Впервые я встретилась с Гаврилиным на репетиции: Владимир Минин готовил с Камерным хором московскую премьеру «Перезвонов». <...> Диалог музыкантов, который я тогда записала, был вскоре опубликован[3][3 См.: наст. изд., с. 185]. <...> Но к разговору этому я возвращалась не раз. Возвращаюсь и сегодня. <...>
Часто прячутся за такую защитительную крепость: считают, что передовое искусство всегда далеко уходит вперед и не может быть понятным широкой публике. Такого никогда не было. У нас в стране, например, слушатель очень вырос, вырос читатель, а музыканты многие по-прежнему всё пытаются спрятаться за право открывать то, что непрофессиональному слушателю не может быть понятным. Это темное суеверие, очень удобный способ защиты. Другое дело, что можно не уметь выразить свои мысли, чувства так, чтобы они стали понятными. Но в том-то и задача, чтобы композиторы научились выражать свои мысли понятно как можно большему количеству людей. Когда говорится о главном, о насущном, о том, что близко каждому, это не может быть непонятным. Когда передается чувство высокое, чувство, которое выстрадано всем народом, которое близко всем, а не только автору, исполнителям, — вот это и есть искусство.
В Ленинграде есть такой абонемент для Кировского завода. Публика — от рабочего до крупного инженерного состава. Однажды Симфонический оркестр Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского исполнял Восьмую симфонию Шостаковича — одно из труднейших сочинений современной симфонической литературы, сочинение сложное для восприятия. И вот великий артист сделал так — это надо было видеть, иначе в это трудно поверить, — что сложная музыка всем стала понятной. Она ни для кого не осталась «вещью в себе». Поняли глубину мысли. Все были взволнованы, потрясены. Это не значит, что все запомнили темы, детали развития, это неважно. Главное — люди поняли, про что эта музыка. Это происходит, когда за пультом стоит подлинный артист, творящий искусство. На выступлениях таких артистов зал пустовать не будет. Непокоренных таким искусством не бывает. На таких концертах происходит главное, что может давать музыка, — эффект братства, объединенности людей одним высоким чувством. Ты начинаешь чувствовать людей, которые вокруг, — они словно твои братья. Какие огромные моральные, нравственные проблемы решаются. Это и есть сверхзадача всякого искусства. Заряд братства необходим сейчас, когда люди разобщены.
<...> Гаврилин — художник, для которого нравственные основы стали и основами его отношения к миру, к творчеству. Я не имею в виду религиозность — все его сочинения светские (как, впрочем, и у Мусоргского). Но христианская культура не умерла для него, не прервалась. <...> Может быть, поэтому с такой остротой и болью воспринимается музыка его «Скоморохов», светлая гармония «Перезвонов», утраченная гармония русского христианского мира?
Повышенный интерес к эстраде, о котором так много в последнее время говорят, на мой взгляд, объясняется еще одной причиной. Я бы сказал, глобально-социальной. Ведь очагами культуры сейчас являются наши крупные города, которые заполняются выходцами из деревень, из сельской местности. И вот эти люди, особенно во втором поколении, — люди без корневой системы. Они вырваны из деревни и еще не вросли в город. То есть это люди, которые ни на что не опираются культурно, без культурных традиций. Поэтому они имеют склонность не расти, а только потреблять, склонны к обывательскому отношению к жизни, к природе, к удовлетворению своих собственных потребностей. А какие это потребности — для большинства из них неважно. И вот эстрадная музыка, которая тоже часто бывает бескорневой и к тому же легко перевариваемой, усваиваемой, очень им подходит. Она не тревожит людей, не создаст боли, не заставляет задуматься о тех вопросах, которые ставит жизнь.
Подлинный ценитель искусства — человек всесторонне развитой или стремящийся к этому, любящий работать, потому занятой; часто скромный и стеснительный. Такие пишут в редакции меньше всего, хотя очень жалко. Именно в среде таких людей зарождается настоящая популярность, там отделяются от плевел зерна будущего культурного посева для нового, свежего урожая, разумного, доброго, вечного.
Жизнь мстит поддельному: век его короток, как у всего, что не имеет корня. Правда, споры его живучи, но и они не будут иметь пищи для роста, по мере того как люди будут избавляться от власти дурных инстинктов, суеверного почитания денег и тряпок. И тогда к слушателям вместо людей в странных неестественных одеждах, ненатуральными голосами поющих о любви, будут выходить новые Бояны, Кривополеновы. И будет не самопоказ, а лишь излучаемая простыми, безыскусными голосами сила добра и мудрости.
<...> Я вновь возвращаюсь к нашему январскому разговору, перелистываю черновики. Далеко не все, о чем шла речь, вошло в тот материал, что-то было просто сокращено осторожным редактором. Вот эти-то фрагменты я и использовала в сегодняшней статье. Уверена: Гаврилин сказал бы сегодня точно так, как сказал тогда. Позиций он не меняет. Может быть, поэтому все, о чем он говорил, сегодня по-прежнему глубоко актуально?
Выдающиеся артисты — великая сила. Но даже они не решат всех наших музыкальных проблем. Потому что судьбу музыки можно решить только в комплексе, только в ряду других жизненно важных необходимых вопросов, от ответа на которые зависят наша мораль, наша нравственность, выбор того, от чего мы отказываемся в своих запросах, а что оставляем как доброе, полезное и неизбежное. Эти вопросы, тысячелетиями волновавшие человечество, в наши дни обрели неслыханную актуальность и остроту. Еще Солон запретил использование механизмов в строительном деле. Тогда были невозможны могучие машины, подобные современным, но тем не менее Солон, смотревший далеко вперед, боялся уничтожения природы. Сегодня вопрос взаимоотношений цивилизации и природы решается часто в пользу первой. То есть во имя возрастающих людских потребностей. Вопрос жизни и смерти на земле зачастую решается в пользу смерти. Мы часто отмахиваемся: пусть море гниет, пускай почва летит в воздух, разъеденная эрозией, пускай вырублены леса. Ничего, на нашу долю хватит. Если мы будем говорить «пускай» и даже забудем про своих собственных детей и внуков, если человек будет считать, что каждый день жизнь должна работать только на него, на его пользу, на его интересы, а не на пользу брата, леса, воздуха, тогда музыка ничего не спасет. И она не нужна будет человеку. Наоборот! Музыка рождается из отношения человека к миру.
Значит, желая улучшить судьбу музыки в нашем мире, мы должны научиться отказывать себе во имя милосердия ко всему, что нас окружает. Это и будет спасением музыки.