К началу XVII в. (1612 – 1613 гг.) относятся описания (в связи с продажей) 11 усадеб, из которых 8 принадлежали ремесленникам, 1 – дьячку, 1 – монастырю и 1 – князю Федору Кропоткину. Еще одна купчая на двор певчего дьяка и одна на двор двух зажиточных посадских людей относятся к 1631 и 1669 гг. Всего, таким образом, в Новгороде описано 14 дворов (АЮБ II, № 148 – II, стб. 386; 148 – III, стб. 386 – 7; 148 – V, стб. 388; 148 – VI, стб. 389; 148 – XII, стб. 394 – 5; 148 – XIII, стб. 396; 148 – IX, стб. 391 – 2; 148 – X, стб. 392 – 3; 148 – XI, стб. 394; 148 – VIII, стб. 390 – 91; 148 – VII, стб. 289 – 90; 126 – X, стб. 13 – 14; АЮ № 99, с. 134). Единственная княжеская усадьба была недостроена, построек на ней мало – всего 4. Дворы же дьячка и певчего дьяка, а также монастырский двор по числу построек не превосходили дворов ремесленников – на них по 8 – 9 построек (в среднем даже больше, чем в Москве). Больше всего построек – 12 – на дворе зажиточного посадского человека – шелковника, продавшего свой двор другому посадскому человеку – «свежему рыбнику» («вероятно, торговцу, а не рыбаку). Вообще социальный характер усадеб при продаже большинства их сохранился: покупал двор тоже посадский человек. Масленик продал двор мельничному засыпщику, портной – щёпетнику, шапочник – ржанику, хлебник – шапочнику. Вдова станичника продала двор кузнецу (и на дворе еще нет кузницы).
Характерной чертой новгородских построек является их двухъярусность. Только у одного масленика были поземные постройки, все остальные – на подклетах. Всего на 13 усадьбах XVII в. было 13 горниц на подызбице (причем, судя по тому, что в одном случае продавец оговорил себе право остаться жить в подызбице, эти подклеты могли быть и жилыми), 2 поземные (или «плоские») избы и какая-то «избушечка», 11 сеней *, 9 клетей, 4 повалуши, 8 сенников, 9 бань, 2 конюшни, 4 житницы (на монастырском, княжеском и певчего дьяка дворах), 2 амбара, 2 погреба, 3 мшаника, 4 мелника, 1 чулан, 1 крыльцо и 1 каменная палатка с погребом (у богатого шелковинка). Обращает на себя внимание малое количество погребов и полное отсутствие ледников. Видимо, их заменяли разнообразные подклеты и мшаники. Характерно, что усадьбу, где была каменная палатка с погребом, купил именно «свежий рыбник». В 6 случаях указаны печи во дворе или в огороде. Наиболее типичной жилой связью была «горница (изба) – сени – клеть или «горница – сени – повалуша». Повалуши были на монастырском подворье, у дьячка, у певчего дьяка и у станичника, усадьбу которого на Холопьей улице купил кузнец. Неоднократно подчеркнута «связь» строений. Так, шапочник, продавая свой двор на Никитине улице ржанику Поспелу Семенову, особо отметил, что его «горница на подызбице, да сени на подсенье, да клеть на подклете, да вверху сенница, да в подсенье чуланец, да байна, да мшаник – в одной связи под одной кровлей» (АЮБ II, № 148 – II, стб. 389). Шелковник продал свежему рыбнику не весь двор, а половину – «верхнюю связь», видимо, оставив большинство нижних помещений себе. Наверное, в этом же смысле следует понимать и другие случаи, когда в купчей оговаривается, что продается «во всем половина». Баня была не на каждой усадьбе, но только один посадский человек – портной – не имел бани. Без бани обходились как раз дьячок и певчий дьяк, не было ее и на монастырском подворье. Огород и сад имели почти все, у многих была печь «с припередком» во дворе или в огороде. Видимо, в Новгороде довольно строго придерживались указов правительства летом не топить изб, а готовить во дворе или на огороде. Хочется отметить и интересное западное новшество – в доме хлебника на Коржеве улице было пять «стекольчатых окончин» (АЮБ II, № 148 – XIII, стб. 395; № 148 – IX, стб. 392). Интересно, что именно в Новгороде ворота и ограда двора описаны более подробно, чем в других городах. Упоминаются точеные столбы, кровли, запасные вереи ворот.
В конце XVII в. в связи с тяжбой из-за земельных участков, которыми хотел завладеть Розважский монастырь, были «явлены» владельцами купчие грамоты на эти дворы. В 1678 г. подьячий Сидор Родионов продал свой двор на Розваже улице стрельцам Карпу Иванову «с товарищи» за 50 р. Там стояли «хоромы» – трехкамерный дом (черная изба на подклете – сени – клеть с повалушей наверху; можно думать, что связь здесь шла по нижнему этажу – через подклет избы, поскольку не упомянуто подсенье, а клеть явно была без подклета), еще одна двухкамерная в плане постройка (брусяная белая горница на жилом подклете, причем и горница и подклет имели сени, а под верхними сенями был еще сенник), погреб с сушилом наверху, баня с «припередком», конюшня, поварня. Двор был огорожен тыном со створчатыми воротами. Баня и некоторые из жилых комнат, вероятно «белая брусяная горница», имели «красные» окна – всего шесть «окончин больших».
Другой двор на Розваже улице принадлежал стрелецкому сотнику Я. Т. Дедевкину, который продал его за 63 р. подьячему Савве Михайлову. На дворе был двухэтажный трехкамерный дом с вышкой («две горницы: передняя на жилом подклете, а задняя – на подзавалье, завалинке, а против горниц сени с перерубом, а в задних сенях чулан, а над сенями вышка»), погреб с сушилом наверху. Усадьба имела огород и сад, в котором стояла баня. Ограда была смешанной конструкции: с улицы («по лицу»)- – «заметом» (в купчей сказано «тын лежачий»), а вокруг сада и огорода – «частокол стоячий». Ворота одностворчатые («щитом»), с калиткой (Греков, 1926, с. 8, 10).
Описание этих усадеб представляет тем больший интерес, что они изобра-
__________________
*Их не было лишь на монастырском и недостроенном княжеском дворах, да на дворе хлебника, и в последнем случае писец, кажется, допустил ошибку, написал вместо «сени» «сеньница».
__________________
жены на прилагаемом чертеже. Однако нам не удалось найти на нем характерных признаков описанных усадеб – вышки и стоячего тына на дворе Саввы Михайлова, двух домов на дворе Карпа Иванова. Вообще соответствия между описью и рисунком не прослеживается. Это может быть вызвано как перестройками дворов после их продажи и составления купчих, так и условностью манеры изображения. Разработка методики исследования древних чертежей еще продолжается. Всего в Новгороде с конца XVI до конца XV11 в. описано по имеющимся документам 16 дворов.
В Устюжне в 1622 г. посадский человек Дмитрий Дементьев продал «двор свой с хоромы и с огороды; а на дворе хором: изба да клеть наземная, да байна, а на байне сарай, да другой сараец на столбах, да погреб яма, да хлев подле избы, и со всем хоромным пазовым нарядом, с заборы и с кровлей... да за дорогой к реке Мологе против двора огородец с з хмельником». Этот посадский человек имел за рекой еще старое «огородное место», засеянное рожью (АЮБ II, № 148 – XVI, стб. 389 – 400), т. е. не расстался еще и с землепашеством. И двор его – с домом типа «изба да клеть», без сеней.
В Вятке расходная книга земского старосты 1678 – 1680 гг. упоминает на воеводском дворе не только хоромы вообще, но и горницы с кирпичными печами и косящатыми окнами, сени большие (были, вероятно, и малые), повалушу, чулан, баню с предбаньем и печью, каменный погреб летний (со льдом) теплый, поваренную избу, сарай, сушило, конюшню, заплот (забор) вокруг двора (ТВятУАК, V – VI, с. 1 – 105). Видимо, здесь была связь «горница – сени – повалуша», а может быть, и более сложная («горница – большие сени – повалуша – малые сени – горница»).
В Олонце в 1672 г. плотники, подряжаясь строить дьячий двор, обязались «срубить, поставить и сомшить горницу с комнатою на подклетах жилых с сенями и с повалышею и с задцом, да задняя горница на подклете жилом и сеньми и с чюланами и с задцом, а вышиною те хоромы каковы понадобитца;. и те хоромы покрыть и сготовить наготово, а двери и окна красные и волоковые вверху в подклетах сделать по чину, как доведетца, и нутро сделать все наготово, и лестницы все сделать по чину, и покрыть, как понадобитца; да прежнего строения переставить к тем хоромам мылня, да конюшня, да анбар с кровлями и со всем заводом, что на прежнем дьячем дворе за городом... да на дворе устроить погреб, и над погребом срубить и поставить анбар, и заборы около всего двора забрать и покрыть и сготовить, да ворота створчатые добрым мастерством и покрыть, а железные снасти к тому ко всему строению, крюки и петли, и скобы, и гвоздья, то все государево (т. е. казенное. – М. Р.) и печи сделать помимо их, плотников, опроче плотнического мастерства, против воеводских хором (т. е. как в хоромах у воеводы. – М. Р.)» (АЮ, № 309 – IV, с. 328 – 329). Олонецкому дьяку строили многокомнатный дом с повалушей и несколькими сенями, с разными надворными постройками.
