Глава вторая.О ТОМ,ЧТО ТАКОЕ ЧЕЛОВЕК
В принципе мы согласились, что наше истинное "я"
гораздо более обусловливает наше счастье, чем то, что
мы имеем, или что мы собою представляем. Всегда самое
важное, это то, что такое данный человек, -- что он
имеет в себе самом; ведь его индивидуальность сопутс-
твует ему всюду и всегда, придавая ту или иную окраску
всему переживаемому. В конце концов источником всех на-
ших наслаждений являемся мы сами; это относится и к фи-
зическим, а тем паче и к духовным наслаждениям. Анг-
лийское выражение -- "to enjoy one's self" -- очень
метко; в этом смысле he enjoys himself in Paris не зна-
чит "он наслаждается Парижем", а "он наслаждается собою
в Париже".
Если наша личность плоха, то испытываемые нами
наслаждения уподобляются ценному вину, вкушаемому чело-
веком, у которого во рту остался вкус желчи. Поэтому и
в счастье, и в горе, исключая разве случаи тяжелых бед,
то, что случается с человеком з жизни, менее важно, чем
то, как он воспринимает эти события -- т. е. каковы
способы и степень его восприимчивости во всех отношени-
ях. То, что мы имеем в себе -- наша личность и подлин-
ная ценность ее -- является единственным непосредствен-
ным фактором нашего счастья и довольства; все остальные
факторы -- влияют лишь косвенно и действие их может
быть парализовано, тогда как личность проявляет свое
влияние всегда. Потому-то зависть к личным достоинствам
-- самая непримиримая и скрывается особенно тщательно.
Лишь свойства сознания пребывают неизменными и непре-
ложными, только индивидуальность действует постоянно,
непрерывно, более или менее сильно в различные моменты,
тогда как все остальное проявляет свое влияние времена-
ми, случайно, и к тому же само подвержено изменениям и
гибели; Аристотель справедливо замечает: "вечна приро-
да, но не вещи" (Eth. Eud. УП, 2). Вот почему мы пере-
носим свалившееся на нас извне несчастие с большею по-
корностью, чем происшедшее по нашей вине: судьба может
измениться, личные же наши свойства никогда.
Итак, субъективные блага, как-то благородный ха-
рактер, большие способности, счастливый, веселый нрав и
вполне здоровое тело, -- словом, "mens sana in corpore
sano" (Juvenal Sat. X, 356) -- являются первым и важ-
нейшим условием нашего счастья; сообразно с этим, мы
должны гораздо больше заботиться об их развитии и сох-
ранении, чем о приобретении внешних благ и почестей.
Из личных свойств непосредственнее всего способс-
твует нашему счастью веселый нрав; это прекрасное ка-
чество немедленно же находит награду в самом себе. Кто
весел, -- тот всегда имеет причину быть таковым; причи-
на эта -- его веселый нрав. Ничто не способно в такой
мере заменить любое другое благо, как это свойство. Ес-
ли человек молод, красив, богат и уважаем, то, чтобы
судить о его счастье, надо еще знать, весел ли он; тог-
да как если он весел, то безразлично, стар он или мо-
лод, прям или горбат, богат или беден -- он счастлив. В
ранней юности попалась мне в старой книге следующая
фраза: "кто много смеется -- счастлив, кто много плачет
-- несчастлив" -- крайне простодушный афоризм, который
я, однако, не забыл именно из-за его примитивной прав-
дивости; хотя по существу это -- чистейший труизм и ни-
чего больше. Поэтому всякий раз, как в нас появляется
веселость, мы должны всячески идти ей навстречу; она не
может появиться не вовремя; между тем мы часто еще ко-
леблемся, открыть ли ей путь; желаем предварительно вы-
яснить, имеем ли мы достаточный повод быть довольными.
