Глава пятая
ЮЖНОАМЕРИКАНЕЦ НА БЕРЕГАХ НЕВЫ
Значительный интерес представляют пребывание в России и контакты с Екатериной II и ее окружением выдающегося борца за освобождение Испанской Америки венесуэльца Франсиско де Миранды. Прежде чем перейти к изложению этой яркой страницы истории российско-латиноамериканских связей, замечу, что Предтеча войны за независимость испанских колоний был не первым испаноамериканцем, кого императрица удостоила своим расположением. Еще в начале 80-х годов при царском дворе был благосклонно принят уроженец Новой Гранады иезуит Игнасио Хоакин Тенорио-и-Карвахаль. Его появление в Петербурге не было случайным: оно связано с отношением Екатерины II к «Обществу Иисуса» и вообще к римско-католической церкви.
До 70-х годов XVIII в. этот вопрос практически почти не возникал вследствие сравнительно небольшой численности католиков в России. Однако в результате первого раздела Польши в состав империи вошли земли, где проживали свыше 100 тыс. человек, исповедовавших католицизм, а около 800 тыс. принадлежали к униатской церкви1 [Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. L., 1981]. Стремясь утвердить свою власть над новыми подданными, Екатерина II издала 14 декабря 1772 г. указ, устанавливавший, что на территории Белорусского генерал-губернаторства (куда вошли присоединенные к России польские провинции) папские буллы не могут быть обнародованы без согласия императрицы. Год спустя последовало высочайшее повеление генерал-губернатору З. Г. Чернышеву об учреждении Могилевской католической епархии и назначении епископом Станислава Сестренцевича2 [ПСЗРИ. Т. 19. № 13922. С. 689; № 14073. С. 864-865].
К тому времени в пределах епископства находилось около 200 иезуитов, сосредоточенных в четырех коллегиях (учебных заведениях), двух резиденциях и ряде миссий. (К середине 80-х годов их численность сократилась до 172 человек.) Поначалу государыня отнеслась к ним с явным недоверием, считая их «коварнейшими из всех прочих латинских орденов». Тем не менее, когда папа Климент XIV обнародовал 21 июля 1773 г. известную буллу «Dominus ас Redemptor» об упразднении «Общества Иисуса», его члены «как будто приобрели благорасположение императрицы». Распорядившись не публиковать в России указанный документ, она объявила, что иезуиты могут и впредь оставаться в Белоруссии. Жалованная грамота 6 февраля 1774 г. гарантировала им, как и другим духовным орденам, неприкосновенность владений и имущества3 [Les Jesuites de Russie, 1772-1785. P., 1872. P. 2-3; См.: Merkwiirdige Nachrichten von den Jesuiten in Weissreussen. Frankfurt; Leipzig, 1785, S. 366; Gomez H. El catolicisrao en Rusia. Madrid, 1959. P. 432; ПСЗРИ. T. 19. № 13808. C. 509-510; № 14122. С 913-914; Самарин Ю. Ф. Иезуиты и их отношение к России. М., 1870. С. 308].
В 1777 г. иезуиты получили царское соизволение на открытие в Полоцке новициата (послушничества). В связи с заявлением римской курии о незаконности деятельности ордена в Белоруссии и неоднократными требованиями мадридского правительства запретить ее Екатерина II охарактеризовала подобные высказывания как недопустимое вмешательство во внутренние дела России. «Сие же дело есть домашнее и ни до кого в свете не касательно», - подчеркивала она. Указ 25 июня 1782 г. разрешал «Обществу иезуитскому, в империи нашей пребывающему», избрать генерального викария и обязывал архиепископа Могилевского (в этот сан 17 января 1782 г. был возведен епископ Сестренцевич) «наблюдать, дабы правила оного ордена в целости и без малейшего к ним прикоснования сохраняемы были»4 [АВПР. ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 300. Л. 43-45; Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 388. Л. 6, 16, 18; Д. 390. Л. 3; ЦГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 34. Л. 200; РИО. Т. 1. СПб., 1867. С. 476, 490-491; ПСЗРИ. Т. 21. № 15443. С. 610].
Когда генеральный викарий Станислав Черневич обратился 15 сентября 1784 г. в Г. А. Потемкину с жалобой по поводу публикации в новиковских «Прибавлениях к Московским ведомостям» разоблачительной статьи «История ордена иезуитов», реакция последовала незамедлительно. «Слышу я, - писала в те дни Екатерина II, - что на Москве печатают ругательную историю иезуитского ордена, а как я тому ордену дала покровительство, то требую, чтоб история та не токмо запрещена была, но и экземпляры отобраны были». Уже 23 сентября она предписала московскому обер-полицеймейстеру Н. П. Архарову «запретить таковое напечатание», а все вышедшие номера журнала из продажи изъять5 [См.: Попов А. Н. Екатерина II и иезуиты // Вестник Европы. СПб.. 1869. Т. 1. С. 357-395; РИО. СПб., 1880. Т. 27. С. 338-339; Merkwurdige Nachrichten...].
Чем же объясняется покровительство императрицы, предоставившей иезуитам убежище в момент, когда они подверглись гонениям и были объявлены вне закона во всем католическом мире? Напомню, что в число государств Западной Европы, откуда еще до издания папской буллы были изгнаны члены ордена, входили и те, чьи правительства придерживались политики «просвещенного абсолютизма» (Португалия, Испания, Австрия). Так как же Екатерина II не побоялась в этих условиях открыто бросить вызов самому «преемнику апостола Петра»?
Не вдаваясь в детали данной проблемы, главную причину усматриваю в стремлении петербургского правительства использовать представителей «Общества Иисуса» как орудие и убедительный аргумент в конфликте с папской курией из-за влияния на католических подданных Российской империи. Думается, прав исследователь вопроса, который в итоге анализа сложившейся ситуации пришел к выводу: из иезуитской пропаганды в пользу политики императрицы вытекало, что «все католические государства Европы потеряли свое истинное свойство, изгнавши иезуитов, одна только Россия и ее государыня могут назваться истинно католическими, сохранивши у себя этот орден... Можно ли было найти лучших адвокатов, какими теперь являлись иезуиты в деле спора Екатерины с папою», - резонно замечает автор6 [См.: Морошкин М. Я. Иезуиты в России, с царствования Екатерины II и до нашего времени. СПб., 1867. Ч. 1. С. 108-110]. Это понимали не только императрица, но и некоторые ее приближенные, в частности Г. А. Потемкин, А. А. Безбородко, З. Г. Чернышев.
В таком контексте не вызывает удивления периодическое появление в Петербурге отдельных членов ордена. Среди них в начале 80-х годов оказался и упомянутый выше И. X. Тенорио-и-Карвахаль. 30-летний новогранадец учился сперва в иезуитском колехио своего родного города Попаяна, а затем окончил университет Кито, получив ученые степени бакалавра и доктора канонического права. Пробыв некоторое время в Лиме, он направился в Мадрид, где узнал, что «Общество Иисуса» успешно продолжает свою деятельность в Белоруссии. Следуя через Францию, Германию и Польшу, Тенорио добрался до Полоцка. Там 31 июля 1782 г. он принял послушничество и, видимо, в том же году приехал в российскую столицу, где в числе других своих собратьев был представлен Екатерине II 7 [Cordobes M., J. M. D. Ignacio Tenorio у Carvajal // Boletin de Historia у Antiguedades. Bogota, 1904. Vol. 2. P. 205-208; Merkwurdige Nachrichten... S. 357].
