XIII

С первых лет моей священнической службы епархиальное начальство стало командировать меня для производства следственных дел, по обвинениям того или другого из лиц окружного духовенства. При преосвященном Христофоре, требовавшем производства следственных дел обычно "через двух благонадежных священников", меня назначала консистория в товарищи к старым, опытным следователям. В первом округе Устюжского уезда таковыми были тогда мои соседи, священники Близгородной Благовещенской церкви отец Феодор Иоаннович Попов, уже известный читателям, и Опоцкой Николаевской церкви отец Василий Степанович Шамахов. Я был, таким образом, учеником этих людей по части производства следствий, мне же суждено было и похоронить того и другого из них. Эти поездки по округу дали мне возможность близко и скоро ознакомиться с бытом окружного духовенства. Отцы следователи ездили в то время на следствия на счет причтов тех церквей, которые были на пути к месту их следования. Неприятные, конечно, гости были для причтов эти отцы следователи: их нужно было принять, напоить, накормить и отправить от одной церкви к другой по пути следования, вперед и обратно, но миновать всего этого было невозможно. Таковы были порядки. А духовенству жилось не красно. Не только дьячки и пономари, помещавшиеся в мирских или своих черных избушках, но и священники, за малыми исключениями имевшие кроме избы по одной небольшой чистой комнате, также работали, как 20 - 30 лет назад, т. е. буквально, как и крестьяне, и жили вообще беднее многих из них. Тяжело было слушать, когда эти труженики рассказывали, что они не знали покоя от хозяйственных трудов, даже по дням воскресным и праздничным, а каково было жить! Так рассказывал про себя покойный отец Петр Щукин, священник Сученгской Воскресенской церкви. "Приходец, - говорил он, - у меня маленький, около 300 душ мужского пола, кружечный доход ничтожный, добровольных сборов мало, мало и полевой земли, урожая с которой едва хватает на содержание, а сенокосной земли еще меньше, сена не достает для прокормления и одной лошади. А семья увеличивается. Как быть. Надо работать на стороне, чтобы нажить сколько-нибудь хлеба и денег, в дополнение к нормальным средствам содержания. И вот я, как рядовой крестьянин, пашу сам, жена и дети боронят, навоз прячу также, наметывая кое с кем во дворе на телегу его сам, жена сгребает с телеги его в поле, а дети на лошадях ездят. Сами мы жнем, сами косим, сами молотим, все работаем сами, не разбирая летом ни будня, ни праздника, грешные люди. Отслужишь пораньше в воскресенье или в другой праздничный день заутреню и обедню, кузов с хлебом на плечи да марш в лес всей семьей на работу, - то новину катить, то прятать под посев льна или ржи, то косить или загребать сено". И так жил и трудился не один отец Петр, а большинство сухонского духовенства в то время. Куда же шли его дети? Способные и усердные из мальчиков поступали в училище и учились, неспособные выходили в крестьяне, иногда и в писцы то в сиротские суды, то в полицейские управления. У дочерей же духовенства одна была проторенная исстари в жизни дорога - крестьянское замужество. У пишущего эти воспоминания были четыре сестры, и все они выданы за крестьян в замужество. А у отца Иоанна Чаловского, священника моей родины, было восемь дочерей и из них только одна вышла замуж за причетника, остальные семь стали крестьянками. И то слава Богу! А не приучи их родители к крестьянским работам, что с ними, ни к чему не приспособленными, было бы? И подумать страшно.

В виду таких примеров и воспоминаний о днях и годах собственного детства и я, бывши священником, хотя и небогатого, но и не самого бедного прихода, находил нужным не столько лично работать, сколько изучать дело хозяйства и присматривать за ним непосредственно. Но когда нужно было поспешить с тем или другим делом, а рабочих рук недостаточно, то жена, и дети, и сам я - все были на работе. Я не умел только пахать и молотить, а жена и молотить даже умела. Льну я не сеял по неимению удобных мест и в виду затраты на обработку его больших трудов и времени. За поставку сена, пашню, вывозку навоза и молоченье хлеба я уплачивал работникам частию хлебом, частию деньгами. А жниво и уборку хлеба с полей оставлял за собою, для чего и делал на жнитво помочи по воскресным дням, а убирал с полей хлеб уже на своей лошади одной или двух. Отслужишь, бывало, к десяти часам заутреню и обедню, выпьешь стакан чаю и идешь с народом в поле. "Как же, батюшка, - спрашивал иногда меня тот или другой из моих помочан, - говорят, по праздникам грех работать, а ты вот зовешь нас в воскресенье к себе на помочь. Грех это или нет?" Я всегда отвечал на этот вопрос так: "Скажите мне, помочь человеку в нужде надо или нет? Надо. Когда же вы поможете ему, если в простой день вы заняты своим делом? А помочь действительно надо, Бог велит; помогите же ему в праздник, после церковной молитвы. И ваша помощь тогда будет не оскорблением святости дня, а прославлением имени Божьего добрым делом. Всегда хорошо сделать для нуждающегося то или другое доброе дело, а в праздничный день особенно". На этом и успокаивались мои совопросники. Любил я лично трудиться при уборке хлеба с полей в гумно, на своих лошадях, когда имел их. Ездил за снопами в поле, складывал их на телегу и подавал в гумно снопы на корас, а по нужде мог и сам недурно укладывать их в корасе. Не давалась мне только пашня. Пахали люди в нашей местности тогда сохами с двумя ральниками. В некоторые годы, когда стали неумеренно подниматься цены на рабочие руки с лошадями, обрабатывал землю я на своих лошадях со своим наемным работником из семей сторожей церковных. Вот тогда-то и пытался я научиться пахать и не научился, а только людей насмешил, взявшись за соху с потерянным ральником. Мне показалось, что мой работник Илья на хорошей моей лошади и хорошею сохою пашет плохо. Лошадь, вижу, ходит тяжело, на складах заметна непропашка. Что такое? "Дай-ка сюда, - говорю, - поеду сам", - и поехал. Лошадь из борозды выступает, соха из земли выпрыгивает, земля только прудится, а не оборачивается. Смотрю, а на одной ноге рассохи ральника-то уже нет, он потерян моим полусонным работником Ильею, чего ни он, ни я в свое время и не заметили. Не комичны ли, читатель, эти пахари - работник и хозяин? "Нет, не мое это дело - пашня", - решил я и за соху больше не принимался, а жать, сено загребать и ходить в лес за коровами и грибами любил в годы молодости. Но следует заметить, что если я и занимался тем или другим делом по хозяйству, то занимался большею частию для развлечения, не по нужде, а как дилетант, между тем, как тогда, так и ныне некоторые священники принуждены были заниматься всеми работами по сельскому хозяйству по необходимости, чтобы не бедствовать. И чем дальше стали бы мы заглядывать в прошлое время, тем больше увидели бы таких гонимых нуждою тружеников, о чем между прочим свидетельствуют и настоящие воспоминания. Итак, об этом говорить больше не будем.

