Историко-культурное изучение Европейского Севера

А. П. Смолин. 

Писатель Василий Белов — классик русского рассказа: (Литературно-критический очерк)

Как верна, однако, русская приговорка: много званных да мало избранных. Почти полвека читающая Россия с завидным постоянством ждет новых произведений Василия Белова. Пусть ныне, в стартовавшем столетии, грезятся ей «новые имена» в литературе. Но это лишь надежда на встречу, на наше признание. Если же встреча с творчеством писателя состоялась, то хочется продолжения ее… Мы привыкли, что он здесь, рядом, что в любой момент может подарить нам новую радость в виде своей книги. Это ощущение ожидаемого праздника немного притупило наше восприятие его творчества в целом. А, быть может, и степень влияния на духовную составляющую нашего общества. И если вдруг мы об этом начинаем думать с новой силой, то оказывается, что, предвидя его значение в русской (и шире — мировой!) литературе, мы будто бы стесняемся дать полновесное определение его таланту. Чаще всего ищем повод для этого. А если не находим, то перекладываем эту задачу на плечи будущих поколений читателей. Мол, они-то разберутся, все расставят по полочкам.

Готовы ли мы определить свое отношение к творчеству Василия Белова уже сейчас? Если готовы, то надо это сделать, без всяких, впрочем, поводов, а по велению разума и сердца. Сегодня, правда, мы несколько ограничим тему нашего разговора. Само творчество Василия Белова неохватно. Но есть в нем «течение», которому сам писатель отдал много сил и своего непревзойденного таланта. Хотелось бы оценить вклад Василия Белова в развитие русского рассказа.

* * *

Итак, немного размышлений о развитии самого этого жанра «малой прозы» на русской почве. Заметим, что, не претендуя на открытия в этой теме, считаем нужным повторить некоторые вехи его становления, чтобы окончательно определиться с тем, что Василий Белов привнес своего, значительного в развитие «малой прозы». Это тем более важно, что как раз рассказу читателями не всегда отдается достойное место. Он как бы считается жанром второстепенным, даже, быть может, проходным, к большой повести или роману… Но так ли это на самом деле?

Русский рассказ… Сами писатели, много и славно поработавшие на этом поприще, с трудом иногда находят для него определение. Обычно рассказом принято называть произведение литературы в десять-пятнадцать страниц печатного текста. Мы тоже начнем именно с объема произведения. Да, именно, так: рассказом принято называть произведение, имеющее охватом чаще всего одно или несколько событий и несколько действующих лиц. Классический рассказ должен иметь единство времени и места событий. Это важное его свойство. Теперь, казалось бы, все просто. Имей несколько персонажей, найди им обстановку для бытования в этом мире, и рассказ готов? Но между тем, очень мало писателей смогли создать именно рассказы, а не «этюды» там, или «очерки», или еще что-то похожее на рассказ. Более того, многие выдающие мастера русской литературы считают, что именно рассказ по-настоящему может выявить меру таланта каждого литератора. Ибо далеко не каждому — даже выдающемуся писателю — он дается сполна.

История русского рассказа не так и велика. Еще А. С. Пушкин свои «Повести Белкина» или М. Ю. Лермонтов «Тамань» и «Бэлу» не называют рассказами, хотя по современным меркам они таковыми являются. Писатель Л. Н. Толстой выносит слово «рассказ» в подзаголовок своих «очерков», например, «рассказ юнкера»… Словом, как жанр русский рассказ начинается, пожалуй, с И. С. Тургенева в «Записках охотника»… И то, впрочем, с оговорками. Больше не будем уходить в историю литературы. Но отметим для себя, что после Чехова и Бунина (Лесков — особый случай, требующий отдельного разговора) жанр наконец-то устоялся, заняв законное место в терминологии критиков. Интересно, что прошлый — двадцатый — век многие серьезные исследователи литературы вообще называют расцветом русского рассказа. Ибо в нем (и в небольшой повести) русская литература получила классические образчики стиля, характерного именно для нашей словесности. Как водится, сказано это в полемической запальчивости. Но мы-то уже знаем немало примеров, когда выдающиеся писатели прошлого века состоялись почти только как новеллисты. Например, Юрий Казаков, Георгий Семенов, Юрий Нагибин и — отчасти — Виктор Астафьев… Писателей же рангом поменьше и вообще не «счесть числа». Словом, выделиться на этом фоне было чрезвычайно трудно и ответственно.

Так вот, многие «начинают» с рассказа, но вот не все по-настоящему осваивают его. Обратимся к мнению одного из видных новеллистов прошлого века Георгия Семенова, высказавшего такую точку зрения: «Наверное, почти каждый мало-мальски одаренный литературно человек, если очень и очень захочет, сумеет написать в своей жизни хотя бы одну книгу, которая, может быть, найдет своих благодарных читателей и которая, пусть только по внешним признакам, будет напоминать по своему жанру роман или повесть. Но написать бессюжетный, тонкий, изящный рассказ не способен никто, кроме очень талантливых людей, обладающих литературным даром высекать искры там, где никто кроме них не увидит ни кремня, ни кресала». Тут можно бы привести множество высказываний на эту тему. Но нам достаточно представить, что трудности при создании настоящего рассказа писатель испытывает сравнимые с созданием, например, романа. Общеизвестно мнение по поводу многих произведений А. П. Чехова, что его рассказы — это маленькие романы. Правда, если бы развернуть сюжет, убрать психологизмы, добавить интриги…

Вот и Василий Белов в статье «Сюжеты» высказывается в том смысле, что русский рассказ по преимуществу должен быть сюжетен. Но тут спор практически бессмыслен. В любом подлинном произведении сюжет есть. Другое дело, что если он складывается, как последовательность действий или поступков героев — это сюжет «внешний». Если как движение душевных состояний, то это сюжет «внутренний». И бывает трудно определить, что важнее. (На самом деле, и то и другое важно и обязательно для хорошего рассказа.) Потом, размышляя над рассказами Василия Белова, мы увидим, что сам-то писатель владеет разными видами сюжетосложения. Но будем чуть терпеливы и обратимся к биографии писателя…

* * *

Повторим основные вехи его жизни. Родился будущий писатель 23 октября 1932 года в деревне Тимонихе Харовского района Вологодской области. Его отец погиб в Сталинградской битве, мать одна поднимала совсем немало семейство. В 1949 году Василий Белов покидает малую родину. Он служит в армии, потом, как тогда говорили, «трудится на производстве» — столяром, дизелистом… Но его потянуло к перу, он сочиняет первые стихи, публикуя их в районной печати. В 1959 году (со стихами!) поступает в Литературный институт в Москве, по окончанию которого становится профессиональным писателем. В 1964 году возвращается в Вологду, где и создает свои многочисленные произведения, давно и прочно занявшие свое место в русской литературе. Впрочем, как нередко говорили крупные писатели разных эпох: «Моя биография в моих произведениях»! Такие слова во многом применимы и к духовному и творческому пути Василия Белова.