К тому времени «Семирамида Севера» была довольно хорошо информирована о судьбе иезуитов в Испании и ее американских колониях, о чем еще в 60-е годы докладывали русские дипломаты8 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 298. Л. 39, 46-50; Д. 299. Л. 52, 158-159, 175-177; Д. 307. Л. 1-2, 15-16, 286-287]. Нам не удалось, однако, обнаружить сведений, которые свидетельствовали бы о том, что с попавшим в поле зрения императрицы Тенорио-и-Карвахалем связывались какие-либо планы, относившиеся к Испанской Америке.
Есть указания, будто в Полоцке Тенорио встретил другого иезуита испаноамериканского происхождения, родом из Кито, - Хоакина Ларреа9 [Cordobes M., J. M. Op. cit. P. 207]. Ничего более конкретного по этому поводу не известно. Но как бы то ни было, отдельные факты появления уроженцев южноамериканского субконтинента зарегистрированы в России еще до приезда Франсиско де Миранды.
Этот незаурядный человек родился 28 марта 1750 г. в Каракасе - столице Венесуэлы, испанской колонии на Карибском побережье Южной Америки. Старший сын состоятельного купца, юноша, окончив школу и университет в родном городе, в 1771 г. покинул родину. Вскоре он поступил на испанскую службу и в начале 80-х годов участвовал в войне против Англии, которую Испания вела на стороне британских колоний в Северной Америке.
Именно тогда в его сознании впервые зародилась мысль об освобождении Испанской Америки от колониального ига10 [Robertson W. S. Hispanic-American Relations with the United States. N. Y., 1923. P. 61; Garcia Samudio N. La independencia de Hispanoamerica. Mexico, 1945. P. 17]. Взгляды молодого офицера и его связи с патриотически настроенными соотечественниками не остались незамеченными, и над ним нависла угроза ареста. Решив искать убежища в США, он в июне 1783 г. высадился в Нью-Берне (Северная Каролина). В Соединенных Штатах венесуэлец встречался с рядом видных деятелей - Дж. Вашингтоном, А. Гамильтоном, С. и Дж. Адамсами, генералом Г. Ноксом и др. - и вел с ними переговоры о помощи испанским колониям в свержении владычества метрополии, но ничего, кроме крайне неопределенных обещаний, не добился.
Столь же безуспешными оказались и попытки заручиться поддержкой или хотя бы сочувствием влиятельных кругов Англии, куда Миранда приехал в начале 1785 г. Спустя полгода, желая ознакомиться с формами государственного устройства и политическими системами различных европейских стран, он отправился на континент. За неполных четыре года южноамериканец побывал в Пруссии, Саксонии, Австрии и других германских государствах, Богемии, Венгрии, Италии, Дубровнике (Рагузе), Греции, Турции, Швеции, Дании, Республике Соединенных провинций„Австрийских Нидерландах, Швейцарии, Франции. Продолжительное время путешественник провел в России, проехав по ее территории, согласно подсчетам его биографа, в общей сложности около 3900 верст (т. е. свыше 4 тыс. км)11. [Crisanti A. Miranda у la Emperatriz Catalina la Grande. Caracas, 1928. P. 73]
В рамках настоящего исследования, объем которого жестко лимитирован, не представляется возможным подробно осветить пребывание Миранды в России. Да в этом, пожалуй, и нет необходимости, поскольку в данном направлении уже сделаны известные шаги2 [См.: Альперович М. С. Франсиско де Миранда в России. М., 1986; Robertson W. S. The Life of Miranda. Chapel Hill, 1929. Vol. 1. P. 71-81; Lozinski G. Le general Miranda en Russie, 1786-1787//Le Monde Slave. Nouvelle serie. 1933. T. 2, № 4, 5; Benedikt H. Miranda in Ru01and//Studien zur alteren Geschichte Osteuropas. Graz; Koln, 1959. T. 2. S. 48-102; Григулевич И. Р. Франсиско де Миранда и борьба за независимость Испанской Америки. М., 1976. С. 56-72; Rodriguez de Alonso J. Le siecle des lumieres conte par Francisco de Miranda. P., 1974. P. 265-426]. Поэтому ограничимся самыми краткими сведениями.
Высадившись 26 сентября (7 октября) 1786 г. в Херсоне, Миранда установил тесные связи с влиятельными представителями местных военных властей. В конце декабря он был представлен всесильному любимцу Екатерины II князю Г. А. Потемкину, прибывшему на юг для подготовки к встрече царицы, которая должна была вскоре выехать в Южную Россию. Проявив очевидный интерес к заезжему чужеземцу, располагавшему ценными и полезными сведениями о разных странах Старого и Нового Света, в частности о положении в Турции - давней сопернице Российской империи, вельможа пригласил Миранду совершить вместе с ним поездку по Крыму, после чего предложил сопровождать его в Кременчуг - тогдашний административный центр Екатеринославского наместничества, а затем в Киев. Там венесуэлец познакомился с фактическим руководителем внешнеполитического ведомства графом А. А. Безбородко, малороссийским генерал-губернатором фельдмаршалом П. А. Румянцевым-Задунайским и другими сановниками. В середине февраля 1787 г. он удостоился высочайшей аудиенции, положившей начало многочисленным встречам и беседам с императрицей, которая отнеслась к нему чрезвычайно благожелательно.
За время почти годичного пребывания в России Миранда, помимо юга, посетил Петербург и Москву, Гатчину и Царское Село, Выборг и Кронштадт, не считая многих других мест, где останавливался проездом. Повсюду он осматривал городские улицы и гавани, старинные дворцы и монастыри, церкви и мечети, руины древних соборов и крепостей, мануфактуры и корабельные верфи, школы и кадетские корпуса, библиотеки и архивы, больницы и тюрьмы, богадельни и сиротские приюты, рынки и общественные бани.
В Петербурге и окрестностях южноамериканец восхищался шедеврами Зимнего дворца и Эрмитажа, фонтанами Петергофа, дворцово-парковым ансамблем Ораниенбаума, посетил Шлиссельбург, Петропавловскую крепость, Академию художеств, Смольный институт благородных девиц. Из московских достопримечательностей его особое внимание привлекли пышное великолепие кремлевских дворцов и соборов, Оружейная палата, колокольня Ивана Великого, знаменитые царь-колокол и царь-пушка. Он осмотрел храм Василия Блаженного, Китай-город, Новодевичий и Донской монастыри, Сухареву башню, выезжал в Коломенское, Троице-Сергиев монастырь и Новый Иерусалим, прогуливался по ухоженным аллеям живописного парка подмосковной усадьбы Кусково, принадлежавшей родовитому семейству графов Шереметевых.