В Вологде в 1619 – 1620 гг. крестьянин Богдан Яковлев сын Федоров купил двор: «изба да клеть, да промеж избою и клетью сенцы, да передние ворота; около огорожен забором 12 прясел» (АЮБ II, № 148 – XV, стб. 398). В этой скромной усадьбе дом был трехкамерный, но, кажется, поземный, какие и в других севернорусских городах нередко встречались.
В 1578 г. в Ненокском посаде посадский человек продал свой двор, «а во дворе хоромов: горница на дву щербетех, да против горницы амбар на дву подклетах и с предмостьем, да сарай на столбах, да сенник на хлевах, да мылня» (АЮ, № 90, с. 130). Термин «щербеть» И. И. Срезневский оставил без объяснения (Срезневский, III, стб. 1609). Из контекста видно, что это какая-то конструкция низа постройки вроде подклета. Все строения этой усадьбы были подняты над землей – на столбах, хлевах или щербетях. Трехкамерная связь, видимо, только еще складывалась – «предмостье» перед амбаром вряд ли можно считать настоящими сенями.
В Чарондском посаде в 1615 г. стоял «государев двор»; в этой казенной усадьбе жили воеводы. Состав ее такой: «горница с комнатою на подклетах, другая горница без комнаты на подклете, меж ними повалуша, да двои сени», на дворе поварня. Погреб и заборы были сожжены во время недавних военных действий (АЮБ II, № 128 – Н, стб. 45 – 52). Связь этого дома можно представить так: горница с комнатой – сени – повалуша – сени – горница без комнаты.
Стрелецкий двор в Архангельске в 1611 г. владелец продал другим стрельцам: «а во дворе хоромов: изба с нутром (подклетом. – М. Р.) и с кровлею, да против избы клеть с кровлею» (АЮ, № 97, с. 138). Здесь, на Крайнем Севере России, в те времена и немного раньше были также трехкамерные жилища. К концу XVI в. (1584 г.) относится двор архангельского воеводы, стоявший не в крепости, а на посаде (что было для этого времени новшеством). Жилой дом представлял собой трехкамерную связь: горница на подклете – сени с подсеньем – повалуша с подклетью. Кроме того, у ворот стояли изба с сенями, мыльня с сенцами, две клети, ледник с напогребицею, мшаник, «а на нем клеть», две поварни – «естовая» и особо – пивоваренная, всего на дворе у воеводы 11 построек, а у стрельца только 2.
В Холмогорах на посаде в 1545 г. описана усадьба, основу которой составляла, по-видимому, однокамерная горница на подклете. Была еще клеть на двух подклетах, сарай, хлев и мыльня, но в конце XVI – начале XVII столетия встречено несколько трехкамерных связей. К 1596 г. относится упоминание двора с трехкамерным домом: горница на амбаре – клеть на подклете – сени на подсенье. В этой усадьбе были еще два сарая на столбах, хлев и мыльня. В 1603 г. описан также высокий дом: горница на подклете, сени с подсеньем, клеть на подклете; в 1608 г. – горница на подклете, сени на подсенье, клеть на подклете. В этом дворе были еще одна клеть, сарай и баня. Всего в четырех усадьбах XVI – начала XVII в. описаны 1 однокамерный и 3 трехкамерных дома.
В заключение нужно отметить, что во многих из указанных городов имелись общественные здания (гостиные дворы, кружечные дворы, тюрьмы и т. п.), постройки которых возводились в той же технике и из того же материала, что жилища, иногда даже сходной планировки. Так, в Чаронде был гостиный двор с двумя избами, сенями, чуланами и множеством амбаров. На кабацком (кружечном) дворе были «горница с комнатою на подклете, сени с подсеньем, повалуша, погреб, поварня» (АЮБ II, № 128 – II, стб. 50 – 52). В Великих Луках было «на кабаке хором: горница, да клеть стары, меж ними сени с чуланом, под ними – подвал, на дворе ледник, над ним сушило, стоечная изба •с комнатою, поварня, старое погребище с навесом» (ДАИ III, № 22, с. 96 – 98). Не исключена возможность, что под кабак была приспособлена какая-то старая усадьба.
В Шуе тюремная изба была на подклете, с пристеном и сенями (названы «мост»); губная изба имела «предызбье» (сени? – М. Р.) и чулан (АШ, № 123, с. 218 – 222). В Туле казенная изба также имела пристен (АЮБ III, № 347; I, III, стб. 376 – 378). В Курске на кружечном дворе были «горница дубовая на жилом подклете, сени дощатые с крыльцом, в подклете чулан», на дворе – два ледника, несколько амбаров. Все крыто лубьем. Казенная мельница в этом городе была дубовая, кузница – липовая (АМГ, III, № 15, с. 23). В Короче построили в 1652 г. гостиный двор «для приезду русских торговых людей и литовских купцов... а на дворе... изба с сенями, да против сеней амбар с перерубом... да у ворот изба таможенная, да ворота створчатые, а двор огорожен дубовыми пластины» (АМГ II, № 490, с. 302). В Севске таможенная изба представляла собственно две избы и два амбара, рубленные из сосны, березы, осины, крытые дором. Кружечный двор, «где вино и мед продают», включал избу да «другую избу ольховую, против нее клеть... крыты дором, позадь клети поварня заметана в столбы липовым пластьем, крыта лубьем и дором, двор с улицы огорожен взамет... винокурня плетеная, возле нее изба березовая без верху, омшаник лес лубовой без верху ветхий да овин». Была в Севске и общественная баня: «Возле Сева под горою баня большая [дуб?]овая с полками четырех сажен, ветха и непокрыта, да избенка, да был пристенок на шайки; да на веники сарай» (АМГ III, № 16, с. 26 – 27).
Можно легко заметить, что по мере продвижения с севера на юг и казенные постройки становятся менее высокими, рубятся из худшего леса, иногда имеют каркасную, столбовую, даже плетневую конструкцию. Трехкамерная связь прослеживается часто, но не во всех случаях.
ПРИЛОЖЕНИЕ II
УПОМИНАНИЯ ЖЕНСКИХ ГОЛОВНЫХ УБОРОВ В АКТАХ XVII в.
Приведем некоторые упоминания в источниках женских головных уборов и их частей. Чаще всего они перечислены в составе приданого. В 1668 г. в г. Шуе В. И. Бастанов дал в приданое за дочерью в числе прочего имущества традиционный ларец с «женской рухлядью», среди которой вместе с зеркалом, белильницей и сурьменицей было и три волосника: «волосник с ошив-кою, ошивка низана зерны (жемчугом. – М. Р.) половинчатыми с каменьи и с изумруды и с яхонты и с зерны; волосник золотный с ошибкой, ошивка шита битным золотом обнизаная; волосник золотный, ошивка шитая волоченым золотом с зерны; ошивка цепковая двойная» (АШ № 103, с. 188). На 22 года раньше в той же Шуе в составе имущества посадского человека было, между прочим, «8 сорок шиты золотом... кичка дорогильна зелена, очелье шито золотом» (АШ, № 61, с. 110 – 112). В том же городе в 1684 г., по-видимому в семье феодала, было дано в приданое 3 кокошника: «кокошник низан по червчатому атласу; кокошник шитой золотом по тафте; кокошник тафтяной с галуном серебряным» (АШ, № 163, с. 298). В 1690 г. в одном московском завещании упомянут «кокошник низаной с яхонты с изумрудом» (АЮБ I, № 86 – III, с. 563). В 1694 г. в г. Муроме среди приданого девушки из рода Суворовых названы: «кокошник низаной, 5 кокошников шитых с галунами, 5 подбрусников атласных и камчатых, ошивка цепковая» (АЮБ III, № 334 – VI, с. 294- – 295). В 1695 г. А. М. Квашнин давал за дочерью 11 кокошников – 3 парадных и 8 попроще. Кокошник получила в приданое и дочь А. Тверьковой из г. Кашина (АЮБ III, № 336 – V, с. 312). В 1696 г. гость И. Ф. Нестеров дал за дочерью «кокошник жемчюжен с каменьем» (АЮБ III, № 336 – VI, с. 313).
ПРИЛОЖЕНИЕ III
КОМПЛЕКТЫ ОДЕЖДЫ ГОРОЖАН (обзор источников XVI – XVII вв.)
Источники XVI – XVII в. содержат перечни предметов, дающие представление о комплекте городской одежды. Так, в кабальной записи нижегородского посадского человека, данной в 1684 г., говорится, что по отбытии срока службы хозяин должен «дать в наделок мне Лексею и жене моей и детям нашим платья: кафтан шубной, кафтан сермяжной, шапку, рукавицы, сапоги», для жены – «телогрею, растегай (сарафан? – М. Р.) кумашный, треух, башмаки, чюлки и детям нашим по тому ж (АЮБ III, № 360, стб. 429). Обычай этот – отпуская работника, «обуть, одеть как в людях ведется» – был, видимо, очень стойким и распространенным. Мастер-ремесленник по окончании срока ученичества должен был снабдить ученика не только необходимыми инструментами, но и одеждой. В некоторых записях оговаривается более подробно: «шуба новая, кафтан серый новый», «шуба, кафтан сермяжной, шапка, сапоги». Иногда упоминается и нижнее платье – рубаха, порты (Тальман, с. 70). В других же случаях, например в одной рядной записи из Новгорода 1684 г., говорилось, что ученик получит от мастера только верхнее платье, а «рубашки и порты отцовские» (АЮБ, № 205, с. 216 – 217). В 1623 г. шуйский иконник жаловался, что сбежавший ученик «снес» у него комплект одежды: кафтан шубный, зипун сермяжной, шапку синюю сукно иастрафилно с пухом, сапоги, штаны сермяжные» (АШ, № 22, с. 40 – 41). Поручная грамота о явке в суд г. Углича в 1675 г. перечисляет все те же вещи: иг.ппку с пухом, кафтан сермяжный, кафтан шубный, рукавицы, опояску – ценой три рубля с полтиной (АЮ, № 307 – IV, с. 323).