О творчестве Василия Белова широко заговорили после публикации в декабре 1966 года повести «Привычное дело». Однако, опровергая извечную истину: «нет пророка в своем отечестве», первым заметил и без всяких скидок на возраст оценил возможности беловского таланта выдающийся русский поэт и прозаик Александр Яшин. Отметить ныне это хочется особо. Редко все-таки бывает, что один истинный талант в литературе способен увидеть другой — даже более сильный! — в самом начале его движения к читателю. Например, Федору Абрамову на это потребовалось время. Да и многим другим крупным писателям того времени тоже. А вот Яшин будто бы изначально не сомневался в творческих способностях своего земляка, заведомо пророча: огромный талант! Наверное, факт не самый важный для становления Василия Белова. Но как знать? Иногда простые слова поддержки многое значат для молодого писателя. А тут… Вот строки из письма Александра Яшина Василию Белову:

«…Я очень счастлив, что с самого начала не ошибся в тебе, что самого начала и как-то сразу почувствовал тебя, твою силу и оказался (верно же!) почти “провидцем”. Только бы ты не скопытился раньше времени, родной мой!

Будь добр, не подводи и впредь. Дорога перед тобой огромная, славная, тебе предстоит совершить великий подвиг в русской литературе. Не принимай это за выспренность, все — от души».

Потом, со временем, творчество Василия Белова «разглядели» многие. Но прозорливость Яшина и ныне удивляет своей отчетливостью. По-видимому, стоит заострить внимание на «великом подвиге» писателя. Пусть не нами сказаны эти слова, но можно смело утверждать, что они оказались верными.

Да, подвиг… «Обычно большие понятия ничего не выигрывают от частого употребления слов, выражающих их. И тогда мы либо стыдимся пользоваться такими словами, либо ищем новые, еще не затасканные досужими языками и перьями. И обычно ничего не выходит из этой затеи. Потому, что большим понятиям нет дела до словесной возни, они живут без нашего ведома, снова и снова питая смыслом и первоначальным значением слова, выражающие их. Да, лопаются, наверное, только ложные святыни, требуя для себя все новых переименований». Узнали? Быть может, давно не перечитывали рассказ-очерк Василия Белова «Бобришный угор»? Тогда есть прямой смысл снова к нему вернуться. Зачем? Нам ведь и сегодня важно понять, что же двигало писателем в истоках своего творчества. Кроме того, в «Бобришном угоре» автор часть своих настроений выражает прямо, без образного обрамления. Мы тут совсем кстати заметим, что Василий Белов внес значительный вклад в русскую публицистику ХХ века. Но все-таки он по преимуществу писатель, создатель художественных образов, а они как бы предполагают различные трактовки, поэтому-то всегда интересны его прямые высказывания по той или иной проблеме. В этом рассказе они высыпали прямо-таки россыпью.

Так вот, «Бобришный угор» создавался под впечатлениями поездки на родину Александра Яшина. Еще ничего не известно о роковой болезни поэта. Но момент в жизни Александра Яшина был трагичный — недавно ушел из жизни его сын Саша. Застрелился из-за неразделенной любви к своей учительнице в семнадцать лет. Писатель уезжает из Москвы на малую родину (термин, впервые примененный Александром Твардовским, хотя далеко не все признают его удачным), где не так давно закончилось строительство дома вблизи деревни Блудново Никольского района. Василий Белов приезжает навестить старшего друга. Он деликатен, стараясь не докучать своим присутствием. Но ведь общения не миновать. «Однажды… я с туманной головой и сосущей болью в боку с пятого на десятое слушал тебя. И вдруг вздрогнул: такое горе, такая скорбь просочилась в твоем голосе. Ты говорил о своем недавно погибшем сыне и плакал, и у меня сжалось сердце оттого, что твои слезы не были слезами облегчения и что ничем тут не поможешь, ничего не вернешь: горе это неутешно и необъятно. И в домике на Бобришном угоре всю ночь жило страдание».

Наверное, в такие минуты и многие из нас способны задуматься о своем предназначении в жизни, о понятиях дорогих, но невысказанных в суете будней, ценностях вечных, нерушимых от всяческих изменений на «идеологическим фронте». Мы, впрочем, живущие в другую эпоху, обязаны хотя бы в памяти своей возвращаться к истокам. Автор «Бобришного угора» в этом твердо уверен. Тем более важно выделить некоторые мгновения тогдашних размышлений писателя.

Вот, например: «…Наверное, отчуждение родины всегда начинается с холодного очага. Я помню, как судьба вынудила мою мать уехать из деревни в город и как сразу страшен, тягостен стал для меня образ навсегда остывшей родимой печи.

…И хотя мы покидаем родные места, все-таки снова и снова возвращаемся к ним, как бы не грешили знакомством с другими краями. Потому что жить без этой малой родины невозможно. Ведь человек счастлив пока у него есть родина…

Нам нечего стыдится писать это слово с маленькой буквы, ведь здесь, на Бобришном, и начинается для нас большая Родина. Как бы ни сурова, ни неласкова была она со своим сыном, нам никогда от нее не отречься».

Поверьте, такое обильное цитирование — осознанный шаг. В наше время, когда многие и многие понятия, действительно теряют свой первоначальный смысл, когда возникают новые идеологеммы, для совестливого и ответственного перед Родиной человека остаются извечные вопросы: в чем найти опору своего духовного пребывания на земле? И тогда мы обращаемся к тем писателям, которые убеждениям своим не изменяли изначально, просто обогащая их со временем более глубоким смыслом. Ведь нет сомнения, что Василий Белов как раз и принадлежит к таковым. Мы ищем опору в словах, высказанных на чистом русском языке. А как иначе? Подлинный писатель собрал их неслучайно, переплавляя для читателя в своем сердце.