Иногда это происходит из опасения, чтобы веселье не по-
мешало нашим серьезным размышлениям и важным заботам;
однако, что нам могут дать эти серьезные занятия -- это
еще большой вопрос, тогда как веселость приносит нам
непосредственную, прямую выгоду. Только она является
наличной монетой счастья; все другое -- кредитные биле-
ты. Непосредственно давая нам счастье в настоящем, она
является высшим благом для существ, действительность
коих осуществляется в неделимом настоящем между двумя
бесконечностями времени. Потому первейшей нашей заботой
должно быть приобретение и приумножение этого сокрови-
ща. Не подлежит сомнению, что ничто так не вредит весе-
лости, как богатство, и ничто не способствует ей боль-
ше, чем здоровье: у низшего, трудящегося люда, особенно
у землепашцев, обычно выражение лица -- веселое и до-
вольное, тогда как на лицах богатых, "приличных" людей
большею частью написана скука. Следовательно, прежде
всего мы должны стараться сохранить хорошее здоровье,
на почве которого только и может вырасти веселость.
Средства к этому -- несложные: избегать всех эксцессов,
излишеств, бурных и неприятных волнений, а также черес-
чур напряженного и продолжительного умственного труда;
далее -- усиленное движение на свежем воздухе в течение
по крайней мере двух часов, частое купанье в холодной
воде и тому подобные гигиенические меры. Без достаточ-
ного ежедневного движения нельзя сохранить здоровье;
жизненные процессы могут совершаться правильно лишь при
условии движения как тех органов, в которых они проис-
ходят, так и всего организма. Аристотель справедливо
заметил: "жизнь заключается в движении". Движение сущ-
ность жизни. Во всех тайниках организма царит беспрес-
танное, быстрое движение: сердце с его сложной двойной
функцией -- расширения и сжатия -- бьется неустанно; в
28 пульсации оно заставляет всю кровь совершить большой
и малый круг кровообращения; легкие, беспрерывно, как
машина, накачивают воздух; кишки постоянно производят
перистальтические движения; железы безостановочно выра-
батывают разные продукты; даже мозг получает двойное
движение: от биения сердца и от вдыхания легких. Если
же, как это бывает с огромным количеством людей, веду-
щих сидячую жизнь, внешнее движение совершенно отсутс-
твует, то возникает резкое и пагубное несоответствие
между внешним покоем и внутренним движением. Ввиду то-
го, что постоянное внутреннее движение требует извест-
ной поддержки извне, -- несоответствие это будет в сущ-
ности аналогично тому, какое получается, когда мы, бла-
годаря какому-либо аффекту, испытываем сильнейшее вол-
нение, но не смеем его обнаружить. Даже деревьям, для
правильного их роста, необходимо движение, доставляемое
им ветром. Здесь применимо правило, которое можно фор-
мулировать так: "движение, чем оно быстрее, тем оно
больше движение".
Насколько наше счастье зависит от веселости, а эта
последняя от состояния здоровья, -- это станет ясным,
если сравнить впечатление, производимое одними и теми
же внешними обстоятельствами или событиями в те дни,
когда мы здоровы и сильны с тем, какое получается, ког-
да благодаря болезни мы настроены угрюмо и мнительно.
Нас делает счастливым и несчастным не то, каковы пред-
меты в действительности, а то, во что мы их путем восп-
риятия превращаем. Это именно и говорит Эпиктет:
"людей волнуют не сами вещи, а мнение о вещах".
Вообще 9/10 нашего счастья основано на здоровье.
При нем все становится источником наслаждения, тогда
как без него решительно никакое внешнее благо не может
доставить удовольствия; даже субъективные блага: ка-
чества ума, души, темперамента при болезненном состоя-
нии ослабевают и замирают. Отнюдь не лишено основания,
что мы прежде всего спрашиваем друг друга о здоровье и
желаем его друг другу: оно поистине главное условие че-
ловеческого счастья. Отсюда вывод тот, что величайшей
глупостью было бы жертвовать своим здоровьем ради чего
бы то ни было: ради богатства, карьеры, образования,
славы, не говоря уже о чувственных и мимолетных наслаж-
дениях; вернее, всем этим стоит пожертвовать ради здо-
ровья.
Но как много ни способствует здоровье столь су-
щественной для нашего счастья веселости, все же не
только от него зависит эта последняя: с прекрасным здо-
ровьем может уживаться меланхолический темперамент и
преобладание грустного настроения. Основная их причина
коренится без сомнения в прирожденных, а посему неиз-
менных свойствах организма, в большинстве случаев в бо-
лее или менее ненормальном соотношении между чувстви-
тельностью, раздражительностью и воспроизводительной
способностью. Чрезмерный перевес чувствительности спо-
собствует резким переменам в настроении: краткие вспыш-
ки ненормальной веселости на основном фоне меланхолии.