В Киеве Миранда восторгался древним Софийским собором, много времени провел в Киево-Печерской лавре, побывал в ее пещерах. Во время путешествия по Крыму его интересовали новый административный центр Симферополь и военно-морской порт Севастополь, дворец и усыпальницы ханов в Бахчисарае, их летняя резиденция Карасубазар, величественные развалины античного Херсонеса, остатки генуэзских крепостных сооружений в Феодосии и Судаке.
Отдавая дань нравам и образу жизни русского великосветского общества, в котором теперь вращался, венесуэлец почти ежедневно присутствовал на балах, раутах, званых обедах, завтраках и ужинах, пикниках и чаепитиях, торжественных молебнах, музыкальных вечерах и театральных представлениях, проводил время за игрой в карты или лото. Круг русских друзей и знакомых Миранды отличался необычайной широтой. Среди них были государственные деятели, высокопоставленные чиновники, заслуженные военачальники, российские и иностранные дипломаты, придворные, знатные дамы, представители высшей иерархии православной церкви, ученые, покровители муз и ревнители просвещения, богатые купцы и владельцы мануфактур. Обаятельный южноамериканец обладал замечательным даром легко и быстро сближаться с людьми, находить с ними общий язык и интересы, завоевывать их симпатии.
Перечень лиц, с которыми ему пришлось в течение этого года регулярно или эпизодически иметь дело, достаточно внушителен. В их числе, помимо самой императрицы, Г. А. Потемкина и других упомянутых выше вельмож, наследник престола Павел Петрович с женой Марией Федоровной, очередной фаворит Екатерины II А. М. Дмитриев-Мамонов, вице-президент Адмиралтейств-коллегий граф И. Г. Чернышев, вице-канцлер граф И. А. Остерман, петербургский, московский, орловский, тульский и калужский генерал-губернаторы. Среди встречавшихся с американским путешественником представителей высшего командного состава армии и флота мы видим будущего генералиссимуса А. В. Суворова, участника исторического Чесменского сражения генерал-аншефа Ю. В. Долгорукова, начальника Бугского егерского корпуса генерал-майора М. И. Кутузова, главного командира Кронштадтского порта адмирала С. К. Грейга, генерал-интенданта российского флота вице-адмирала П. И. Пущина. Некоторые из них, такие, как последний украинский гетман генерал-фельдмаршал К. Г. Разумовский, ветеран Семилетней и русско-турецкой войн генерал-аншеф П. И. Панин, 74-летний генерал-аншеф и сенатор П. Б. Шереметев, давно оставили службу, но сохранили видное положение в обществе.
Миранда вел содержательные беседы с екатеринославским архиепископом Амвросием, московским митрополитом Платоном, бывшим архиепископом Славянским и Херсонским Евгением. В придворных кругах он поддерживал дружеские отношения с влиятельным семейством Нарышкиных, с камер-фрейлиной А. С. Протасовой, пользовавшейся особым доверием царицы, генерал-адъютантом Ф. Е. Ангальтом, гофмаршалом князем Ф. С. Барятинским, с племянницами Потемкина - графиней А. В. Браницкой, входившей в интимный кружок ближайших друзей Екатерины II, и графиней Е. В. Скавронской. Особенно часто и охотно венесуэлец общался с президентом Академии художеств, выдающимся педагогом И. И. Бецким. Среди его собеседников были знаток искусства и литературы И. И. Шувалов, неутомимый собиратель памятников старины А. И. Мусин-Пушкин, директор шляхетского кадетского корпуса П. И. Мелиссино. Немало часов провел он в обществе известных ученых: естествоиспытателя и путешественника академика П. С. Палласа, эпидемиолога Д. С. Самойловича, исследователя Крыма К. И. Габлица.
Узнав о том, что симпатичному южноамериканскому гостю грозит опасность со стороны мадридского правительства, преследующего его как «государственного преступника», Екатерина II еще весной 1787 г. предложила Миранде свое покровительство и выразила готовность предоставить ему надежное убежище, пригласив перейти на русскую службу. Хотя венесуэлец деликатно отклонил это предложение, он продолжал пользоваться благосклонностью двора. Позднее в связи с враждебными Миранде акциями испанской дипломатии в столице империи петербургское правительство взяло его под защиту. Перед отъездом креола из Петербурга ему были вручены циркулярные письма на имя дипломатических представителей России в европейских государствах с предписанием оказывать подателю содействие, а также предоставлено право носить мундир российской армии. Кроме того, он получил кредитные письма и наличные деньги на общую сумму 15 тыс. руб.
7(18) сентября 1787 г. дон Франсиско отплыл из Кронштадта в Стокгольм, но еще в течение ряда лет поддерживал связи со своими русскими друзьями и доброжелателями. В столице Швеции он первым делом нанес визит посланнику России А. К. Разумовскому, по приглашению которого поселился у него в доме. Впоследствии благодаря вмешательству русского дипломата шведское правительство, информированное посланником Испании о приезде Миранды, отказалось от первоначального намерения арестовать его. После трехмесячного пребывания в этой скандинавской стране, венесуэлец выехал в Данию. По прибытии в Копенгаген он тоже прежде всего посетил российскую миссию и, вручив ее главе А. И. Крюденеру рекомендательные письма, которыми запасся в Петербурге, охотно согласился воспользоваться гостеприимством дипломатического представителя Екатерины II. На протяжении 2 с половиной месяцев, проведенных креолом в Дании, Крюденер неизменно оказывал ему поддержку.
В Гамбурге Миранда находился три недели, начавшиеся, как обычно, с визита к русскому посланнику в северогерманских землях Ф. И. Гроссу. В столице Республики Соединенных провинций С. А. Колычев принял южноамериканского гостя чрезвычайно любезно. Между ними сразу установились доверительные отношения, они вели долгие беседы преимущественно на политические темы. Перед отъездом венесуэльца из Гааги Колычев выдал ему паспорт на имя «ливонского дворянина г-на де Мерона» и снабдил рекомендательными письмами. Во Франкфурте-на-Майне, куда креол специально заехал для встречи с графом Н. П. Румянцевым, аккредитованным в ряде прирейнских государств, а также имперских округов, он посланника не застал и вынужден был ограничиться беседой с секретарем российской миссии. Находясь в Брюсселе, путешественник неоднократно встречался с генеральным консулом России.
В Швейцарии, где официальных представителей Российской империи тогда не было, дон Франсиско посетил брата своего стокгольмского друга - Г. К. Разумовского, проживавшего в Берне. В Северной Италии, куда Миранда прибыл на рубеже 1788 и 1789 гг. по пути во Францию, он возобновил контакты с дипломатическими представителями петербургского двора - поверенными в делах в Генуе (А. Г. Лизакевич) и Турине (П. И. Карпов). В Париже посланник И. М. Симолин не преминул взять под свое покровительство иностранца, которому благоволила императрица. По его ходатайству французские власти выдали путешественнику паспорт на беспрепятственный выезд в Лондон за подписью Людовика XVI.