«…При виде дятловой работы мне думается про упрямство и гордость юношеских поколений, не верящих на слово отцам и дедам. Опыт предков не устраивает гордых юнцов, и они каждый раз открывают заново уже открытые ранее истины, долбят свои собственные отверстия. И лишь у немногих из них остаются силы, чтобы продолбить следующую, еще не тронутую стенку, а стенкам нет конца и жизнь коротка, словно цветение шиповника на Бобришном угоре.

Выстоять, не согнуться учусь у тебя. Пока есть ты, мне легче жить. А ты? У кого учишься ты, кто или что твоя опора? Я знаю: быть честным — это та роскошь, которую может позволить себе только сильный человек…»

Тут необходимо вернуться к словам Александра Яшина о подвиге, предназначенном Василию Белову в русской литературе. Подвига без героя не бывает. Интересно, что писатель тоже отвечает на наш вопрос, размышляя далее о природе героизма.

«Герои, герои, герои… Как часто думается о том, что мужество живет только под толстой, ни к чему не чувствительной кожей, а сила рождает одну жестокость и не способна родить добро, как ядерная бомба, которая не способна ни на что, кроме как однажды взорваться. А может, есть сила добрая и есть могущество, не прибегающее к жестокости? Может ли быть мужество без насилия? Нельзя жить, не веря в такую возможность. Но так трудно быть человеком, не огрубеть, если не стоять на одном месте, а двигаться к какой-то цели… Не потому ли все мы так изумительно научились оправдываться невозможностью рубить лес без щепы и ограничивать борьбу за новое всего лишь разрушением старого? Чтобы разрушать, всегда требовалось меньше ума, чем сделать новое, не разрушив того, что уже было. Ах, как любят многие из нас разрушать, как самозабвенны, как наивно уверены в том, что войдут в историю…»

Кто помнит, когда писались эти строки? В 1966 году… Хрущевская «оттепель» пошла на убыль, но в самой литературе (уже больше «эхом» ее) царили «звездные мальчики». Кто сейчас читает повести Василия Аксенова, Анатолия Гладилина и иже с ними? В них тоже преобладала как бы «исповедальность», «самоуглубленность»… Не все помнят факты литературные, а вот кинофильм «У заставы Ильича» так должен был запомниться. Каковы впечатления? Бесконечные разговоры, шатание умов, духовные «инвективы», направленные только на свое «эго»… За этим виделось сущее: молодые люди того времени мало представляли, что им делать в жизни, что должно стать «стержнем» духовной основы личности. Поэтому (в прямом смысле этого слова) убегали от себя «за туманом и за запахом тайги». Правда, были и другие: кого позвали «великие стройки», например, Сибири. Но чаще всего, за вроде бы сильными и мужественными поступками, скрывалась внутренняя пустотелость героев литературы того времени. Писатель Василий Белов целым рядом своих рассказов («За тремя волоками», «Эхо», «Гудят провода» и, конечно, «Бобришный угор») того времени, словно бы дает иные «установки» своим героям: возвращайтесь к дому, в родные пенаты — это тоже судьба, в этом тоже необходимость для продолжения жизни на земле… Всегда трудно идти против «моды». Особенно, в литературе… Василий Белов мужественно идет на такой шаг. Время доказало его правоту… Упомянули мы слово «мужественно», а ведь оно должно подкреплять такое слово, как — подвиг! И говоря, о такой, казалось бы, совершенно «мирной» профессии, как писатель, можно ли это слово употреблять вообще? Нам кажется, для этого есть основания. И именно в разговоре о Василии Белове.

* * *

Однажды замечательный русский писатель Юрий Казаков создал новеллу «О мужестве писателя». Известно, что в среде литераторов отношение к своему труду почти всегда несколько принижено. Многие делали это сознательно. Возможно, это бравада, возможно — эпатаж. Однако Юрий Казаков предельно честно определяет составляющие подвига любого значительного писателя: «Писатель должен быть мужествен, думал я, потому что жизнь его тяжела. Когда он один на один с чистым листом бумаги, против него решительно все. Против него миллионы написанных ранее книг — просто страшно подумать! — и мысли о том, зачем же еще писать, когда все это уже было…»

Итак, первое качество мужественного писателя: найти себя! За краткостью формулировки скрываются сложнейшие процессы в период становления любого литератора. Смеем предположить, что поиском себя занимается каждый человек, приходящий в этот мир. Разумный выбор или бессознательные порывы — все это составляющие движения к постижению своей личности. Но для истинного писателя сложность тут неизмеримая. Все дело в том, что он должен стать единственным и неповторимым! Только тогда он нам интересен, только тогда мы признаем за ним выдающиеся способности. Это, как говорится, одна сторона медали. Есть и другая: войти в литературный процесс, как непрерывную составляющую духовной жизни общества. Со времени появления письменности, сама литература накопила множество приемов и законов, которые надо бы знать. И опираясь на них, создавать свое — уникальное и неповторимое! Вот как Юрий Казаков выделяет эту мысль: «В том-то вся и штука, что ему никто никогда не поможет, не возьмет ручку или машинку, не напишет за него, не покажет, как надо писать. Это он должен сам. И если он сам не может, значит, все пропало — он не писатель… Нужно держаться, нужно быть мужественным, чтобы начать все сначала. Нужно быть мужественным, чтобы терпеть и ждать, если талант твой вдруг уйдет от тебя и ты почувствуешь отвращение при одной мысли сесть за стол. Талант иногда уходит надолго, но он всегда возвращается, если ты мужествен».