Еще в первых главах моих воспоминаний мною было замечено, что в своей жизни немало видел я случаев очевидной милости Божией ко мне недостойнейшему из недостойных. О некоторых из них уже было упомянуто, о других сообщаю теперь. Однажды летом ехал я в Устюг на паре лошадей. Понадобилось на проселочном пути через речку Мякалицу под деревней Пупышевым переезжать за нее по узкому мельничному мосту. Ямщик предполагал для удобства отстегнуть лошадь, бывшую на пристяжке, а я не позволил, в надежде, что обе лошади могут пройти по мосту рядом. И они прошли бы, если бы мы не оплошали сами. Тревожимая шумом падающей из пруда на "стлан" воды одна лошадь потеснила другую и задней осью тарантас задел за один из столбов мельничной запруды. Молодая пристяжная лошадь, почувствовав сопротивление, моментально встала на дыбы и прыгнула в пруд, а тарантас со мною и коренная лошадь с ведшим ее под уздцы ямщиком остались на мосту, как прикованные. А как же тяжи, возжи и повод, которым был привязан тяжник к оглобле тарантаса? Все это было новое, крепкое, хорошее и однако же ни тяжника не удержало, ни тарантаса с лошадью, ни нас с ямщиком не сбросило в пруд. Тяжи и возжи около тарантаса на равном от него расстоянии были как топором пересечены, а узда лежала на мосту с привязанным к оглобле поводом. А лошадь? Она сначала скрылась минуты на две-три под водою, потом, вынырнув, осмотрелась, выплыла на берег, отряхнулась и осталась нимало не пострадавшею. Всего этого я не мог и ныне не могу объяснить причинами естественными и вижу здесь одно - чудную милость Божию. Было бы естественно, если бы испугавшийся тяжник сдернул и увлек за собою в пруд коренную лошадь и тарантас с седоком, который должен был или погибнуть, или быть ушибленным. Но последовало невероятное, поразительное, чудное. Исповедую, здесь явлена милость Божия грешнику для укрепления в вере его немощного духа. В другой раз не менее поразительно обнаружилась милость Божия также при поездке моей в Устюг. Дело происходило осенью, когда на реке Сухоне был ледоход, а на замерзшей земле почти не было снега, почему плохая езда была в санях и на телеге. А ехать было мне нужно, и я решился ехать в Устюг на санях по образовавшемуся от берегов реки гладкому льду, называемому "заберегой" и едва покрытому тонким слоем снега. Поехал я вдвоем с женой, не взявши ямщика даже, на своей хорошей лошади и, конечно, в санях. Ехать нужно было верст 35. Когда потрескивал по временам под ногами лошади лед, она и седоки сначала несколько робели, а потом уже привыкли и смело продолжали свой путь. Так, благополучно, легко и скоро проехал я уже 30 верст и был под Крестовоздвиженской церковью близь Устюга. Лошадь привыкла и шла крупной рысью по широкой "забереге". А я и не знал, что впадающая здесь в Сухону речка была опарчива. Лед трещал все сильнее и сильнее, лошадь шла сильнее и сильнее, и вдруг сильный треск... Лошадь рванулась, лед проломился, лошадь и сани с седоками плавали уже в воде. Еще раз рванулась лошадь, чтобы выпрыгнуть на лед, но лед снова обломился, полынья стала большою. Жена затрепетала. Ужас охватил и меня, но я не растерялся. Сбросив с плеч шубу, моментально вышвырнул я, как какую-нибудь посильную тяжесть, жену свою на лед, а затем и сам выскочил с возжами в руках туда же. Жена ушла в берег, оставив одного меня с висящей на льду на передних ногах лошадью и плавающими на воде санями. Но что один я могу тут поделать? Если бы было не так глубоко, если бы задними ногами лошадь достигала речного дна, то она, без сомнения, пробила бы лед и вышла на берег. Но было тут так глубоко, что ноги лошади дна не коснулись. А лед под ногами у меня был гладок, как стекло. Для напряжения силы не было точки опоры. "Прощай, моя лошадь", - уже думал я, как увидел на берегу человек 5 нищих старух, которых и упросила жена моя прийти мне на помощь. Они пришли, но я недоумевал, что делать мне и с помощью их. Дело трудное, требующее опытности и силы. И Бог послал мне то и другое. По моим следам подъехал ко мне на лошади один мужичок, видимо, умный и смелый. "Помоги, брат, - говорю ему, - видишь, в чем дело". "Вижу-то, вижу, - отвечал он, - да трудновато нам вдвоем из воды достать лошадь". И сейчас же взялся этот смельчак за дело. Прежде чем распрячь лошадь, он закрепил ко хвосту ее веревку, купаясь буквально руками по плечи в воде, распряг затем смотревшую на нас лошадь с такою мольбою в глазах, что, казалось, вот она выговорит: "Спасите меня, я заслужу вам", - и, наконец, надев на шею ее петлю и, приказав старухам крепко держать конец этой веревки, другою веревкою, привязанною ко хвосту лошади и бывшею у нас в руках, вытянул ее из воды вместе со мною, легко и свободно. Лошадь лежала на льду, как неживая, до тех пор, пока, далеко оттащивши ее от места катастрофы, не убедились мы, что находимся уже на крепком льду. Тогда только она встала, была запряжена и повезла нас в Устюге. Нет нужды говорить, как много был я благодарен за помощь и нищим старухам и молодому мужичку, очевидно, бывшему в передрягах на земле и на воде. И они остались довольны мною. Но скажите, благочестивый читатель, что здесь было в данном случае? Естественный ход вещей? Счастливые случайности? Но не слишком ли их уже много? Не естественнее ли было и лошади моей и мне самому с женою оказаться в воде подо льдом или по меньшей мере погубить лошадь? Между тем, остались все живы, здоровы, мы были спасены милостию Божиею, о которой я должен свидетельствовать и еще раз убежденно свидетельствую. Бывали и еще случаи дивного спасения моей жизни от смертной опасности милостию Божиею, для меня очевидною, почему, прекращая о них речь, хотел бы я сообщить хотя один из случаев милости Божией, явленной мне с другой стороны, со стороны благодатного успокоения моего многомощного и маловерного духа. В 1874 году, т. е. спустя 11 лет по принятии священного сана, вследствие простуды и вообще недостаточно правильной жизни, подвергся я какой-то очень опасной и казавшейся тогда страшною болезни, с которою не знали, что и делать тогдашние наши врачи города Устюга. В один из летних августовских вечеров, когда я был в поле для наблюдения за работою помочан, вдруг у меня, без всякой видимой причины, потекла из горла кровь, чего никогда раньше не случалось. Ужаснулся я и пошел домой и чем скорее шел, тем пуще текла кровь, которую принужден был выплевывать через каждые пять шагов. Через четверть часа я был уже неузнаваем, кровотечение меня обессилило и обезобразило. Наконец, оно остановилось. На следующий день еду в Устюг, где врачи болезни у меня, к удивлению, не находят и лечить меня отказываются. А кровь нет-нет да и опять пойдет, стоит только несколько неосторожно ступить или встряхнуться, даже лечь на подушку. Надо же как-нибудь останавливать кровотечение, могущее в противном случае или немедленно вогнать в могилу или зародить чахотку. Помог мне на первый раз аптекарь Феодор Карлович Глезер, порекомендовавший при кровотечении принимать каждый раз по ложке поваренной соли и запивать ее водою, а потом лальский фельдшер Николай Иванович Будкин, порекомендованный мне моими лальскими родственниками. Этот последний, после тщательного диагноза, признал болезнь мою серьезною и, продержав меня до весны 1875 года на своих лекарствах, посоветовал обратиться за помощию к специалистам. Всю осень и зиму 1874 - 1875 года страдая острыми и нередкими обнаружениями болезни, ни на один день не оставлял я однако своих служебных обязанностей по церкви, школе и приходу, и имел достаточно времени и думать о себе и о врачах специалистах. Не в клиники, не на кумыс, не на курорты однако решил я не ехать, для чего не было у меня средств. Меня потянуло в другую строну, к другим специалистам, мне захотелось ехать в Москву к преподобному и богоносному отцу Сергию, Радонежскому чудотворцу да к преподобным Антонию и Феодосию Печерским в Киеве. Но и на эту поездку не было денег. Между тем один из моих прихожан, крестьянин деревни Царевой Горы Семен Иванович Нелаев, уже упоминавшийся выше, узнав о моем намерении ехать в Москву и Киев, просил меня взять его с собою и предложил мне денег на дорогу 50 рублей безвозвратно, если трудно будет уплатить этот долг ему. Такое предложение доброго человека было принято мною с благодарностью, разрешение на отпуск в свое время было испрошено, осталось дождаться только весны, чтобы умчаться до Вологды на пароходе, а там далее еще скорее по железной дороге. С нетерпением ждал я весны, и вот пришла она, желанная. Наступил май. Засеяв помочью и наймом быстро поля, сели мы с Семеном Ивановичем на пароход и отправились в далекий путь. Замелькали сухонские деревни и церкви, миновали города Тотьма, Вологда и Ярославль. Вот виднеется уже издалека высокая колокольня Троице-Сергиевой лавры, куда прежде всего хотелось мне прибыть, чтобы у св. мощей великого угодника Божия, при его предстательстве попросить и поискать милости Божией от моего грозного недуга. До сего времени я чувствовал себя прекрасно, все время настроение духа было повышенное, даже восторженное. И вдруг здесь, в посаде, где остановился я на квартире у порога святой обители, вдруг упал мой дух, омрачился ум, заболело сердце. И начали терзать мою бедную душу тяжкие помыслы, такие беспощадные, такие мучительные, что я начинал теряться. Мне казалось, что я худой священник, небрежный пастырь, оставил свою болящую паству на соседних священников, которым неприятно и неудобно исполнять вместо меня требы, оставил я и храм Божий, свой приходский храм без богослужения. А какие тут великие праздники! Кроме дней воскресных тут и праздники Вознесения Господня и Св. Троицы! И куда и зачем я поехал? Ведь это же гулянье! Разве не на всяком месте владычество Его? "Домой, домой ступай, если еще не угасла в тебе твоя священническая совесть", - говорили мне настойчиво мои лукавые помыслы. Теперь смотрю я на них, как на пастырский экзамен, данный мне искусителем, не без воли Божией? Ну-ка ты, священник, проповедующий своей пастве о необходимости обращаться в нужде, скорбях и печалях за помощию к Богу, как сам поступишь, обуреваемый помыслами под давлением туги душевной? Вот тот вопрос, который, кажется, я должен был решать тогда практически, чтобы, впоследствии времени, с живым и крепким убеждением раздавался голос священника в трудные минуты жизни пасомых. Но тогда этого я еще не понимал, а только теоретически знал, что мне надо было делать и, ничего не сообщая моему товарищу по путешествию, поспешил ко гробу Преподобного. И, - дивен Бог во святых своих! - вошел я в храм Божий с духом расстроенным и тяжко подавленным, а возвратился от раки великого праведника с благословенным миром и тишиною в смятенной душе, за два часа ранее. Это было первое благодатное веяние милости Божией, поднявшей на надлежащую высоту упадавший от болезни и малодушия мой слабый дух. И помолился я в лавре затем спокойно и побывал я в Вифанском монастыре и в Гефсиманском скиту. Был и в Москве, молился и в соборах и монастырях Кремля. Открывшееся здесь снова у меня кровотечение вынудило меня обратиться к одному из специалистов грудных болезней, доктору Крамниху, который признал мою болезнь в высшей степени серьезною, предписал диету и продолжительное, - двухлетнее лечение, которое могло принести мне пользу в таком притом случае, если ни по службе, ни в семейной жизни не случится за это время никакой неприятности. Съездил я благополучно затем в Киев и там поговел, послужил и помолился и почувствовал себя так хорошо, что жаль было расставаться с киевскими святынями. Это было другое благодатное утешение. А вернувшись благополучно домой, я стал лечиться здесь, по рецептам сначала Крамниха, потом доцента Медико-хирургической академии В. И. Дроздова как устюжского уроженца, приезжавшего сюда тогда каждогодно на летние каникулы, а затем у новых устюжских врачей Василья Парменовича Образцова, потом доктора медицины и профессора Киевского университета, и Петра Ивановича Дьяконова, также доктора медицины и впоследствии профессора Московского университета, служивших в свое время в Устюге преемственно. Все они, интересуясь моею болезнию как люди науки, лечили меня бесплатно и обещали протянуть мою жизнь в деревне лет 10, а в Петербурге, по словам их, я прожил бы не более полугода. И вот с тех пор прошло уже 35 лет, все они умерли, а я живу и служу, перенесши еще в текущем году плеврит и воспаление легких при пороке сердца и 69-летнем моем возрасте. А здесь уже, думаю, финал и завершение милости Божией по ходатайству моих небесных врачей, к которым долго и горячо стремилась некогда душа моя при начале моей страшной болезни, заставившей 10 лет, лучших лет в моей жизни, конечно, к моему благу и счастию, держаться на диете, - из них 2 года на строгой и 8 на умеренно. Дивен Бог, как видите, и в грешниках. Велий еси, Господи, и чудна дела Твоя, и ни единоже слово довольно к пению чудес Твоих!