Возвратившись после 4-летнего отсутствия в британскую столицу, Миранда уже через несколько дней нанес визит российскому посланнику С. Р. Воронцову, немедленно доложившему об этом в Петербург13 [АВПР. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 405. Л. 32-33]. Когда венесуэлец узнал о провокации, затеянной испанской агентурой в Англии с целью его похищения, то попросил включить себя в реестр персонала дипломатической миссии России. О нависшей над ним угрозе Миранда поспешил уведомить Екатерину II, Г. А. Потемкина, А. А. Безбородко и А. М. Дмитриева-Мамонова. Лишь после вступления дона Франсиско во французскую революционную армию (август 1792 г.), вызвавшего крайнее негодование императрицы и ее приближенных, его сношения с представителями российского государства прервались на долгие годы.
Дав краткий обзор истории связей Миранды с Россией, составивших целую полосу его жизни, перейдем к выяснению их подоплеки. Если вопрос о том, зачем он предпринял поездку в Россию и чего там добивался, в общих чертах ясен, то объяснить, в чем секрет подчеркнуто благосклонного приема чужестранца со стороны Екатерины II и ее окружения, значительно сложнее. Существующие по этому поводу точки зрения можно в основном свести к двум версиям.
Одна из них возникла, видимо, вскоре по возвращении Миранды из континентальной Европы в Англию. Быть может, под влиянием его рассказов у некоторых друзей дона Франсиско сложилось впечатление, будто исключительная благожелательность, проявленная к нему в России, и содействие, оказанное после отъезда оттуда, вызваны интимной близостью между предприимчивым креолом и Екатериной И. Такого рода слухи, распространявшиеся поначалу в частных беседах и письмах, впоследствии были подхвачены кое-кем из биографов Предтечи. Они не располагали, однако, сколько-нибудь вескими доказательствами, и их домыслы, как нам кажется, не имели под собой серьезных оснований. Тщательный анализ, проведенный автором настоящей работы, не выявил убедительных аргументов в пользу изложенной выше гипотезы14 [См., например: Massachusetts Historical Society. Henry Knox Papers. Vol. 24. F. 70. Подробнее см.: Альперович М. С. Указ. соч. С. 257-261].
Другая концепция появилась несколько позднее. Судя по записям в дневнике Миранды, он далеко не сразу и в весьма неопределенной форме поделился с русскими деятелями своими планами освобождения родины. И уж во всяком случае никаких признаков поддержки этих замыслов Екатериной II и ее приближенными, обещаний или заверений такого рода мы в тексте дневниковых заметок не находим. Участие и сочувствие с их стороны адресовались только лично южноамериканцу - жертве произвола испанской монархии. Ему симпатизировали, заботились о его безопасности и защищали от преследований, готовы были оказать всевозможное содействие, предоставить убежище и обеспечить материальное благополучие.
В дальнейшем, однако, Миранда счел уместным публично объявить, что императрица в свое время якобы недвусмысленно высказалась за освобождение испанских колоний и обещала помощь. Это заявление последовало за революционными событиями, охватившими весной 1808 г. Испанию. Именно в тот момент устами близкого к нему ирландского публициста Уильяма Бёрка Миранда решил напомнить испаноамериканцам и их единомышленникам в Европе о своем участии в войне за независимость в Северной Америке, о службе в рядах французской революционной армии, о преследованиях со стороны мадридского правительства. В таком контексте более чем теплый прием, оказанный борцу за независимость в самодержавной России, требовал убедительного объяснения. Под влиянием подобных соображений и возник, вероятно, тезис о поддержке его замыслов Екатериной II 15 [Burke W. Additional reasons for our immediately emancipating Spanish America. L., 1808. P. 70]. Полгода спустя в статье, напечатанной анонимно, Миранда выразился еще более определенно. Когда он посвятил императрицу в свои планы освобождения родины, указывалось там, «она проявила живейшую заинтересованность в осуществлении этого предприятия, и заверила... что в случае успеха первая придет на помощь независимой Южной Америке»16 [Emancipation of Spanish America // The Edinburgh Review. 1809. Vol. 13, № 26. P. 287].
С легкой руки дона Франсиско подобная интерпретация смысла его пребывания в России стала традиционной. Переходя из одного сочинения в другое, эта версия, выдвинутая задним числом им самим и не подкрепленная никакими конкретными аргументами, прочно утвердилась в исторической литературе. Однако в течение долгого времени авторы, затрагивавшие эту тему, принимая на веру утверждение Миранды, не пытались самостоятельно осмыслить нарисованную им картину и выяснить подоплеку позиции петербургского правительства.
Лишь на рубеже 30-х и 40-х годов текущего столетия В. М. Мирошевский впервые поставил вопрос о том, что скрывалось за благосклонностью Екатерины II к заморскому гостю. По его мнению, «ряд обстоятельств позволяет утверждать с уверенностью, что покровительство, оказанное Миранде русской императрицей... было обусловлено соображениями весьма практического свойства, связанными главным образом с вопросом о русской экспансии в Америке»17 [Мирошевский В. М. Екатерина II и Франсиско Миранда // Историк-марксист. 1940. № 2. С. 128]. В подтверждение своей точки зрения автор приводил факты, свидетельствующие о столкновении интересов России и Испании в северной части Тихого океана. Он упоминал об экспедиции Биллингса, подготовке кругосветного плавания эскадры Муловского и намерении Екатерины II осуществить аналогичный проект Тревенена.
«В самый разгар всех этих приготовлений, - продолжал ученый, - в поле зрения императрицы оказался Миранда. Это была ценная находка для царского правительства. Если бы русское проникновение в Америку вызвало конфликт с мадридским двором, то при помощи венесуэльского заговорщика можно было бы попытаться нанести удар в самое уязвимое место Испании, разжигая пламя восстания в ее колониях. Подобно многим своим современникам, Екатерина II была убеждена, что достаточно Миранде появиться в Испанской Америке, имея за собой хотя бы небольшие вооруженные силы, чтобы для испанского господства в колониях пробил двенадцатый час. Таковы обстоятельства, позволяющие высказать предположение, что в 1787 г. предполагалась отправка Миранды с одной из русских экспедиций... в Тихий океан»18 [Там же. С. 129-130].
Концепция В. М. Мирошевского, воспроизведенная впоследствии в его монографии19 [См.: Мирошевский В. М. Освободительные движения... С. 86-91], с тех пор периодически всплывала в исторической литературе. Помимо авторов трудов, появившихся в нашей стране, аналогичное мнение сформулировали североамериканские историки Стюарт Р. Томпкинс, Джозеф Бейлин и Дороти Вудворд, Терренс Дж. Барраги20 [См.: Майский И. М. Испания, 1808-1917. М., 1957. С. 37-38; Григулевич И. Р. Указ. соч. С. 60, 65, 72; Чистякова Е. В. Указ. соч. С. 65-67; История литератур Латинской Америки... С. 649; Tompkins S. К. Alaska: Promyshlennik and Sourdough. Norman, 1945. P. 85; Baylen J. O., Woodward D. Francisco de Miranda in Russia//The Americas. 1950. Vol. 6, № 4. P. 438, 444-446; Barragy T. J. Francisco de Miranda and the Proposed Russian Invasion of Latin America in 1787. N. Y., 1969. P. 3, 5-6, 8, 10-11, 13-17]. Поскольку указанные версии так или иначе восходят в основном к точке зрения Мирошевского, наиболее целесообразным представляется критический разбор высказанных последним соображений, которые, на наш взгляд, крайне уязвимы и далеки от действительности. Это обусловлено главным образом тем, что ученый, не говоря уже о его последователях, опирался на узкий круг источников. Дневник и другие документы архива Миранды, а также фонды российских дипломатических архивов, по ряду причин оказались почти вне поля зрения исследователя.