Массовый читатель редко задумывается о природе писательского творчества. Многие даже не помнят имени создателя подчас любимых произведений. И приходится говорить об этом, чтобы в полной мере осознать значение таланта литератора. Но есть и еще — быть может, главная! — черта мужества подлинного писателя. Обычно это называют: проникновением в жизнь! Каждый из нас способен оценить и понять свой жизненный опыт. И тогда мы произносим: жизнь удалась. Или наоборот — жизнь прошла мимо. Как же быть писателю? Ведь он создает произведения про людей, которых никогда не было на этом свете, их никто не видел, не знает. И даже, если и про людей реальных, то они все равно лишь «прототипы». И тогда мы вспоминает еще одно слово, очень важное для нашей темы. Это слово — правда! «Литературная правда всегда идет от правды жизни, — пишет Юрий Казаков, — и к собственно писательскому мужеству писатель должен прибавить еще мужество летчиков, моряков, рабочих — тех людей, кто в поте лица меняет жизнь на земле, тех, о ком он пишет. Ведь он пишет, по возможности, о самых разнообразных людях, обо всех людях, и он должен их всех повидать сам и пожить с ними… Писатель должен помнить еще, что зло существует на земле, что физическое истребление, лишение элементарных свобод, насилие, уничтожение, голод, фанатизм и тупость, войны и фашизм существуют. Он должен по мере своих сил протестовать против всего этого, и его голос, возвышенный против лжи, фарисейства и преступлений, есть мужество особого рода».

Здесь явственна линия: результат труда писателя в виде произведений должен находить отклик в обществе, быть им востребован, проникать в массовое сознание. И если писателю это удалось, то общество вправе назвать такого писателя выдающимся. «У тебя нет власти перестроить мир, как ты хочешь, — продолжает Юрий Казаков. — Но у тебя есть твоя правда и твое слово. И ты должен быть трижды мужествен, чтобы, несмотря на свои несчастья, неудачи и срывы, все-таки нести людям радость и говорить без конца, что жизнь должна быть лучше».

Сегодня, без сомнения, очень важно вспомнить о роли писателя в развитии общественной жизни. Идет пересмотр нравственно-этических, художественных ценностей. Процесс этот будет долговременный. Каждый человек будет решать сам, что ему необходимо для утверждения своих идеалов, духовной опоры в жизни. Традиционно в русском обществе была сильна тяга именно к литературе. Возможно, новое поколение русских читателей стало меньше обращать на это внимание. Может быть, на первый взгляд, выходят претензии материального порядка. Но есть уверенность, что при улучшении экономической ситуации, Россия вновь вернется к своим духовно образующим парадигмам. И тогда, как в былые времена, роль писателя-праведника, писателя-провидца станет одной из главенствующих в массовом сознании. Тогда-то вновь вспомнится, что русская литература — одна из самых могучих основ миропонимания в нашей стране. И без сомнения, по-новому будет понято творчество многих выдающих писателей двадцатого века. И в первую очередь — Василия Белова.

* * *

Итак, духовный подвиг Василия Белова. В чем его истоки? Где вершины? Можно бы обозначить это кратко: сама жизнь выдающего человека. А также плоды его мужественного поведения — книги. И этого бы могло быть достаточно. Но есть понимание, что подвиг по сути своей неповторим. И значит, есть такие особенности именно данного писателя, которые и стали предметом нашего пристального внимания. Давайте на них и остановимся.

Так получилось, что вплоть до середины девятнадцатого века, русскую литературу делали, в основном, дворяне. Редкие исключения — например, Алексей Кольцов — лишь подтверждали правило. Но это не означало, что родная наша словесность избегала темы «простого» народа, а точнее — именно русского крестьянства. И как иначе? Все-таки, Россия по преимуществу была аграрной страной. В этом - ее сила в те времена, этим обозначался ее особый путь. Не будем вдаваться в объяснения по поводу исторических, социальных особенностей развития России, но всем понятно, что такой тезис имеет право быть. Русские литераторы создали могучий поток произведений о русском крестьянстве. Но вот в чем особенность: это всегда был взгляд со стороны или, быть может, даже «сверху», по преимуществу дворянской или разночинской культуры. И никто из писателей прошлого практически не смог посмотреть на крестьянина «изнутри» его жизни и социального положения. Впрочем, и те, кого уже в наше время назвали «деревенщиками» (безусловно, спорный, зауженный тематически термин) тоже не всегда оказались на высоте в освоении темы. Происхождением многие (Федор Абрамов, Александр Яшин, Василий Шукшин, Валентин Распутин, Владимир Солоухин, Михаил Алексеев и другие) из крестьянского сословия, но вот произведения свои создавали с позиций больше «городской» культуры. В этом нет парадокса или уничижения выше названных писателей. Все они славно потрудились во благо русской словесности. Сегодня их по достоинству поминаем рядом с Василием Беловым. С одной существенной разностью: Василий Белов оказался первым (и, похоже, единственным), кто начал говорить о русском крестьянстве «изнутри» его. Он привнес в литературу целостное и по сути своей корневое миропонимание целого сословия титульной для России нации. При этом, сделал это своевременно, мощно, целостно, подняв на невиданную высоту художественную планку произведений о русском крестьянстве. 

Самое важное — своевременно. Весь ХХ век русское крестьянство подвергалось жесточайшим массовым гонениям. Всем правителям России в прошлом веке оно, так или иначе, мешало. Это поразительно. Все понимали, что крестьянство — основной «класс» страны. Это не только хлеб, но и защита Отечества. Это не только вековые традиции русской общины, но и «аккумулятор» нравственно-духовной основы целой нации. Даже в СССР, где национальные окраины получили главенство в сохранении своего своеобычия, для русской — титульной для страны! — нации, только крестьянство могло быть источником духовной и нравственной силы. Такое положение не устраивало всех врагов России. Поэтому крестьянство и было поставлено в самые жесткие условия. По сути, на грань выживания. Конечно, процесс «урбанизации» страны (и шире — мира) вроде бы объективен. Все меньше желающих оставаться в «поселениях», отдаленных деревнях. Ученые считают, что это необратимый демографический процесс. Но как знать? Природа исподволь будет мстить человеку за окончательный уход из нее: человечество в планетарном масштабе уже получает природные катаклизмы невиданной силы вследствие «урбанизации». И что еще впереди?.. Дефицит пресной воды? «Парниковый» эффект? Глобальное потепление? Или — искусственный ледниковый период? И как следствие — нехватка продуктов питания во всем мире? Совестливые ученые уже не сомневаются в таком развитии развития человечества. Выход только один, максимально — во всем мире! — сокращать производственную деятельность, возвращаясь к своим природным началам. И как знать, может быть, сама природа заставит человека вернуться «из городов» в деревню, снова осваивать «родные пепелища» и заросшие осинниками пахотные поля… 