В середине XVI в. один новгородец заложил за 6 р. «однорядку багрову аспидну пояс на ней золот, пуговицы тафтяны, телогрею кунью под камкою, камка на червчатой земле узорчата шелк рудожелт, торлоп белей череви а на нем камка куфтерь голуба, вошвы оксамитны золоты, ожерелье женское на черной тясме делано серебром волочоным, запястья серебром шиты да золоты, птур (каптур? – М. Р.) – все новое» (ДАИ, т. I, № 51 – VIII, с. 76). Если не считать однорядки, которая могла быть и женской и мужской, перед нами комплект верхней женской одежды. В 1576 г. стрелецкий сотник заложил Спасо-Прилуцкому монастырю за 16 р. шубку «женскую зелену брюкишну, летник камчат червчат вошвы бархат с золотом зелен, торлоп куней, а на нем поволоки дороги лазоревы вошвы бархат цветной, каптур соболей наголной да две скатерти, одна шита, а другая браная» (АЮ, № 248, с. 266). Здесь тоже полный комплект богатой женской одежды. Поздней осенью 1644 г. в посаде Большие Соли (б. Костромской уезд) кабацкие откупщики зазвали в гости, а потом ограбили некоего А. К. Дерябина. Кроме пояса, взяли вишневую однорядку с серебряными позолоченными пуговицами, желтую дорогиль-ную ферязь с шелковыми червчатыми завязками и кистями, лазоревую епанчу, червчатую, с соболем, шапку (Селифонтов, разд. А, № 36, с. 6).
Н. И. Костомаров приводит гардероб подьячего Красулина, сосланного в XVII в. в г. Колу: 2 пары штанов, 3 кафтана, 3 однорядки, 1 ферязь, 2 стоячих ожерелья и 4 шубы, из них одна особенно нарядная – крыта камкой с серебряным кружевом и пуговицами (Костомаров, с. 811). В данном случае это, по-видимому, была своеобразная служебная одежда приказного.
В описи очень богатого приданого дочери В. И. Бастанова, которую выдавали в 1668 г. в г. Шуе за стольника князя Ф. Ф. Щербатова, выделен специальный раздел, где перечислены вещи, предназначенные в качестве традиционных «мыленных даров» новобрачному. «Да к мыльне платья: сорочки с порты и ожерельем, ожерелья низаны на шести концах, с пуговицы 2 яхонта лазоревые да изумруд, закрепки зерны бурмицкими, охабень объяринный бруснишной с кружевом серебряным, обрасцы низаные, ферези атлас цветной на соболях, нашивка кизилбашская, кафтан, атлас желтой холодной, пуговицы обнизные, ожерелье стоячее обнизное, шапка зеленая бархатная с обшивкою и с петли жемчужными, штаны камчатые червчатые, чулки толковые, башмаки червчатые» (АШ, № 103, с. 188). Это полный (за исключением шубы) комплект богатейшей мужской одежды, которую не стыдно было надеть и князю Щербатову. Нижнее белье – сорочки и порты, вероятно, еще верхняя, богато расшитая сорочка (употреблено множественное число), к ней, наверно, то роскошное с драгоценными камнями ожерелье, которое описано так подробно, и красивые шелковые штаны, шелковые чулки и красные башмаки. Верхняя одежда – желтый атласный кафтан с другим жемчужным ожерельем. Так князь мог ходить дома, а выходя на улицу, надевал еще соболиную атласную ферязь или охабень брусничного цвета и зеленую бархатную шапку (а может быть, и ферязь и охабень). Впрочем, в парадной обстановке князь и дома мог быть одет во все упомянутые предметы сразу.
В богатом приданом зачастую не значатся сарафаны (АЮБ, т. III, № 328 – IV, V, стб. 266 – 314; 334 – VI, VII; 336 – V). Но обычай перечислять телогреи и шубы через одну (например, в Волхове в 1695 г. – АЮБ, т. III, № 334 – VIII, стб. 298 – 300), причем телогрея иногда «холодная», позволяет все же думать, что здесь описан какой-то вариант и сарафанного комплекса – женского костюма, причем телогрея и шуба составляли один комплект. Например, в Пензе в 1701 г. девушка из рода Юматовых получила в приданое киндячную шубу на заячьем меху, киндячную же телогрею, камчатную новую шубу на белках, шапку польскую с куницей, куний же треух, 20 полотенец, 20 рубах, 2 креста, 2 пары серег и, как часто делалось, постель – перину, изголовье, 2 расшитые простыни и баранье (меховое?) одеяло (АЮБ, т. III, № 334 – IX, стб. 300 – 302). В очень богатом приданом бывало по нескольку комплектов постелей: каждая с особым шитьем.
В конце XVI в. Д. Флетчер описал довольно подробно мужской и женский костюм. Мужскую рубаху, «изукрашенную шитьем потому, что летом они дома носят ее одну», распашной шелковый зипун длиной до колен, узкий длиной до лодыжек кафтан «с персидским кушаком, на котором вешают ножи и ложку», подбитую мехом ферязь или охабень, очень длинный, с рукавами и воротником, украшенным каменьями (вероятно, речь идет об «ожерелье»). Поверх всего, как пишет Флетчер, надевалась однорядка из тонкого сукна без воротника. На ногах – сафьяновые сапоги с онучами. Иностранец заметил также манеру носить на голове богато вышитую тафью, которую он называет «ночной шапочкой». «На шею, всегда голую, – пишет он также, – надевается ожерелье из драгоценных камней шириною в три и четыре пальца» (Флетчер, с. 125). От англичанина не ускользнули и социальные различия: «У бояр платье все золотое, у дворян иногда только кафтан парчовый, а все остальное суконное». «Мужики» (вероятно, все же горожане, а не крестьяне, как следует из дальнейшего описания) одеты очень бедно; под однорядкой у них кожух «из грубого белого или синего сукна», на голове – меховая шапка, на ногах – сапоги (Флетчер, с. 126 – 127). «Женщина, когда она хочет принарядиться, надевает красное или синее платье и под ним теплую меховую шубу зимою, а летом только по две рубахи, одна на другую, и дома и выходя со двора. На голове носят шапки из какой-нибудь цветной материи, многие также из бархата или золотой парчи, но большею частью повязки. Без серег серебряных или из другого металла и без креста на шее вы не увидите женщины, ни замужней, ни девицы». К женскому наряду Флетчер возвращается несколько раз. Особенно много внимания он уделил головному убору. На голове женщин, пишет он, повязка из тафты, чаще – красной, поверх нее – белый убрус, затем – шапка «в виде головного убора из золотой парчи» с меховой опушкой, жемчугом и каменьями. «С недавнего времени перестали унизывать шапки жемчугом (речь идет, вероятно, о женщинах высшего круга. – М. Р.), так как жены дьяков и купцов им подражают». В ушах женщин серьги «в два дюйма и более». Летом носят «полотняное белое покрывало, завязываемое у подбородка, с двумя висящими кистями», унизанное жемчугом. В дождь женщины носят шляпы с цветными завязками. На шее – ожерелье, на руках – запястья «шириной пальца в два». Из верхней женской одежды Флетчер описывает ферязь, поверх которой надевают летник с широкими рукавами и парчовыми вошвами, на него – еще опашень с рукавами «до земли». Золотые и серебряные пуговицы были, по словам Флетчера, «с грецкий орех». Наряд дополняли сапожки из белой, желтой, голубой или иной цветной кожи, вышитые жемчугом (Флетчер, с. 125 – 127). Мы видим, что иностранец не всегда мог разобраться в названиях, покрое и порядке разнообразных верхних мужских и женских одежд (например, поверх шубы надевали, видимо, не платье), в сложном устройстве женского головного убора, но в целом наблюдательность позволила ему составить верное представление о городском костюме.
Домострой перечисляет предметы одежды, которые шьются в домашних условиях. Кроме упомянутых уже нижних и верхних («красных») рубах, портов, сарафанов, кафтанов и летников, названы шуба, терлик, однорядка, кор-тель, каптур, шапка, ноговицы. Не упущено указание, когда лучше стирать: «Коли хлеба пекут, тогда и платье моют». «Красные» рубашки и лучшее платье моют мылом и золой, полощут, сушат, катают (утюги тогда не были известны). Выгода двойная: экономия дров и зола под рукой. Есть, конечно, и рекомендация, как хранить одежду и украшения: «А постеля и платья по гряткам (полкам. – М. Р.) и в сундуках и в коробьях и оубраны, и рубашки, и ширинки все было бы хорошенько и чистенько и беленько оуверчено и оукла-дено и не перемято... а саженье, и мониста, и лутшее платья всегда бы было в сундуках и в коробьях за замком, а ключи бы (хозяйка. – М. Р.) держала в малом ларце». А платье похуже – «ветчаное, и дорожни, и служни» (упомянуты епанчи, шляпы, рукавицы) – полагалось держать в клети (Д., ст. 31, с. 29; ст. 29, с. 28; ст. 33, с. 31; ст. 55, с. 53).
