Станислав Куняев
ПАМЯТИ ПОЭТА
Мы
были с ним знакомы,
как друзья.
Не раз
в обнимку шли и спотыкались.
Его дорога
и моя стезя
в земной судьбе
не раз пересекались.
Он выглядел
как захудалый сын
своих отцов...
Как самый младший,
третий...
Но все-таки звучал высокий смысл
в наборе слов его
и междометий.
Он был поэт,
как критики твердят,
его стихи лучатся добрым светом,
но тот,
кто проникал в тяжелый взгляд,
тот мог по праву
усомниться в этом.
В его прищуре
открывалась мне
печаль по бесконечному раздолью,
по безнадежно брошенной земле,
ну, словом, все,
что можно звать любовью.
А женщины?
Да ни одна из них
не поняла его души, пожалуй,
и не дышал его угрюмый стих
надеждою на них
хоть самой малой.
Наверно, потому,
что женский склад
в делах уюта
и в делах устройства
внезапно упирался в этот взгляд,
ни разу не терявший беспокойства.
Лишь иногда
в своих родных местах
он обретал подобие покоя
и вспоминал
о прожитых летах,
как ангел,
никого не беспокоя.
Он точно знал,
что счастье — это дым
и что не породнишь его со Словом,
вот почему он умер молодым
и крепко спит
в своем краю суровом,
на вологодском кладбище своем
в кругу теней
любимых и печальных...
А мы еще ликуем и живем
в предчувствии потерь
уже недальних.
А мы живем,
и каждого из нас
терзает все,
что и его терзало,
и потому,
пока не пробил час,
покамест время нас не обтесало,
давай поймем,
что наша жизнь — завет,
что только смерть развяжет эти узы —
ну, словом, все,
что понимал поэт
и кровный сын жестокой русской музы.
Николай Старшинов
* * *
Рябина от ягод пунцова.
Подлесок ветрами продут.
На родине Коли Рубцова
Дожди затяжные идут.
В такую ненастную пору
Не шумной толпой, а вдвоем
Пройти бы к сосновому бору
Прекрасным и грустным жнивьем.
Следить — а куда торопиться? —
Отчаянный гон облаков.
Земле поклониться.
Напиться
Из тихих ее родников.
Забраться в осинник,
Послушать,
Что шепчут друг другу листы.
И думать: а наши-то души,
Как прежде, по-детски чисты?..
И так, ни о чем не печалясь,
Вдвоем постоять над рекой...
Мы часто случайно встречались,
И все в толчее городской.
Летели, летели недели,
Да что там недели — года...
Не раз в ЦДЛе сидели,
А вот у реки — никогда...
Бесчинствует ветер несносный.
Продрогнув с макушки до пят,
Гудят корабельные сосны,
Как мачты под бурей, скрипят,
И тучи нависли свинцово,—
Погожей погоды не жди...
На родине Коли Рубцова
Идут затяжные дожди.
Анатолий Передреев
КЛАДБИЩЕ ПОД ВОЛОГДОЙ
Края лесов полны осенним светом,
И нет у них ни края, ни конца —
Леса... Леса... Но на кладбище этом
Ни одного не видно деревца!
Простора первозданного избыток,
Куда ни глянь... Раздольные места...
Но не шагнуть меж этих пирамидок,
Такая здесь — до боли! — теснота.
Тяжелыми венками из железа
Увенчаны могилки навсегда,
Чтоб не носить сюда цветов из леса
И, может, вовсе не ходить сюда...
Одно надгробье с обликом поэта
И рвущейся из мрамора строкой
Еще живым дыханием согрето
И бережною прибрано рукой,
Лишь здесь порой, как на последней тризне,
По стопке выпьют... Выпьют по другой...
Быть может, потому, что он при жизни
О мертвых думал, как никто другой!
И разойдутся тихо, сожалея,
Что не пожать уже его руки...
И загремят им вслед своим железом,
Зашевелятся мертвые венки...