Теперь хотелось бы мне перейти к другим сторонам моей священнической жизни, для чего и должен вернуться назад, к первым годам моей службы. В летние каникулы 1863 года посетили меня мои семинарские почитатели Василий Логинович Птохов, впоследствии священник и благочинный, Анатолий Александрович Одинцов, впоследствии также священник (о том и другом уже было упоминаемо раньше), Иван Флегонтович Авессаломов, впоследствии секретарь Вологодской Губернской Земской Управы, и еще Виктор Иванович Дроздов, младший из сыновей моего предшественника по Е...ой службе отца Иоанна Дроздова, впоследствии доктор медицины, внимательно и успешно лечивший меня от моей болезни. Какие прекрасные были все эти люди! Умные и веселые, они, разнообразя несколько монотонную деревенскую жизнь мою в Е...е, немало привнесли в нее оживления своею жизнерадостностию. А в июне 1864 года посетил наши края, но не мою церковь, удаленную в сторону на 20 верст от почтового тракта, преосвященный Христофор, епископ Вологодский и Устюжский. Как этот, так и другие вологодские епископы, ревизуя церкви и духовенство епархии, ездили обычно только по почтовым трактам и очень редко, по каким-либо особым причинам, посещали захолустные церкви, если притом они были недалеко от почтового пути. Духовенство этих церквей вызывалось поэтому с церковными документами к ближайшей церкви, находящейся на пути епископа, на ревизию Владыки. Так был вызван и я с моим причтом для представления Его Преосвященству к Стреленской Богоявленской церкви. Маршрут архиерейского путешествия хотя и сообщался отцам благочинным и полицейскому начальству, но исполнялся неточно. Приходилось иногда духовенству трех и более церквей жить по несколько суток, в числе 9 или 12 человек, без всякого дела, в рабочую пору, на счет соседнего причта в ожидании своего архипастыря. Что было делать? Кто твердит ставленную грамоту, кто катехизис, кто играет порою в городки, а кто из более смелых, хотя и далеко не пьяниц, от скуки и выпивает. Случалось, что человек ошибется и выпьет под вечерок лишнюю рюмку, даже из ряда священников. И вдруг, - о ужас! - прискакавший отец благочинный говорит, что через четверть часа архиерей прибудет... Суматоха начинается невообразимая. Местный причт не идет, а бежит в церковь, за ним следует и пришлое духовенство, церковные документы которого давно уже лежат в алтаре на особом столе с южной стороны престола. Но кое-кого отец благочинный все же не видит. "Где же они?" - пугливо спрашивает кого-либо из старшего духовенства отец благочинный. Получается ответ: "отправляются и будут" или "этих уже не ждите, уехали с требой". Иногда действительно бывали в это время приглашения с требой, иногда это была фикция, и отец благочинный понимал, в чем тут дело. В это время ошибившийся слабый человек то умывался, то ел крупу, чтобы не пахло от него водкой, то, безнадежно махнув рукой, уходил в поле и ложился там почему-то в рожь. Но справедливость требует заметить, что последнее обстоятельство имело место очень редко и являлось исключительным, почему отец благочинный и докладывал епископу об отсутствующем как о заболевшем или увезенном с требой. Но вот начатый с минуты прибытия у церкви отца благочинного благовест на колокольне прекратился и начался звон "во вся". Это значит, что с колокольни увидели карету Преосвященного. Духовенство вышло вне храма с крестом, св. водою, с кадилами и подсвечниками на встречу Владыки, которая вообще и тогда происходила также, как бывает она и ныне.

После краткой молитвы и многолетия Преосвященный, осмотрев св. алтарь, казнохранилище и церковь, приказал документы церковные принести в квартиру местного священника о. Прокопия Степановича Рождественского, у которого, в виду позднего времени, и согласился ночевать. При этом спросил его только, нет ли у него великих людей. А так как никто из нас не понял этого вопроса, то, идя в дом священника, сам и объяснил, что под великими людьми разумеет он детей, которые знать, мол, не хотят ни архиереев, ни царей. Хозяин дома успокоил Владыку, что детей нет, они устранены. После стакана чаю Преосвященный начал просматривать документы по порядку церквей одной после другой, в присутствии причта данной церкви. Таким образом, дошла очередь и до документов моей церкви, для чего и приглашен я был с причтом в комнату, занимаемую епископом, из священнической кухни, составлявшей на этот раз "переднюю". Разговаривая со мною о церкви и прихожанах, Владыка изволил заметить, что он меня помнит, и добавил при этом в виде вопроса: "Ты, кажется, кончил курс студентом?" "Да, Ваше Преосвященство", - отвечал я. После этого он берет в руки клировую ведомость, где об этом, конечно, было сказано, и, сличив ее с бывшим у него в руках списком духовенства, подававшимся тогда благочинными при представлении последнего, говорит строго благочинному: "Как же ты пишешь, что окончил курс во втором разряде? Я тебе!" - заключил епископ. Благочинный должен был сказать, что он ошибся. Но Владыка, взяв в свои руки один ряд метрических книг, а другой подав мне, сказал: "Ну, будем поверять твои метрики, читай отчетливее ст. 17-ю мужеского пола первой части". Читаю. "Читай ст. 5-ю второй части". Читаю. "Как?", - спрашивает он? Повторяю: "Деревни Загорья", - и т. д. "Ну, вот видишь, там произносишь ты "Загорья", а здесь написано "Загория" разность пустая, но метрики такой документ, в котором оба ряда их должны быть тождественны до последней мелочи". Мне оставалось только благодарить Владыку за вразумление. Замечательно и то, что этот Преосвященный приказал поставить карету под самые окна священнического дома и охранять ее всю ночь причетникам посменно, по два вдруг. Так оберегал он архиерейскую ризницу, бывшую в большой Стефановской карете (по имени преосвященного Стефана, которому будто бы подарена она была одним из лиц царствующего дома), вес которой определялся в 90 пудов, скажу уже кстати. На следующий день ранним утром, благословив в последний раз представлявшееся духовенство, епископ поехал с благочинным и протодиаконом в Устюг, до которого оставалось 45 верст, а мы, нагостившись в Стрельне, где здравствовал еще мой дядюшка, заштатный уже дьячок Афанасий Алексеевич Кичанов, напугавший предшествующего епископа Феогноста своим большим голосом, поспешили вернуться домой.