В г. Воронеже в конце XVII в. в домах посадских людей описаны короба, в которых среди прочего имущества оказались рубахи мужские и женские, кодман, тулуп бараний, шапка мужская с соболем, сарафаны (у одной женщины – шесть штук), золотые сороки, серьги, мониста, перстни, цепи, головные платки, заготовки сапог и пр. (ТВорУАК V, № 2750/1524, с. 331 – 333). По этому подробному перечню можно судить отчасти о женском костюме (рубашка, кодман; сорока, платок, сапоги), а главное – о том, что в хозяйстве горожанина было все для тканья, шитья и вышивания одежды и даже заготовки сапог. Дорогие привозные материи и меха Домострой рекомендует покупать сразу в больших количествах (разумеется, учтя рыночную ситуацию) (Д., ст. 16, с. 14; ст. 41, с. 39 – 40).
Иногда и в крестьянской клети могло по каким-либо причинам храниться имущество феодала. В 1638 г. ярославская помещица М. А. Тулова подала челобитную о такой краже у своего крестьянина. Среди украденного оказались: «летник киндяшный, да летник дорогильный с вошвами, телогрея кин-дяшная на зайцах, телогрея дорогильная червчатая на белках, ожерелье жемчужное пуговицы серебряны позолочены, ожерелье черная тесьма с пуговицами ж, монисто, на нем 15 крестов, 15 перстней серебряных, шапка женская шита по атласу червчатому, трои серги, полотен тканых 30, рубашек женских 20 да стайных рубахи 2, рубашек мужских 3 – две шиты в петли, а третья – в пришивку, два пояса шитьи с кистями, два убруса шитые» (Селифонтов, разд. А, № 32, с. 76). Среди всего этого имущества выделяются как будто бы два женских костюма – киндячный (летник и телогрея) и суконный (дорогильный – тоже летник и красная телогрея). К каждому костюму – свое ожерелье. А вот что могло храниться в доме феодала Андрея Аристова. Разбойники похитили у него в числе прочего имущества одежду мужскую, женскую, детскую и «людскую», т. е. в данном случае, видимо, одежду дворовых. Наверное, барину принадлежали, по крайней мере, 6 из 16 рубах – те, что были шиты золотом, кафтан, 2 шубы, шапка, 2 треуха. Барыне принадлежали 5 рубах, 4 сарафана, 10 кокошников, телогрея, охабень, шуба и украшения – кресты, перстни, серьги. Детям – 2 из упомянутых выше рубах, 2 кафтана, шуба. Слугам – рубахи, сарафаны, 3 сермяжных и 4 овчинных кафтана (АЮБ, т. III, № 329, стб. 120 – 272). Если такой запас одежды должен был держать, видимо, не очень богатый феодал, то можно представить, каковы были хранилища одежды при великокняжеском и царском дворах, откуда выдавалось роскошное платье дворянам и детям боярским для участия в различных церемониях.
ПРИЛОЖЕНИЕ IV
КОМПЛЕКТЫ ОДЕЖДЫ ГОРОЖАН СЕРЕДИНЫ XIX в.
(обзор ответов на Программу Географического общества 1848 г.)
В г. Мезени в праздник надевали тафтяные сарафаны, но носили уже и ситцевые юбки с кофтами, на голове – повойник, обвязанный узко сложенным шелковым платком, на ногах – нитяные чулки с башмаками. В холодную погоду носили полушубки, обшитые позументами (Быстрое, с. 304). В г. Пинеге традиционный «бабий» головной убор уже заменил – по крайней мере в свадебом обряде – платок (гумулька), которым жених покрывал голову невесты после благословения ее родителями перед венчанием, но сохранилась, например, старинная накладная «кабатуха», «кабатейка», надеваемая поверх теплой одежды (АГО I, № 10, л. 6, 8).
В г. Пудоже «с недавнего времени начали носить платья и капоты, но очень мало. Головной убор в этом случае (т. е. при платье. – М. Р.) – косынка» (АГО 25, № 10, л. 11). Большинство же женщин и девушек одевалось еще по-старинному. К белой холщовой рубахе пришивали короткие – ниже локтя- – рукава из красного ситца или белых коленкора, кисеи и т. п. Эти нарядные рукава и вышитый подол рубахи были видны из-под сарафана (в праздники – штофного или парчового, в будни – крашенинного или набойчатого) и такой же душегреи. На голове женщин – вышитый повойник, повязанный сверху косынкой, или чепец, у девушек – повязка, вышитая фольгой, бисером, камешками, у богатых – жемчугом. На ногах – чулки и башмаки голубого или красного цвета. Зимние шубы довольно короткие, не ниже колена, на заячьем меху, у богатых крыты штофной материей ярких цветов – красного, малинового (АГО 25, № 30, л. 14 – 17). Известия из Верховажского Посада, Кадникова, Усть-Сысольска говорят о примерно таком же костюме с той лишь разницей, что вместо повойника носили кокошник или головной платок (Усть-Сысольск). Корреспондент из Кадникова отмечал, что к традиционной «крестьянской» одежде более привержены пожилые женщины, а молодежь одевается «по-городскому» (АГО 7, № 13, л. 7 – 7 об.). В заводских поселках Урала в начале XIX в. старались одеваться, как в Екатеринбурге (ныне Свердловск), – в сарафан с душегреей, фартук, кокошник с покрывалом – все ярких цветов, иногда из дорогих материй (ХОПГ, с. 225). Как своеобразный островок среди этой в общем единообразной моды в 20-х годах XIX в. отмечали Нижний Тагил, где рабочие, вывезенные из Тульской губ., носили «поньку» (по описанию – поневу с прошвой), «занавеску» – фартук и рогатую кичку, повязанную полотенцем. По наблюдению В. Ю. Крупянской, этот убор в Тагиле не удержался, и позже те же туляки или их дочери носили сарафан (Крупянская, Полшцук). Изменение моды шло в Пермской губ. довольно быстро и в середине XIX в. И если, например, из Миасского завода в 1856 г. писали, что женщины здесь платьев не носят, а носят «круглый» (а старухи – с клиньями) сарафан, «рукава», белые воротники с запонками (АГО 26, № 16), то в г. Дедюхине молодые женщины носили «парочку» (юбку с кофтой) и головной платок, тогда как пожилые надевали еще с юбкой шугай и накидку (АГО 29, № 29, л. 15 – 16). В г. Ирбите такой костюм носили лишь крестьянки из пригородных деревень, а горожанки в большинстве – ситцевые или шерстяные платья, на голове – косынки, на плечах – шали, на улицу выходили летом в шелковых или шерстяных салопах, зимой – шубках, крытых материей (АГО 29, № 23, л. 2. об. – 3).
В Белозерске (1853 г.) «на гулянья девушки приходят в платьях» (АГО М, № 25, л. 74 – 75). Старинный наряд – или, как его здесь называли, скру-та – состоял из шелкового («штофного», затканного цветами) или парчового сарафана, верхней нарядной курточки (воротушки или спензеля) из кисеи или тарлатана, без рукавов или с короткими – по локоть – накрахмаленными рукавами, кокошника или низанной жемчугом коронки. На шее бывало по нескольку ниток жемчуга, на пальцах – два-три перстня. Носили длинные – по локоть – перчатки, на плечи накидывали платок – это была дань новой моде. Волосы под головным убором не заплетали, а лишь завертывали в две прядки, брови выщипывали «в ниточку», многие еще чернили зубы (АГО 24, № 25, л. 74 – 75). В Бронницком Яме отмечены следующие особенности: обычай белиться и румяниться; поверх сарафана носить передник, в праздник надевать множество жемчужных украшений (АГО 24, № 3, л. 3). В г. Валдае еще в 1876 г. на лбу носили жемчужные подвески «о пяти рогах», на шее – жемчужное ожерелье («перл»), косынки тоже были унизаны жемчугом, обшиты золотой нитью, на голове носили перевязки из широкой бархатной или парчовой ленты. Зимние лисьи шубки также крыли парчой или бархатом (АГО 24, Л» 22, л. 5). В Великих Луках сарафан (у богатых – шелковый, у бедных – ситцевый) сохранялся как будничная одежда; под него надевали рубашку – полотняную, с коленкоровыми рукавами. Праздничный костюм включал рубаху с рукавами из кисеи, «шитой в тамбур», со множеством кружев и воротником под горло. Поверх рубахи надевали парчовую юбку и корсетку, на голову – повойник или чепец, шитый золотом, низанный жемчугом. Подзатыльник тоже был украшен жемчугом, на лбу носили жемчужные рясы, и под ними повязывали еще широкую (2'/2 вершка – более 10 см), унизанную жемчугом и каменьями ленту. Женщины победнее вместо этой ленты надевали парчовую связку. Девушки носили только рясы и ленту или связку (АГО, 22, N 14, л. 2 об.). Как видим, в Великих Луках женский наряд, в основном северный, включал и элементы южного русского комплекса (повойник, подзатыльник). Неподалеку от Великих Лук, в Торопце, эти элементы не прослеживались. Замужние женщины носили здесь жесткие, крытые парчой конусообразные кокошники с жемчужными шишками («числом 13 и более», самая большая – посредине лба; цена такому кокошнику была от 2 до 7 тыс. р. серебром), девушки – венец, также жесткий, обшитый парчой, украшенный жемчугом, и жемчужные рясы. Основу костюма составляли рубахи с вышитыми «в тамбур» рукавами, кружевными манжетами, застегнутыми золотыми или жемчужными «запялами», распашной сарафан «на проймах», с золочеными или серебряными пуговицами, цветной широкий передник; поверх сарафана (или ферязи) – душегрея, шугай или короткая шубейка. Поверх всего этого накидывалась фата, которую сшивали из шести обыкновенных платков. Фата закрывала всю спину, а на голову надевали еще платок, завязанный под