Какая-то цистерна или бочка
Ржавеет здесь, забвению сродни...
Осенний ветер...
Опадает строчка:
«Россия, Русь, храни себя, храни...»
Глеб Горбовский
ВОЛОГОДСКИМ ДРУЗЬЯМ
Нас познакомил
мертвый человек,
погибший
от укуса злобной суки...
Его уж нет.
Он завершил пробег...
Шагов его
вот-вот затихнут стуки...
Но Землю он любил —
не меньше нас!
Ее он славил
хрупким горлом птицы...
И оттого,
что нет его сейчас —
душе
не расхотелось веселиться...
На птичьи его песни
выпал снег.
И съежилась
последняя шумиха...
...Как заспанно мы любим:
как во сне...
Покуда просыпались —
стало тихо...
Александр Колесов
* * *
Когда под гнетом
тяжкого застоя
Печальным стало
Родины лицо,
когда в стране забылось
все святое,—
пришел в ее поэзию Рубцов.
Как нежный сын,
заговорил он с Русью,
добром ответил
на людское зло...
И вспомнился нам
подвиг Иисуса,
и в наших душах
солнышко взошло.
Нижний Новгород
Аркадий Коуров
* * *
Николай Михайлович
Рубцов.
Ты ушел. Звезда полей
сгорела.
До твоей души, ее рубцов
Не было при жизни людям
дела.
Был ты выше собственных обид,
Нет о них в твоих стихах
ни слова.
Русский, всеми признанный
пиит,
Не имевший собственного
крова,
Ни надежд, ни средств
и ни угла.
Жизнь тебя, как пасынка,
трепала,
Лаской и заботой обошла.
Нынче сына Русь в тебе
признала.
Глубину твоих стихов — измерь!
В них души безмерная
стихия.
Николай Михайлович, поверь,
Что тебя читает вся Россия.
г. Свердловск
Владислав Кокорин
Памяти Николая Рубцова и всех, безвременно ушедших до сего дня…
* * *
Кто не понял — тому не понять,
Почему беспощадною метой
Метит судьбы российских поэтов
Ненасытного рока печать.
Выбивает таких сыновей!
Мать-земля, как ты их принимаешь?
Были ль дети на свете родней? -
Разве снова таких нарожаешь?
Но довлеет проклятия дух
Над тобою, земная утроба:
Только примем младенца из рук,
И опять — в карауле, у гроба...
Кто там мелет? — «...пустая судьба...»
Пусть-ка он, в этот час, вместе с нами,
Выпьет чашу свою — за тебя...
Захлебнется, сердешный, слезами!
Я поверил бы в «случай слепой»,
И в брехню про «всемирный запой»...
Только кто-то, с железною хваткой,
Рвет и нынче судьбу за судьбой!!
Может статься,— мы все, по порядку,
Словно тени, уйдем за тобой..?
Валентина Телегина
ПАМЯТИ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
Слишком поздно мы любим поэтов,
Собираемся их уберечь.
Слишком поздно,
когда недопетой
Угасает тревожная речь...
Я тебя вспоминаю все чаще,
Вспоминаю пронзительный
взгляд,
В эту мглистую даль
уходящий,
Словно тающий в небе закат.
Шел ли ты вологодской дорогой
Или вел по Тверскому
друзей —
Все тревога, тревога,
тревога
Из души исходила твоей.
Бесприютно мотаясь
по свету,
Сам своим неудачам смеясь,
Ты читал нам любимых поэтов,
Как бы заново
жить торопясь...
Все могло бы сложиться
иначе!
Но в январской буранной
гульбе
Все яснее я слышу,
как плачет,
Как печалится Русь о тебе.
Плачет шелестом ивы
плакучей,
Да о чем уж теперь
говорить!—
Плачет ночью
звездою падучей,
Что могла б еще долго светить...
И поешь ты у темных околиц,
У задымленных снегом
крылец —
Самый чистый ее колоколец,
Самый русский ее бубенец.