Причем, однако, здесь Василий Белов? Вспомним, как именно он, еще в начале 1980-х годов, например, почти в одиночку выступил против «грандиозного проекта» того времени, как «переброска северных рек». Мало кто тогда по-настоящему понимал смысл этой борьбы, мало кто мог быть уверен в успехе. Да и в писательской среде того времени, единицы по-настоящему поддержали Василий Белова, Сергея Залыгина в этой борьбе. Писатель открыто и бескомпромиссно вышел на борьбу не только с могущественными «ведомствами», вроде Министерства водного хозяйства СССР, но, по сути, против государства, дурости (может быть, и целенаправленных действий) его «верхушки». «Общественное мнение», как водится в таких случаях, ожидало результатов борьбы одиночек. И, слава Богу, что они — эти одиночки — победили. Ведь никто не может предположить последствий хотя бы только «переброски». Подобных «перебросок», «перестроек», пусть в меньших масштабах было десятки… Вспомним похожую идею «неперспективных деревень»… «Переброска» русского крестьянства в города… Последствия ее будут ощутимы, может быть, не один век… Взять хотя бы демографическую ситуацию, о которой вдруг, но как всегда, лишь «кампанией», озаботились «сверху», будто бы сама трагическая ситуация с восполнением нации в России сложилась только вчера. Разве не Василий Белов без устали твердил об этом с высоких трибун и в печати? Да и в своем творчестве тоже. Тут к месту вспомнить его роман «Все впереди» или повесть в рассказах «Воспитание по доктору Споку», но это тема другого разговора. Писатель оказался более прозорлив, чем десятки научных институтов… Только «общество» по своем зашоренности больше доверяет «ученым», чем мнению писателя. На великой Руси это далеко не в первый раз случается. Но пусть хоть уроки, данные Василием Беловым, хоть чему-то научат… Впрочем, и в литературном творчестве подобных уроков у писателя не меньше, но молодые писатели осваивают их не так и охотно, опять-таки, чаще следуя за столичной «модой», чем за духовно-выверенными достижениями старших поколений литераторов. Но продолжим разговор о Белове-рассказчике.

* * *

Итак, вспомним некоторые из рассказов Василия Белова… Хотелось сказать — лучшие! Но важно избегать таких высказываний и определений. Это, по сути, может решать только конкретный читатель. Одному «нравится» про любовь, другому — про отношения в семье, кто-то не прочь вместе с писателем испытать высокие чувства причастности к подвигу, какой-то незнакомой жизни. Впрочем, не будем ударяться в новые размышления о свойствах русского рассказа и его восприятия в сознании читателя. Скажем так: критерии для определения «лучший рассказ» все-таки есть. Они общепризнанны и понятны. При рассмотрении творчества отдельного писателя таких определений лучше избегать, ибо мы может потерять самое главное: творческие особенности именно данного писателя, которые научным языком называют «стилем» или «индивидуальностью» литератора.

Возьмем пример из творческого опыта Василия Белова. Вот один из рассказов последнего времени, небольшая, но емкая новелла «Душа бессмертна». «Итак, печи были протоплены. Окна прослезились на короткое время, но быстро просохли. В столетнем доме моем исчезла предосенняя свежесть. Два ведра чистой речной воды стоят на кухне, рюкзак с харчами разобран, стол свободен от лишних бумаг. Телефон отключен, а ворота не заперты. Пусть идет ко мне кто хочет, я буду рад каждому. Только я-то знаю, что никто не придет, покуда не позовешь…». Видим, что в несколько элегичном, достаточно информационном зачине рассказа, нет и тени намека на внешний сюжет. Писатель один на один с собой, занят привычным для себя делом: подготовкой к творческому труду. Какое же здесь может быть действие, то есть «главная мысль» рассказа? Но вот эмоциональный всплеск в сюжетном движении рассказа: забыты в городе очки! Сразу же чувствуем смену настроения героя! Готовый к плодотворной работе, он будто бы обманывается в своих ожиданиях. И не знает, что ему сейчас делать: герой уже подвижен, его взгляд мечется: то он осматривает комнату, утыкаясь в «информационно-долбежные ящики», то глядит в окно на рябины соседа… Пропала начальная умиротворенность состояния. И как обрести ее? Включается проигрыватель… «“Времена года” в исполнении Алексея Черкасова… Конечно, это он, Чайковский, звучавший в избе еще весною и в сенокос! Музыка обволакивает, как обволакивает печное тепло: я закрываю глаза, прислонившись к стенке. Я слушаю и словно бы засыпаю, ведь спать можно не обязательно лежа…» Ну вот, кажется, опять возвращается к автору спокойствие и умиротворенность начального состояния. Но не тут-то было: тревожат отблески уходящей жизни, которые подсказывает память… «В глазах моих сухо, но я плачу… я вспоминаю детство и то, что было полвека назад. Ничего не исчезло, и ничего не умерло…»

Тут возникает тема земной жизни, смерти, вечности души. Наверное, трудно представить в каком состоянии можно сказать себе такое: «Я знаю, что мама скоро умрет…»? Наверное, какой-нибудь слабый литературный талант вообще бы испугался вставить такую фразу в свой рассказ. Ведь надо что-то продолжать, говорить какие-то утешительные слова, либо наоборот смолчать: только бы не сказать даже самому себе правду. И тут мы вместе с писателем проникаемся мужеством иного рода: нас пронизывает мысль о смысле жизни вообще, не только конкретно-бытовой, в данном случае матери автора, но и нашей тоже… Вот, наверное, и есть высшая сила писательского таланта — не только самому передать свои состояния, но и нас, его читателей, подключить к своим размышлениям, сделать сопричастным своим состояниям души. «Когда-то мне хотелось умереть раньше, так ненавистна была истина о неизбежности материнской смерти. Позднее, с помощью матери же, до меня дошло наконец, что желание исчезнуть раньше, чтобы не испытывать ужаса потери, — это тоже грех, тоже проявление наивысшего эгоизма, близкое к преступлению самоубийства. Все это так, но какая тоска…» — у кого еще читали столь пронзительные строки, наполненные с одной стороны самой глубинной душевной боли, а с другой — оптимизма вечности жизни? И что бы мы смогли сказать в таком состоянии? Может быть, писатель уже и ответил за нас?.. Или оставил нам время на размышление? В любом случае возникает контакт: писатель — произведение — читатель, как высшая духовная форма сотрудничества в искусстве.