подбородком так, что видна была только передняя часть головного убора и украшавшие лоб рясы. На шее – несколько ниток бус. Девичий белый платок был короче, спускался на спину углом до половины роста; фаты девушки не носили. Вдовы носили одежду такую же, но темного цвета (АГО 32, № 17, л. 1 – 2; Семевский, 1870, с. 127). «Торопецкие женщины и девушки, – писал корреспондент Географического общества в 1849 г., – до того белятся и румянятся, что часто почти сыплется с их лица белая пыль, а иногда лицо имеет цвет багровый, и вообще у этих женщин зубы черные». Впрочем, он отмечал, что обычай этот исчезает, как и старинное платье (АГО 32, № 17, л. 2). Но, как видим, старинное платье носили еще спустя 20 лет (Семевский, 1870). Подобную картину можно было наблюдать и в Ярославской губ., где даже в 20-х годах XIX в. носили остроконечные высокие кокошники, покрытые богатой фатой, так что виден был расшитый жемчугом и «каменьями, даже дорогими», перед кокошника (АГО 47, № 14), а в середине столетия – уже только платки (которые старухи повязывали под подбородком), а также салопы на меху, пальто, шляпки, платья из покупных материй (из домотканных – только дома) (г. Петровск, АГО 47, № 17, л. 6). В Тверской губ. кокошник не встречен, большинство женщин и девушек носили головные платки, а некоторые – даже чепцы и шляпы. «Только самые бедные девицы и пожилые женщины, – писали в 1856 г. из г. Вышнего Волочка, – носят древнюю русскую одежду» – сарафаны на лямках (их здесь называли «ферязи»), шугаи, полушубки, крытые бархатом и плисом, большинство же «одеваются по самой последней моде» (АГО 41, № 2, л. 2 – 4). В Калязине ферязи из набойки (кубовой, с желтыми звездочками) носили только на работу, с лаптями или чунями (АГО 41, № 59, л. 8 – 11). В Кашине от старинной манеры одеваться остался у богатых обычай носить на шее жемчужные украшения (АГО 41, № 15, л. 22 – 23). В г. Корчеве сарафаны носили лишь некоторые, больше – платья, сверху – салопы, капоты и шубы. Пожалуй, больше старых традиций сохранилось в праздничной одежде горожанок Торжка – сарафаны, фартуки, повойники, шитые битью и саженые жемчугом, а поверх – платки, дорогие шали. Но и здесь появились цветные кисейные платья – «с каждым годом новые моды» (АГО 41, № 30, л. 2- – 2 об.). Значительно лучше сохранялся старый костюм у горожанок Галича. В середине XIX в. это был сарафан (у бедных – ситцевый, у богатых – шелковый, затканный цветами). На груди – жемчужное ожерелье, на голове – «наклон» или «сборник», на руках – браслеты и перстни. Поверх надевали парчовый полушубок. В 1849 г. отмечены и новшества – «недавно стали носить длинные суконные шубы с муфтами и платки на голове» (АГО 18, № 14, л. 2). Однако и более чем через 20 лет А. П. Шевяков зафиксировал в г. Галиче у мещан и купцов тот же старинный женский праздничный костюм – белую pv6axv с широкими рукавами, собранными немного зыше кисти, нарядный шелковый сарафан (или юбку с лифом), кокошник или сборник, богатые жемчужные ожерелья, в ушах • – серьги, на лбу – рясы, на руках – перстни (АГО 116, оп. 1, № 24). Интересно, что девушка-горожанка изображена в копытообразном кокошнике, а сваха – в остром, более типичном для этой местности. Г. С. Маслова считает, что тут можно видеть указание на большую древность последнего, так как в данном случае его употребляют при ритуале сватовства. Ь конце XIX в. в Костромском музее был выставлен костюм девушки-галичанки, вполне совпадающий с только что описанным. Добавим, что жемчужное шейное украшение состояло в этом случае из четырех частей, головной убор сзади имел парчовый бант (чего не видно па рисунке) и что поверх рубахи и сарафана был надет короткий парчовый полушубок (душегрея?), отделанный бахромой и гасом (КС III, с. 20 – 21). Окрестные крестьяне еще в 1848 г. носили крашенинные сарафаны. В Чебоксарах в 1853 г. резче были социальные различия- – «простолюдинки», по выражению корреспондента, носили московские сарафаны и телогрейки, зажиточная молодежь – манто, салопы, шляпки, чепцы, косынки, наколки, увивки, на плечах – шали и шарфы (АГО 14, № 101, л. 71 – 72). В Казани в 1845 г. сарафаны упомянуты лишь как пожертвования в богоугодные заведения (АГО 14, № 8, л. 38). Даже в захолустном в ту пору Василе (Васильсурске), где в 1848 г. еще крепко держался комплект синего крашенинного (в праздник – парчового) сарафана или юбки с холодником, молодежь («особенно из купчих») носила «немецкое» (по выражению корреспондента) платье – платья, салопы, шляпки и т. п. Зимой носили шубы и платки (АГО 23, № 74, л. 2 – 3). Через одиннадцать лет, в 1859 – 1860 гг., такой костюм окончательно вытеснил сарафанный (АГО 23, № 103, л. 24). В г. Княгинине в 1849 г. традиционного головного убора – чапчура – «ни у кого, кроме старух, нет, хотя сосуществуют еще и московский сарафан и платье из ситца, и штофная юбка. На голове носят платки, на ногах – башмаки и ботинки» (АГО 23, № 83, л. 3 – 3 об.). Жительницы г. Михайлова «с осторожностью подражают моде» (1850 г.), шляпы редки даже у купчих, салопы – у некоторых, по праздникам, чаще – шубы и, по-видимому, сарафаны, на голове – неясно – платок или кокошник (АГО 33, № 5, л. 3 об.). В Мензелинске Уфимской губ. носили и сарафаны, и юбки с кофтами, и длинные платья, на голове – платки, на ногах – башмаки или коты. Зимой – нагольные шубы и полушубки, по праздникам – крытые сукном. Поверх всего накидывают большой платок или шаль (АГО 43, № 2, л. 12).
В Подмосковье также наблюдалось вытеснение древнего костюма. «Старинное платье, – писал корреспондент из Дмитрова, – как то: сарафаны... юбки с золотыми цветами, телогрейки парчовые, кокошники, фаты – совершенно оставлено... носят обыкновенные платья из ситца, вместо капотов и шуб – нынешние салопы» (АГО 22, № 19).
Подобная же картина наблюдалась и к югу от Москвы. В Калужской губ., в городах Мещовске, Медыни, Лихвине, Перемышле молодые женщины и девушки носили длинные платья с рукавами, головные платки, чепцы и шляпки (но дома – повойник, кисейные сорочки, китайчатые сарафаны, телогреи); кокошники, холодники, безрукавные епанчи встречались либо у старух, либо (реже) у молодых мещанок. Девушки ходили с открытыми волосами, но после замужества носили повязку. Верхнюю одежду составляли салопы – холодные или на меху (АГО 15, № 55, с. 5 – 6; № 29, л. 46 об. – 48 об.; № 10, с. 6; № 11, л. 2 – 2 об.). В Тульской губ. (имеются сведения из городов Богоро-дицка, Одоева, Ефремова, Черни, Крапивны. – АГО 42, № 10, 14, 15, 17, 29) сарафана и вообще старинного платья не носили уже даже старухи и бедные женщины. В описаниях упоминаются платья, парочки, чепцы, шляпки, салопы и пр. Девушки носили на голове повязку. В г. Ливны Орловской губ. бедные горожанки носили юбку, побогаче • – сарафан с безрукавкой или сибирку (у женщин это была короткая – до пояса – одежда с рукавами, называвшаяся также «фуфайкой»), повойник, в холодное время – шубы: по будням – бараньи, по праздникам – заячьи (АГО 27, № 6, л. 2 – 3). Сарафан отмечен в 1857 г. и в г. Обояни Курской губ. (АГО 19, № 29, л. 29). В в г. Фатеже носили платья, шерстяные (иногда несшитые) юбки, на голове – повязки, у богатых – из хороших материй (АГО 19, № 14, л. 1 об. – 2).
В Воронежской губ. в г. Валуйки и в конце 1840-х годов можно было увидеть такую комбинацию: платье или парочку женщины носили с кокошником, поверх которого повязывали платок. Девушки носили платок без других элементов головного убора; на ногах – кожаные туфли; поверх платья – шубы, крытые материей, с лисьими воротниками. В г. Бирюче женщины носили в будни ситцевую парочку – юбку и кофту, на голове – ситцевый платок, на босу ногу – башмаки. По праздникам надевали парчовый кокошник, обвязывая его сверху шелковым платком, иногда – ситцевое платье, «сшитое наподобие пудроманта». Украшения бисерные. Зимой – черные длинные овчинные шубы с отложными воротниками, крытые китайкой или плисом (АГО 9, № 32, л. 6). В Павловске женщины из купеческого сословия носили платья и салопы, на голове – шелковый платок, едва державшийся на прическе; девушки – кисейные летние платья (осенью – шелковые или шерстяные) с воротничками, зарукавниками, галстуком или лентой на шее, козловые башмаки, мантильи, бурнусы, салопы, шляпки; мещанские девушки покрывали головы шелковыми косынками, носили пояс и «польки, чем и отличались от купеческих девьц». Салоп у них был не лисий, а заячий. Оригинальной верхней одеждой замужних женщин из обоих сословий были холодные и теплые гарусные «шу-шунчики», обшитые по рукавам и подолу бархатом (АГО 9, № 36, л. 7 – 8 об.). Эти элементы севернорусского костюма – шушун и кокошник – принесены в южные города посадскими людьми, переселенными сюда в XVII – XVIII вв. Иногда путь их был сложен (например, псковичи были переселены в Азов, а после неудачного Прутского похода, когда Азов пришлось отдать Турции, – в Павловск).