Замечают, что все хорошо, что хорошо кончается. Как лично для меня и моего причта, так равно и для представлявшегося Преосвященному духовенства церквей Опоцкой, Воломской и местной Стреленской, архиерейская ревизия закончилась благополучно, но не так она кончилась для нашего благочинного отца Иоанна Дроздова, состоявшего благочинным 24 года. После представления епископу в Устюге окружного духовенства церквей близгородных Луженгской, Благовещенской, Крестовоздвиженской, Будринской и Погореловской, преосвященный потребовал от о. благочинного, совершенно неожиданно для последнего, прошения об увольнении от этой должности, не объявив даже причины недовольства. Прошение было подано, благочинный от должности уволен и на место его назначен благочинным священник близгородной Крестовоздвиженской церкви отец Григорий Васильевич Старостин. Это был человек лет 45, студент, ласковый и казавшийся добрым ко всем безразлично, но бывший себе на уме. Он щадил слабых и ленивых, но не отличал людей с пастырскою искрою, людей дельных, хотя лично и старался льстить им. Во всяком случае это был человек неглупый, немстительный и невзыскательный. Но, если говорить языком фактов об этой личности, под ближайшим наблюдением которой суждено мне было прослужить священником 17 лет, то я должен буду сказать, что он, как и его предшественник, не был руководителем в пастырских трудах духовенства, не был опытным и верным советником в затруднительных случаях. Когда приходилось спрашивать его о чем-либо на словах, он отвечал обычно "вы сами знаете", "ну, что я вам скажу особенного", а на письменные вопросы он отвечал мне, всегда лавируя, что означало: делай, как знаешь, а меня, мол, не припутывай. И после двух-трех опытов, я перестал беспокоить вопросами этого ближайшего моего начальника и руководителя, предпочитая изучать всякое дело сам, при помощи книг и действительно опытных и умных людей, не боявшихся, что их привлекут вместе со мною к какой-либо ответственности. Но по внешне служебной исполнительности, по знанию и аккуратности в ведении канцелярских работ, по должности, это был бесспорно один из исправнейших отцов благочинных, писавших притом своею рукою каждую бумажку. Характерною чертою его натуры было и то, что всегда он куда-то спешил неумеренно. Не успеет, бывало, прибыть по ревизии в церковь, как сейчас же предупреждает, чтобы его не задержали, заботится, готова ли подвода, и ревизию производит не только не притязательно, но бегло. Отдайте только поскорее ему обязательные, на епархиальные нужды, взносы, а дальше он ничем духовенство не обеспокоит, только не беспокой и причт его никакой докукой. А то он завздыхает и будет говорить: "ну, как-нибудь устройтесь без меня сами" или "да вы сами знаете, как сделать лучше". Быстро осмотрит алтарь и церковь, бегло - документы, предъявит указы, если есть они, и, отпустив младших членов причта по домам, идет к священнику напиться чаю и закусить, всегда торопясь. При поездке по ревизии церквей отец Старостин нигде и никогда не останавливался для ночлега, а, сделав дело, немедленно ехал далее днем и ночью, зимой и летом, при всякой погоде, - и все это в течение дней восьми-десяти при большой территории округа. И возвращался он из этих поездок домой не только усталым, но измученным, с припухшими и слезящимися глазами. Водки и вина, нужно сказать, он не пил нимало, а сам любил угощать священников и старост водкой и наливочкой собственного изделия, когда приезжали мы к нему с годовыми отчетами между числами 1 и 5 января обязательно. Он был человек вдовый и держал в качестве прислуги одну безобразную и бестолковую старуху Елену и говорил: "На закусочке извините, уж что случилось, а водочки покушайте". "Отец благочинный, - спрашивал я по неопытности, - зачем держите вы такую прислугу, старую, глупую и безобразную?" Обычно со вздохом тогда говорил мне отец Григорий Васильевич, что вдовому и не особенно старому священнику никак нельзя держать у себя в услужении приличную и нестарую девицу или женщину, - не пощадит его злая молва, хотя бы он был непорочен, как ангел, в чем скоро потом и убедила меня жизнь. Насмотрелся я потом на несчастную жизнь вдовых священников, наслушался скандальных рассказов лживых или правдивых, не мое это дело, нахлопотался с делами об них, горько скорбел, даже плакивал за них. Вдовство священника - это, кажется, тяжелейший из крестов, и что удивительного, если не для всех он является посильным. Но не об этом теперь речь. Я должен продолжать свое повествование.

Со времени определения отца Григория Старостина на должность благочинного первого устюжского округа, скоро затем разделенного на два округа, преосвященный Христофор ушел на покой, оставшись лишь настоятелем тотемского Спасо-Суморина монастыря, где покоится и прах его. На место его на Вологодскую кафедру был назначен преосвященный Павел Доброхотов, впоследствии епископ Псковский, затем Петрозаводский и, наконец, настоятель одного из московских монастырей, не так давно умерший здесь на покое в глубокой старости. Это был человек лет пятидесяти, ученый и умный, живой и деятельный, смелый, решительный, независимый. Но сохранился он так хорошо, что казался бодрее и крепче людей пятидесятилетнего возраста. Часто говорил свои живые и сильные проповеди, из которых в одной, помнится, он между прочим заметил, что "белоручек мы только терпим". Любя труды сам, он сумел призвать к труду и духовенство, возбуждая в нем самодеятельность. Это был передовой архипастырь, быть может, порою увлекавшийся или ошибавшийся, но горячо желавший жизненного пастырского дела от духовенства. Он предложил духовенству обязательно устраивать в каждом благочинническом округе не менее одного раза в год периодические собрания для обмена пастырскими наблюдениями между священниками и для выработки общих и целесообразных способов религиозно-просветительской деятельности, составлять о предметах суждений и решений акты и эти акты представлять ему на рассмотрение и утверждение. Он ввел в нашей епархии выборное начало всех должностных лиц в благочиннических округах, не исключая и благочинного. Он же потребовал сформирования попечительных и благочиннических советов для решения мелких дел на месте. Молодые священники встрепенулись, подняли головы, оживились и принялись горячее за дело потому, что отныне труды их не могут замолчаны перед начальством отцами благочинными, которых притом и выбирать будут они сами. Что всего интереснее казалось нам, так это то, что и наличные благочинные подлежали выборам на службу, срок которой назначен был пятилетний. Наивные люди, мы и не замечали, что нас, радующихся новому порядку дел было мало, что и между нами могут быть люди иных взглядов, иного нравственного строя... Настал день собрания благочинного. Все окружное духовенство было созвано на собрание в близгородную Крестовоздвиженскую церковь, при которой священствовал отец благочинный Старостин. Из числа 22 священников явились на собрание человек 20, между ними было молодых человек 6 - 7, и один из них был двоюродный брат благочинного. Посудили, порядили и приступили к выборам. Несмотря на то, что нас, молодежи, было мало, что наши планы неисполнимы, я решился идти до конца прямым путем и испросил разрешение отца председателя сказать речь, погубившую окончательно наши планы и мечты о новом благочинном. В баллотировке принимали участие и отцы дьяконы, и псаломщики, которым дано было по половине, кажется, голоса. Подсчет голосов показал, что отец Григорий Старостин был избран на пятилетний срок в должность благочинного подавляющим большинством голосов. Почему? За что? Ответ будет в рассказе последующем. После избрания должностных лиц гостеприимным хозяином была предложена избирателям закуска. А закуска не бывает без выпивки. И вот когда поразвязались языки, то стало известно, что предусмотрительный хозяин, желавший остаться благочинным, подговорил более или менее влиятельных священников в свою пользу, а некоторым сделал даже особые визиты, а для желающих из младших членов духовенства в день выборов приготовил даже водочки в сторожке. И был избран. А дьячок Россов как человек прямолинейный, помнится, открыто заявил среди своих товарищей так: "На что нам лучше этого благочинного? Войдет в алтарь, где иногда на целую четверть пыли на престоле, и ничего как будто не видит, а только говорит: "У вас все хорошо, все в порядке и исправности". А вот выберите-ка другого, в роде того, что речь говорил, он нас промоет". "Изберем старого", - отвечали ему. А из нас, молодых священников, одного, кажется, отца Иоанна Орнатского, выбрали на должность депутата по делам следственным и хозяйственным, автора же этих воспоминаний - на должность помощника благочинного. Духовником же окружного духовенства был избран отец Федор Иоаннович Попов, священник Близгородной Благовещенской церкви, о котором упоминалось выше уже несколько раз. Так происходили выборы благочинного в нашем округе и в последующие пятилетия при преосвященном Палладии Раеве до преосвященного Феодосия Шаповаленко, пока этот епископ, убедившийся в бестолковости или, по меньшей мере, в преждевременности их, не отменил их совершенно, взяв назначение благочинных в свои руки. Наученные опытом и когда-то увлекавшиеся выборным началом, мы стали рады, что наконец прекратились наши выборные безобразия. При следующих выборах, производившихся притом по прихоти отца благочинного в городе Устюге в Воскресенской церкви, наглость его наперсников с одной стороны, а со стороны другой, со стороны избираемого, дошла до того, что первые открыто пьянствовали в сторожке, а последний, уже не сомневавшийся в выборе, заблаговременно приготовлял закуску для избирателей в квартире священнической вдовы Анны Степановны Ермиловой. Случалось, что некоторые из избирателей оказывались не в силах подписать журналы, почему благочинный и должен был посылать их для подписи к церквам на место их жительства, за десятки верст. И при всем этом всегда и всех рекомендовал хорошо и очень хорошо и только немногих отлично хорошо. Что касается пишущего эти строки, то он в фаворе отцов благочинных не был никогда. Поведения отмечался только очень хорошего и проповедей будто бы не произносил, как свидетельствовали об этом в свое время клировые ведомости. Однажды, когда мои проповеди были на рассмотрении преосвященного Палладия, вдруг я получаю от отца благочинного консисторский указ о взыскании с меня трехрублевого штрафа за непроизнесение проповедей. А спустя две недели получаю другой указ той же консистории, в котором объявляется мне архипастырская благодарность за проповеднические труды и просвещение. И что думали бы вы, благосклонный читатель? Добрейший отец благочинный три рубля-таки взыскал, уверяя меня, что бумагу, данную из консистории именем Его Императорского Величества, надобно исполнить. А жаловаться я не стал, не любил и никогда ни на кого ни благочинному, ни епископу не жаловался по принципу. Жалобы не гасят, а разжигают неприятности и свидетельствуют лишь о нравственном бессилии жалующегося, по моему мнению.