Подвергая сомнению обоснованность концепции Мирошевского, начнем с того, что в период пребывания в России Миранда, не скрывая ненависти к испанскому колониализму, предпочитал умалчивать о своем намерении добиться освобождения родины. В беседах с Екатериной II он, судя по материалам его архива, вообще не заговаривал об этом. Полагая, что венесуэлец едва ли рассказал императрице о своих замыслах, Консуэло Ларрусеа де Товар замечает: «Более чем вероятно, что он этого не сделал, ибо Миранда порой поступал неосторожно, но был весьма осмотрителен, когда дело касалось заранее составленных планов»21 [Larrucea de Tovar C. Sobre la estancia de Francisco de Miranda en Rusia у la ayuda prestada a este por la Emperatriz Catalina II//Boletin de la Academia Nacional de la Historia. Caracas, 1985. № 271. P. 726]. Трудно представить, чтобы столь существенный для него сюжет, будь он затронут конкретно, мог не найти адекватного отражения в его обширном литературном наследии. Уж он-то наверняка записал и сохранил бы все сколько-нибудь заслуживавшее внимания. И вряд ли Миранду удержали бы от этого конспиративные соображения - боязнь разглашения конфиденциальной информации, не предназначенной для посторонних глаз и ушей.
Таким образом, имеющиеся материалы не свидетельствуют ни о серьезной готовности помочь испанским колониям в Америке избавиться от господства метрополии, ни даже об осознанных симпатиях и сочувствии их страждущему населению со стороны правящих кругов России. Поддержка и содействие, оказанные венесуэльскому гостю, доброжелательность и щедрые субсидии адресовались лично «графу Миранде», а не представителю далекой Испанской Америки. Что же касается значения материальных интересов Российской империи на северо-западе Американского континента как важного фактора, обусловившего отношение петербургского правительства к нашему путешественнику, то конкретных доказательств такого влияния нам обнаружить не удалось.
Следовательно, даже слабая аргументация, призванная обосновать идею о намерениях петербургского правительства в отношении Миранды, на поверку оказывается несостоятельной. Остаются лишь чисто логические рассуждения спекулятивного порядка, не подкрепленные никакими доказательствами: раз пребывание южноамериканца в России совпало по времени с подготовкой русских экспедиций в северную часть Тихого океана, значит, можно предположить наличие связи между тем и другим. Однако при ближайшем рассмотрении мы не обнаруживаем заметных признаков такой связи. Ведь секретные инструкции Биллингсу и Муловскому ограничивали их действия северо-западным побережьем Северной Америки, не далее 40-й параллели. Да и Шелихов в своих наставлениях главным правителям созданной им компании обозначил в качестве южной границы русского продвижения 40° с. ш.
Итак, сферой интересов России являлись в то время северные районы Тихоокеанского побережья Северной Америки. Вряд ли можно допустить, чтобы Миранда согласился принять участие в предприятии с целью укрепления позиций Российской империи в регионе, столь удаленном от основных центров испанской колонизации. Думается, что реальных предпосылок для конкретных совместных действий правительства Екатерины II и Предтечи испаноамериканской независимости в тех условиях не существовало.
Но если это так и коль скоро мнения, высказывавшиеся ранее в исторической литературе по поводу причин теплого приема, оказанного Миранде в России, не убедительны, то неизбежно возникает вопрос, чем же все-таки объяснить столь удивительный феномен?
Отдавая день духу времени и следуя политической моде второй половины XVIII в., когда в государствах Европы широкое распространение получила система «просвещенного абсолютизма», Екатерина II проявляла значительный интерес к взглядам французских просветителей, проникшим в 60-е годы в придворные сферы Петербурга. Ее либеральные жесты, демонстративная приверженность гуманным принципам, благосклонное внимание к мыслителям Европы и оказываемое им покровительство диктовались стремлением завоевать в европейском обществе репутацию мудрой, справедливой и просвещенной государыни. Желая привлечь на свою сторону людей, имевших огромное влияние на общественное мнение Западной Европы, императрица охотно вела с ними долгие беседы, терпеливо выслушивала их мнения по разным вопросам и делилась своими мыслями, поддерживала переписку, советовалась, внимательно читала их произведения, оказывала им щедрую материальную помощь, выражала сочувствие, а подчас изъявляла согласие с теми или иными их соображениями.
В таком контексте, думается, и следует рассматривать отношение Екатерины II к Миранде. В источниках, как уже отмечалось, отсутствуют какие-либо указания на их интимную близость и конкретные намерения способствовать освобождению испанских колоний или расчеты использовать венесуэльца для закрепления и дальнейшего расширения позиций царизма на северо-западном побережье Америки. Императрица и ее приближенные с интересом внимали ярким, содержательным рассказам Миранды об Испанской Америке, критическим высказываниям по адресу мадридского правительства, обличениям жестокостей инквизиции, охотно обсуждали с ним международную обстановку, проблемы литературы и искусства. Они возмущались произволом и насилиями колониальных властей, сочувствовали несчастным соотечественникам дона Франсиско и подчас могли даже одобрительно отозваться об его идее освобождения родины. Но их возмущение, сочувствие, одобрение носили крайне отвлеченный характер и вовсе не означали готовности оказать реальную поддержку делу, которому он посвятил жизнь.
На наш взгляд, отношение Екатерины II к гостю из Южной Америки можно в какой-то мере уподобить ее отношению к представителям европейского Просвещения. Вероятно, она видела в нем носителя аналогичных воззрений, принадлежавшего к тому же кругу,- образованного, начитанного, многое повидавшего и испытавшего человека. Притом он явился из далекого экзотического мира, располагал полезной информацией о разных странах, обладал огромным личным обаянием, был увлекательным собеседником и подвергался гонениям со стороны могущественных врагов. Благожелательное отношение к столь незаурядной личности вполне укладывалось в рамки политики «просвещенной государыни». Вместе с тем его вольные мысли, критика испанского деспотизма, независимость суждений могли до известного предела импонировать ей, пока не влекли за собой практических действий.
Но все это отнюдь не означало даже отдаленного намерения предпринять конкретные шаги, чтобы прийти на помощь освободительному движению в американских колониях Испании, точно так же, как «дружба» с Вольтером, Дидро и другими просветителями не только не предполагала осуществления их идей в России, но не помешала Екатерине II занять впоследствии резко враждебную позицию в отношении Великой французской революции, не говоря уже о расправе с А. Н. Радищевым, Н. И. Новиковым, Я. Б. Княжниным.