В Новгороде-Северском Черниговской губ. женский простонародный костюм состоял из рубахи, поверх которой по праздникам надевали нарядную спидницу и юбку с рукавами (юбка без рукавов называлась «корсет»). Юбка зимой была на меху, но все же короткая – до колен. Поверх юбки повязывали передник из холста или белого коленкора. На голове носили колпак, поверх которого повязывали платок, или же один платок (у девушек, как сказано выше, из-под платка виднелась коса); на ногах – башмаки или сапоги. Купчихи носили платья, салопы, головные платки, по праздникам – чепчики (АГО 46, Л» 16, л. 6 об. – 7 об.). В Новозыбкове женским головным убором был повойник («чепчик»), повязанный сверху платком; девичьим убором – один платок. У богатых платок был шелковый, расшитый серебром, золотом и жемчугом. Идя в церковь, поверх всего этого надевали еще один платок. Основу костюма составляла рубаха, сарафан («азиатка»), фартук («запан»), холодник. Зимой поверх этого надевали шубу или короткую шубейку («шушун»), крытую красной материей. Вообще красный цвет был здесь по-прежнему излюбленным (АГО 46, № 14, л. 4 – 4 об.).
В г. Краснокутске Харьковской губ. в костюме горожанок видно сильное украинское влияние (плахта, красные сапоги, парчовый очипок, полушубок с «усами» сзади – нагольный или крытый китайкой) (АГО 44, № 1, л. 3 – 4). Об одежде русских горожан на крайнем юго-востоке Европейской России дает представление корреспонденция из г. Енотаевска Астраханской губ., где женщины носили рубаху, сарафан и ситцевый или шелковый платок (АГО 2, Л» 31, л. 1).
ПРИЛОЖЕНИЕ V
ПИТАНИЕ ГОРОЖАН В СЕРЕДИНЕ XIX в.
(обзор ответов на Программу Географического общества в 1848 г.)
Корреспондент из г. Вытегры отмечает большое сходство пищи «многих в городе» с той, что известна у окрестных крестьян. Здесь мясные щи варили с ячневой крупой, в конце обеда давали молоко со стряпней – сладким пирожным, или калитку – тонкий круглый пирог из пресного теста, начиненный ячневой крупой (приводится рецепт изготовления) или просом, «которое здесь называют пшеном». Распространен и колоб – круглый, из кислого теста, начиненный толокном, замешанным на сметане с яйцами, или очень мелкой ячневой крупой (АГО 25, № 9, л. 35) (как тут не вспомнить знаменитую сказку о колобке, который был «на сметане мешан»?).
В Пудоже в 1854 г. для хлебных изделий употребляли чаще овсяную муку (реже – ржаную), любили печь мякушечки – хлеб из негустого замешанного теста, пыхканики – гороховые пироги, глупышки – печенья из гороховой муки, обсыпанные толокном. Основным постным блюдом были овсяные блины с рыжиками и квасом – хлебным или из сушеной репы (такой квас здесь назывался репицей), а также редька, брюква, картофель. Те же овсяные блины, но с молоком (свежим или кислым) ели в мясоед. Блины с маслом и сыром называли житными. Мясо же ели только осенью и то редко. Судя по тому, что Филиппово заговенье называли «свиным», это могла быть и свинина. Гораздо богаче был рыбный стол: рыбники (пирог с налимом, который здесь, как и в Новгороде, назывался «мень», «менек», с щукой, окунем, сигом), ухи, разная рыба. Это бывало в праздники и в пост. В мясоед давали тот же рыбник, но перед ним – студень, а потом щи с мясом и крупой, изредка – жаркое.
Венцом местной кулинарии были «житные пироги», начиненные блинами с крошенными яйцами и сыром. В праздники вместо молока давали мед, осенью – ягоды с толокном, кисель из высевок овсяной и ржаной муки (у богатых – картофельный кисель с медом). Этот довольно скудный в общем стол горожан, если не считать отдельных праздничных блюд вроде пирогов, мало чем отличался от крестьянского той же местности. Существенным отличием было распространение чая и кофе (в особенности среди женщин) (АГО 25, № 10, л. 11 об. – 13 об.; № 30, л. 17 – 19). В соседней Новгородской губ. также употребляли много рыбы, а в мясоед, кроме блюд из говядины или свинины (местное блюдо – круглый пирог с этим мясом), жаркое из рыбы. Любимое блюдо – ситник с молоком или молоко с киселем (ср. молочную речку с кисельными берегами из народной сказки) (АГО 24, № 3, л. 3 об.).
В г. Вышний Волочек Тверской губ. местной особенностью были сладкие похлебки из ягод и рыбники – пироги с рыбой, отличавшиеся чем-то от широко распространенных на Русском Севере рыбных пирогов (АГО 41, № 2, л. 4). Любопытно, что Торжок (той же губернии) знал другие сладкие блюда.
В Вологодской губ. жители г. Кадникова готовили в 1847 г. разнообразные каши: саломату из овсяной крупы с коровьим маслом, повалиху – кашу из высевок ржаной муки и толокнянку – из брусники с толокном (АГО 7, ЛЬ. 13, л. 13 – 13 об.). Особенностью постной пищи в Верховажском Посаде было употребление морской рыбы – сайды, трески, палтуса, свежей сельди (на жаркое), из жидких кушаний – картофель с квасом, луковый взварец – соус; репу здесь не только парили, но и жарили. Обилием отличался праздничный стол в мясоед: 2 – 3 рыбных пирога, холодное из свинины, телятины и баранины, те же мясо и дичь клали в щи, на жаркое – баранина, телятина; дичь. Затем местные деликатесы: паштет из курицы (редко – из петуха), сальники – либо из потрохов с крупой, либо из пшена с толокном, блинами и творогом, до 12 сортов различных шанег – гороховых и крупчатых, на яйцах или с ягодами, и, наконец, пирожное. Праздничный обед в постные дни был со множеством разнообразных блюд из морской и речной рыбы (кушанья из нее те же, что и в мясоед). Его отличали ячневая каша с конопляным соком (кушанье весьма древнее, если судить по упоминаниям в Домострое) и кисель с медом (АГО 7, № 62, л. 34 – 35). В г. Тотьме шаньгой называли ячную или ржаную лепешку, яблоком – картофель. Рыбники здесь были не такие, как в городах, о которых мы говорили раньше: из ржаной муки с рыбной начинкой. Ели только начинку, а корку размалывали на корм скоту (АГО 7, № 30, л. 1). Особые кушанья были и в Усть-Сысольске (где, как отмечает корреспондент Географического общества в 1848 г., было много зырян): ячменный (реже – ржаной) хлеб, который приготовляется в виде пирогов – ярушников – и праздничная сладкая каша из солода с толченой черемухой – сляз (АГО 7, №61, л. 19 – 20).
В г. Ирбите Пермской губ. хлеб ели пшеничный, а щи из ячменной крупы (1849 г.). В остальном пища такая же, как в других городах, а по мнению автора корреспонденции, и как у окрестных крестьян, питание которых отличалось разве что более обильным употреблением кваса (АГО 29, ЛЬ. 23, л. 3).
В Ростове Ярославском, этом городе огородников, естественно, более широко, чем в других городах, употреблялся картофель, который ели холодным, вареным, печеным и жареным, а также огородные овощи. В остальном постная и скоромная пища ничем особенным не отличались (АГО 47, № 15, л. 2 об.).
В описании Вознесенского Посада Владимирской губ. (нынешний г. Иваново), сделанном в 1857 г., автор Я. П. Гарелин подчеркивает скудность питания простонародья. 1Чясная пища здесь – роскошь, приберегаемая к храмовым праздникам, свадьбам, родинам и крестинам. В постный день ели черный хлеб (лакомство – ячменная лепешка на воде), серые (без приправы) щи, вареный горох, пареную репу (ее здесь называли бушма), жидкий квас, в скоромные дни прибавлялись молоко, творог, яйца и то понемногу, так как эти продукты шли на продажу. «Проживающие на фабриках иногда всю неделю без горячей пищи» (АГО 6, № 43, л. 5). Здесь впервые, хотя и кратко, описано питание промышленного пролетариата.
Особенностью питания жителей г. Галича Костромскй губ. (1849 г.) было го, что они не употребляли репы и свеклы (АГО 18, Л° 14, л. 2). В г. Княги-нине Нижегородской губ., видимо, не распространена была гречневая каша. Ели пшенную, ячневую и картофель (АГО 23, № 83, л. 3 об.).
Из Костромской губ. имеются подробные сведения о пище жителей г. Галича. Основу питания, как и везде, составляли щи (в пост – без мяса) и каша. Любопытно употребление молока, которое давалось в летний мясоед всегда кислым, разбавленным свежим, что было в обычае у финноязычных народов.