Что сказать вам, благосклонный читатель, о периодических священнических собраниях по вопросам пастырской службы и практики, которыми я так пленялся в свое время и на которые так много возлагали надежд наши преосвященные Павел и Палладий? В тех благочиннических округах епархии, где благочинными были люди свежие и образованные, как, например, священник села Отводного Николай Кенсоринович Якубов, впоследствии Вологодский протоиерей и член Консистории, или священник Шарженгской Михаило-Архангельской церкви отец Петр Михайлович Гвоздев, к сожалению, скоро умерший, эти собрания были поняты правильно, велись умно, прославили имена этих людей и принесли несомненную пользу не одному окружному духовенству, но и духовенству целой епархии. Акты этих и подобных им собраний были печатаны в местных Епархиальных Ведомостях, читались нами с большим интересом и решения их принимались во внимание с чувством благодарности. А у нас их было только несколько. Вопросов серьезных никто не ставил, так как отец благочинный их не любил, журналов писать никто не хотел и рассуждать духовенство не желало. Два-три вопроса из ряда шаблонных поставил, бывало, отец благочинный и, решивши их единолично, напишет коротенький актик, и делу конец. "Не за чем, право, нам и собираться-то, служили ведь, слава Богу, и без периодических собраний, и было хорошо. На что нам эти собрания! Одни только разъезды да хлопоты с ними". Так изрекал обычно наш премьер. "Так, так! Ваша правда, отец благочинный", - вторило ему наше священство. А я, глупый человек, на целом листе написал свой доклад на первое периодическое собрание, поставивши целый ряд занимавших меня вопросов, и подал отцу благочинному. Собрание происходило у меня в доме. Почитал мою бумажку он повздыхал по обычаю и даже не доложил собранию, а возвращая мне мою бумагу, заметил, что "надо неделю времени иметь в распоряжении, чтобы сделать основательное решение ваших вопросов. Решайте их сами, если угодно, а мы заниматься им не будем". Не помню, что отвечал я на такое решение отцу благочинному, уже не в первый раз меня так третировавшему, но помню, что я огорчился не на шутку и записал в церковную летопись подлинником свой доклад и словесную резолюцию Его Высокоблагословения. А потом один из священников, под веселый час, прямо сказал мне по этому поводу: "Ты еще молод, не высовывайся..." Вот она, мудрость-то, где слышится! Это та житейская мудрость, именуемая иначе благоразумием, которую еще покойный Н. А. Некрасов называл пошлостью и проклинал ее. Он говорил:

В пошлой лени усыпляющий
Пошлых жизни мудрецов, - 
Будь он проклят, растлевающий
Пошлый опыт, ум глупцов!

Но мое дело не проклинать, а повествовать, не мудрствуя лукаво, а стараясь лишь точно обрисовывать людей прошлого времени и события. Возвращаюсь к воспоминаниям о преосвященном Павле. Сравнительно недолго оставался он на Вологодской кафедре, всего года 3 - 4, но епархию он оживил своею разностороннею и кипучею деятельностью. Как ни относилось бы тогдашнее духовенство к свежим идеям этого просвещенного епископа, даровавшего ему выборное начало в широких размерах и призывавшего его посредством советов Попечительного и благочиннического, равно и периодическими собраниями, к живому делу самостоятельно, но было заметно, что духовенство стало подумывать, почитывать да и поделывать и в той области, куда призывалось. Отсидеться и отмолчаться при нем было невозможно. Он не медлил отдавать должное достойным, но не затруднялся круто распоряжаться с ленивыми и небрежными. В наших краях побывал он, кажется, однажды, без особенных последствий, и на внешнюю сторону дела, т. е. ведение церковных документов и на устройство церквей, мало обращал внимания. Не заезжал он на пути в Устюг и к Стреленской церкви, отстоящей от почтового тракта в одной версте или немного больше, а принимал духовенство церквей Стреленской, Ерогодской, Опоцкой и Симоно-Воломской в деревне Страдном на почтовой станции около полудня 20 июля 1868 года. Ему сопутствовал отец Александр Баклановский, священник и благочинный города Вологды8, бегло взглянувший на наши документы. А сам он поговорил с нами, казалось, только для того, чтобы определить степень умственного развития духовенства, заметив, что сегодня он спешит в Устюг и вообще он едет "птичьим полетом", как выразился сам. А кому угодно с ним поговорить о делах, добавил он, пусть пожалует в Устюг, где пробудет несколько дней. В Устюге я был и был принят им любезно. "Ну что, душа моя, вы скажете?", - так любил начинать со священниками свою беседу этот архипастырь. Я подготовил несколько пастырских недоуменных вопросов, в решении которых так или иначе, по неимению руководственных указаний, я сомневался. Живо объяснил епископ мне дело, пожалел об отсутствии руководств и выразил надежду, что они "скоро появятся, Русь пробуждается". Служил этот преосвященный скоро и просто, нимало не рисуясь, но проповеди говорил горячо, с большим подъемом чувства, с силою непоколебимого убеждения, привлекавшего внимание со стороны даже равнодушных слушателей. Роста был он среднего, блондин, лысый, с открытым и добрым лицом. Одевался чисто. Чисто, круто и распоряжался он. По прибытии на Вологодскую кафедру он, по распоряжению ли Св. Синода, или своей властью, - не знаю, - немедленно, если только не в 24 часа, убрал из Вологодского женского монастыря игуменью Смарагду (Богуславскую). Это, допустим, и ладно. Но странным и непонятным показалось устюжанам перемещение настоятеля Успенского собора, известного отца протоиерея Иоанна Васильевича Прокошева, по каким-то интригам со стороны будто бы членов Устюжского духовного правления, в Кадников. Отец протоиерей, без возражений, покорно исполнил волю своего владыки и перебрался уже на старости лет в маленький городок, отстоящий от Вологды в 40 верстах. По прибытии сюда отец протоиерей, разумеется, поспешил представиться епископу и попросить разъяснения причин перемещения. И когда этот, знаменитый некогда, профессор философских наук Вологодской семинарии и до сего времени еще единственный почти в Вологодской епархии проповедник-импровизатор, маститый отец протоиерей заговорил с епископом, как говаривал в свое время на литературных вечерах с его знаменитым предшественником, знаменитым Иннокентием, отдававшим честь его уму и красноречию, по свидетельству современников, то он был поражен силою его слова, сознался в своей ошибке и несправедливом отношении к нему, предложив освободить для него любое из настоятельских мест в самой Вологде. Но отец протоиерей не пошел никуда далее Кадникова, заметив епископу, что он там уже и умрет, куда поставил его Бог рукою архипастыря. А со мною случилось то же, только несколько позже. В один из октябрьских вечеров 1868 года, т. е. спустя 3 месяца после посещения преосвященным города Устюга, приходит ко мне посыльный от отца благочинного с закрытым пакетом на мое имя. Что такое? Видно опять посылают куда-нибудь на следствие. Вскрываю. Да, указ консистории на мое имя, читаю и глазам не верю. Преосвященному Павлу угодно было сдать в консисторию предложение о переводе меня в Вологду на настоятельское место к Воскресенской церкви что на Ленивой Площадке, о чем консистория и предписывала мне к немедленному исполнению. Но выходя во священники в деревню, я знал, что делал, ни о каком перемещении пока не думал, да, наконец, и Воскресенский приход в Вологде знал как один из самых беднейших. Не колеблясь нимало, сел и написал епископу бумагу об отказе от чести перемещения в Вологду, разумеется, с благодарностию за незаслуженное внимание, и отослал бумагу по принадлежности. Но этим дело не кончилось. Ровно через две недели я получил из консистории новый указ, в котором была изложена следующая резолюция преосвященного, последовавшая на моем прошении: "Объявить О. А. Попову, что от Воскресенского места он освобождается по прошению, но пусть готовится, перемещен в Вологду он будет". Что было мне делать? Перемещаться мне не хотелось, но и отказываться от такого категорического требования решительного епископа было опасно. Посоветовавшись с женою, я решил ехать в Вологду, чтобы лично просить епископа обо мне не беспокоиться. А так как денег у меня не было, то пришлось продать лошадь и ехать в Вологду в ноябре за 400 с лишком верст. "А! Это вы, душа моя, - благословляя меня, заговорил епископ, когда я стоял перед ним. - Ну, что скажете? Я намерен перевести вас в Вологду, как только откроется здесь подходящее место. Это будет скоро, а Воскресенское место действительно бедное". Я стал неспешно, осторожно и почтительно, после, конечно, сыновней благодарности за незаслуженное архипастырское внимание к молодому деревенскому священнику, ничем порядочным еще себя не заявившему, излагать и отдавать на суд Его Преосвященства все обстоятельства и соображения по отношению к церкви, к пастве, к родителям, жившим со ною в одном благочинническом округе, которые, как казалось мне, обязывали меня пока не служить там, куда я пошел служить. Преосвященный слушал, не прерывая меня, а лишь по временам произнося "да", или "это так", или "и это правда". А когда я кончил свою некраткую речь, для чего ехал 400 верст, и после маленькой паузы решился поставить вопрос прямо о том, буду ли я удостоен благословения продолжать мою посильную службу церкви Божией там, где служу, или? А ведь для решения этого жизненного вопроса я нарочно приехал сюда за 400 верст. "Как? Разве нарочно?" - с удивлением спросил епископ. "Да, Ваше Преосвященство, - продолжал я , - отказавшись раз на бумаге от чести перемещения в губернский город, вторично поступить так я считал непозволительным, а не только не приличным, и признал долгом беспокоить Вас уже личным докладом, и не иначе". "Так, так, понимаю, а жаль, - говорил он и затем добавил, - ну, хорошо, если не хотите в Вологду, то в Устюг не желаете ли?" На это предложение ответил я уже решительным отказом. "Ну, Бог вас благословит, - благословляя и отпуская меня, говорил епископ, - оставайтесь на Вашем излюбленном месте и продолжайте служить там, как начали". Слава Богу, думал я, по крайней мере, съездил не напрасно.