Правда, гений обусловливается именно избытком нервной
энергии, т. е. чувствительности и Аристотель (Probl.,
30, 1) справедливо подметил, что все знаменитые и выда-
ющиеся люди были меланхоликами -- мысль, на которую
впоследствии ссылался Цицерон (Tusc. l, 33). Чрезвычай-
но характерно это прирожденное различие основных черт
темперамента описано Шекспиром в "Венецианском купце"
(сц. I):
"Забавных чудаков
В свои часы природа сотворяет:
Один -- глядя -- все щурится и все
Волынки звук: а у другого вид
Так уксусен, что уверяй сам Нестор,
Что вещь смешна -- не обнаружит он
Своих зубов улыбкою веселой".
Платон это же различие определил словами: eucholos
и dyscholos -- человек легкого и человек тяжелого нра-
ва. Противоположением этим выражается чрезвычайно раз-
нообразная у различных людей восприимчивость к приятным
и неприятным впечатлениям, сообразно с коей один смеет-
ся над тем, что другого способно привести в отчаяние;
притом, обычно восприимчивость к приятным впечатлениям
тем слабее, чем сильнее воспринимаются неприятные, и
наоборот. При одинаковой вероятности счастливого или
неудачного исхода какого-либо дела dyscholos будет сер-
диться и печалиться при неудаче, при счастливом же обо-
роте дела -- не будет радоваться; в то же время eucho-
los не будет ни досадовать, ни скорбеть о неудаче,
счастливому же исходу -- обрадуется. Если dyscholos бу-
дет иметь успех в 9 предприятиях из 10, то это ему не
доставит радости, но он будет опечален единственным не-
удавшимся, тогда как eucholos сумеет даже при обратной
пропорции найти утешение и радость в единственной уда-
че.
Впрочем, всякое зло имеет свою хорошую сторону;
так и в данном случае. На долю людей, обладающих мрач-
ным и мнительным характером, выпадает больше таких го-
рестей и страданий, которые существуют лишь в их вооб-
ражении, -- чем на долю eucholos; но зато реальные неу-
дачи будут в их жизни реже, чем у последних: кто видит
все в черном свете и готов к худшему, тот ошибается ре-
же в своих расчетах, чем человек, смотрящий на жизнь
сквозь розовые очки.
Если прирожденная "тяжеложелчность" сочетается с
болезненной чуткостью нервной системы, или с расстройс-
твом органов пищеварения, то эта черта грозит развиться
настолько, что постоянное недовольство жизнью может вы-
родиться в пресыщение ею и создаст склонность к самоу-
бийству. При таких условиях поводом к последнему могут
послужить самые ничтожные неприятности; при особенно
серьезном расстройстве даже и их не нужно: человек ос-
танавливается на самоубийстве под давлением одного лишь
постоянного недовольства, и замысел этот выполняется с
хладнокровной обдуманностью и с твердой решимостью.
Больной, обычно попадающий под надзор, направляет всю
свою энергию на то, чтобы, воспользовавшись малейшим
ослаблением надзора, без колебаний, борьбы и боязни
прибегнуть к естественному и желанному для него способу
освобождения от страданий. Подробно это состояние опи-
сано в "Душевных болезнях" Эскироля. Правда, при из-
вестных условиях вполне здоровый, даже чрезвычайно ве-
селый человек способен решиться на самоубийство; это
случается, если тяжесть страданий или неизбежно прибли-
жающегося несчастья пересилит страх смерти. Вся разница
-- в размерах повода, достаточного для принятия такого
решения. Размер этот находится в обратной зависимости с
меланхолией. Чем она резче, тем ничтожнее может быть
причина самоубийства, доходя в конце концов до нуля.
Чем больше в человеке бодрости и поддерживающего ее
здоровья, тем важнее должна быть причина. Бесконечным
числом промежуточных ступеней отделены друг от друга
два крайних вида самоубийства: вытекшего из болезненно-
го роста врожденной меланхолии, -- и предпринятого здо-
ровым, веселым человеком исключительно под давлением
внешних причин.