В других русских городах о такой смеси не упоминается. Более разнообразен ассортимент употребляемых в постные дни грибов – названы волнушки, грузди, рыжики, брюковники. Корреспондент отмечает особо, что репы и свеклы в деревнях не употребляют. В городе в мясоед праздничный обед включает 12 блюд, которые все перечислены: «1. Пирог круглый на сковороде с грудинкой бараньей; 2. Голова баранья или телячья; 3. Студень из ног разных животных; 4. Крошеные губы говяжьи; 5. Языки с хреном; 6. Щи с мясом; 7. Кашица или похлебка; 8. Лапша; 9. Жареная середка баранья; 10. Поросенок жареный и курица; 11. Короваец с маслом; 12. Пирог с ягодами с медом. В пост: капуста, грибы с хреном, судак с квасом, щи, похлебка из картофеля, лапша с грибами, колобья из рубленой мелкой рыбы (тельное? – М. Р.), горох. Жаренья: рыба, картофель, грибы; пирог с ягодами. Всякое кушанье сопровождается рюмкою вина и стаканом пива» (АГО 18, № 14, л. 2 об.). Вероятно, как и в других случаях, здесь обозначен набор кушаний, а не число их за одним обедом; вряд ли они подавались все (например, и щи и похлебка из картофеля). Здесь упомянуто встречающееся позже и в других городах кушанье – судак с квасом *. Ничем особенным не выделялось и питание жителей Мензелинска Уфимской губ. Стоит отметить лишь относительно более широкое употребление огородных овощей (АГО 42, № 2, л. 12).
В г. Ядрине Казанской губ. стол отличался разнообразием.. Здесь в постные дни готовили, кроме обычных серых щей и различных каш, нечто вроде винегрета – кислую белую капусту с вареным картофелем и свеклой, перме-ни – вареники с белой капустой, печеную тыкву. Если на пост приходился праздник, то ели уху, похлебку с картофелем и морковью, пироги («из черной пшеничной муки») с картофелем, морковью, капустой, кашей, рыбой и луком, жареный картофель, грибы или рыбу. Из скоромных блюд стоит отметить молочную лапшу, пельмени со свининой. Вообще свинина в Ядрине преобладала, хотя употреблялись также говядина, баранина. Была даже поговорка: «Ета свинья скотина скверна, но на стол-то она перва». Картофельником называлось кушанье вроде запеканки с яйцами, маслом, молоком; битым – тоже запеканка, как пишет корреспондент, но в нашем понимании скорее что-то в роде омлета из сбитых с водой и запеченных в форме яиц и масла; нежин-кой – бисквит; каравайцем – круглый пирог с курицей и яйцами (АГО 14, № 87, л. 4 – 4 об.). Как увидим ниже, в описанном комплексе питания много характерного для русского юга. В особенности интересно разнообразие блюд из картофеля и преобладание свинины. Но есть и кушанья, характерные для более северных областей (пельмени).
В Среднем Поволжье вообще свинина была дешевле других видов мяса. В 1853 г. в Симбирске (ныне Ульяновск) фунт свинины стоил 3 – 4 к., говядины – 3,5- – 5 к., баранины 4,5 – 6 к., телятины 5 – 7 к. Для сравнения можно назвать цены на рыбу: лещ и сазан 4 – 6 к. фунт, судак – 4 – 8 к., белуга – 8 – 12 к., осетрина – 20 – 30 к. фунт. Свинина была, таким образом, и дешевле рыбы (АГО 38, № 5, л. 3 – 13). Праздничная пища жителей г. Астрахани включала такие кушанья, как заливной поросенок, жареная утка. Здесь пили виноградное вино и даже на свадьбах грызли арбузные семечки (АГО 2, № 75, л. 7). Из г. Енотаевска Астраханской губ. в 1848 г. сообщали, что «пища как в скоромные, так и в постные дни более рыба... Впрочем, роскоши в пище никто не имеет» (АГО 2, № 17, л. 2). А в Соленом Займище той же губернии питание было более сходно с центральными губерниями – в основном щи и каша (АГО 2, № 31, л. 1).
Ничем не выделялась и пища жителей г. Лихвина Калужской губ. «Соусы, бульоны, салаты, – писал корреспондент Географического общества в 1853 г., – здесь вовсе не известны». Из местных кушаний он отмечает лапшевник и ритуальное печенье лесенку. В г. Перемышле особенных местных кушаний не отмечено (АГО 15, № 10, л. 6 – 6 об.).
Из Тульской губ. сведения о пище поступили из городов Одоева, Черни и Епифани. Особенностями, характерными для юга России, являются здесь упот-
__________________
* По сообщению М. Н. Шмелевой, в XX в. это было, например в Муроме, простонародное кушанье: в купеческих семьях его тоже с удовольствием ели, но скрывали это от посторонних.
__________________
ребление в пищу свиного сала (Епифань) и состав традиционной «тройки», которой угощали гостей в Одоеве: на поднос ставили не водку, вино и пиво, а виноградное вино, мед и брагу (АГО 42, № 30, л. 5; № 12, л. 3 об.).
Предпочтение свинины другому мясу и употребление свиного сала характерно также для городов Воронежской губ. (Валуйки, Бирюч, 1849 – 1859 гг., Павловск, 1855 г.). Наряду со щами и кашей здесь ели также борщ, саломату (в Бирюче ее называли ламишка), галушки, картофель, лапшевник. Лапшу с курицей в Бирюче называли локшак. Среди употреблявшейся в пищу рыбы в Бирюче названа тарань. Там же ели «сваренные вместе сушеные плоды: вишни, яблоки, груши, сливы, дули (т. е., выражаясь на современный лад, компот из сухофруктов), из них же делали квас. В Валуйках в большие праздники за столом было до 10 перемен. Корреспондент отмечал, что купцы и мещане на праздники приглашают поваров готовить «тонкие блюда». В г. Павловске утром и вечером пили чай со сдобными пирожками, начиненными «сарацинским пшеном» (рисом) или вареньем, иногда – и с жарким (АГО 9, л. 20 об. – 21; № 32, л. 6 об.; № 36, л. 9 об.). В Курской губ. в г. Фатеже в пост распространено было «холодное из картофеля и свеклы» (вероятно, крошеное вроде винегрета – АГО 19, № 14, л. 2 об. – 3). В остальном особых отличий в пище не было.
В Черниговской губ. в г. Погаре (древний Радогост) отмечены значительные социальные различия в питании («богатые держат поваров»). Рядовые горожане ели борщ, а не щи, любили картофель в разных видах. Больше сведений о питании жителей г. Новозыбкова, которое корреспондент сопоставляет с питанием окрестных крестьян. В городе «любимый завтрак – блины»; на обед – холодное: кислая капуста, окрошка, соленая говядина или рыба с квасом и огурцами, приправленная хреном, луком и перцем, красная икра. В праздники – щи или борщ с жирной говядиной (в пост – с белугой, осетриной или севрюгой). Эту пищу автор называет «самой простой и суровой». В деревне говядину, баранину, свинину, рыбу видели только по праздникам; обычная пища – борщ или щи из бураков, капусты, огурцов со свиным салом, картофель, гречневая каша. В г. Городне праздничный скоромный стол отличал пшеничный пирог, будничную постную пищу – свекла с огурцами и квасом или кочанная капуста, праздничную постную – винегрет, соленые грибы, сладкая похлебка и сладкий пирог. При обильном употреблении свеклы борщ не назван; упомянуты щи. Особо отмечается, что в городе нет трактиров и существует поговорка: «В Городне своим хлебом пообедаешь» (АГО 46, № 10, л. 10; № 14, л. 4 – 6; № 3, л. 9 об. – 10). Значительные отличия (при соблюдении в общем традиционной схемы питания) отмечены в г. Нежине Черниговской губ. Здесь еще ярче выражено предпочтение свинины другому мясу, обилие и разнообразие овощей, наличие специфически украинских кушаний. «Пища ежедневная – постная: лук, чеснок, борщ с буряками или капустою и бобом, юшка (суп. – М. Р.) с гречневою или другими крупами, карто-фелью или фасолею, кулеш (крупник. – М. Р.) с петрушкою и луком, галушки гречневые или житныя, отварной или жареный картофель, каша гречневая, горох отварной и стертый (т. е. в нашем понимании – гороховая каша. – М. Р.), чечевица и кукуруза; в праздники то же, добавляя только несколько рыбы в борщ или юшку, вялой или просольной, а редко свежей (которая бывает довольно редко и дорога...) и пампушки или пампушки с луком, истолченным и конопляным маслом (в примечании – рецепт приготовления пампушек. – М. Р.). Скоромная ежедневная пища состоит из того же самого приварка, исключая горох и чечевицу, с салом, редко с бараниною или свининою просоле-ною (говядина у простонародья почти не в употреблении); в праздники приготовляют пироги пшеничной муки с изееченою свининою или гречневою кашею, блины, колбасы, холодное или студень из поросятины или яловичьих ног с хреном, растворенным в уксусе и сметане, соковое с курицею, уткою, рыжем и уксусом, пампушки с сметаною, паляницы, смазанные сверху сыром и сметаною, каша гречневая густая со смальцем и маслом, лапша (локшина) с молоком, яичница; в нарочитые праздники и во время каких-либо особенных случаев: свадьбы, крестин и проч. – жаркое, солянка из баранины, поджаренной с солеными огурцами, перцем и луком, поросятина, баранина, гусь, утка и курица. Само собою разумеется, что все сии кушанья не в один день, а в разные приготовляются, смотря по нуждам и приличию» (АГО 46, № 5, л. 8 – 8). Пожалуй, из всех черниговских городов в Нежине наиболее ярко выражены черты украинской кухни: обилие овощей и зелени, свиного сала, молочных продуктов, специфических блюд – пампушек, галушек, даже колбас, которые ни в одном русском городе не упомянуты.