Хотелось бы обратить внимание на одну особенность данного рассказа, на сюжет, как «главную мысль» произведения. Какими художественными средства создается образ «бессмертия души»? Вспомним понятие хронотопа («времени-пространства в своем единстве» по определению М. М. Бахтина). И ощутимо видим, как писатель начинает «раскачивать» этот самый хронотоп, расширяя время-пространство своего произведения. Вспомним, вот автор один и в своем доме, потом уходит во «вчера», вспоминая маму и городскую квартиру, потом опять возвращается в «сегодня»… Потом возникает образ А. С. Пушкина на дуэли, а это совсем иной хронотопный отрезок… Потом воспоминания о друзьях недавней поры, потом о предках своего рода… Потом снова возвращение в «здесь и сейчас»… И сразу возникает объем «главной мысли», когда читатель по художественно необходимой воле писателя пересекает с ним все времена и все пространства, то есть — ощущаем себя вечными, почти бессмертными… Впрочем, речь, конечно, о наших душах. 

«…Чайковскому было достаточно создать один лишь цикл “Времена года”, даже одну “Баркаролу”, чтобы навсегда остаться в русском искусстве. Душа его стала бессмертной. А то, что душа Чайковского бессмертна, я чувствую сейчас всем своим естеством…». Происходит встреча душ в своем бессмертии. И тут снова смена эмоционального состояния рассказчика. У него возникает ощущение счастья, покоя, радости от этой жизни. Наверное, ему и нам просто открылись какие-то сокровенные тайны бытия, в духовной сути — бессмертия… «И был бы тот день долгим, счастливым и долгим, если б не клубился дым Приднестровья…». Все, последние аккорды рассказа затихают, но звуки и картины его еще долго в нашей душе, нам их уже не забыть!

Конечно, мы не собираемся исчерпывать все глубины художественного замысла Василия Белова даже такого небольшого произведения. Понятно, что при переводе образной системы произведения в язык логических построений есть у каждого читателя свой допустимый зазор. Но сделан акцент лишь на некоторые особенности именно этого рассказа, следуя символике и образам, раскрытыми перед нами автором. Иногда важно посмотреть на творчество писателя именно с «технической» стороны, чтобы понять его идейные искания. И тогда «техника» прозы проходит на помощь. И этим надо пользоваться.

Кстати, давно ведется спор среди критиков и литературоведов о допустимости «автобиографизма» в современной литературе. И хотя многие «спорщики» убеждены, что откровенная исповедальность и открытость позиции автора-рассказчика придает произведению особую силу впечатления от произведения, время от времени возникают сомнения: а не нужно ли свое, личное выносить на суд читателя? Как водится, спорящие стороны к единому мнению не приходят. Но ответ может быть однозначным: все определяется мерой талантливости писателя, его мастерством и миропониманием. И если эти условия соблюдены, то автобиографизм и исповедальность произведения только усиливают эффект впечатления для читателя. Впрочем, и во вполне «объективных» произведениях судьба писателя может быть видна не менее отчетливо, чем в «автобиографических». Обратимся к такому примеру.

* * *

Вот рассказ «Скакал казак»… Снова попадаем в гнетущую обстановку военной поры в северной деревне. Бригадир Степан Гудков с огромным трудом собирает свою бригаду на обмолот ржи. Из последних сил, после бессонной ночи, проведенной на собрании, организованным председателем сельского исполкома Бессоновым, женщины идут на овин. И, как водится, после работы набирают себе по горсточке ржи: надо в конце концов хоть чем-то накормить голодных ребят… Ну, и попались Бессонову. Всем ничего, а вот Костерьку выдали рваные валенки, в которые она ссыпала свою горсть. Посадили ее в баню. На другой день пошел обоз с хлебом, а Кострьку под суд везет ее сын Славко…

Это, понятно, канва сюжета (Или фабулы?.. Но не будем спорить о терминах.) Писатель же перед нами раскрывает сразу несколько социально-общественных конфликтов, которые «зародились» еще в военную пору. Прежде всего, отношения «власть — народ»! Например, герой Бессонов, судя по всему, фигура для той поры типичная. И пусть он из своих, деревенских, но власть однозначно ставит его в роль судьи и «погонялы». Он именно «тупо», как иногда говорят сейчас, выполняет свои полномочия. Судьба любой из этих женщин его не волнует по-настоящему. Они, угнетенные страхом и беззащитностью перед «властью», конечно, затаили свой гнев и неуважение к власти вообще… Это ведь потом останется и в детях этих женщин, которые из-за безотцовщины совсем отбились от семьи. И как только будет возможность, они будут уходить из родных мест, попадая, чаще всего, в детдомовские или тюремные коридоры… Думается, что образом Славко Костеркина Василий Белов во многом предсказывает судьбу Егора Прокудина из широкоизвестной киноповести В. М. Шукшина «Калина красная». И это не только, так сказать, наше предположение. Это выявление типического в судьбах целого поколения «детей войны». Конечно, не все они ушли по тюрьмам. Кто-то, как герой рассказа «За тремя волоками» смог «выйти в люди», но вернулся уже потом только на «родные пепелища»… Другие, как Мария из рассказа «На Росстанном холме» (если говорить о судьбах героинь), остались на всю жизнь одинокими, так и не познав долгого женского счастья…

Однако мы забежали несколько вперед. Если обратиться к художественным достоинствам рассказа «Скакал казак», то отмечаешь изумительную достоверность в любой мелочи быта, в каждом диалоге участников события. Особенно, этот поразительный, какой-то неожиданный и мудрый финал рассказа: Степан Гудков ведет записи после каждого дня, наверное, своеобразный дневник. Так вот сообщая об отправлении обоза с хлебом и арестованной Костерькой, он делает пометку, что отправлялся обоз «с песнями». При этом голос автора практически остается «за кадром» повествования. Он не выявляет идейной стороны своего произведения впрямую, а мы уже ощущаем всю трагичность обстановки и подлинных отношений между персонажами, а достигается высшим — классическим! — мастерством писателя.