Миранда, в свою очередь, не строил иллюзий относительно возможного содействия петербургского правительства его революционным планам. Тем не менее сама императрица вызывала у него уважение и восхищение. Идеализации Екатерины II Мирандой способствовало ее умение произвести желаемое впечатление на собеседника или корреспондента. Эта черта проявлялась, в частности, при общении и переписке с европейскими просветителями. Даже такой искушенный, критически мыслящий человек, как Вольтер, с одобрением относился к внешней политике Екатерины. Дидро при личном знакомстве обнаружил в ней «душу Брута». А Шарль Жильбер Ромм - впоследствии убежденный якобинец и член Конвента, - проживший в России около 7 лет, расточал похвалы по адресу самодержицы, не скупясь на самые восторженные эпитеты.
Говоря об отношении Миранды к Екатерине II, не следует забывать, что тогдашнее мировоззрение этого выдающегося деятеля Испанской Америки отнюдь не отличалось последовательностью, а тем более радикализмом. Поэтому неудивительно, что в хоре славивших российскую императрицу прозвучал в свое время и его голос.
Завершая рассмотрение круга вопросов, связанных с пребыванием в России Франсиско де Миранды, полагаю уместным кратко рассказать и о русских, посетивших в 70-80-е годы XVIII в. Латинскую Америку. Конечно, мы не найдем среди них личности столь яркой и масштабной, как Предтеча испаноамериканской независимости, но встретим фигуры весьма колоритные.
Первым публичным свидетельством такого рода контактов явилось издание небольшой книжки, повествовавшей о злоключениях нижегородского купца Василия Яковлевича Баранщикова, вследствие рокового стечения обстоятельств и превратностей судьбы попавшего на Антильские о-ва. Находясь в Копенгагене, он в 1780 г. был похищен датскими вербовщиками и насильно переправлен в Вест-Индию. Поначалу его заставили служить в колониальных войсках на о-ве Сент-Томас, входившем в Виргинский архипелаг, принадлежавший тогда Дании, а в дальнейшем продали в рабство на испанские плантации близлежащего о-ва Пуэрто-Рико. Там молодой человек томился в неволе около полутора лет, после чего благодаря заступничеству сердобольной жены губернатора был освобожден. По пути домой Василий еще изрядно хлебнул горя: попал в плен к алжирским пиратам, плавал матросом на греческом судне, а добравшись до Стамбула, в целях безопасности принял мусульманство и стал янычаром султанской дворцовой стражи. В середине лета 1785 г. он дезертировал и с риском для жизни преодолел расстояние, отделявшее столицу Оттоманской империи от берегов Дуная. С трудом переправившись через реку, Баранщиков затем переплыл Днестр в его среднем течении, пересек Правобережную Украину в северо-восточном направлении и, достигнув Днепра, перешел наконец в районе Киева российскую границу. В феврале 1786 г. после шестилетнего отсутствия он вернулся в Нижний Новгород, где как несостоятельный должник тотчас угодил в долговую тюрьму.
На первых же допросах арестант в общих чертах поведал о своих долгих скитаниях на чужбине, а впоследствии рассказал о пережитых невзгодах на страницах сочинения, увидевшего свет три недели спустя после отъезда Ф. де Миранды из России. Судя по тому, что только за два года публикация выдержала по меньшей мере три издания, эмоциональное повествование об авантюрных похождениях «мещанина Нижнего Новгорода» в Новом и Старом Свете пользовалось у читателей немалым успехом22 [Нещастные приключения Василья Баранщикова, мещанина Нижнего Новгорода в трех частях света: в Америке, Азии и Европе с 1780 по 1787 год. СПб., 1787. Увлекательная одиссея В. Я. Баранщикова привлекла в дальнейшем внимание ряда авторов. В свое время ею заинтересовался известный писатель II. С. Лесков. См.: Лесков Я. С. Полн. собр. соч. М., 1912. Т. 12. С. 270. См. также: Шур Л. А. Россия и Латинская Америка. С. 16-17; Чистякова Е. В. Указ. соч. С. 58-60; История литератур Латинской Америки. С. 646-647; Петров В. Русские в истории Америки. М., 1991. С. 148-149].
Однако куда более внушительное впечатление производит антильская эпопея Ф. В. Каржавина - русского просветителя, писателя и публициста, переводчика, путешественника, который в тот же период провел в общей сложности не менее пяти лет на «сахарных островах» (как он их называл) Карибского моря, принадлежавших Испании и другим европейским державам.
Федор Васильевич родился в 1745 г. в семье просвещенного петербургского купца, и 8-летним мальчиком был отправлен учиться в Париж. Там он получил блестящее европейское образование, успешно окончив школу, а потом и университет. В 1765 г. 20-летний юноша вернулся на родину, но вскоре поссорился с отцом и переехал в Москву. В течение двух лет он преподавал французский язык в семинарии Троице-Сергиевой лавры. В конце 1769 г. был зачислен в штат Экспедиции кремлевского строения и стал ближайшим помощником известного архитектора В. И. Баженова, руководившего разработкой проекта и изготовлением модели Большого Кремлевского дворца. В июле 1773 г. Федор вновь выехал из России и обосновался в Париже, где посвятил себя переводческой и издательской деятельности, располагая крайне скудными средствами к существованию. Последнее обстоятельство главным образом и побудило его в поисках заработка осенью 1776 г. оставить Францию и направиться в ее вест-индские владения.
В начале ноября Каржавин прибыл на Мартинику, ставшую базой снабжения восставших английских колоний в Америке, и провел там около пяти месяцев, выгодно распродав привезенные товары. В середине апреля 1777 г. он покинул остров и 8 мая высадился на побережье Виргинии, куда доставил оружие и боеприпасы. Почти три года Каржавин занимался коммерцией, а в середине февраля 1780 г. возвратился на Мартинику и поступил на службу к местному аптекарю. Повторное пребывание во французской колонии длилось два года, после чего Федор Васильевич снова направился в США, но по дороге судно захватили англичане, продержавшие путешественника две недели на британском острове Антигуа. Там он нанялся лекарем на испанский корабль, на борту которого совершил плавание в Нью-Йорк, а оттуда к о-ву Гаити. Через неполных три недели Каржавин отплыл из Сан-Доминго и, высадившись 11 августа 1782 г. в кубинском порту Матансас, вскоре направился в Гавану. В столице генерал-капитанства он прожил почти два года, на протяжении которых, по его собственным словам, «сыскивал себе хорошее пропитание своим знанием, именно: лечил больных, составлял медикаменты для аптекарей, делал разные водки для питейных лавок и домов и учил по-французски»23 [РС. С. 176].
Но тем временем война за независимость в Северной Америке закончилась. С подписанием в сентябре 1783 г. мирных договоров всем иностранцам было предписано выехать из испанских владений. К тому же неутомимого путешественника, чей возраст уже приближался к 40-летней отметке, стала одолевать тоска по родине, с которой он расстался свыше 10 лет назад. Однако для возвращения в Россию требовались немалые денежные средства, каковыми этот приезжий, нашедший пристанище на Кубе, не располагал.