Преосвященный Павел оставил память по себе в Вологодской епархии и еще в одном отношении. Он был добр ко всем неудачникам в жизни, а особенно к сиротам духовного звания того и другого пола. Заметив в епископе это драгоценное свойство его души, со всех сторон епархии устремились к нему просители. Одни из них просили мест, не имея достаточного образовательного ценза, другие просили женихов для сирот невест, а вслед за ними потянулись к епископу и жены протоиереев, священников и диаконов со своими дочерями -невестами, прося для них женихов. Такое движение к центру в наших краях заметно было особенно летней порою, когда, с открытием навигации, естественно удешевлялся путь в Вологду водою, по реке Сухоне в крытых дымковских лодках. Что же епископ? Он всех принимал, у всех выслушивал просьбы и всех старался устроить, как только было возможно. Например, перед ним один из учителей какой-нибудь сельской школы, годов пять тому назад уволенный по лености из философского класса семинарии, просит об определении во священники на какое-нибудь место. "Да ты, душа моя, мало поучился", - говорит ему епископ. "Мало, - отвечает проситель, - глуп был, и вот учу и учусь со скорбию ныне". "Ну, это хорошо, если сознаешь грехи юности и исправляешься. Но недостаток образования остается все-таки в силе, восполнить его можно только добрым делом. У меня в виду много хороших девушек - или сирот, или дочерей многосемейных родителей, и, стало быть, невест бедных. Возьмите у меня в канцелярии адресы их квартир в Вологде, посмотрите и буде которая из них понравится, столкуйтесь и приходите вместе. Тогда при согласии на брак с сиротою я дам вам, пожалуй, и священническое место". Проситель-жених забирал адреса невест и в качестве жениха, кандидата на священство, делал им визиты. Разумеется, которая из невест более нравилась с той и начиналось сватовство в надежде на милость Божию, хотя бы у жениха и невесты, кроме здоровья и молодости, не имелось никаких благ земных, как у вашего покорного слуги в сем случае, в свое время. Бывало и так, что к одной и той же невесте одновременно заявлялось несколько таких женихов-недоучек, из которых каждому обещано священническое место в случае женитьбы на сироте-невесте. Тут как разобраться, с которым из них входить в соглашение? А ведь женихов в тогдашнее время выбирали не невесты, а их отцы и матери или даже дяди и тетки. Хорошо, если было возможно спросить о качествах ума и поведения женихов у людей, знающих их и достойных доверия. А если этой возможности не было, то тогда как быть? Про одну дошлую мать невесты рассказывали, что она, приняв несколько женихов в одно и то же время, не затруднилась и не растерялась нимало. Она приняла всех любезно и угостила всех водочкой на славу. Молодежь развеселилась и разоткровенничалась и потому, между прочим, что невеста удалена была матерью предусмотрительно. А опытная женщина легко и скоро изучила особенности ума и характера каждого из веселых гостей и выбрала в женихи своей дочери того, кто ей больше нравился. А когда матушки, бабушки или тетушки являлись перед епископом просительницами о женихах своим невестам, по желанию "устроить бедных девушек", он всегда выражал желание сам взглянуть на них, чтобы не пообещать жениха какой-нибудь девице больной или даже уроду. И посмотревши этих девушек и поговоривши с ними в присутствии родных, он однако никогда и никому их не навязывал, а только рекомендовал женихам действительно из желания устроить их. И устраивал, как родной отец, этот независимый и добрейший архипастырь. Например, мой товарищ по семинарии до 4 класса по нынешнему уставу, отец Иоанн Герасимович Старостин, получивший священническое место также со взятием круглой сироты, священнической дочери Марии Александровны Петялиной, рассказывал, что когда узнал владыка, что у него нет детей, да и у невесты тоже, то, взявши прошение об определении во священники, сейчас же приказал прислуге вызвать портного и велел сшить ему для ставленника суконные рясу и подрясник. В этом подряснике положен и в гроб этот священник, схороненный мною в 1885 году при Опоцкой Николаевской церкви, где последние 15 лет он был настоятелем. Были ли ошибки со стороны этого доброго, смелого и во всяком случае замечательного епископа в выборе невесты для кандидатов священства и обратно в выборе женихов для бедных девушек-невест? Может спросить меня читатель. И я должен ответить - да, случались, как случаются всегда и у всех. Справедливо замечено, что не ошибается только тот, кто ничего не делает. Однако, этих ошибок было немного, и в них виноват собственно не епископ, а лица, злоупотреблявшие его сострадательностию к бедным и несчастным, впоследствии за то и страдавшие за свое легкомыслие и опрометчивость, не имея основания для обвинения доброго архипастыря в своей судьбе печальной. Говоря вообще, я должен заметить еще раз, что это был епископ замечательный. Он оживил пастырскую жизнь духовенства, он утер слезы у множества лиц бедного, сиротствующего и недоучившегося духовенства, он всех любил и был любим своей паствой горячо, нелицемерно. Он воздвиг в сердце ее памятник себе нерукотворный, а городу Вологде оставил по себе памятник и рукотворный. Я разумею выстроенную им при Вологодском кафедральном соборе высокую колокольню. Что значит ум и энергия в начальнике. Давно и все находили, что соборная колокольня была мала, низка и неказиста, и однако же никто не решался сделать лучшую по неимению средств или по недостатку времени. Но вот вступает на кафедру церкви Вологодской епископ Павел, видит и делает, что нужно, не раздумывая. Составил план, приисканы средства, через 3-4 года, как из земли, выросла украшающая Вологду новая колокольня, освящать которую однако суждено было его преемнику преосвященному Палладию. Не напрасно Вологда плакала, расставаясь с преосвященным Павлом Доброхотовым, переведенным в 1869 году в Псков. Не напрасно рыдал и наш великий старец, кафедральный протоиерей отец Василий Иоаннович Нордов, прощаясь с ним. "Скоро прошли наши красные дни, как все хорошее в жизни проходит скоро", - говорил маститый и всей России известный отец протоиерей Нордов в своей прощальной речи. Грустным и тихим потоком текла эта речь из уст старца, а из очей капали слезы. Собор, переполненный богомольцами до тесноты невообразимой, задыхался от слез и рыданий, как писали мне тогда из Вологды. Вот это я понимаю. Это ты, христианская жизнь, полная трудов, одушевленных любовию! Это ты, родная семья, расстающаяся со своим любимым отцом! Это ты, дорогой отец, в последний раз благословляющий своих любтмых тобою и тебя любящих детей! Трогательное и поучительное зрелище, дающее незабвенный урок пастырям и паствам.