Вернемся к «образу» председателя сельского исполкома Бессонова. Вряд ли писатель случайно дал его «говорящую» фамилию. Герой Бессонов тоже выполняет долг! И в какое время? Пусть он у самого подножия пирамиды власти, но ведь он — ее представитель. В реалиях того времени, можно понять, что он, быть может, действует теми методами, которые приняты для всей властной прослойки той поры… Между тем, автор, не оправдывая поступков по отношению к односельчанам, дает понять, что это тоже фигура во многом трагичная: он одиноко день и ночь мечется на жеребце между деревнями, и любовь у него случайная, «одноразовая», видно, что человек он не находит себе места на родной земле… Едва ли это проявления совести или душевных терзаний. Хотя, как знать? Можно бы все оправдать временной ситуацией, действительно, тяжелой, не допускающей сострадания и долгих душевных терзаний. Но ведь Бессонов не просто «человек», он «власть», и, по-видимому, она заковывает его в панцирь душевной глухоты. Наверное, нет у него сил бороться с «системой», оставаясь частью ее …

Неожиданное продолжение темы «народ и власть» находим в другом рассказе Василия Белова «Мальчики». Наверное, далеко не все его перечитывают ныне, решив, что он ушел в раздел «детского чтения». Между тем, вернуться к нему (и к размышлениям над ним) очень даже стоит. Помните, мальчишки пристанционного поселка… строго говоря, совершают преступления. Они воруют уголь с проходящих эшелонов. Но в тот раз Ленька Комлев чуть и не погиб: в него стреляет из винтовки часовой эшелона. Трудно понять, почему цензоры во времена оны «пропустили» такой рассказ к читателю. Ведь он нарушал многие канонические представления о «пионерах-героях», например. Но факт остается фактом: рассказ публиковался еще в советские годы. Но понимает ли читатель, какую сложную творческую задачу ставил перед собой писатель? Ведь надо было найти ту неповторимую тональность самого рассказа, чтобы и Леньку «оправдать» за его махание «кулачишком» в сторону поезда, где ведь не враги находятся, а родные красноармейцы, выполняющие свой долг… Но и красноармейца Николая Серегина не сделать убийцей ребенка… Кто вообще помнит подобные «сюжеты» в русской литературе? Мужества подойти к ним мало у кого хватало. Василий Белов решает творческую задачу уверенно и… мужественно. Он не отказывается от правды жизни в сторону правды «литературной», не выдумывает ситуации, излишне драматизируя ее. Читатель навсегда запоминает и Леньку, и Ваню из блокадного Ленинграда, и часового, и лейтенанта с двумя медалями… Правда, каждый ли из нас может решить: в чем же нравственный урок такого рассказа, в чем тут проявилось мужество писателя? Ведь в рассказе нет никакой грани между «черным» и «белым», но вдруг оказывается, что нам дороги все персонажи этого довольно многочисленного по действующим лицам рассказа? Да и какое тут требовалось мужество от писателя, что передать нам, скажем, так довольно типичный сюжет военной поры? Мужество это, прежде всего, именно в правде, суровой и беспощадной, как бы кто-то мог сказать, «жизненной»! Ситуация сама по себе опровергает «идейные» установки своего времени, и автор идет против «течения», понимая, что нельзя лишать читателя даже такой крупицы истины, которую ему и его сверстникам довелось пережить…

Да и не только им. Тут надо по достоинству вспомнить превосходные рассказы «Весна» и «Такая война», в которых деревенская жизнь в тылу раскрыта с точки зрения людей пожилых. Напомним, что подробное изучение рассказа «Весна» сделал в 1980-е годы критик Юрий Селезнев. Приведем лишь небольшую цитату, чтобы дать представление о тех выводах, которые сделал критик по прочтению произведения: «Реалистический рассказ Белова о конкретных бедах крестьянина-подвижника — в то же время и притча о бессмертии народа. Какие бы беды, какие потери ни выпали на его долю, сколько бы раз ни ставила его судьба “перед лицом смерти”, — всегда его выбор был един: нужно и сынов наставлять на ратный подвиг, нужно и хлеб сеять. Нужно жить, ибо он — хозяин земли, она ждет его рук. Он отвечает за ее судьбу.

Судьба народа в маленьком, но удивительно емком, ибо — глубинном, повествовании Белова дана, как мы видели, в органическом двуединстве конкретно-бытового, вещественного образа и поэтического, уходящего корнями в народное сознание. И в этом двуединстве мир Белова открывается нам одновременно двумя сторонами: перед нами и повседневный быт Ивана Тимофеевича и народное бытие в его сути, перед нами и частная жизнь одного из русских крестьян и житие подвижника, духовного богатыря, крестьянского святого…». Эти слова вполне можно применить и к героине рассказа «Такая война», заменив «Ивана Тимофеевича» на ее имя… И это тоже «житие», но уже русской крестьянки Дарьи Румянцевой, которую война, однако, просто пустила по миру… Но и таких святых видывала земля Русская.

Заметим, что никто не называет Василия Белова «военным» писателем. В его рассказах много той — Великой Отечественной, ибо нам известны и другие: афганская, чеченская… Так он увидел ее, так выразил. Его война оказалась не менее трагичной, чем в произведениях тех писателей, кто побывал на фронте. И, уж точно, более типичной и характерной для большинства тружеников тыла, как их теперь принято называть. Да и для всего русского народа — тоже. И ясно, что, пожалуй, в русской литературе никто и не смог так достоверно, подробно, правдиво запечатлеть этот период в нашей истории.

* * *

Но любой беде приходит конец. Мирная жизнь наступает. И видим, что совсем другие заботы появляются у героев рассказов Василия Белова. Сама тональность повествования становится другой, более нежной, мягкой. Взять хотя бы прекрасный рассказ «На Росстанном холме». Вроде бы ощущается трагичность судьбы вдовы войны Марии, двадцать пятый год ожидающей с войны мужа Павла. Уходит ее жизнь на закат. И прожита она с одной мысль: вернется муж, не чувствует она себя вдовой, противится сердце любой мысли о его смерти. И если бы не дочь, в которой Мария видит себя, совсем молодую. В сенокосную ночь, сидя у камня на Росстанном холме, вспоминает она свою жизнь и хочет понять, что ей дало право и силы на надежду? И отвечает: верность! И то вековечное терпение русской крестьянки, готовой к любым испытаниям…