Несмотря на сохранившееся чувство обиды и горечи, вызванное давней ссорой с отцом, Каржавин, еще находясь на Мартинике, послал родителям письмо с просьбой о финансовой помощи, но ответа так и не дождался. Столь же безрезультатными оказались два обращения аналогичного свойства, отправленные в августе 1783 г. консулу России в Кадисе И. Ф. Бранденбургу для пересылки в Коллегию иностранных дел и последующей передачи адресатам24 [Там же. С. 148. Одно из писем и на сей раз предназначалось родителям Ф. В. Каржавина]. Оба документа пока не найдены, но нам удалось разыскать в Архиве внешней политики России копию препроводительной записки и консульское донесение, направленное по этому поводу вице-канцлеру. Мотивируя свою просьбу, автор писем счел нужным представиться, сообщив, что он «русский, уроженец Санкт-Петербурга, который в течение многих лет не может подать родным весть о себе». Изложив суть ходатайства, подписавшись и поставив дату, Федор Васильевич в заключение добавил: «В Гаване, где я умираю с голоду». Этот «крик души» не мог оставить Бранденбурга безучастным. Однако опытный дипломат хотел все же убедиться в правильности дошедших до него сведений. Отправляя в Петербург присланные из кубинской столицы письма, он доложил: «В силу того, что мне написал названный Каржавин о плачевном состоянии, в коем находится, я намерен написать в Гавану, чтобы узнать, действительно ли он живет в нужде, на которую жалуется, и если его сообщение окажется правдивым, обеспечить ему проезд и пропитание для возвращения сюда (т. е. в Кадис)» 25 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 624. Л. 15, 13].
Каржавинская корреспонденция была получена на берегах Невы 17 апреля 1784 г. и, видимо, доставлена по назначению. Но адресаты и в данном случае, судя по всему, не реагировали. Тем временем наш путешественник, вынужденный в начале августа 1784 г. распроститься с «жемчужиной Антилл», вновь обосновался в Виргинии, зарабатывая на жизнь «врачеванием» и торговлей, состоял переводчиком при канцелярии консула Франции в Вильямсберге. В мае 1785 г. он послал с французским коммерсантом Лакруа очередное «о себе известие» в российское посольство в Париже. А 1 сентября писал родителям: «Бывши дважды разорен, я уже не знаю, как возвратиться в Россию». Далее опять прозвучала мольба о материальной поддержке, с указанием адресов, по которым можно выслать деньги26 [PC. С. 176, 145, 148]. Между тем письмо, пришедшее из Вильямсберга, было отправлено в Коллегию иностранных дел, а затем передано матери «блудного сына» (его отец к тому времени скончался), которая решила наконец раскошелиться. Получив необходимую сумму, Каржавин в апреле 1787 г. выехал на Мартинику, откуда 6 ноября отплыл во Францию. Так завершилась его поездка в Америку, длившаяся 11 лет.
После примерно полугодичной остановки в Париже Каржавин летом 1788 г. навсегда возвратился в Россию. Поселившись в столице, он безуспешно добивался должности переводчика Коллегии иностранных дел. Лишь позднее ему удалось поступить в чине коллежского секретаря на службу в Адмиралтейство. Там он и оставался на скромных ролях делопроизводителя и переводчика до конца своих дней.
Одновременно Каржавин занимался разнообразной литературной и издательской деятельностью, в которой известное отражение нашли мысли, наблюдения и впечатления, относившиеся к Вест-Индии. Но наиболее важный и ценный в этом смысле источник - американский дневник путешественника - пока не выявлен, за исключением недавно изданного виргинского раздела27 [Каржавин Ф. В. Дневник путешествия в Виргинию в 1777 и 1778 годы // Взгляд в историю - взгляд в будущее. М., 1987. С. 10-39]. Свидетельства же, касавшиеся его пребывания на Кубе, Мартинике, Гаити, Антигуа, не сконцентрированы более или менее компактно в каких-то определенных публикациях, а разбросаны по страницам автобиографических заметок, примечаний к переводам, антологий, анонимных сборников, учебных пособий и т. д. Несмотря на это, их познавательная значимость и влияние на российское общество несомненны.
«Каржавин был не только первым русским, побывавшим на Кубе, - констатируют гаванские историки, - но и одним из первых поведавших русскому народу о своих впечатлениях об этом острове, о том, как богатства Кубы - сахар и другие товары, созданные трудом тысяч рабов, - отправлялись в Испанию и оттуда в другие страны Европы». Как подчеркивает В. Петров, «Ф. В. Каржавин был первым русским человеком, который по собственной инициативе предпринял путешествие в Америку и прожил там значительный период времени»28 [Гарсиа А., Мирончук Л. Ранний период политических и дипломатических отношений // Российско-кубинские и советско-кубинские связи XVIII-XX веков, м., 1975. С. 17; Петров В. Указ. соч. С. 148].
На восприятие этим наблюдательным очевидцем тех или иных сторон латиноамериканской действительности некоторый отпечаток, естественно, наложили его мировоззрение, идейные позиции, социально-политические взгляды, ставшие в последние десятилетия; предметом оживленной и острой полемики. Не вдаваясь в суть проблемы, неоднократно освещавшейся в печати В. И. Рабиновичем, С. Р. Долговой, А. И. Старцевым, Н. Н. Болховитиновым, » Ю. Я. Герчуком и др., ограничимся краткой справкой, необходимой для понимания отдельных спорных вопросов. Речь идет о наметившейся в нашей историографии тенденции изобразить Каржавина последовательным революционером, борцом за свободу в Новом ин Старом Свете, придерживавшимся демократических убеждений и склонным к радикальному образу действий.
В результате явных преувеличений и натяжек, необоснованных утверждений, сомнительных гипотез, не подкрепленных убедительными аргументами, крайне вольного обращения с историческими фактами «под вдохновенным пером одного из своих изобретательных биографов, Ф. В. Каржавин, как заметил Н. Н. Болховитинов, из профессионального переводчика, просветителя и вольнодумца превратился в «искреннего друга» А. Н. Радищева, рыцаря «не мало важных бунтов» в Америке, очевидца взятия Бастилии, американского «корреспондента» Н. И. Новикова и т. д. и т. п.»29 [Болховитинов Я. Я. Новые материалы о русских в Америке во второй половине XVIII в. // Взаимодействие культур СССР и США XVIII-XX вв. М., 1987. С. 16].