А теперь позвольте мне еще раз остановиться своим вниманием на отце протоиерее В. И. Нордове, этом бриллианте вологодском, по отзыву преосвященного Иннокентия Борисова. Прощальная речь отца протоиерея, сказанная преосвященному Павлу была, увы, уже последнею лебединою песнею. После нее наш великий старец не говорил более ни приветственных, ни прощальных речей никому из архипастырей, хотя и прожил еще лет 14. Дело в том, что когда я решился писать свои воспоминания, меня натолкнул один добрый человек на переписку бывшего Костромского епископа Платона Казанского с Киевским митрополитом Арсением Москвиным, печатавшуюся в "Страннике" за 1909 год. Там, в письме III на странице 420-ой этого журнала вот что значится в письме епископа Платона митрополиту Арсению: "Говорят, - пишет он, - что проект о свечных (о свечных заводах) написан вологодским протопопом Нордовым, которого преосвященный Христофор исключил из членов свечного завода за его взяточничество, за его претензию вознестись выше архиерея. И вот Нордов и составил такой проект, по которому он может сделаться независимым от архиерея как член ревизионного комитета. А он надеется быть выбранным потому, что все или ему родня, или связаны с ним тесною связью. Мастер, также участвовавший в составлении проекта о сборе свечном, выгнан со свечного завода вологодского архиерейского дома и проч..." Такой голословный и грубый отзыв об отце протоиерее Нордове я считаю сколько несправедливым, столько же и обидным для памяти Нордова. А под пером епископа, хотя и в частном письме, но все-таки митрополиту, он является непозволительным. Этот гордый и своекорыстный архиерей не называет широко известного и глубоко уважаемого отца протоиерея прилично возрасту, сану и заслугам, а зовет его "протопопом". Нехорошо, Владыка. Не знаю пока, о каком проекте здесь идет речь, но знаю, то отец протоиерей Нордов не служил ни в какой должности по свечному заводу, следовательно, не мог быть и исключенным из его членов. Он был старшим членом Консистории по судебному отделу и как таковой отличался совершенным беспристрастием и твердостию. Упросить о той или другой пощаде, уступке и снисхождении слыхал я, можно было многих из епископов, а Нордова упрашивать никто и не решался. О взяточничестве Нордова Вологда и епархия Вологодская и не слыхала, как не слышала и того, что он хотел вознестись выше архиерея. Приписывать умному человеку случайные мечты - это совсем не умно. А отец протоиерей Нордов был не только трудолюбив, но и умен, как немногие, и был в таком возрасте, лет шестидесяти, когда мечты затихают. Епархиальное духовенство, учившееся по его учебникам, - священной истории и церковному уставу - духовно питавшееся и питавшее свою паству его проповедями, перед ним благоговело, ученые корпорации его уважали, граждане его любили, как никого другого. Это была величина несравненная. О какой же высоте ему было мечтать, чтобы стать выше архиерея? Удивительно гадание преосвященного Платона! Да посмотрите на прощальную речь отца протоиерея преосвященному Павлу, преемнику преосвященного Христофора! Посмотрите на слезы великого старца! Разве так прощаются со своими начальниками мечтатели и гордецы "с претензиями вознестись выше их"? ошибочны суждения преосвященного Платона и в дальнейшем направлении его мыслей. Он утверждает, что протоиерею Нордову "все или родня, или связаны с ним тесною связью". Какою же? Ответа нет, да его и не найти в доказательство вздорных и голословных утверждений письма, оскорбительного не только для памяти покойного отца протоиерея, но и для всего духовенства Вологодской епархии. Наша связь с ним была только любовь и молитва, тихо и ни для кого не приметно таившаяся в душах благодарного духовенства. Смело и решительно утверждаю, что иных связей, быть может, в Костроме и практиковавшихся, между отцом протоиереем Нордовым и духовенством Вологодской епархии не существовало. Что касается его родни, то у него было две или три племянницы, состоявшие в замужестве за священниками два двоюродных племянника, умерших дьяконами да один родной брат, умерший псаломщиком Александро-Невской церкви в Устюге. Такие родственники едва ли могли содействовать честолюбивым замыслам какого угодно фантазера и искателя приключений. Однако на какой же почве возникла молва о неудовольствиях между преосвященным Христофором и отцом протоиереем Нордовым? Сообщу то, что пока мне известно, а со временем, если буду иметь время и возможность, то изложу это темное дело по документам в особой статье и напечатаю ее как опровержение письма преосвященного Платона в "Страннике". О преосвященном Христофоре, как человеке старом и желчном, было в свое время известно, что по ничтожному поводу он набрасывался иногда то на того, то на другого из подчиненного ему духовенства. Так однажды учителя семинарии Алексея Никитича Хергозерского, человека немолодого и всеми уважаемого, бывшего притом секретарем семинарского правления, обозвал он в глаза "мальчишкою до седых волос". В другой раз, осерчавши за что-то на отца ректора семинарии архимандрита Ювеналия, вздумал в день семинарского праздника 26 сентября сделать внезапную ревизию семинарии. Нисколько не удивительно, судя по этому, что он также набросился по собору или консистории и на отца протоиерея Нордова и встретил здесь, конечно, приличный отпор. Дело шло обычным порядком, а огорченный епископ не выдержал и сделал на протоиерея в Св. Синод донос. Синод обвинить протоиерея Нордова не нашел оснований, но не хотел обидеть и епископа указанием на неосновательность его жалобы, почему и поручил ему подвергнуть обвиняемого протоиерея дисциплинарному взысканию. Взыскание это выразилось в форме запрещения протоиерею Нордову участвовать в сослужении с архиереем в течение одного или двух месяцев. Почему и служил в это время отец протоиерей по воскресным и праздничным дням в церкви преподобных Киево-Печерских и Вологодских Чудотворцев. Вот и вся история по имеющимся у меня сведениям. Где же тут основание для гнусных заключений о взяточничестве и "претензиях отца протоиерея Нордова вознестись выше архиерея"?9

Непосредственным преемником епископа Павла Доброхотова по Вологодской кафедре в семидесятых годах прошлого века был преосвященный Палладий Раев, назначенный сюда из санкт-петербургских викариев. Это был мужчина еще молодой, лет 40, высокого роста, брюнет, с наружностию весьма представительной. Любил он все торжественное: и представительных священников, и голосистых диаконов, и громкое, торжественное церковное пение до двухорных концертов включительно. Первые сведения об этом епископе сообщил устюжскому духовенству ревизовавший в год его прибытия в Вологду Устюжское духовное училище преподаватель Вологодской духовной семинарии известный читателям Алексей Никитич Хергозерский. Когда, вспоминая епископа Павла, мы говорили Алексею Никитичу, что епископ Павел был нам очень по душе, Алексей Никитич замечал, что "если так, то епископ Палладий будет в душе". Приятно было слышать такой отзыв о нем от человека близкого и просещенного, а еще приятнее убеждаться в таком лестном отзыве о наличном епископе. Все то, что начато было доброго, живого и благотворного епископом Павлом, было поддержано, продолжено и, в чем следует, исправлено спокойно и тактично преосвященным Палладием. Оба они были идейные и добрые люди, но первый из них шел к цели энергично, круто, порывисто, удобрится --со дня моря вытащит, а огорчившись, не стесняясь, за борт выбросит, говоря аллегорически, а последний относился к делу с большим терпением, с большим вниманием, не круто, а спокойно, изучая людей тщательнее, но не менее своего предшественника, к сожалению, и ошибаясь в них. Он старался, по-видимому, всем угодить, а разве это возможно? и угождая одним в то же время невольно огорчал других. При преосвященном Павле мы не знали, например, что такое протекция, а при преосвященном Палладии приходилось кое-кому из духовенства испытать и последствия не только протекции, но и наговоров личных недоброжелателей, конечно, не в суровой форме. Человекоугодливость как черта характера преосвященного Палладия замечалась в нем во всю его жизнь не одним мною. Так, преосвященный Петр Лосев, бывший викарным епископом в Устюге, после совместной службы с преосвященным Палладием, когда этот последний был уже экзархом Грузии, отмечал в нем человекоугодливость как существенную черту его характера. А отец Петр Алексеевич Смирнов, бывший настоятель Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге, даже в надгробной речи в день отпевания высокопреосвященного Палладия, уже митрополита Санкт-Петербургского, воскликнул, отмечая его добрую душу: "Всем-то ты хотел угодить!" Он угождал, движимый добрым чувством, а его почитатели, конечно, не все, а некоторые, эксплуатировали его доброту, как им было угодно по своим видам и расчетам. Вот один из известных мне фактов. Во время назначения преосвященного Палладия на Вологодскую кафедру был в Санкт-Петербурге один рыботорговец из крестьян Вологодской епархии Устюжского уезда, широко известный тогда А. Е. П...ов. Человек это был тонкий и дальновидный. Не долго думая, он представился здесь же в Санкт-Петербурге своему новому архипастырю как один из членов его духовной паствы и при том первый и преподнес ему при этом большую живую стерлядь. Преосвященный казался растроганным таким вниманием, благодарил и просил П...ва бывать у него в Вологде во всякое время. Так и было. Преосвященный всегда любезно принимал этого человека и, путешествия по епархии, ночевал не в бедной обстановке священнического домика в две комнаты, а в княжеском доме крестьянина П...ва, в полуверсте от погоста и церкви. Это еще и ничего бы, если бы мы не знали, что господин П...ов, очаровавший преосвященного, злоупотреблял его доверием. А то он, как родственник мне, не стеснялся заявлять, что может тасовать, как карты, все окружное духовенство. Положим, этого не случилось, но для своей церкви он сам выбирал священника и псаломщика. А каково было выслушивать священнику гневные речи этого "временщика", много лет служившего церковным старостою и председателем церковно-приходского попечительства, когда он в случае малейшего возражения со стороны священника по какому-либо служебному поводу говорил ему: "Молчать! А то упеку каторжника туда, куда Макар телят не гоняет". Но священник был человек трезвый, учительный, исправный. Упечь его П...ву не удалось, а пришлось почувствовать коварство фаворита-лицемера преосвященному Палладию. Когда стало известным перемещение преосвященного Палладия из Вологды в Тамбов, П...ов по своим делам был в Вологде и взыскал с него за петербургскую стерлядочку, едва ли не по сто рублей, подавши счет через келейника. Как ни добр был преосвященный Палладий, но, получивши счет, будто бы плюнул и выслал через келейника П...ву деньги, не желая его видеть.