В известной мере здоровью родственна красота. Хотя
это субъективное благо и способствует нашему счастью не
непосредственно, а лишь косвенно, путем влияния на дру-
гих людей, все же оно значит очень много, даже для муж-
чины. Красота -- это открытое рекомендательное письмо,
заранее завоевывающее сердце. К ней применимы слова Го-
мера: "Не следует пренебрегать чудным даром бессмерт-
ных, который только они могут нам дать".
Даже при поверхностном наблюдении нельзя не заме-
тить двух врагов человеческого счастья: горя и скуки.
Надо прибавить, что поскольку нам удается отдалиться от
одного из них, постольку мы приближаемся к другому, и
наоборот, так что вся наша жизнь протекает в более или
менее частом колебании между этими двумя бедами. Это
обусловливается тем, что оба зла состоят в двойном ан-
тагонизме друг с другом: во внешнем, объективном и во
внутреннем, субъективном. С внешней стороны нужда и ли-
шения порождают горе, а изобилие и обеспеченность --
скуку. Сообразно с этим низшие классы находятся в пос-
тоянной борьбе с нуждою, т. е. с горем, а класс бога-
тых, "приличных" людей -- в непрерывной, часто поистине
отчаянной борьбе со скукой. -- Внутренний, субъективный
антагонизм этих зол основан на том, что в каждом чело-
веке восприимчивость к чему-либо одному находится в об-
ратной зависимости с восприимчивостью к другому, будучи
определена наличными душевными силами. Тупость ума
всегда сочетается с притупленностью впечатлительности и
с недостатком чувствительности, а эти свойства делают
человека менее восприимчивым к страданиям и печалям
всякого рода и размера. Но с другой стороны эта тупость
ума порождает ту, запечатленную на бесчисленных лицах и
выдающую себя постоянным интересом ко всем, хотя бы
ничтожнейшим внешним событиям, -- внутреннюю пустоту,
которая является подлинным источником скуки, вечно тол-
кая субъекта в погоню за внешними возбуждениями с целью
хоть чем-нибудь расшевелить ум и душу. Такой человек
неразборчив в выборе средств к этой цели; доказательст-
во тому -- низкопробное времяпрепровождение, к которому
прибегают такие люди, характер их общества и бесед, а
также огромное число светских бездельников. Преимущест-
венно из этой внутренней пустоты и вытекают погоня за
обществом, развлечениями, за разными удовольствиями,
роскошью, толкающей многих к расточительности, а затем
-- в нищету.
Ничто так не спасает от этих бед, как внутреннее
богатство -- богатство духа: чем выше, совершеннее дух,
тем меньше места остается для скуки. Нескончаемый поток
мыслей, их вечно новая игра по поводу разнообразных яв-
лений внутреннего и внешнего мира, способность и стрем-
ление к все новым и новым комбинациям их -- все это де-
лает одаренного умом человека, если не считать моментов
утомлений, неподдающимся скуке.
С другой стороны, высокая интеллигентность обус-
ловливается повышенною чувствительностью я коренится в
большей интенсивности воли, т. е. в страстности. Соче-
тание ее с этими свойствами дает в результате чрезвы-
чайную бурность аффектов, повышенную чувствительность к
душевным и даже к физическим страданиям и большую не-
терпеливость при каких-либо препятствиях или неприят-
ностях; все эти свойства еще усиливаются благодаря жи-
вости впечатлений, в том числе и неприятных, которая
обусловлена пылким воображением. Сказанное относится в
соответственной мере и к промежуточным ступеням, запол-
няющим огромное расстояние между тупым дураком и вели-
ким гением. Словом, каждый, как объективно, так и субъ-
ективно, будет тем ближе к одному источнику человечес-
ких страданий, чем он дальше от другого. Сообразно со
своими естественными склонностями он так или иначе сде-
лает выбор между объективным и субъективным злом, т. е.
