти стали требовать необходимые верующим предметы. Так, прихожан собора не устраивало то, что в состав требуемого к сдаче имущества попала храмовая реликвия – «панагия с иконы Богоматери Смоленской» с частью мощей, а также митра, необходимая при архиерейских богослужениях [74]. В иных же церквях ценностей, кроме используемых при литургии, просто не оставалось. Верующие Троицкой церкви, прося комиссию уменьшить количество требуемых ценностей, говорили о том, что вынуждены уже собирать ценности для замены требуемых среди членов общины [75]. В результате комиссия оказалась завалена жалобами, поступившими от приходских комиссий, о невозможности выполнить полученные предписания. Впрочем, к тому времени уездная комиссия уже имела инструкцию, полученную из губполитотдела, на случай подобного варианта развития событий: «не препятствовать законным ходатайствам верующих, но и не принимать таковые за основу оставления в храмах ценностей» [76]. Руководствуясь этим, комиссия потребовала от общин выполнить задания по изъятию церковных ценностей. Заговорили о судебной ответственности членов приходских комиссий при общинах. Также были предприняты меры по активизации хода изъятий в уезде. В этом плане было оказано давление на волисполкомы, явно с неохотой относившиеся к изъятию церковного имущества. Уездная комиссия испрашивала разрешения уисполкома на применение административных взысканий к председателям волисполкомов в случае их бездействия [77]. Еще более решительные шаги были сделаны 10 апреля, когда на собрании члены комиссии решили непосредственно сами приступить к изъятию ценностей «во всех церквях, не выполнивших заданий» [78]. Во второй половине апреля – начале мая основные действия переносятся в село, чему способствовало становление дорог после весенней распутицы. Комиссия делала выезды в Модно, Сомино, Веницы, Парково и другие населенные пункты уезда. В отдельных случаях комиссии пришлось прибегать в целях изъятия ценностей к услугам красногвардейцев [79]. Однако в целом кампания по изъятию церковных ценностей в Устюженском уезде прошла без трагических эксцессов, чему способствовали как удаленность Устюжны от центров политической жизни, так и сложившийся в 1918 – 1920 годах благоприятный опыт сосуществования советских властей, духовенства и верующих. Изъятия завершились в мае 1922 года, однако высылка ценностей продолжалась вплоть до середины июня.