Виктор Коротаев
ПАМЯТИ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
I
Потеряем скоро человека,
В этот мир забредшего шутя.
У законодательного века
Вечно незаконное дитя.
Тридцать с лишним лет как из пеленок,
Он, помимо прочего всего,
Лыс, как пятимесячный ребенок,
Прост, как погремушечка его.
Ходит он по улицам Державы,
Дышит с нами Временем одним,
Уважает все его Уставы,
Но живет, однако, по своим.
«Как сказал он! Как опять слукавил!» —
Шепчут про него со всех сторон.
Словно исключение из правил,
Он особым светом озарен.
Только на лице вечерне-зыбком
Проступает резче что ни день
Сквозь его беспечную улыбку
Грозная трагическая тень.
И не видеть мы ее не вправе,
И смотреть нам на нее невмочь,
И бессильны что-нибудь исправить,
И не в силах чем-нибудь помочь.
В нашем мире риска и дерзанья,
Где в чести борьба да неуют,
Эти отрешенные созданья,
Как закаты, долго не живут.
II
За окнами мечется вьюга,
Сквозит предрассветная мгла.
Душа одинокого друга
Такой же бездомной была.
И мне потому — не иначе —
Все кажется, если темно,
Что кто-то под тополем плачет
И кто-то скребется в окно.
Не раз ведь походкою зыбкой
То весел, то слаб и уныл
Он с тихой и тайной улыбкой
Из вьюги ко мне приходил.
В тепле отогревшись немножко,
Почти не ругая житье,
Метельные песни ее
Играл на разбитой гармошке.
Гудела и выла округа,
Но он вылезал из угла.
И снова холодная вьюга
Его за порогом ждала.
И слышало долго предместье,
Привычно готовясь ко сну,
Как их одинокие песни,
Сближаясь,
Сливались в одну.
III
Милый друг мой,
Прощаясь навеки,
В нашей горькой и смертной судьбе
Всею силой, что есть в человеке,
Я желаю покоя тебе.
Оставаясь покамест на свете,
Я желаю у этих могил
Чистых снов, тишины и бессмертья.
И любви.
Ты ее заслужил.
Борис Укачин
ПИСЬМО НИКОЛАЮ РУБЦОВУ
...Эта горькая весть разминулась со мной,
И провел я весь день не грустя, не скорбя,
Потому что не знал я, что шар наш земной
Продолжает кружиться уже без тебя.
У поэта Шатры в нашем отчем краю
Я в селе Каракол в это время гостил.
Вспоминали друзей, пели песню твою:
«...И архангельский дождик на меня моросил...»
В то село Каракол не идут поезда,
То село далеко
От проезжих дорог,
И стоит над селом голубая звезда,
Как в одной из твоих вечно памятных строк.
В эту звездную ночь тих, пустынен Алтай,
Далеко на Тверском — наш родной институт.
Эх, Шатинов Шатра, вслух стихи почитай,
Пусть замедлится бег торопливых минут!
Благодарного лета кончалась пора,
И, уже набираясь для осени сил,
Русским строчкам в горах подпевали ветра:
«И архангельский дождик на меня моросил...»
Помнишь, Коля, как съехались мы на Тверской,
Кто откуда, со всей бесконечной страны,
Помнишь долгие споры над чьей-то строкой
И надежды, которых мы были полны?
Помнишь — мы по Алтаю бродили с тобой.
— Что за дивная силища в этой волне! —
Ты сказал о Катуни моей голубой,
И не скрою, что это понравилось мне.
Полюбилась тебе наших гор тишина.
— Я еще непременно приеду сюда!..—
Заверял ты меня, и твоя ли вина,
Что теперь не приедешь уже никогда.
И не верится мне, что с тобою вдвоем
На земле, где ты голову гордо носил,
Мы уже никогда-никогда не споем:
«...И архангельский дождик на меня моросил...»
Перевел с алтайского
Илья Фоняков.