|
Николай Бушнев - писатель, исследователь истории Камчатки и Русской
Америки, один из инициаторов восстановления исторического центра
Камчатки - Нижнекамчатского острога и колыбели русского православия
в Америке - церкви Успения Божьей Матери. Его большой многоплановый
роман «Ясак и пашня» посвящен периоду с 1731 по 1746 год в освоении
северо-восточных окраин России.
 Будто завороженная, вновь открытая земля противными ветрами да
штормами не подпускала к себе пришельцев. Недовольный Гвоздев
который день уже ходит по палубе раскачивающегося бота, изводясь от
бессилия высадиться на берег. Совсем недавно он был на вершине
счастья из-за неожиданного поворота судьбы: ему выпала великая удача
командовать морским походом. Еще во время своей службы в
Адмиралтействе он слышал много разговоров о восточных морях и о
загадочных землях де Гамы и Америки, которые недоступно таятся
где-то за морями да переливами, грезил видеть себя в дальних
странствиях. Ради этой мечты он покинул столицу, терпит лишения и
ныне. Его окрыляла возможность побывать там, где еще никто из
россиян не бывал, открыть неведомые земли во славу державы.
И вот, казалось бы, накануне успеха удача от него отворачивалась.
Столько стремиться к цели, претерпеть лишения и невзгоды, и теперь,
когда неведомая землица и слава для России почти в руках,
обстоятельства вынуждают повернуть обратно. Он подошел к худощавому,
осунувшемуся во время похода кормщику Мошкову и подал ему подзорную
трубу.
- Я все глаза высмотрел, позри ты, Кондратий. Кажись, юрты жилые
различаю, и вроде как вдали сопки лесистые за горизонт уходят. Пески
у речек желтые, ну чисто Земля Великая! Эх, подойти бы ближе!
- Куды ближе, десятисаженные глубины пошли... А трубу дальнозоркую
не нужно, в моем возрасте зрение таково, что и так вижу, да и нутром
чую, что земля-то матерая, - ответил Мошков.
- Вот-вот, а Федоров уверяет - будто остров и торчать тут не след.
Да и матрозы прошение подали, возвращения просят. А мне сдается, что
еще бы пособного ветра пождать. Как думаешь, сдюжат еще матрозы?
Мошков сомнительно пожал плечами:
- Жаль - в позднее время в плаванье пустились. Погода и впрямь в
такие времена уже буйственна. Да и обчеству матрозов долго перечить
в столь дальнем походе не безопасно. А коль тропу сюда проложили,
можно еще в лучшие времена наведаться.
- Ясно. И ты с ними заодно - вертаться.
- По совести сказать, уважают тебя, Михайло Спиридонович, а то бы
давно взбунтовались. Я бы еще подождать согласен, кабы вчерашним
штурмом мачту не надломило. Назад ведь не близко, а впереди не лето
- зима грядет. Надо вертаться. Не обессудь, - и чуть улыбнулся,
обнажив пухлые цинготные десны.
Вскоре бот «Святой Гавриил» снялся с якоря и, подняв паруса, начал
удаляться от неизведанной земли. Кончался сентябрь. Изможденная
дальним плаванием, полуголодная команда матросов, с трудом управляя
парусами на одной уцелевшей мачте бота, с нетерпением ждала
окончания похода. Истрепанные паруса наполнялись ветром, бот тяжело
переваливался через морские валы.
За штурвалом стоял сам геодезист Михайло Гвоздев. Морехода Мошкова,
как и многих других матросов, свалила «цинготная» болезнь, а остатки
команды поочередно вычерпывали воду из трюма. Судно шло вдоль
выступающего в море скалистого мыса, обогнув который должно было
попасть в долгожданный залив, к устью реки Камчатки.
«Как там штурман Гене? Всех ли иноверцев в камчатской землице
поусмирили казаки?» - думал Гвоздев.
Как только бот обогнул мыс, ветер сразу стих. Заштилело. Перед
Гвоздевым открылась нерадостная картина.
Почти весь залив и берег в сплошном тумане. Ориентиров не видно.
Попасть в устье мудрено. «Не обойтись без морехода», - подумал он и
крикнул матросу Леонтию Петрову, который вместе с другими
безрезультатно травил шкоты, пытаясь парусом уловить хоть слабое
дуновение ветра:
- Морехода сюда, живо!
- Он же немочен, - напомнил Петров.
- Ноне мало кто зело здоров. Веди! Весьма нужон!
По крутому трапу Петров сбежал на нижнюю палубу бота.
- Кондратий, ты наверху больно спонадобился. За тобой прислан.
- Какова погода? - повернув бледное лицо, спросил Мошков.
- Пасмурна. Туман велик да малая морось. Вставай, мореход, пособлю.
Без тебя в устье не войти.
Кондратий Мошков по только ему ведомым приметам ухитрялся определять
течение в заливе, ориентируясь по нему, подавал команды матросам,
гребущим на шлюпках впереди бота.
Через некоторое время, выбиваясь из сил, матросы буксиром втащили
судно в устье реки Камчатки и бросили якорь в заводи - одной из ее
проток. Даже недолюбливающий Гвоздева Якоб Гене сегодня был рад
видеть его и всех вернувшихся из дальнего плавания. Гене на берегу
встретил Михаила и трижды обнял его, потом подошел к носилкам, на
которых несли подштурмана Федорова и, нагнувшись, расцеловал его.
- Плох ты, братец, но, слава богу, жив. Как поход? Что проведали? -
сразу же начал выспрашивать он.
- Я мало что видел. Хворобой к постели прикован был. Всем Гвоздев
вершил, право, советы со мною держал. Он и поведает, - вяло ответил
изнуренный болезнью подштурман Федоров.
Присевшего на топчан геодезиста Якоб Гене буквально засыпал
вопросами.
- Постой, постой, - остановил его Гвоздев, - скажу главное. На
Большую землю, что нашлась против Анадырского Носа, мы так и не
вышли. На то многие причины. Из-за скудости в провизии да великой
течи матрозы письменную просьбу мне дали за своими руками. И с
обчего нашего с Федоровым согласия пришлось вернуться, тем паче, что
цинга повалила многих.
- Морские льды в пути препятствовали? - прервал его Гене.
- От островных жителей известился, что приходят туда льды великие с
севера, но позже.
- Вот-вот! - оживился Гене. - Значит, может быть проход со Студеного
моря в Теплое. Может! |