Н. РУБЦОВ И В. ВЫСОЦКИЙ
Среди поэтов 1960-х - 1980-х годов
Высоцкий и Рубцов пользуются подлинной
популярностью, не навязанной "сверху", а
действительно народной. Существует обширнейшая
библиография авторских произведений и
публикаций об их жизни и творчестве, открываются
все новые и новые музеи и памятники, выходят
книги, газеты, альманахи, журналы, посвященные им
("Вагант" в Москве и "Николай Рубцов" в
Санкт-Петербурге); живет и особое,
"самодеятельное" литературоведение,
создаваемое самыми настоящими "фанатами" их
поэзии.
Н. Рубцов и В. Высоцкий - люди
одного поколения "шестидесятников", лучшие
их произведения написаны в конце 1960-х годов:
"Банька по-белому" (1968), "Охота на
волков" (1968), "Он не вернулся из боя" (1969),
"Я не люблю" (1969) - у Высоцкого и "До
конца" (1968), "У размытой дороги" (1968), "Под
ветвями больничных берез..." (1969), "Поезд"
(1969) - у Рубцова. В середине 1960-х годов Николай
Рубцов вместе со студентами-однокурсниками
Литинститута ходил в Театр на Таганке, однажды
после спектакля за кулисами состоялась встреча
будущих поэтов и прозаиков с актерами, в том
числе и с Высоцким. Н. Рубцов любил слушать песни
Владимира Семеновича. Когда он в 1971 году погиб,
среди его личных вещей были обнаружены
магнитофонные ленты с записями барда. Позже
писатель Герман Александров вспоминал: "В
другой раз, когда я пришел к Николаю вечером, он
сидел на полу, тут же рядом стоял проигрыватель,
звучали песни Высоцкого. Одну из них он
проигрывал снова и снова, внимательно
вслушиваясь в одни и те же слова, а потом спросил:
- Ты бы так смог?
И как бы сам себе ответил: - Я бы,
наверное, нет..."
Высоцкий был за пределами
"советской" поэзии, Рубцов - все-таки в ней,
хотя и с большими оговорками. Но Н. Рубцов живо
интересовался авторской песней, сам любил
"озвучивать" собственные стихи, подыгрывая
себе на гитаре или на гармошке. Наиболее
известные опыты его "авторского"
исполнения: "Прощальная песня",
"Посвящение другу", "Осенняя песня",
"Тихая моя родина". Вот отрывок из
воспоминаний Михаила Шаповалова: "Признание
Рубцова началось в среде прозаиков. Они
держались от поэтов обособленно, солидно. И вот
допустили к себе поэта Николая Рубцова. Этому
способствовала гармонь, на которой тот играл.
Перебирая лады, он наклонился к мехам, точно
слушая самозарождение каждого звука, каждого
вздоха. Рубцов играл и пел:
Ах, что я делаю, зачем я мучаю
Больной и маленький свой
организм!
Ах, по какому же такому случаю -
Ведь люди борются за коммунизм...
Припев подхватывали дружно,
хором, так что стекла дрожали от голосов:
Ах, замети меня, метель-метелица!
Ах, замети меня, ах замети...
Эта песня сменялась другой,
тревожной, сумеречной по настроению:
Потонула во тьме отдаленная
пристань.
По каналам промчался (эх!)
осенний поток.
По дороге неслись сумасшедшие
листья
Да порой раздавался (эх!)
милицейский свисток.
Есть в песнях Рубцова
обнаженная искренность, душевный надрыв,
роднящий их с романсом. Что ни говори, они
находили у слушателей мгновенный отклик. За них
Рубцова полюбили многие".
Одной из главных тем у В.
Высоцкого была тема "маленького" человека, и
социальный подтекст его лирики был во многом
сходен с подобным подтекстом в поэзии Н. Рубцова.
Их объединяла и общая боль, трагизм (в частности
трагический конфликт между властью и личностью),
и ориентация на определенного читателя
(слушателя) "из народа". Для примера можно
привести опубликованную только в 1990 году строфу
из стихотворения "Прощальная песня":
Я в ту ночь позабыл все хорошие
вести,
Все призывы и звоны из
Кремлевских ворот.
Я в ту ночь полюбил все тюремные
песни,
Все запретные мысли, весь
гонимый народ.
"Высоцкий, - пишет В.
Бондаренко, - почвенник барака, его почва -
"лимита" семидесятых годов, обитатели
"хрущоб", архаровцы поселков городского
типа. Хоть и слабые - в отличие от крестьянских -
но живые корни живого народа."