Преосвященный Палладий был хорош и ласков в обращении с духовенством. Мне известно, что, беседуя в доме благочинного отца Александра Иоанновича Невенского, он шутил над матушкой, что она ем не пара. А когда другой благочинный отец Петр Михайлович Гвоздев, раскупоривая бутылку во время обеда, облил шампанским его шелковую рясу, то преосвященный только назвал вино шальным, посмеялся и сказал: "Не беспокойтесь! У меня с собой не одна ряса". А у моего предшественника, также благочинного и протоиерея Василия Иоанновича Попова, лаская детей, давал им конфеты и носил их на руках. Ревизуя епархию, преосвященный Палладий был в Устюге и Устюжском уезде дважды, если не ошибаюсь без справок. В оба раза я со своим причтом и церковными документами представлялся преосвященному при Стреленской Богоявленской церкви. В первый раз, просмотревши слегка документы по моей церкви, он заговорил со мною о пастве, о церкви, о школе и о проповедничестве. Я говорил свободно и откровенно, а он совершенно благосклонно и милостиво и вдруг поставил вопрос: "Сколько же проповедей вы произносите в год?" "Они не подсчитаны и точного ответа на ваш вопрос, владыка, дать я не могу", - отвечал я. "Однако, скажите приблизительно", - не унимался преосвященный. Тогда, сообразивши, что такая настойчивость преосвященного не бесцельна, я отвечал, что, кроме очередных в Устюжском соборе проповедей, по пятнадцати в год говорю в своей церкви. "Хорошо. Я хочу их посмотреть. Пришлите мне ваши проповеди за три года, - повелел мне владыка, - числу так к пятнадцатому августа". Дело происходило в первых числах июля. "Слушаю и постараюсь исполнить волю вашего преосвященства", - отвечал я и, разумеется, аккуратно исполнил, за что в октябре того же года и получил архипастырскую благодарность и в то же время, по любезности отца благочинного, скромно умалчивавшего о моих проповеднических трудах, с целию, конечно, уравнения меня со старшими священниками, как уже было выше замечено, был оштрафован консисториею на три рубля. В другой раз наше представление преосвященному Палладию прошло не особенно благополучно. Как всегда и на этот раз были вызваны к Стреленской Богоявленской церкви причты церквей Ерогодской Успенской, Опоцкой Николаевской и Симоно-Воломской Крестовоздвиженской. Настоятель церкви отец Прокопий Стефанович Рождественский был тяжко болен и лежал в единственной у него чистой комнате. А что если преосвященный пожалует сюда вечером и вздумает здесь ночевать? Как хотите, так и делайте, говорил больной хозяин. Преосвященный приехал сюда поздним вечером, не пошел в церковь до утра, выразив желание выпить стакан чаю, закусить и отдохнуть после целодневной поездки на лошадях. Ночь была тихая и теплая, почему благочинный Старостин, доложив владыке о болезни хозяина, просил его распоряжения относительно ночлега, т. е. удалить ли больного хозяина из дома или не угодно ли будет ночевать в новом священническом доме, где хотя и чисто, полы и потолки набраны, но ни печей, ни мебели, ни рам в окнах нет, - последние были закрыты дранью из древесины. Преосвященный, согласившись на последнее, здесь кушал чай и закусывал, здесь согласился и ночевать. С полуночи заподувал ветерок и стал беспокоить высокого гостя. Ему не поспалось, в 4 часа он был уже на ногах и распорядился, чтобы духовенство шло в церковь. Мне поручено было вместо больного настоятеля встречать владыку с крестом, в облачении, по известному чину. Владыка, после дурно проведенной ночи, был, видимо, неспокоен и стал экзаменовать диаконов и причетников, придираясь ко всякой мелочи. А так как оробевшее духовенство стало давать то ошибочные, то сбивчивые ответы, то он стал накладывать на причетников и дьяконов денежные штрафы. Взглянув на церковные документы и признавши их неудовлетворительными, особенно церковные летописи, он стал презрительно относиться ко всем священникам, выговаривая в то же время строго благочинному чуть не за обман, что, мол, "пишешь ты (пошел уже на "ты"), что у тебя в округе все хорошо и все исправны, а между тем, где эта исправность? Никто ничего не знает, документы безобразные, летописей нет. У всех все скверно..."! и это громко говорил преосвященный, при открытых дверях, стоя у св. престола, при значительном скоплении уже в церкви народа, который не мог не слышать, как разносит нас наш архипастырь. Я был всех моложе, 30 только лет, в ряду священников и, возмутившись всех больше, горячо и громко решился отвечать разгневанному епископу: "Ваше преосвященство! Вам лучше известно, чем кому-либо из нас, что св. церковь и ее служащее духовенство, бедное, заброшенное, забитое, окружено врагами. Враги в печати, враги в обществе, есть враги и в светском начальстве, есть они и в народе равнодушном. А где же наши друзья? Где наши покровители? Вот мы ждали своего архипастыря, как ангела мира и утешения, в надежде, что он, как отец, поддержит и укрепит упадающий порою дух наш, и дождались, но чего? Взгляните! На нас лица нет, мы опозорены здесь, в слух народа... Вы говорите, что у всех все скверно. Но позвольте, например, моих документов вы не удостоили и своего внимания. Как же это?" Молча, не прерывая меня, выслушал мою смелую речь преосвященный и, грозно обдав меня своим взглядом, пошел от престола к южному окну алтаря, где на столе лежали в числе прочих и документы моей церкви. Метрики и приходорасходные книги владыка перелистывал быстро. Они были чисты и исправны. Но на летописи10 остановился, читая то вступление, то из средины кое-что, но всего более отдал внимания записи последнего года и месяца, кончавшейся рассказом о том, как, когда и при каких обстоятельствах проследовал на пароходе по реке Сухоне, в черте моего прихода, на пространстве 25 верст великий князь Алексей Александрович. Это происходило 21 июня 1870 года. По прочтении этой последней статьи, преосвященный уже совершенно спокойно по поводу ее предложил мне несколько вопросов о великом князе, выслушал мои ответы и потом, взглянув на бывшую на мне ризу, заметил: "Какая это хорошая материя. Не так давно она была в моде и Петербурге. Пойдемте в нижнюю церковь". Нижнюю церковь осмотрел преосвященный быстро, потом, благословив меня и все прочее духовенство, отпустил по домам нас с миром, а сам, в сопровождении пристава и благочинного, поехал в Устюг, до которого оставалось еще 45 верст. В то давно прошедшее время вологодские архиереи, посещая Устюг, служили обыкновенно здесь в соборах Успенском и Прокопьевском и в монастырях мужском Михаило-Архангельском и женском Иоанно-Предтеченском. Будучи в Устюге по приглашению местного духовенства, я участвовал в архиерейском богослужении в Прокопиевском соборе. Протодиаконствовал Васильевский. Архиерейские певчие пели посредственно, не отличаясь ни искусством исполнения, ни силою голосов. Богослужение шло обычным порядком. Проповеди владыка не говорил. Но вот обедня кончилась. В предшествии епископа все служащее духовенство вышло на средину церкви для отправления молебна св. праведному Прокопию Устюжскому чудотворцу, мощи которого покоятся в этом храме под спудом, с гробницей близ северной стены. Преосвященный, очевидно по ошибке, встал за гробницею угодника, как следовало бы, а на облачальном месте. Обычным порядком встало в два ряда перед ним и духовенство. Пока шло начало молебна, преосвященный, по-видимому, не замечал неудобства создавшегося положения, но когда запели "Святой, праведный Прокопие, моли Бога о нас", тогда он смутился, увидев, что левый ряд духовенства стоит спинами к раке угодника. Мы только этого и ждали и тотчас поворотились лицами к раке. Получился, однако, вид странный. Оба ряда духовенства были лицами в одну сторону и держались так во все время молебного пения, за исключением чтения Евангелия и отпуста, когда духовенство левой стороны поворачивалось лицом к лицу с духовенством, стоявшим с правой стороны от епископа. Конечно, это мелкая случайность, но она сохранилась в памяти, и рассказал о ней я так уже кстати. Но не случайность и не мелочь то обстоятельство, что преосвященный Палладий умел замечать достойных священников и отдавать им должное. В качестве иллюстрации приведу два примера. Преосвященный Павел, заметив в отце Николае Кенсориновиче Якубове, священнике села Отводного Вологодского уезда, недюжинные качества ума и работоспособности, сделал его настоятелем Кадниковского собора и возвел в сан протоиерея. Усматривая в нем те же достоинства, преосвященный Палладий перевел отца Якубова в Вологодский кафедральный собор и сделал членом Консистории. И еще. Настоятелем Вологодской градской Николаевской Сенноплощадской церкви лет 15 уже был священник отец Николай Лавдовский, слывший за человека оригинального и либерального. В чем выражалась его либеральность, я не знаю, кроме того, что это был человек много читавший и несомненно мыслящий. А оригинальничанье его выражалось в произнесении возгласов и чтений Евангелий за церковными богослужениями, разговорной дикцией, а не обычным способом, традиционно-псалмодическим. Не знаю, как смотрели на это "новшество" отца Лавдовского преосвященные Феогност и Павел, а преосвященный Христофор за это его не жаловал и угрожал ему ссылкою в деревню. А на вопрос владыки Христофора, зачем он так делает, отец Николай отвечал, что он следует примеру Спасителя, который учил людей живым, разговорным словом, а не на распеве, как почему-то принято. После этого участь отца Николая была решена, его ожидала ссылка в деревню. Но отец Николай был любимцем не только своих прихожан, но и большинства дворян вологодских. А они, узнавши, что отцу Николаю угрожает опала со стороны епископа, немедленно послали к сему последнему депутацию узнать о том, справедливы ли слухи о гневе епископа на отца Николая, и если да, то предупредить преосвященного, что эта же депутация немедленно едет в Петербург и не позволит сделать ни малейшей неприятности отцу Николаю. Епископ Христофор принужден был оставить отца Николая в покое. А преосвященный Палладий, желавший, как замечено выше, всем угодить, сделал отца Николая Лавдовского членом Консистории, где он был весьма полезен и любим духовенством несравненно более, чем отец Якубов, за добрую душу, неподкупную честность и беспристрастие, как и знаменитый предшественник его отец протоиерей Нордов.


К титульной странице
Вперед
Назад