Совсем иным предстает перед читателем питание мещан белорусского города Суража Витебской губ. Вот что писал корреспондент Географического общества суражский священник П. Пороменский: «Пища мещан и крестьян весьма скудна и бедна, так что, бывая на их обедах по должности священства, приходишь в дом полуголодный. В скоромные будние дни бывает варена сеченая полубелая капуста и четверть фунта свиного сала или фунт говядины на 5 человек и крупёня (крупеник. – М. Р.) из ячных круп с такою же приправою, а в праздник прибавляют или кашу с салом, по неимению масла коровьего, или фунта два жаркого мяса, или картофель жаренный на сковороде. В постные дни – та же пища или с грибами, или с рыбою, или с олеем (растительном маслом? – М. Р.). У крестьян почасту наскоро для пригона готовят так называемый кулеш. В горячую воду сыпят муку ржаную или ячную, или овсяную, или гороховую, или грешневую, а богатейшие все эти муки мешают в одну... а бедные... пресную варят и едят, полагая ложку масла, а нет, то часто без всего, только посоля солью. По большей части употребляют кисель и толокно из одной овсяной муки... хлеб вообще у крестьян весьма пушной». Описывается и приготовление киселя, толокна, хлеба из муки с примесями травы («костра») и т. п. Только у богатых мещан к свадьбе пекут каравай из «пшенной» (АГО 5, № 6, л. 5 – 6).
ЛИТЕРАТУРА
[Авдеева К. А] 1842. Записки о старом и новом русском быте К. А. Авдеевой, СПб.
Авдеева К. А. 1851. Полная хозяйственная книга. СПб. Ч. I – IV.
Авдусин Д. А., Тихомиров М. Н. 1950. Древняя русская надпись//ВАН СССР. № 4.
Аделунг Ф. А. 1827. Собрание рисунков путешествия Мейерберга. СПб.
Айналов Д. В. 1914. Очерки и заметки по истории древнерусского искусства. СПб. Вып. V. Коломенский дворец.
Александров В. А. 1964. Русское население Сибири XVII – начала XVIII В.//ТИЭ. Т. 87.
Александров В. А. 1971. Памфлет на род С\'хотиных//История СССР. № 5. '
Альбом Мейерберга: Виды и бытовые картины России XVII в.: Рисунки Дрезденского альбома, воспроизведенные в натуральную величину. 1903. СПб.
Андреев Н. П. 1929. Указатель сказочных сюжетов по системе Аар-не. Л.
Анохина Л. А., Шмелева М. Н. 1977. Быт городского населения средней полосы РСФСР в прошлом и настоящем на примере городов Калуга, Елец, Ефремов. М.
Артюх Л. Ф. 1977. Украшська народна кулинар1я, Ки1в.
Археология СССР. Древняя Русь. Город, замок, село. 1985. М.
Арциховский А. В. 1930. Курганы вятичей.
Арциховский А. В. 1944. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М.
Арциховский А. В. 1948. Одежда//
ИКДР. Т. 1. Арциховский А. В. 1949. Раскопки на
Ярославове дворище в Новгороде//
МИА. № 11.
Арциховский А. В. 1954. Новгородские грамоты на бересте: (Из раскопок 1952 г.). М.
Арциховский А. В. [1970] Одежда//
ОРК.
Базилевич К- В. 1926. Имущество московских князей в XIV – XVI вв //Тр ГИМ. Вып. 3.
Бакланова Н. А. 1928. Привозные товары в Московском государстве во второй половине XVII в.//Там же. Вып. 4.
[Бакмейстер Л.] 1777. Топографические известия, служившие для полного географического описания Российской империи. СПб. Т. I. Баранов А. В. 1981. Социально-демографическое развитие крупного города. М.
[Бартенев С. П.] 1912 – 1916. Московский Кремль в старину и теперь. Кн. I: Стены и башни Московского Кремля; Кн. II: Государев Двор. Дом Рюриковичей. [М.]. Бахрушин С. В. 1954. Ремесленные ученики XVII в.//Науч. тр. М. Т. 2. Белецкая Е., Крашенинникова И., Чер-нозубова Л., Эрн И. 1961. «Образцовые» проекты в жилой застройке русских городов XVIII – XIX вв. М. Белинский В. Г. 1845. Петербург и
Москва//ФП. СПб. Т. I. Белов В. И. 1982. Лад. М. Берман Е., Курбатова Е. Д. 1960 – 1961. Русский костюм. М. Вып. 1 – 2.
Бломквист Е. Э. 1956. Крестьянские постройки русских, украинцев и бе-лорусов//Восточнославянский этнографический сборник. М. Борисевич Г. В. 1982. Хоромное зодчество Новгорода//Новгородский сборник: 50 лет раскопок Новгорода. М. Бромлей Ю. В., 1983. Очерки теории этноса. М.
Буганов В. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. 1980. Эволюция феодализма в России: Соц.-экон. проблемы. М.
Быстрое А. 1844. Город Мезень (1839)//ЖМВД. Ч. 5, отд. 4. Вахрос И. С. 1959. Наименования обуви в русском языке. Хельсинки.
Введенский А. А. 1962. Дом Строгановых XVI – XVII вв. М.
Векслер А. Г. 1971. Палаты Наталии Кирилловны в Московском Кремле: (Опыт реконструкции по документам и археол. данным)//Древности Московского Кремля. М.
Висковатов А. В. 1899 – 1948. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. СПб.; Л. Т. 1 – 34.
Воронин Н. Н. 1934. Очерки по истории русского зодчества XVI – XVII вв. М.; Л.
Воронин Н. Н. 1948. Пища и утварь// ИКДР. Т. 1.
Воронин Н. Н. 1960. Медвежий культ в Верхнем Поволжье в XI в.// Краевед, зап. Ярославль. Вып. 4.
Воронин Н. И. 1961. Зодчество Северо-Восточной Руси XII – XV вв. М. Т. 1. XII столетие.
Воронин Н. Н. 1977. Смоленская живопись XII – XIII вв. М.
Георги И. Г. 1794. Описание российского императорского столичного города С.-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного: В 15 отд-ниях, в 3 ч. СПб.
Георгиев Г. 1983. София и софиянци, 1878 – 1944. С.
Герберштейн С. 1906. Записки о мос-ковитских делах. СПб.
[Гиляровская //.] 1945. Русский исторический костюм для сцены: Киевская и Московская Русь//Сост. Н. Гиляровская. М.; Л.
[Гмелин С. Г.] 1771. Самуила Георга Гмелина... путешествие по России для исследования трех царств естества. СПб. Ч. I. Путешествие из Санкт-Петербурга до Черкасска в 1768 и 1769 гг.
Гоголь Н. В. 1950. Собрание сочинений: В 6 т. М. Т. 2, 5.
Голубева Л. А. 1960. Белозерская экспедиция//КСИА. № 81.
Голубева Л. А. 1973. Весь и славяне в Белом озере X – XIII вв. М.
Гольденберг П., Гольденберг Б. 1935. Планировка жилого квартала Москвы XVII, XVIII, XIX вв. М.; Л.
Города Сибири: Эпоха феодализма и капитализма. 1978. Новосибирск.
Греков Б. Д. 1926. План части Новгорода конца XVII в. Л.
Греков Б. Д. 1960. Опыт обследования хозяйственных анкет XVIII в.// Избр. тр. М. Т. 1.
Гринкова Н. П. 1955. Височные украшения в русском народном жен-
ском костюме//МАЭ. Л. Вып. XVI.
Громов Г. Г. 1977а. Жилище.//ОРК. М.
Громов Г. Г. 19776. Русская одежда// Там же.
Гуссаковский Л. П. 1956. Древнерусское народное жилище VIII – XIII вв.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М.
Давыдов А. Н. 1984. Работы по комплексному архитектурно-этнографическому изучению Архангельска// СЭ. № 2.
[Даль В. И.] 1882. Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. СПб. Т. I – IV.
[Даль В. И.] 1957. Пословицы русского народа: Сб. В. Даля. М.
Даркевич В. П., Монгайт А. Л. 1978. Клад из Старой Рязани. М.
Даркевич В. П., Фролов В. П. 1978. Старорязанский клад 1974 г.//Древняя Русь и славяне. М.
Дворникова Н. А. 1964. Пища//На-роды мира: Народы СССР: Восточная Европа. М. Т. 1.
Достоевский Ф. М. 1956. Повести и рассказы: В 2 т. М. Т. 1.
Дроченина Н. Н., Рыбаков Б. А. 1960. Берестяная грамота из Витебска// СА. № 1.
Дубинин А. Ф. 1945. Археологические исследования г. Суздаля//КСИИМК. Вып. 11.
Ефимова А. М., Хованская О. С, Калинин Н. Ф., Смирнов А. П. 1947. Раскопки развалин Великих Болгар в 1946 Г.//КСИИМК. Вып. 21.
Жирнова Г. В. 1980. Брак и свадьба русских горожан. М.
Журжалина Н. П. 1961. Древнерусские привески-амулеты и их дати-ровка//СА. № 2.
[Забелин И. Е.] 1862. Домашний быт русских царей в XVI и XVII сто-летиях/Соч. И. Забелина. М.