постарается оградить себя от причины тех страданий, к
которым он наиболее восприимчив. Человек умный будет
прежде всего стремиться избежать всякого горя, добыть
спокойствие и досуг; он будет искать тихой, скромной
жизни, при которой бы его не трогали, а поэтому, при
некотором знакомстве с так называемыми людьми, он оста-
новит свой выбор на замкнутой жизни, а при большом уме
-- на полном одиночестве. Ведь, чем больше человек име-
ет в себе, тем меньше требуется ему извне, тем меньше
могут дать ему другие люди. Вот почему интеллигентность
приводит к необщительности. Если бы качество общества
можно было заменить количеством, тогда стоило бы жить
даже в "большом свете"; но к несчастью сто дураков
вместе взятых не составят и одного здравомыслящего.
Человек другой крайности, как только нужда даст
ему перевести дух, станет любою ценою отыскивать разв-
лечений и общества, легко удовлетворяясь и избегая пуще
всего самого себя. В одиночестве, где каждый предостав-
лен самому себе, такой человек видит свое внутреннее
содержание; глупца в роскошной мантии подавляет его
жалкая пустота, тогда как высокий ум оживляет и населя-
ет своими мыслями самую невзрачную обстановку. Сенека
правильно заметил: "всякая глупость страдает от своей
скуки" (Ер. 9) ; не менее прав Иисус, сын Сираха:
"жизнь глупца хуже смерти". Можно сказать, что человек
общителен в той мере, в какой он духовно несостоятелен
и вообще пошл; ведь в мире только и можно выбирать меж-
ду одиночеством и пошлостью. Негры -- самый общитель-
ный, но также и самый отсталый в умственном отношении
народ; по известиям французских газет из Северной Аме-
рики негры -- свободные вперемежку с рабами -- в огром-
ном числе набиваются в теснейшие помещения; они -- ви-
дите ли -- не могут достаточно налюбоваться своими чер-
ными лицами с приплюснутыми носами.
Сообразно с тем, что мозг является паразитом, пен-
сионером всего организма, -- добытые человеком часы до-
суга, предоставляя ему возможность наслаждаться своим
сознанием и индивидуальностью, -- является плодом, вен-
цом его существования, которое в остальном заполнено
заботами и трудом. Чем же заполняет большинство это
свободное время? Скукой, очумелостью, если нет чувс-
твенных удовольствий, или какой-либо ерунды под руками.
Способ использования досуга показывает, до какой степе-
ни досуг иной раз обесценивается; по словам Ариосто он
часто является ничем иным, как "бездействием невежды".
Средний человек озабочен тем, как бы ему убить время;
человек же талантливый стремится его использовать.
Ограниченные люди потому так сильно подвержены
скуке, что их разум является не более, как посредником
в передаче мотивов воле. Если в данный момент нет под
рукою внешних мотивов, то воля спокойна, и ум -- в
праздном состоянии: ведь как ум, так и воля не могут
действовать по собственному импульсу. В результате --
ужасающий застой всех сил человека, -- скука. С целью
ее прогнать, воле подсовывают мелкие, случайно, наугад
выхваченные мотивы, желая ими возбудить волю и тем при-
вести в действие воспринимающий их разум. Такие мотивы
относятся к реальным, естественным мотивам так же, как
бумажные деньги к звонкой монете: ценность их произ-
вольна, условна. Таким мотивом является игра, -- в
частности -- игра в карты, изобретенные именно с этой
целью. Если нет игр, ограниченный человек берется за
первую попавшуюся чепуху. Между прочим, сигара может
послужить хорошим суррогатом мысли.
Вот почему во всем свете карточная игра сделалась
главным занятием любого общества; она -- мерило его
ценности, явное обнаружение умственного банкротства. Не
будучи в состоянии обмениваться мыслями, люди перебра-
сываются картами, стараясь отнять у партнера несколько
золотых. Поистине жалкий род!
Чтобы не быть пристрастным, я не скрою того, что
можно привести в извинение карточной игры: многие видят
в ней подготовку к светской и деловой жизни, поскольку
она научает разумно использовать созданные случаем не-
изменяемые обстоятельства (карты), с целью извлечь из
них возможно больше. Имея в виду эту цель, человек раз-
вивает в себе "выдержку", учась при скверной игре сох-
ранять веселый вид. Но с другой стороны именно этим
карты оказывают развращающее влияние. Ведь суть игры в
том, чтобы любым способом, какими угодно хитростями за-
получить то, что принадлежит другому. Привычка действо-
вать таким образом в игре постепенно укореняется и пе-
реходит в жизнь, так что в конце концов человек прово-
дит этот принцип и в вопросах собственности: он готов
считать дозволенным всякое имеющееся в его руках средс-
тво, если только оно не запрещено законом. Примеры тому
доставляет ежедневно обыденная жизнь.