Обращение к народной жизни
неизбежно приводит к фольклору. Владимир
Высоцкий, опираясь на народную песню, внес в ее
традиционную тематику укрупненное социальное
содержание, раздвинул границы поэтического
языка русской лирики, широко используя
разговорную и жаргонную лексику. В. Высоцкий ввел
в художественный оборот считавшиеся
"непристойными" в поэзии фольклорные жанры
"блатной" и "тюремной" песни,
"жестокого" романса, создал новые их
разновидности: песню-хронику, песню - ролевой
монолог, песню-диалог, песню-басню. Любимыми
жанрами Высоцкого стали, помимо "блатной"
песни и "жестокого" романса, т.е. жанров
городского фольклора, и лирическая песня,
баллада, сказка. Но традиционные персонажи
сказок, к примеру, Высоцкий модернизировал (у
него Баба-яга, Змей Горыныч и др. пародировали
определенные социальные явления).
Н. Рубцов обращался к
"блатному" фольклору в своей ранней лирике:
Сколько водки выпито!
Сколько стекол выбито!
Сколько средств закошено!
Сколько женщин брошено!
Где-то дети плакали...
Где-то финки звякали...
Эх, сивуха сивая!
Жизнь была... красивая!
Но в зрелом творчестве Рубцов
ориентировался преимущественно на жанр
"крестьянской" лирической протяжной песни и
классические жанры, например, элегию.
Общим в стиле Рубцова и
Высоцкого стало введение в художественный текст
пословиц, поговорок, использование фольклорных
эпитетов, иронии (в раннем творчестве), песенный
параллелизм, а также широкое применение
разговорной лексики. Но Н. Рубцов редко
использовал, в отличие от В. Высоцкого, приемы
сатиры и пародии, у него не так отчетливо
выражены ролевое и авторское начало, нет такого
обилия действующих лиц, как у Высоцкого, такого
строфического многообразия (тут Рубцов более
традиционен), совсем нет социальной фантастики.
И в поэзии Высоцкого, и в лирике
Рубцова отражены определенные мифологические
образы и представления, их художественному
мышлению свойствен своеобразный мифологизм.
Прежде всего он выразился в перенесении в текст
древнейшей системы бинарных оппозиций (верх -
низ, белый - черный, Запад - Восток и т.д.), а также в
символике многих образов их поэзии, в том числе
общих. Так, корабль в стихах Высоцкого - средство
переправы в иной мир; лодка у Рубцова - символ
погибшей любви, несбывшихся надежд и в конечном
счете гибели; конь у того и у другого
символизирует собой трагизм времени и судьбы.
Например, у Высоцкого:
Но вот Судьба и Время пересели
на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб...
У Рубцова об этом сказано более
мягко, элегично:
Я буду скакать по холмам
задремавшей отчизны...
Одним из устойчивых мотивов
народной песенной лирики является смерть в бане.
Наиболее ярко он проявился у Высоцкого в
стихотворении "Памяти Шукшина":
И после непременной бани,
Чист перед Богом и тверез,
Вдруг взял да умер он всерьез...
Всерьез погибает и типичный для
Рубцова безымянный герой стихотворения "Что
вспомню я?..":
Я вспомню, как с дальнего моря
Матроса примчал грузовик,
Как в бане повесился с горя
Какой-то пропащий мужик...
Объединяет двух поэтов и общее
стремление использовать библейскую лексику и
фразеологию, хотя не она определяет в конечном
счете их стиль. Одна из составляющих их
образности - славянская и мировая мифология и
русский фольклор. Но образы-символы в поэзии
Высоцкого немногочисленны и не всегда точно
соответствуют мифологическим и фольклорным
значениям. У Рубцова же они стали основой его
образной системы.
В давней статье о В. Высоцком,
вошедшей позднее в книгу "Огонь, мерцающий в
сосуде", Ст. Куняев противопоставил Высоцкого
и Рубцова. Здесь сказалось не столько
идеологическое, сколько жанровое неприятие
"массовой культуры", по его терминологии. Ст.
Куняев не смог объяснить феномен популярности
Высоцкого в народе (а не в преходящей массовой
культуре).
Нынешний наш духовный кризис -
следствие длительного омертвления
национального организма. В той болезни русская
душа не сгинула и не изменила себе: она стонала,
хрипела и буйствовала в песнях Владимира
Высоцкого и тихо плакала, любила и верила в
стихах Николая Рубцова. И теперь, очистившись в
страданиях и боли, выходит из полумрака к свету
истинной веры.