Да, к любым, самым подчас житейски сложным. Другая беловская героиня Романовна из рассказа «Гудят провода» тоже из вдов войны. Сын ее Степан служит в армии, но был в отпуске дома… И, как говорится в народе, набедокурил: успел «обрюхатить» доярку Ленку Смирнову. Романовна по сути ее не знает: Ленка — чужой человек в их округе, сирота, приехавшая по путевке на ферму. Не надо гадать, как поступили бы другие матери на месте Романовны, но основных варианта ответа, по-видимому, два: или признать внука или внучку или отказаться от него. Тем более, что Степан уже сообщил письмо, что и жениться собирается в городе. Значит, на другой. Романовна, практически случайно поняв, что Ленка собирается сделать аборт, в последнюю минуту перед операцией вытаскивает ее из больницы… Вот и еще одно свойство русской крестьянки-вдовы: любая жизнь бесконечно ценна и необходима. Романовна уже знает, что ее «прохвост» не вернется домой, но зато у нее будет внучка — Светланка. Не знаем, насколько праведным было решение Романовны по отношению к внучке: все-таки, заведомая безотцовщина. Но «задним умом» многие сильны, а тут требовалось почти моментально взять ответственность за другую жизнь, и у Романовны нет никаких колебаний. Таков вот урок для нас русской крестьянки.

Заметим кстати, что вдов, подобных Марии и Романовне после рассказов Василия Белова было в литературе великое множество. Писатели средней руки их просто штамповали в своих произведениях, а беловские героини не потерялись на общем фоне. Наоборот, как видится, и сейчас выделяются своей отчетливой цельностью характеров и душевным настроем. Потому что написаны с любовью и глубоким состраданиям к их душам…

Впрочем, писатель сострадателен к любому доброму человеку. Вспомним про Лабутю из рассказа «Кони». Незатейливо внешне живет старик. Но с какой любовью и самоотверженностью относится он к своему табуну. И его «подопечные», вечные трудяги, используемые на колхозных работах. И складывается впечатление, что человек растворился в характерах, почти не замечая несправедливостей жизни. Но… Как только его связи с животными разрывают (табун «сдают государству»), тихий и довольно добродушный Лабутя бунтует против такого своеволия своим уходом из этой деревни. И где он найдет свое пристанище, снова Бог ведает? Может быть, и вообще уже пристанища не найдет, даже в родной деревне Устрике. Насильно разорвана связь пусть и одного крестьянина с природой, и он, по-видимому, уже не смог найти себе место в жизни. Похоже, персонаж Василия Белова — герой типичный для своего времени. Впрочем, и «единичный» Лабутя удивительно дорог сердцу автора. Таким он оказался дорог читателю…

Как и майор из мини-повести «За тремя волоками». Многие ли из читателей смогут взять в толк: зачем было так долго тянуть автору с приездом героя рассказа в свою Каравайку. Ведь все, уже рядом: волок да еще волок, а он все едет или идет дорогой к родному дому. Это все от любви к той, уже ушедшей жизни. Читатель долго и сложно подготавливается к тем двум холодным слезам, упавшим на лопух… Ведь надо было дать дух провинциального времени, то разнообразие людей, которых вместе с родной деревней потерял в своей жизни майор, уйдя когда-то на войну… Как полны жизнью, простой и ясной многие страницы этого рассказа! И читатель благодарен автору, что он сохранил для нас ушедшую жизнь. Пусть посредством слова… Но в этом и была его задача.

* * *

…Давно и прочно в критике идет спор о «поэзии в прозе». Собственно, начались такие размышления еще со времен А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, как известно великих поэтов и прозаиков одновременно. С тех пор как бы все допытываются: где грань между поэзией и прозой, как они взаимовлияют на русской почве. Писатель И. А. Бунин вообще договорился до того, что высказался в том духе, что различий между стихами и прозой вообще нет никаких. По моему мнению, это крайняя точка зрения. Различия есть, и немалые. Проблема, между тем, такими утверждениями все равно не решится. 

Однако русский читатель всегда чувствовал в произведениях выдающихся прозаиков какой-то поэтический дух. В чем он выражается, как бы сразу и не скажешь. Но он есть, это все понимают. Можно привести сотни примеров, доказывающих, что Василий Белов привнес истинное поэтическое содержание в свои произведения.

«Поэзия» присутствует почти в каждом рассказе Василия Белова. С каким удовольствием просто перечитываешь хотя бы некоторые зачины его рассказов.

«Волосатиха дышала то береговым теплом, то холодом своего плеса, и в этом дыхании глохли и без того редкие ночные звуки. Бряканье молочных фляг на проезжей телеге, ленивая воркотня давно отнерестившихся лягушек, рыбий всплеск — все это было с вечера, позади, а сухой звон кузнечиков делал тишину еще осязаемей…» Разве не увидим такую картину наяву, будто вчера побываем в летней ночи на берегу тихой реки, на берегу которой пасутся кони?

Или вот: «Дорога была суха, песчана и оттого тепла. Но иногда опускалась в низинки, становилась влажно-мягкой и потому холодила ногу. Она незаметно вошла в лес. Думается, так же вот входит по вечерам в свой дом женщина-хозяйка, называемая у нас большухой. Июльский сумеречно-теплый лес неторопливо готовился отойти ко сну…».

Нет, пожалуй, надо остановиться, а то можно продолжать до бесконечности. Ах, сколько прекрасных картин природы ее разнообразных состояний запечатлел Василий Белов в своей прозе. И это не просто чистый, исконный русский язык, это еще и та гармония, которая характерна для поэтической речи.

Впрочем, не меньше поэзии у Василия Белова в отношениях между людьми. Тут легко вспоминается рассказ «Тезки». Можно ли представить какой мир открывает Анатолий Семенович своему юному другу Тольке Петрову… Если бы каждому из нас попадался в детстве такой вот Анатолий Семенович, смотришь, мы бы были просто другими людьми, с совсем иными взглядами на природу и людей… 

Но нам повезло, что есть на этой земле писатель, создавший для нас много красивых и мудрых рассказов. И нам остается их читать и перечитывать снова и снова… 

А. П. Смолин. Писатель Василий Белов — классик русского рассказа: (Литературно-критический очерк) // Русская культура нового столетия: Проблемы изучения, сохранения и использования историко-культурного наследия / Гл. ред. Г. В. Судаков. Сост. С. А. Тихомиров. — Вологда: Книжное наследие, 2007. — С. 500-516.