Если, как сказано выше, досуг является, так ска-
зать, венцом человеческого существования, так как толь-
ко он делает его полным обладателем своего "я", то
счастливы те, кто при этом находят в себе нечто ценное;
в большинстве же в часы досуга обнаруживается ни на что
неспособный субъект, отчаянно скучающий и тяготящийся
самим собою. Посему -- "возрадуемся, братья, что мы де-
ти не рабыни, а свободной" (Поcл. к Гал. IV, 31).
Как счастливейшая страна та, которая нуждается
лишь в малом ввозе, или совсем в нем не нуждается, --
так и из людей счастлив будет тот, в ком много внутрен-
них сокровищ, и кто для развлечения требует извне лишь
немного или ничего. Подобный "импорт" обходится дорого,
порабощая нас, опасен, причиняет часто неприятности, и
все же является лишь скверной заменой продуктов собс-
твенных недр. Ведь от других, вообще извне, нельзя ни в
каком отношении ожидать многого. Границы того, что один
может дать другому, -- очень тесны; в конце концов че-
ловек всегда останется один, и тут-то и важно, кто ос-
тался один. Здесь применимы слова Гете, которым он при-
давал общий смысл: "всякий в конце концов оказывается
предоставленным самому себе" и Оливера Гольдсмита:
"предоставленные самими себе, мы вынуждены сами ковать
и искать свое счастье" (The Traveller V, 431 и сл.).
Самым ценным и существенным должна быть для каждо-
го его личность. Чем полнее это достигнуто, а следова-
тельно -- чем больше источников наслаждения откроет в
себе человек, -- тем счастливее будет он. Вполне прав
был Аристотель, сказав: "счастье принадлежит тому, кто
сам себя удовлетворяет" (Eth. Eud. VII, 2). Ведь все
внешние источники счастья и наслаждений по своей приро-
де крайне ненадежны, сомнительны, преходящи, подчинены
случаю и могут поэтому иссякнуть даже при благоприят-
нейших условиях; даже более -- это неизбежно, так как
нельзя всегда иметь их под рукою. Во всяком случае поч-
ти все они иссякают к старости: нас покидают тогда лю-
бовь, шутливость, страсть к путешествиям, верховой езде
и пригодность к обществу; наконец смерть лишает нас
друзей и родных. В этом отношении, больше чем в каком
либо ином, важно, что именно мы имеем в себе. Наши лич-
ные свойства сохраняются дольше всею. Впрочем, в любом
возрасте они являются истинным, надежным источником
счастья. -- В мире вообще немного можно раздобыть: он
весь полон нуждою и горем, тех же, кто их избег, подка-
рауливает на каждом шагу скука. К тому же, по общему
правилу власть принадлежит дурному началу, а решающее
слово -- глупости. Судьба жестока, а люди жалки. В уст-
роенном таким образом мире тот, кто много имеет в себе,
подобен светлой, веселой, теплой комнате, окруженный
тьмою и снегом декабрьской ночи. Поэтому высокая, бога-
тая индивидуальность, а в особенности широкий ум, --
означают счастливейший удел на земле, как бы мало блес-
ка в нем ни было. Поистине мудрым было изречение
19-летней королевы Шведской Христины о Декарте, извест-
ном ей по устным рассказам, да по одному из его произ-
ведений, и жившему уже 20 лет в полном уединении в Гол-
ландии: "Декарт -- счастливейший из всех людей, и его
жизнь кажется мне достойной зависти" (Vie de Desc. par
Baillet, Liv. VII, ch. 10). Необходимо, однако, -- как
это было у Декарта -- чтобы внешние условия были доста-
точно благоприятны, дабы человек мог найти самого себя
и свободно собою располагать. В Экклезиасте (VII, 12)
сказано: "Мудрость хороша при наследстве и помогает ра-
доваться солнцу".