Не претендуя на самостоятельный анализ суждений, высказанных в разное время В. И. Рабиновичем при освещении жизни, деятельности, воззрений и личности Каржавина, напомним лишь, что они неоднократно вызывали мотивированные возражения и серьезную критику со стороны практически всех остальных специалистов, проявивших в 60-80-е годы XX в. понятный интерес к своеобразной фигуре русского путешественника и литератора30 [См.: Рабинович В. И. Революционный просветитель Ф. В. Каржавин. М., 1966; Он же. С гишпанцами в Новый Йорк и Гавану. М., 1967; Он же. «Царям туда же дорога!» // Наука и жизнь. 1970. № 3. С. 81-90; Он же. Полезны ли гипотезы об «искренних друзьях» Радищева? // Вопр. лит. 1972. № 3. С. 176-179; Он же. Просветительские и материалистические тенденции в России от Радищева до декабристов...: Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. М., 1980; Он же. Вслед Радищеву...; М., 1968; Он же. Радищевец Ф. В. Каржавин - корреспондент Н. И. Новикова и «искренний друг» А. Н. Радищева // ВИ. 1987. № 12. С. 159-161; Старцев А. И. Был ли Каржавин другом Радищева? // Вопр. лит. 1971. № 4. С. 168, 170-173; Герчук Ю. Я. Этнографические наблюдения русского путешественника Ф. В. Каржавина в Америке // Сов. этнография. 1972. № 1. С. 150-153; Полонская И. М. Издательская деятельность Ф. В. Каржавина // Проблемы рукописной и печатной книги. М., 1976. С. 162-174; Болховитинов Я. Я. Россия и война... С. 210; Он же. Был ли Ф. В. Каржавин американским «корреспондентом» Н. И. Новикова? // ВИ. 1986. № 4. С. 170-172; Он же Новые материалы... С. 16; Он же. За точное и документированное освещение жизни и деятельности Ф. В. Каржавина // ВИ. 1987. № 12. С. 166-168; Он же. Россия открывает Америку. С. 139-140].
Гораздо более адекватной представляется оценка места и роли Каржавина в развитии российской литературы и общественной мысли, принадлежащая С. Р. Долговой. Характеризуя его как «яркого писателя-публициста, ученого и общественного деятеля», испытывавшего живой интерес к сочинениям французских просветителей, приветствовавшего борьбу за независимость в Северной Америке и Великую французскую революцию, петербургская исследовательница указывает, что в 90-е годы «он присоединяется к наиболее радикальному крылу демократической интеллигенции. Именно в это время под своим именем или псевдонимом вместе с единомышленниками он выпускает книги, в которых отразились идеи русского просветительства» 31 [Долгова С. Р. Творческий путь Ф. В. Каржавина. Л., 1984. С. 60, 64, 128].
Признавая справедливость столь позитивной характеристики литературной и издательской деятельности Каржавина, вряд ли стоит преувеличивать размеры внесенного им и без того достаточно весомого вклада. Думается, нет оснований полагать, будто число книг, «принадлежащих целиком или частично перу Ф. В. Каржавина или изданных им», составляло не менее 78 32[Рабинович В. И. Вслед Радищеву... С. 64, 216-222]. Неправомерной представляется, в частности, попытка объявить его чуть ли не единственным автором публикаций, содержавших те или иные латиноамериканские сюжеты, которые появились тогда в России. Так, совершенно бездоказательна версия, будто упомянутое выше сочинение «Нещастные приключения Василья Баранщикова...» в действительности якобы написано Каржавиным. Нельзя не согласиться с компетентным мнением Ю. Я. Герчука, который, категорически отвергая подобные домыслы, отмечает, что указанная книга впервые увидела свет почти за год до возвращения ее мнимого автора на родину 33 [См.: Рабинович В. И. С гишпанцами в Новый Йорк и Гавану... С. 86; Герчук Ю. Я. Указ. соч. С. 150].
Столь же фантастичным выглядит предположение, будто серия корреспонденции на американские темы, опубликованных в 1784 г. Н. И. Новиковым в его журнале «Прибавления к Московским ведомостям», есть не что иное, как «материалы, статьи, переводы книг», якобы написанные или подготовленные к изданию опять-таки Каржавиным, когда тот находился на Кубе, где стал «одним из первых обличителей и борцов со всяческим угнетением, рабством и расовым гнетом... глашатаем неизбежности революционных «перемен» в странах Латинской Америки». Вполне убедительны, на наш взгляд, доводы исследователей, которые не видят причин для такого рода умозаключений 34 [См.: Рабинович В. И. Вслед Радищеву... С. 40, 45; Старцев А. И. Указ. соч. С. 171. Герчук Ю. Я. Указ. соч. С. 151-153; Болховитинов Я. Я. Был ли Ф. В. Каржавин... С. 172].
Не менее решительные возражения вызывает и намерение включить в каржавинское литературное наследие анонимно изданную книгу «Описание острова Санкт-Доминго...»35 [Описание острова Санкт-Доминго с показанием прежде бывших на оном коренных диких жителей, их нравов, обычаев и одежд... М., 1793. Относительно атрибуции этого издания см.: Рабинович В. И. С гишпанцами в Новый Йорк и Гавану... С. 29; Он же. Вслед Радищеву. С. 43]. Подобное стремление, возможно, было в какой-то мере продиктовано превратным представлением об отношении русского просветителя к революционным событиям начала 90-х годов XVIII в. в Карибском бассейне: как полагает (неизвестно почему) В. И. Рабинович, Каржавин «благословил восстание негров-рабов на острове Гаити, связанное с Великой Французской революцией». Конкретная же мотивировка сводилась главным образом к утверждению, что описания Кап-Франсе - административного центра колонии Сан-Доминго - в указанной книге и комментариях Каржавина к изданному ранее переводу с английского составлены одним и тем же лицом36 [См.: Рабинович В. И. Вслед Радищеву... С. 43, 28; [Плейстид Б., Элиот Дж.] Описание хода купеческих и других караванов в степной Аравии. СПб., 1790].
Вполне разделяя и в данном частном вопросе мнение оппонентов В. И. Рабиновича, позволю себе отослать читателя к соображениям по этому поводу Ю. Я. Герчука. Тщательно проанализировав основные положения, структуру, содержание, характер и стиль изложения, фактическую достоверность рассматриваемой публикации, он пришел к выводу о полной несостоятельности приведенной выше точки зрения37 [Герчук Ю. Я. Указ. соч. С. 150-151]. К его аргументации можно добавить мелкую, но существенную деталь. Вопреки утверждению об «абсолютной тождественности авторской позиции» в обоих описаниях Кап-Франсе на самом деле обнаруживается различие между ними. Если в упомянутом комментарии наряду с описанием города фигурировала также одноименная «приметная гора» на северном побережье Гаити, причем приводилось не только ее французское название, но и употреблявшееся испанцами устаревшее обозначение Гуарико38 [См.: [Плейстид Б., Элиот Дж.] Указ. соч. С. 193-194], то в описании Сан-Доминго и гора, и испанское наименование вообще отсутствовали. «Если в России вышла книга «Описание острова Санкт-Доминго», - резюмирует видный российский ученый, - то это совсем не означает, что ее автором был Каржавин, хотя он, может быть, и посетил этот остров или плавал около него» 39 [Болховитинов Н. Н. За точное и документированное освещение... С. 167].
Итак, процесс постепенного развития непосредственных связей между Россией и Испанской Америкой, находившийся в зачаточной стадии, приобрел в 80-е годы XVIII в. двусторонний характер. далее |